Текст книги "Антология современной израильской драматургии"

Зива молчит.

Я все еще не верю. Только вчера ты была так далеко… Так далека… Можно сказать, за горами за долами. За горами тьмы… Знаешь, после того как ты ушла, я едва не лишился рассудка. Мне казалось, что даже больные замечают. Там был один бедолага… Безнадежный. Однажды жена сидела возле него, а я подошел. И он вдруг улыбнулся. Странной такой улыбкой. Ты не поверишь, что я почувствовал. Как будто этой своей улыбкой он хочет сказать мне: да, я умираю, но моя жена здесь, при мне, возле меня. А ты… И вот мы сидим тут и беседуем. Это так просто… Ты ешь, ешь!

Зива заливается слезами.

Нет! Что? Что случилось? Ты не голодна?

Зива: Голодна. Очень голодна.

Шауль: Так в чем дело? Ешь!

Зива: Я не могу дотянуться.

Шауль: Великий боже! Я слепец, я идиот, я… Принес так много всего… (Поднимается, подходит к подносу.) Позволь, я положу тебе. Вот…

Зива: Ты не должен. Я сама. (Встает, передвигает стул на другую сторону кушетки.)

Шауль: Как я не подумал об этом? Ты умеешь с такой легкостью решать все проблемы. Все, что ты делаешь, это так верно, так правильно. У тебя все получается…

Зива накладывает еду себе на тарелку.

Это все? Возьми тефтели. Они как раз удачные.

Зива: Давай просто поедим.

Шауль: В тишине, правда? Без разговоров.

Зива: Да, в тишине. Извини.

Шауль: Нет, нет, это ты извини. Все из‐за меня… Я виноват.

Зива: Позволь на этот раз мне выразить сожаление, хорошо?

Смеются и принимаются за еду.

Шауль (продолжая жевать): Ты помнишь наш первый вечер?

Зива: Почему ты вдруг?.. А, да, я понимаю.

Шауль: Ты тогда тоже была ужасно голодная, и так ела, так наворачивала! Нет, нет, культурно, элегантно: ножом и вилкой, но как зверь. Как прекрасный дикий зверь. Хищник. Все твое тело участвовало в этом процессе. Наслаждалось добычей.

Зива: Неправда!

Шауль: Это было великолепно. Так же как и теперь.

Зива: Перестань! Ты портишь мне аппетит.

Шауль (с полным ртом): И тогда у тебя тоже была шляпа. Не такая, как эта, но тоже… шляпа!

Зива: Шляпы – это моя слабость.

Шауль: Почему же – слабость? Это твоя сила. Ты ее носила так… немного, я бы сказал, набекрень. Как манекенщица. А я все время думал, как это она не падает с головы? Как умудряется сохранять равновесие? Как будто канатоходец.

Зива: Там была шпилька.

Шауль: Неважно, все равно ты была циркачка.

Зива: У меня была целая философия на этот счет. Как раз из‐за того, что нет денег, нет дома, ничего нет, я буду носить самые шикарные шляпы, непременно желтого цвета и с огромным бантом, самые сумасшедшие и обязательно вот так – на одну сторону. До полной невозможности.

Шауль смеется.

Что тут смешного?

Шауль: А потом мы гуляли. Ночью, в темноте. По улице Яффо. Она такая красивая ночью. Шли в сторону Старого города. И вдруг тебе приспичило…

Зива: А, это мой мочевой пузырь.

Шауль: Совершенно верно. Сказала: подожди минутку. Спустилась по ступеням, которые возле почтамта, и присела. Прямо на ступенях. Нисколько не стесняясь. Плевала на весь мир.

Зива: Ну, это было ночью, вокруг ни души.

Шауль: Ты не поверишь, но я думаю, что именно тогда впервые сказал себе: хочу, чтобы она стала моей женой.

Зива: Ой, я не верю! И все из‐за моего мочевого пузыря?

Шауль: Твоя отвага, решительность! Как ты умеешь начхать на весь свет и выйти из самого сложного положения! Я подумал: с ней я больше ничего не буду бояться. Оставлю свои вечные сомнения. Постоянную нерешительность: да – нет, нет – да. Факт, что только когда мы наконец были вместе, я решился предложить свою кандидатуру в ту больницу.

Зива: Это смешно. Ты был старше, уже врач, а я девчонка, пацанка, да еще с мамашей на шее. Всего-навсего практикующая сестра. Могла только мечтать о школе медсестер.

Шауль: Девчонка, но красотка и зналась со звездами.

Зива: Со звездами?

Шауль: Профессора. Все трое – нет, тогда еще не были, но уже было ясно, что станут. Как они выискивали любой предлог пройти мимо поста, когда ты дежурила!

