Текст книги "Россия и мусульманский мир № 1 / 2010"

Интеграция Центральной Азии – кому это выгодно?

Рашид Абдулло, эксперт (Таджикистан)

Сколько существуют независимые государства нынешней Центральной Азии, а существуют они уже 16 лет, столько же времени дискутируется вопрос о создании некоего интегрированного пространства региона. Однако сегодня эти дискуссии перерастают в настоящую кампанию по проталкиванию идеи региональной интеграции. Причем не только со стороны самих центральноазиатских стран. Созданием единого пространства в регионе сильно озабочены и внерегиональные силы. В странах Центральной Азии создание единого интегрированного пространства для одних представляется эффективным инструментом решения актуальных социально-экономических проблем, для других – снижения избыточного давления больших государств на процессы, развивающиеся в регионе, а для третьих – предотвращения дестабилизации ситуации в каждой из стран региона и повышения уровня их сопротивляемости негативным влияниям извне.

В самое последнее время проблема центральноазиатской интеграции обрела новое измерение. Она была актуализирована президентом Казахстана Н. Назарбаевым, заявившим буквально следующее: «…самым лучшим было бы создать союз центральноазиатских государств, куда я включаю Казахстан и Среднюю Азию. Просто потому, что во всем мире идет такой процесс… Нам сам Бог велел объединяться: 55 млн. населения, нет языковых барьеров, взаимодополняемая экономика, находимся на одном пространстве, есть транспортные связи, энергетические. Этот регион может обеспечить себя продовольствием, не выходя на внешние рынки, может полностью обеспечить себя энергетикой и т.д. Что еще надо? Мы уважаем друг друга. Население от этого только выиграет».

Идея центральноазиатской интеграции не нова. Она была высказана еще на излете перестройки в бывшем СССР. Актуальность этой идеи в то время предопределялась необходимостью противостояния множившимся вызовам, проистекавшим из стремительного углублявшегося кризиса советской государственности как таковой. В те годы, впервые за все время существования советской власти, руководители бывших советских республик оказались перед реальной необходимостью предпринимать какие-то самостоятельные действия по разрешению проблем, порождаемых утратой общесоюзным центром идейно-политической и управленческой дееспособности. В условиях быстро разрушавшегося единого советского государственно-политического и экономического пространства руководителям республик региона не оставалось ничего иного, как брать судьбу своих стран в собственные руки. Для этого им пришлось наладить систему более или менее регулярных встреч друг с другом – как на двусторонней, так и на многосторонней основе: по собственной инициативе и уже без ведома Москвы. Одним из активных инициаторов подобных встреч был руководитель Казахстана Н. Назарбаев. Хотя усилия казахского руководителя и его коллег и не были успешными, тем не менее не были и бесполезными. Они позволили им обрести опыт и навыки самостоятельного управления своими республиками, взаимодействия друг с другом, но сегодня об этих безуспешных позднеперестроечных попытках руководителей советских среднеазиатских республик наладить внутрирегиональные связи напоминает лишь прижившееся новое название региона.

С распадом СССР резко возросла объективная потребность в координации усилий новых независимых государств Центральной Азии, направленных на смягчение негативных последствий крушения Советского государства. В середине 1990-х годов была вновь предпринята попытка наладить интеграционные связи между Казахстаном, Киргизстаном и Узбекистаном в рамках Центральноазиатского сообщества (ЦАС). После присоединения к нему Таджикистана оно было преобразовано в Центральноазиатское экономическое сообщество (ЦАЭС). Но и эта попытка закончилась ничем. Каждая страна региона самостоятельно решала и преодолевала проблемы и трудности, вызванные распадом советского государства. В 2006 г. за очевидной ненадобностью ЦАЭС благополучно закончило свое существование, растворившись в ЕврАзЭС.

В отличие от предыдущих интеграционных инициатив, нынешняя инициатива Н. Назарбаева, как представляется, объективно обусловлена принципиально иными причинами. Сегодня Казахстан является одной из наиболее динамично развивающихся постсоветских стран. По многим параметрам, в частности по развитию системы высшего образования, строительству жилья и т.д., Казахстан не только вышел на уровень 1990 г., но и превзошел его. Страна ставит перед собой амбициозную задачу – уже в ближайшем будущем стать лидером Центральной Азии и войти в число 50 самых развитых стран мира. Но поддержание нынешних темпов развития страны возможно лишь при условии сохранения внутренней и региональной стабильности. Большая и малонаселенная территория, высокая степень полиэтничности населения, многоконфессиональность, пока еще не преодоленные диспропорции в развитии регионов, наличие проблем с адекватным представительством различных политических сил в процессах принятия решений, наличие мощных соседей на севере и юго-востоке страны, непростые процессы, развивающиеся у южных соседей по региону, – все это представляет собой реальные факторы риска для Казахстана. Координация региональных усилий могла бы помочь Казахстану более успешно решать проблему нейтрализации воздействия названных и многих других негативных факторов. Одновременно она позволила бы и другим государствам региона более успешно решать множество весьма острых социально-экономических и политических проблем. Таких, например, как бедственно высокий уровень безработицы, бедности, коррупции, глубокое расслоение общества по имущественному признаку, неразвитость демократических институтов и т.д. Проблем, неразрешенность которых служит или может послужить питательной почвой для развития процессов, ведущих к дестабилизации ситуации в каждой стране региона и, соответственно, в регионе в целом.

Есть еще один момент, о котором стоит, наверное, упомянуть. Развитие интеграционных связей в ЕврАзЭС буксует. В том числе, как представляется, и в силу изменившегося финансово-экономического положения России и политической ситуации в европейских странах сообщества. О том, как сказываются улучшившееся экономическое положение России и ее резко возросшие финансовые возможности на отношении этой страны к интеграционным проектам, свидетельствует недавний российско-белорусский газонефтяной кризис. Один из смыслов этого кризиса, как представляется, составляет нежелание наиболее влиятельной части политических элит России видеть в Белоруссии равноправного партнера. Если быть реалистами, то помимо разных других практических выводов из случившегося газонефтяного противостояния постсоветских славянских государств само собой напрашивается и следующий. Казахстану, как представителю азиатской части евразийского пространства, вряд ли следует рассчитывать на то, что в России его будут рассматривать в каком-то ином качестве, нежели как младшего и, соответственно, не совсем полноправного компонента этого пространства. Как это было и в прошлом, и позапрошлом, и в более ранних веках. По всей видимости, подспудное осознание этого обстоятельства и побуждает президента Казахстана вновь повернуться лицом к более близкому для него центральноазиатскому пространству и попытаться именно здесь реализовать как свои интеграционные идеи, так и стремление видеть свою страну лидером некоего сообщества стран.

Для всех внерегиональных сил создание единого пространства Центральной Азии интересно с точки зрения обеспечения их собственных политических и неполитических интересов. Далеко не случайно самыми настойчивыми сторонниками скорейшей интеграции государств региона выступают западные страны, причем застрельщиком является Германия. Инициаторами и спонсорами большинства конференций и семинаров, организуемых на данную тему в центральноазиатских государствах, выступают известные немецкие фонды Фридриха Эберта и Конрада Аденауэра, связанные с двумя основными партиями ФРГ, попеременно сменяющими друг друга у руля власти – СДПГ и ХДС/ХСС. Активно пропагандируя идею создания единого центральноазиатского пространства, западные сторонники центральноазиатской региональной интеграции настаивают на том, что длительное пребывание стран региона на этапе развития в рамках национальных государств не позволяет им эффективно решать наиболее острые вопросы экономического и политического развития. Невозможность же обеспечения быстрого подъема экономики в государствах региона не позволяет найти удовлетворительное решение многих социальных проблем и может привести к росту социальной и политической напряженности со всеми вытекающими из этого последствиями.

Примерно с рубежа прошлого и нынешнего столетий и практически до наших дней повышенная озабоченность западноевропейских стран возможными последствиями роста социальной и политической напряженности, обусловленного недостаточным развитием местных экономик в регионе ввиду их неинтегрированности, как представляется, объяснялась и объясняется сугубо политическими мотивами. Достаточно сказать, что до сих пор эти страны не проявляли никакого особого стремления к развитию широкого и взаимовыгодного экономического сотрудничества с центральноазиатскими государствами. Любые попытки последних начать диалог в данном направлении встречались сентенциями об обусловленности такого сотрудничества непременным внедрением в политическую жизнь на местах стандартов западной политической культуры. Вместе с тем они откровенно опасались того, что возможные политические потрясения, вызванные социально-экономическим причинами, могут, во-первых, вытолкнуть в Европу массу беженцев и трудовых мигрантов и, во-вторых, привести к власти в странах Центральной Азии силы, для которых исламские ценности являются определяющими. Такую перспективу западно-европейцы считали для себя неприемлемой. При явном нежелании активно вкладывать средства в развитие реальной экономики региона они были готовы тратиться на выдвижение и реализацию инициатив по стимулированию интереса входящих в него стран к интеграции.