Зива: Из-за кофе. Я приносила кофе.

Шауль: И цветок. Цветок всегда стоял в стакане.

Зива: Из больничного сада. Вернее, из палисадника.

Шауль: Ты забываешь главное. Главное – там была ты. Молодая, красивая, неприступная.

Зива: Ничего, ты все-таки решился.

Шауль (смеется): Дай мне твои руки, можно?

Зива: Зачем?

Шауль: На минутку.

Зива протягивает ему руки.

(Берет их в свои ладони.) Большие пальцы, видишь? Этот длинный, изящный, как будто в туфельке на высоком каблуке и в шляпке. А этот коротенький, пухленький, нежный.

Зива: Пусти, я его стыжусь – этого пальца.

Шауль: А я как раз из‐за него отважился. Он очаровательный, трогательный такой.

Зива: Ужасный, уродливый!

Шауль: У тебя все красивое. (Продолжает удерживать ее руки в своих, потом, словно очнувшись, отодвигается.) Извини, ты не кончила есть. Ешь, ешь…

Зива: Я уже сыта. В особенности твоими комплиментами.

Шауль: Они причитаются тебе. Я никогда не умел найти нужных слов.

Зива: Хочешь теперь единым махом наверстать упущенное?

Шауль молчит.

Шауль: Я позавчера ночью не мог уснуть. Уже начало светать, а у меня сна ни в одном глазу. И вдруг услышал птиц. Вначале одна защелкала. Потом еще одна. Потом три сразу. А потом поднялся такой гомон, что уже и не сосчитать. Все наполнилось их трелями. Как будто кто-то выплескивает в воздух ушаты щебечущих и поющих птиц. Это было прекрасно, восхитительно. И я вдруг подумал, что, собственно, сам по себе птичий щебет – это ничто. Трещат и свистят, потому что голодны. Или просто заявляют о своем существовании. Или сплетничают. Поют, потому что не умеют делать ничего другого. Но для нас – это такое наслаждение! Может, и мы… Наша болтовня и трескотня… Ты понимаешь? Может, и в этом есть какой-то смысл, какая-то красота для кого-то?..

Зива (дотрагивается до его руки): Спасибо.

Шауль: За что?

Зива: Я не знаю. То, что ты сказал… Это замечательно. У меня даже дрожь пробежала по телу. Мне вдруг сделалось так хорошо. Я хочу, чтобы было хорошо. Красиво. Тихо. Надежно. И чтобы начать работать. Если б ты только знал, как я хочу снова начать работать!

Шауль: А знаешь, почему я не мог уснуть? Хотел убить тебя. Лежал всю ночь и думал только об этом – убить тебя. Не ворочался, даже не шевелился, неподвижно лежал на спине и представлял, как убью тебя. Всем своим существом жаждал мести – от кончиков волос на голове до пальцев на ногах. Каждой своей жилочкой. А утром услышал птиц, и все как будто ушло. Развеялось, как утренний туман…

Зива: Ты хороший человек.

Шауль: Хороший человек?

Зива: Это было позавчера ночью, да? Это прошло, и ты решил приехать просить меня, то есть поговорить со мной – у него в доме.

Рафи (возникает за окном): Доктор! Ты когда-нибудь был в Тверии? На Кинерете?

Шауль (Зиве): Продолжай, не будем обращать на него внимания.

Рафи: Кто-то однажды спросил меня, был ли я когда-нибудь в Тверии. На Кинерете. Я сказал ему: Нет. Он сказал: Ты ненормальный, или что? Я спросил: Почему? Он сказал: Это одно из красивейших мест в мире, и до него всего два часа езды. Ну и что? Подумаешь – не был. Мне что, не хватает чего-то? (Отходит от окна.)

Зива и Шауль смеются.

Шауль: Я часто не понимаю его.

Зива: Он говорит о том, что следует довольствоваться малым. Так мне кажется.

Шауль: Что ж, прекрасно… Я не думал об этом. Я все время здесь с ним, а ты только приехала и уже во всем разобралась.

Зива: Наверно, потому, что я тоже так считаю – нужно довольствоваться малым.

Рафи (снова возникает в оконном проеме): Мне чего-то не хватает? Мне всего хватает!

Шауль: Чего ты хочешь от меня, Рафи? Чего ты хочешь от меня?!

Рафи: Яйцо вкрутую. Чтобы настоящее яйцо вкрутую. Всю ночь на огне. Я сварю у тебя на плитке.

Шауль: Уходи наконец! Иди в клинику.

Рафи: Кто там остался? Санитары? Дежурные? Габриэль остался, Азиз остался – самые плохие. Из закрытого отделения. Они не любят, если кто-то остается в пятницу. После того как все уехали. Они не любят, если доктор дал ключи, а потом выгнал.

Шауль: Я провожу тебя. Я прослежу.

Рафи: Ты проводишь, а потом ты уйдешь, да?

Шауль: Больше я ничего не могу для тебя сделать. Ничем не могу помочь. Не могу, ты понимаешь?! Иди уже. Возьми мое пальто, а то промокнешь под дождем, простудишься. Чего ты ждешь? (Открывает окно, протягивает Рафи пальто.)

Рафи (хватает руку Шауля, впивается в нее зубами, кричит): Через окно, да? Выкидывает! Как собаке! Швыряет в окно, как крошки птицам. Подачку!

Шауль (кричит): Нет!

Рафи: Сказал: будем есть вместе! (Убегает.)

Шауль (качает головой, усмехается с некоторым облегчением): Ты видела? Больной… Чуть ли не голый… Под дождем… Но гордыня! Этого у него не отнимешь…

Зива: Он укусил тебя. До крови.

Рафи (снова возникает в окне): Ты ел с ней на кушетке для пациентов! Это кушетка для мертвецов! Я видел. Когда вытаскивают их из холодильника!.. (Исчезает.)

Шауль принимается убирать с кушетки остатки трапезы.

Зива: Я помогу тебе.

Шауль не отвечает, переносит поднос на тумбочку, снимает с кушетки простыню, складывает ее, возвращает кушетку на прежнее место у стены.

Шауль: Мы уедем отсюда. Что он для меня? Дурачок недоразвитый, инфантильный, больной… Я вчера ночью только попросил тебя вернуться и уже был счастлив. В его доме просил, чтобы ты вернулась, у него на глазах. Не верил, ни минуты не верил, что вернешься, а уже был счастлив. А сейчас, когда ты здесь – только попытаться, разумеется, только попробовать, но здесь – я должен быть в тысячу раз счастливее, верно? Я сказал тебе вчера: я все тебе простил, ты не сделала ничего дурного, ты любила, я не могу жить без тебя, я сделаю для тебя все!

Зива: Хватит, Шауль.

Шауль: Почему?

Зива: Я здесь.

Шауль: Твой ум, твоя рассудительность – все, что ты говоришь, – это так верно! Но почему это разрывает меня на части?

Зива закатывает рукав рубашки на Шауле, гладит его руку. Снаружи доносится шум дождя.

Твоя ладонь, твое прикосновение…

Зива: Неприятно?

Шауль: Неприятно?.. Только твоя ладонь, только моя рука – а я чувствую всю тебя… Все твое тело… На мне. На моем теле…

Зива: Ты никогда не говорил мне таких слов.

Шауль: Наверно, нуждался в электрошоке…

Зива: Каком?.. Да, я понимаю. (Закатывает и другой рукав рубашки Шауля, снова гладит его руки.)

Шауль: О, Господи!..

Шум дождя снаружи усиливается.

Зива: Дождь…

Шауль: Да еще какой – ливень!

Зива: Ты думаешь, он еще там?

Шауль: Это тебя волнует?

Зива: Если он все еще там, снаружи, и смотрит в окно…

Шауль: Я выключу свет. Такое убогое жилище – без женщины, без занавесок. (Выключает верхний свет.)

Круг света от торшера падает в основном на диван. Шауль и Зива делают шаг в эту сторону, останавливаются, делают еще шаг.

(Принюхиваясь.) Ты чувствуешь?

Зива: Что?

Шауль: После армии я часто бродил в одиночестве по иерусалимским улицам. До глубокой ночи. Такой вот стеснительный юноша. Боялся всего на свете. Потом, когда начал учиться, уже не было времени на прогулки. Только смотрел на окна. В некоторых допоздна горел свет. Такой же неяркий: от торшера, настольной лампы… Как тут у нас. Полусвет, полутьма. И удивительное тепло исходило от этого смешения света и тьмы. У меня душа рвалась туда, в эти комнаты. Казалось, можно дотронуться до чего-то там внутри, до запаха… (Опять принюхивается.)

Зива: Что?

Шауль: Твой запах… Твой аромат… Самая замечательная вещь в мире, нет ничего лучше. Нет, не было и не будет. Никаких обид, никаких счетов, есть только это, только это одно и важно. Настоящее. Ты женщина, живая, здесь, сейчас, со мной, моя жена…

Зива: Возьми меня.

Шауль (начинает расстегивать пуговицы на ее платье): Не слишком ли мы торопимся?

Зива: Нет. Все в порядке.