Ратуя за скорейшее создание единого интегрированного пространства Центральной Азии, западные страны, вне всякого сомнения, преследовали решение и такой весьма актуальной для них задачи, как ослабление российских позиций в Центрально-Азиатском регионе. Задачи, в которой помимо утилитарной политической составляющей зримо присутствует и такая, фундаментальная по своему значению, составляющая, как цивилизационное противостояние с Россией.

В последние год-два на фоне бурного роста мировых цен на углеводородное сырье и роста зависимости от российских нефтегазовых ресурсов заинтересованность Запада, особенно западноевропейцев, «двинуть вперед» центральноазиатскую интеграцию обрела новую мотивацию. Суть ее заключается в их неприкрытом стремлении во что бы то ни стало ослабить свою нефтегазовую зависимость от России. Совершенно очевидно, что один из путей решения этой проблемы они видят в развитии отношений с интегрированной Центральной Азией, обладающей немалыми нефтегазовыми ресурсами. В данном контексте, уже не страны Центральной Азии, а сама Западная Европа оказывается в положении и состоянии просителя. Изменение ситуации подвигает уже западно-европейцев предлагать свое сотрудничество странам региона, конфузливо называя его предложением помощи, с фактическим отказом от выдвижения неприемлемых для последних политических условий.

Таким образом, за столь большим вниманием западных стран к проблеме центральноазиатской интеграции скрывается, по большому счету, стремление обеспечить свои интересы в области безопасности, экономические, политические и цивилизационные интересы как через предотвращение укрепления в реальных условиях Центральной Азии двойственной – национальной и исламской – идентичности государств и обществ стран региона, так и всяческого ослабления позиций России: в регионе в целом и в каждой из стран в отдельности.

Сегодня очевидно, что и в России в отличие от многих прошлых лет стали проявлять интерес к странам Центральной Азии вообще и к проблеме региональной интеграции в частности. В проявлении Россией значительного и предметного интереса к региону следует, наверное, видеть упрочение в политическом истэблишменте страны положения сил, для которых развитие отношений со странами Центральной Азии, а в этом контексте и лоббирование идей создания некоего интегрированного пространства в регионе, является политическим и цивилизационным проектом, отвечающим национально-стратегическим интересам Российского государства. Эти силы не в меньшей степени, чем Запад, заинтересованы в воспрепятствовании, через поддержку идеи центральноазиатской интеграции, развитию процесса воссоединения стран региона после десятков лет советской изоляции с естественным для них пространством исламской цивилизации. Одновременно реализацию подобного проекта они рассматривают в качестве эффективного инструмента укрепления собственных позиций в регионе и ограничения неприемлемых для интересов России попыток западных стран расширить и упрочить свои экономические и политические возможности в Центральной Азии.

В связи с все более настойчиво выдвигающимися проектами создания единого центральноазиатского пространства возникает ряд вопросов. И первый из них можно сформулировать так: существуют ли реальные предпосылки для формирования нового единого регионального пространства?

Сторонники скорейшей интеграции центральноазиатских государств полагают, что для формирования такого пространства в Центральной Азии набор основных необходимых предпосылок уже имеет быть. Они и перечислены в цитированном выше высказывании Н. Назарбаева. Некоторые к этому списку добавляют и такой фактор, как «общность исторических судеб» стран и народов региона. Действительно, республики бывшей советской Средней Азии являются соседями. Но это еще ни о чем не говорит. Таджикистан, например, в гораздо большей степени является соседом Афганистана и Китая, нежели Туркменистана и Казахстана. С первыми он имеет общие границы. При этом на государственном уровне проблем у Таджикистана с ними гораздо меньше, нежели с некоторыми постсоветскими соседями по региону. Нынешние экономики стран региона никак нельзя назвать взаимодополняемыми. О родстве же культур можно говорить лишь в том случае, если они базируются на общей цивилизационной платформе.

Культуры народов региона сегодня базируются, как минимум, на двух таких платформах – исламской и советской. Но, как представляется, силы, способные определять развитие стран региона, упорно стремятся как можно дальше уйти от них обоих. Одновременно народы Центральной Азии разделяет принадлежность одних – к оседлой ираноцентристской цивилизации, других – к тюркско-номадической, третьих – к некоей комбинации и той и другой. В этом плане общего между ними в целом не очень-то и много. Упоминание же об общем языке вообще носит очень двойственный характер.