Шауль: Ты всегда говорила, что…

Зива: Теперь – нет, все хорошо, все будет хорошо. Как когда ты поздно возвращался – после того как скончается кто-то из больных…

Шауль (со смешком): Ты слышала, что он сказал про кушетку, когда мы ели? (Опомнившись.) Ой, нет! Иди сюда. (Придвигаются, обнявшись, к дивану.)

Зива останавливается.

Зива: У тебя есть простыня?

Шауль: Зачем?

Зива: Постелить. Чтобы была белая, гладкая.

Шауль разжимает объятия, достает из тумбочки простыню. Зива помогает расстелить. Останавливаются, смотрят друг на друга.

Шауль: Как странно… Десять лет, правильно? А теперь как будто в первый раз. Более первый, чем первый. Если можно так сказать…

Камень ударяет в окно, стекло разлетается на куски.

Рафи (снаружи): Шлюха!

Шауль (старается оставаться спокойным): Заходи, Рафи.

Рафи не откликается.

Заходи, чего ты ждешь?

Рафи (снаружи): Она не твоя жена! Обыкновенная новая пациентка.

Шауль: Заходи.

Рафи (с опаской заглядывает в дверь, заходит): Вы сказали, я сегодня буду спать здесь, у вас. Вы сказали.

Шауль: Разумеется.

Рафи: Я заварю чай с корицей.

Шауль: И мы будем есть тунца с вафлями в шоколаде. Тунец в собственном соку.

Рафи: А я сниму с вас ботинки. Чтобы ноги отдохнули.

Шауль: Да, конечно, ты…

Рафи: Будем говорить обо всем, правда?

Шауль: Да.

Рафи: Как было. Было хорошо. Нам всего хватало.

Шауль: Очень хорошо! (Хватает его и бьет.) Будешь камнями швыряться, да? Бить окна, да? Да? Да?

Зива (пытается оттеснить его от Рафи): Нет, хватит! Ты не должен!..

Рафи (вырвавшись из рук Шауля, отскакивает): Габриэль хуже бьет! (Кидается к двери.)

Шауль (усмехается): Слышала? Габриэль бьет хуже! Что можно поделать с человеком, которого Габриэль лупит покрепче, а?

Зива: Я не понимаю.

Шауль: С одной стороны, психическое заболевание… Или просто инфантильность такая? А с другой стороны, высказывания, которые сводят тебя с ума. Превращают в ничто все твои усилия, все твои знания, весь твой интеллект, культурный багаж, всю медицину, весь прогресс. Все становится таким ничтожным, жалким, непрочным. (Вдруг.) Ты начала бояться меня?

Зива: Прости?

Шауль: Когда я думаю об этом… Тогда, когда ты уходила к нему, совершенно не боялась. Из-за этого я не тронул тебя. Тот, кто не боится, наверняка не сделал ничего плохого.

Зива: Я не понимаю. Зачем ты вдруг…

Шауль: В ту последнюю ночь – перед тем, как ты ушла к нему, я не мог уснуть. Каждую минуту срывался с кровати и мчался в уборную. Ты проснулась и пыталась успокоить меня. Взяла за руку, стала гладить и рассказывала, как ты любишь его. Говорила, что я обязан понять, как это прекрасно.

Зива: Я была ослеплена.

Шауль: Ты была такой красивой, такой отважной. Я сказал, что понимаю. Ты сказала: Спасибо. Я хотел встать на колени и пожелать тебе счастливого пути! Великой тебе, сладостной, ничем не омраченной любви! Я ощущал себя таким ничтожным, примитивным. Младенцем, который только и умеет, что писаться. (Усмехается.) Я все понял, но мой мочевой пузырь не желал понимать. Помнишь, как я бегал каждую минуту? Откуда во мне взялось столько жидкости? Вот в чем вопрос… Теперь ты начинаешь бояться, правда?

Зива: Нет, почему же? Ты в полном порядке.

Шауль: Я не очень-то в порядке. Жена, которая уходит от мужа, это в порядке. В порядке вещей. Очень современно. Любовник – это тоже современно. А как же! Только муж – это не современно, это примитивно. Никуда не годится. Мой отец… Он был мелким торговцем на рынке. Лавчонка в самом конце рынка. К тому же – нервный человек.

Зива: Я не понимаю.

Шауль: Я тоже не понимаю, вот в чем беда. Что это означает: вернулась попробовать? Это маринованные огурчики – сначала просят один попробовать, а потом уже покупают. Если понравился. Что значит: вернулась попробовать?

Зива: Это ты так сказал.

Звонит больничный колокольчик.

Шауль: Отвечай мне! Объясни, что это значит.

Зива: Что значит… Колокольчик звонит. Ты не слышишь?

Шауль: Колокольчик – да, он отвечает мне.

Зива: Почему он так звонит?

Шауль: Ты хочешь знать?

Зива: Да, конечно. Звонит и никак не прекращает.

Шауль: Зовут меня. Наверняка кто-то попытался покончить с собой. Повесился. Или перерезал себе вены бритвой. Ржавой, загаженной. Проблема – заражение крови, а не ее потеря. (Выходит.)

Колокольчик еще некоторое время звонит, наконец смолкает. Зива подходит к своим чемоданам, открывает один, что-то перекладывает в нем, упаковывает заново.

В окне появляется Рафи, наблюдает за ее действиями, потом заходит в комнату.

Зива видит его, оставляет чемодан, распрямляется.

Рафи: Вы хотите, чтобы я помог вам?

Зива не отвечает.

Вы хотите, чтобы я помог вам?

Зива: Отвяжись от меня, понял? Не доводи до греха. Никаких нервов уже не хватает!

Рафи: У тебя хватает.

Зива: Ты тоже будешь объяснять мне, чего мне хватает и чего нет?

Рафи: Вы сердитесь, правда? Когда кто-то сердится, он говорит, что у него не хватает нервов.

Зива: Еще поучи меня говорить!

Рафи: Вы это… с умом делаете. Не стоит вам тут. Сами видели: как ненормальный вдруг сделался. Как бешеный. С ним надо уметь обращаться. У меня – никаких нервов! Вообще. Только мускулы. Погляди! (Напрягает мышцу.) Здорово, верно?

Зива смотрит на него.

Только мускулы. Без нервов. Из-за этого я не бью – даже если есть сила. Не бью. Правильно?

Зива отходит в сторону.

Вы уходите? Вы уходите? Или вы не уходите…

Зива: Зачем ты все время пакостишь мне? Зачем ты вредничаешь? Зачем стараешься испортить? Чего ты от меня хочешь?

Рафи: Чего ты хочешь от меня?!

Зива: Я его жена, ты не понимаешь?

Рафи: Вы просто новая пациентка!

Зива: Я его жена, ты прекрасно знаешь!

Рафи: Я был раньше! До тебя! Я был раньше – до тебя!

Зива (немного помолчав): Я тут сойду с ума. Вместе с вами обоими… (Подходит к чемоданам.)

Рафи: Я помогу тебе найти место. Кто-то точно повесился. Ты можешь теперь спать на его койке. Глядишь, и еще что-нибудь освободится…

Зива (оставляет чемоданы, садится на кушетку): Мне плохо… Мне тяжело… Рафи, мне плохо!

Рафи: Как?!. Ты ведь девушка…

Зива: А что? Девушкам не бывает тяжело, не бывает плохо?

Рафи: Конечно, нет. С чего бы им сделалось плохо? У девушки есть все, все при ней, все!

Зива: Что – все?

Рафи: Все. Сиськи. Грудь то есть…

Зива: Если есть грудь, значит, не может быть плохо?

Рафи: Конечно, нет. Они всегда при ней. Когда только захочет. Даже когда спит. Даже когда больна. Все время!

Зива: И что она делает с ними, как ты думаешь? Что она делает с ними все время – когда только захочет? Даже когда спит? Даже когда больна?

Рафи: Что значит – что?.. Она… Она… Они как будто шоколадки.

Зива: И что же? Она что – грызет их? Сама себя грызет?

Рафи: Нет, с чего вдруг! Они и так при ней. Как будто внутри. Как будто она их уже проглотила. Я так думаю. Не знаю в точности…

Зива смеется.

Ты смеешься?

Зива: Нет, я плачу.

Рафи: Я один раз познакомился с одной. Она как раз была добрая.

Зива: Ты не знаешь нормальных женщин, только потаскух.

Рафи: Конечно, знаю. Моя мама.

Зива: Я устала, Рафи.

Рафи: Моя девушка… Я возьму ее сумочку, вот так… (берет в одну руку сумочку Зивы) а другой рукой возьму ее за руку. (Протягивает руку в сторону, Зива берет его за руку.) Я буду гулять с ней по улице, по всему кварталу, чтобы все видели, чтоб у них глаза повылазили! Перестанут смеяться и будут таращиться. Вся кровь из них уйдет, так они будут таращиться. Тихо будет, и вся кровь из них уйдет. (Умолкает вдруг.) Ты не говори ему.

Зива: Я не скажу.

Рафи выходит. За окошком появляется мужской силуэт.

(Думает, что это Рафи.) Я не скажу, я обещаю.

Шауль (за окном, усмехается): Надо же – у вас уже появились секреты от меня.

Зива: Шауль!..

Шауль: Я пошутил. Это мне даже нравится. Утешение для тебя. Есть кого пожалеть.

Зива: Я тоже росла в таком же квартале бедноты.

Шауль: Это не всегда заставляет сочувствовать, скорее наоборот. Сказать по правде, у тебя есть нечто более важное: ты умеешь ладить с людьми. Со всеми. Мне это не дано. Если бы ты знала, сколько я…

Зива: Да зайди же в дом! Зачем переговариваться через окно?

Шауль (усмехается): Я сделался как он.

Зива: Заходи! (Распахивает дверь.)

Шауль (заходит и тут же восклицает в волнении): Прости! Ты должна извинить меня.

Зива (отшатывается в испуге): Что? Нет…

Шауль: Я оставил больного, еще не закончив, только чтобы сказать тебе: мы уедем отсюда! Пускай сгниют тут ко всем чертям! Они хотят этого. Гордыня. Из-за этой гордыни они и кончают с собой. Доказать, что они еще живы. Пусть! Пусть будет так – попробовать! Только так я научусь смирению. Научусь обуздывать свою гордыню. Только так я научусь жить с твоей любовью. Подумать только – какая любовь! Вышла замуж за меня – год, пять лет, десять – и продолжала любить его! Это самое прекрасное, что может быть. Понять это, понять тебя – это называется жить. Понять и не повеситься, не тунец в собственном соку с вафлями в шоколаде и всем прочим! Ты не поверишь, я наслаждаюсь этим.

Зива: Хватит уже!

Шауль: Когда-то я думал, что врач не должен много говорить, пускай больные говорят. Мой отец пускай говорит. И вот: врач, не врач – есть женщина в этом мире, есть любовь, есть Иехиэль Шумахер, значит, и врач будет больным, маленьким, ничтожным, начнет говорить, лепетать, трещать, как сорока… (Смех его переходит в рыдания.) Вот! Вот!

Зива: Да… Что случилось? Скажи мне, я здесь.

Шауль: Я не знаю. Мне стыдно. Плачу как ребенок. Что ты подумаешь обо мне?

Зива (обнимает его): Нет, наоборот, я люблю тебя таким.

Шауль: Чего мне не хватает? Ты здесь, не так ли? Зачем я это делаю, зачем мучаю тебя?

Зива: Ты прекрасный человек – как бы ни было тяжело с тобой. Мы похожи. Этот мир не баловал тебя. Меня он тоже не баловал. Мы должны быть вместе. Я уже не девочка. Сколько нам? Ты думал об этом? Я тоже.

Шауль: Как выходят из этой ситуации? Можно выйти из этого? Ты сильная, ты знаешь.

Слышно, как снаружи снова льет дождь.

Зива: Дождь. Я хочу тебя.

Шауль: Я тоже хочу тебя.

Зива: Иди сюда. (Принимается расстегивать на нем рубашку.) Нет, не могу… Эти пуговицы… У меня дрожат руки. Я вся дрожу.

Шауль: У меня есть один вопрос – просто так.

Зива справляется с пуговицами, распахивает рубаху, прижимается щекой к его груди.

Когда это случилось в первый раз? У вас… В первый раз…

Зива: Оставь это сейчас.

Шауль: Только скажи. Когда? Это неважно, не имеет значения. Просто у меня такой туман в голове, я должен ухватиться за что-то, чтобы покончить с этим. Точка опоры… Только это.

Зива: Субботним вечером. Ты дежурил, а я пошла помочь ему – к нему должны были прийти гости…

Шауль: Как это случилось?

Зива: Вдруг… Я не помню. Ты знаешь, как это бывает – как будто поскользнулся на банановой кожуре. Вдруг.

Шауль: Но как именно? Он начал? Или ты? Вместе? Вы оба вместе поскользнулись на одной и той же банановой шкурке?! Были какие-то слова? Что вы сказали? Вы сделали это при электричестве? Разделись догола? Как это было? Точно так же как тогда, когда он был твоим парнем, – еще до того как мы встретились?

Зива (обнимает его): Хватит, Шауль! Не нужно. Все прекрасно, ты замечательный. До чего же ты мокрый… От тебя пахнет дождем.

Шауль (руки его соскальзывают с ее тела): Я ничуть не мокрый. Как раз когда я вышел, дождь прекратился. Зачем ты говоришь глупости?

Зива: Зачем? Ты всегда знаешь, зачем ты говоришь то или иное?

Шауль: Ты обнимала его, когда он возвращался вымокший под дождем, да?

Зива: Он никогда не возвращался вымокший под дождем.

Шауль: Так кто же?

Зива: Тебе не кажется, что это глупо?

Шауль: Может, Рафи? Он, бедненький, сейчас на улице, под дождем, в грязи.

Зива: А ты – ты не в грязи сейчас? А я? Где я? Что это? Не грязь, не дождь? Я сильная – разумеется! Я девушка, женщина. Все мое при мне. Даже когда я больна, даже когда сплю. Нет ничего, чего бы мне не хватало. Все со мной, всегда, и все из шоколада. Ты знаешь, это уже слишком – так много шоколада. Слишком тяжело.

Шауль: Я не понимаю.

Зива: Нет? Рафи не объяснил тебе, что есть у девушки, у женщины?

Шауль: Я не понимаю…

Зива: Я тоже. Ты забираешь себе все эти «не понимаю», а мне не оставляешь ничего?

Шауль: Это место, эти стены, все эти шесть месяцев! Этот Рафи приклеился как проказа! Обходились до сих пор без меня, обойдутся и впредь. Мы уедем отсюда. Утром, немедленно. Пусть скачет там под дождем, он наслаждается этим!

Зива: У меня есть сюрприз для тебя. (Высовывается в окно.) Рафи!

Рафи заходит – несколько неуверенно, смотрит попеременно то на Шауля, то на Зиву. Шауль тоже смотрит то на Рафи, то на Зиву.

Выпьем кофе, да? Нам всем не помешает выпить кофе. (Вынимает из чемодана кофейник, наливает в него воду, насыпает кофе, ставит на тумбочку чашки, сахарницу, кладет чайные ложечки. Садится.)

Шауль и Рафи стоят посреди комнаты и смотрят друг на друга.

(Обращаясь к Шаулю.) Ты не хочешь кофе?

Шауль садится на стул, Рафи, потоптавшись, присаживается на край кушетки.

(Разливает кофе по чашкам.) Пожалуйста. Берите сахар. (Обращаясь к Рафи.) Бери, бери, клади сколько хочешь.

Рафи не может оторвать глаз от кофейника.

Извини… Да. (Снимает со спинки стула пиджак Шауля.) Ты позволишь? (Протягивает пиджак Рафи.) Надень, ты весь продрог.

Рафи: Нет, спасибо, мне не холодно.

Зива: Ты насквозь мокрый.

Рафи: Мне не холодно.

Зива: Ну, как хочешь. (Усаживается.) Так о чем вы тут беседовали в мое отсутствие? Рафи, ты сказал, что обо всем. Даже о девушках, верно?

Рафи молчит.

У Рафи имеется интересная информация. Будто бы на теле женщины есть такая кнопка, вроде выключателя. Стоит кому-нибудь дотронуться до этой кнопки – и в женщине тотчас вспыхивает безумная любовь к этому человеку. Просто не может не любить его. Обязана любить. Кто-то рассказал ему об этом. Кто-то очень серьезный.

Шауль (Зиве): А ты что думаешь про эту кнопку?

Зива: Это замечательно. Что-то есть в этом. Мечта мужчины: дотронуться и все. Дело в шляпе!

Шауль: Значит, неправда?

Зива: Любовь нужно холить и лелеять. Беречь, выхаживать. Прилагать усилия, не так ли? (Кивает на чашку с кофе.) Почему ты не пьешь?

Рафи (Шаулю): Я заварю вам чай с корицей. Кофе не полезно для вашего желудка. (Подходит к раковине.)

Шауль: Когда же это он так уж старался нянчить и выхаживать вашу любовь? Или только один должен прилагать усилия?

Рафи (Шаулю): Я положу сахар. Первым делом – сахар. Со мной вам не придется утруждаться. Нисколько.

Шауль (Зиве): Я спросил тебя.

Зива: Он старался. Он дрожал, он плакал, как ребенок, когда ухаживал за мной. Не стыдился своих слез. Я чувствовала себя королевой. Парила в облаках, была пьяна его любовью!

Шауль: Не может быть! Он?

Зива: Да. Ты тоже – вчера, когда просил, чтобы я вернулась.

Шауль: Каждый, кто дрожит перед тобой и распускает нюни… Ты тут же бросаешь мужа и становишься его подстилкой?

Зива: Сейчас я здесь.

Шауль: Не просто подстилкой – поскакала обслуживать его, помогать ему с его гостями, с его детьми. Разумеется – несчастный вдовец! У меня тоже умерла жена. Хуже того – жива, но с другим. Это пострашнее, чем умерла, не так ли?

Рафи (подает Шаулю чай): Вот, пейте. Вы ничего не пьете.

Зива: Я выпью. (Придвигает чашку к себе, отхлебывает.) Действительно вкусно. Как ты это делаешь? Кипятишь вместе с корицей?

Рафи (отбирает у нее чай, ставит перед Шаулем): Это ваш чай!

Зива: Прежде… Когда мы были тут одни, ты разговаривал со мной иначе.

Рафи (Шаулю): Это ваш чай!

Шауль (передвигает чашку к Зиве): Возьми, пей.

Зива: Я не поскакала, это ты послал меня помочь ему. Не только в тот раз – день за днем, целую неделю отправлял помогать ему.

Шауль: А если бы я сказал: прыгни с крыши, ты бы прыгнула? Я хотел испытать тебя! Ты не догадывалась? Испытать!

Зива (смеется): Разумеется, догадывалась.

Шауль: Что тут смешного?

Зива: Был у нас один такой. У него обнаружили опухоль. Запущенную. Молодой парень, и никакой надежды. Жена ходила с ним на процедуры, иногда даже приходила с ребенком. Она знала про эту опухоль еще до того как они поженились. Рассказывала мне. Вдруг он, представь себе, обрил голову, снял свою роскошную шевелюру. Хотел проверить, будет ли она любить его такого – без волос. Она, конечно, не бросила его из‐за этого, но любить уже не могла – ушла любовь.

Шауль: Значит, он был прав.

Зива: Это называется – прав? Проверять, будет ли она любить его без каких-то несчастных кудрей, после того как она вышла за него, зная о его болезни? После того как родила от него ребенка? Годами ухаживала за ним! Это называется – прав?

Шауль: Факт!

Зива: Не из‐за его дурацкой шевелюры – из‐за того что он позволил себе усомниться.

Шауль: Откуда ты можешь знать, из‐за чего?

Рафи (Шаулю): Пейте. Вы не пьете.

Шауль пьет.

Хороший чай, правда?

Шауль (Зиве): С какой опухолью ты меня подобрала?

Зива: Ты больной на всю голову!

Шауль: То-то же!

Зива: Зачем ты вообще просил меня вернуться?

Шауль: Надул тебя, а? Обманул. Иди кричи на площадях иерусалимских: муж мой обманул меня, забрал меня от любовника! Это еще надо проверить, кто кого обманул. Зачем ты вообще вышла за меня? Можешь ответить? Любила его, так зачем вышла за меня? Потому, что он бросил тебя? Осталась на бобах?

Зива поднимается, подходит к чемоданам.

Проба окончена, да? Госпожа откусила от огурчика, поморщилась, выплюнула и пошла. Что еще можно сказать? Что может сказать огурчик, от которого откусили кусочек? Благодарю тебя, Господи, – хотя бы не погнушалась, попробовала!

Рафи: Я поставлю варить яйца. Вы увидите, к утру будут очень хорошие яйца вкрутую. (Направляется в кухонный уголок.)

Шауль: Ах, Рафи!.. Быть таким, как ты… Чего ему не хватает? Только очень хорошего яйца вкрутую. Главное, без женщины, без жены. Для чего человек хочет иметь жену? Убежать от всего мира, от всего шума, от суеты, от стыда, от позора, от войн, от всяческих экспериментов. Бежать к ней, спрятаться в ее теле, в ее душе, выстроить себе дом, крепость, которая защитит, будет только твоей. И вот есть жена, есть дом, а холод сковывает хуже, чем прежде. Ты одинок страшнее, чем прежде. Лишился уже и самого себя. Все осталось, все тут: войны, эксперименты, позор… Иехиэль Шумахер! Мир подстроил тебе засаду. Ты бежал от него к ней, а он там, при ней, в ее теле – она и есть этот кошмарный мир!

Зива направляется к двери.

Мир уходит. Ушел.

Зива возвращается.

Что случилось? Мир возвращается?

Зива: Я не могу возвратиться к нему. Между нами все кончено. Просто все кончено. Мы больше не любим друг друга. Перестали любить. Нет, это еще не вся правда. Оба перестали любить, но он перестал первый. Когда люди женаты, можно жить вместе и без особой любви, но так… Для чего? Ради чего? Это отвратительно, верно?

Шауль (рассеянно): Что?

Зива: Это отвратительно.

Шауль: Да.

Зива: Он уже не хочет меня. Я надоела ему. Надоело все, что я говорю. Все, что я надеваю. Все, что я! Все его бесит. Мой смех, мои шляпы. Я уже вообще перестала разговаривать. Он возненавидел кофе, потому что я люблю его. Он терпеть не может мои большие пальцы – один большой, а другой крошечный. Что я могла поделать? Укоротить палец? (Плачет.) Извини… Ловкая госпожа… Умеет все устроить. Возвращается исправить, а получается, что не прекращает лить слезы. Получается, что и здесь не нужна. Вместо того чтобы упасть в мои объятия, прижаться ко мне, сказать: вот, ты пришла! – морочил мне голову какими-то «может быть», «только попробовать»… Но у меня ведь тоже есть своя гордость, верно?