Можно полагать, что казахский президент имеет в виду русский язык. Но к нему в регионе отношение весьма специфичное. В его широком распространении очень многие видят скрытую угрозу развитию процесса формирования постсоветской национальной идентичности. Соответственно, в регионе скорее настроены на то, чтобы этот язык постепенно сдал свои позиции, нежели получил дополнительный импульс к усилению своих позиций в рамках реализации интеграционных проектов. С другой стороны, таджики склонны подозревать, что в планируемом едином интегрированном пространстве, преимущественно тюркском, за фразой об общем языке может скрываться стремление утвердить в качестве общего и какой-либо из тюркских языков. При сохранении тех процессов, которыми характеризуется демографическая ситуация в регионе и вероятности уже в ближайшем будущем резкого подъема экономики Узбекистана, перспективы узбекского языка в этом плане являются наиболее предпочтительными.

Не все ладно и ясно и с «общностью исторических судеб» стран и народов региона. Тут, как минимум, надо определиться с тем, что же подразумевать под этой общностью. Очевидно, что у руководителей каждой центральноазиатской страны, а от них в конечном итоге зависит судьба интеграционного проекта, свое и далеко не схожее с другими видение и понимание этой самой «общности исторических судеб». Из всего сказанного следует лишь одно – названные предпосылки никак не могут служить реальной основой развития интеграционных процессов в регионе.

Возникает и такой вопрос: в какой мере формирование единого интегрированного пространства действительно отвечает национальным интересам, например Таджикистана и таджиков, как страны и этноса? По крайней мере, в настоящий и в обозримый период времени? Так ли уж очевиден и, что более важно, приемлем для них положительный ответ? Для Таджикистана создание интегрированного, без государственных границ, пространства в Центральной Азии в условиях, когда процесс формирования современной таджикской нации только-только начинает развиваться по-настоящему и завершится еще очень не скоро, чревато далеко не позитивными последствиями. В частности, возможностью распространения на территорию республики такого явления, как имеющий быть процесс «детаджикизации» территорий, исторически населенных таджиками, но после национально-территориального размежевания Центральной Азии в середине 1920-х годов оставшихся за современными границами республики. Уже одна эта перспектива, а она вполне реальна, делает идею скорейшей реальной региональной интеграции неприемлемой для таджиков.

Создание интегрированного, т.е. объединившегося, слившегося воедино, пространства в Центральной Азии обязательно будет сопровождаться добровольным, а возможно и не всегда и не совсем, отказом каждого из интегрирующихся государств от части своего суверенитета в пользу наднациональных органов. По мере развития интеграционного процесса эти органы будут стремиться к расширению своих полномочий за счет передачи им национальными государствами все большей части своих суверенитетов. В условиях Центральной Азии скорейшая интеграция приведет к тому, что наднациональные органы будут отражать, прежде всего, национальные интересы государств, обладающих более сильными экономиками. С этой точки зрения Таджикистан не сможет конкурировать с Казахстаном, Узбекистаном или Туркменией. Таким образом, совершенно очевидно, что сегодня поспешная интеграция в единое центральноазиатское пространство совершенно не отвечает интересам республики.

Вместе с тем представляется весьма проблематичной полезность немедленного развития интеграционных процессов и для того же Казахстана, постоянно выдвигающего самые различные интеграционные проекты, как страны и казахов как этноса. Только лишь высокого уровня и динамики экономического развития недостаточно для обеспечения безопасности той или иной центральноазиатской страны как государства и, что особенно важно, для этнической безопасности его титульного населения. В последнем случае не меньшее значение имеют численность этого этноса и уровень осознания им своей этноцивилизационной идентичности и готовности ее защищать. Нынешнее население Казахстана составляет всего лишь 15–16 млн. человек. Из этого числа самих казахов около половины, причем большая часть этой половины испытывает явные проблемы с собственной этноцивилизационной идентичностью. И это при том, что соседи Казахстана имеют такие проблемы в гораздо меньшей степени, а для некоторых из них таких проблем, как представляется, вообще не существует. И не может ли в этих условиях статься так, что создание единого интегрированного пространства Центральной Азии окажется лишь прелюдией для процесса этнического переформатирования самого Казахстана, процесса его повторной, как это было уже однажды в советское время, «деказахизации»? Конечно, не физической, а в смысле утраты казахской частью населения республики своей этнической идентичности?

Сочувственное отношение ко всем формам региональной интеграции означает не что иное, как подрубание корней, питающих сам процесс создания и обеспечения дальнейшего развития национальных государств региона, лишение основы концепций национального возрождения, на которых возводится сегодня здание государственности в странах Центральной Азии. Эти концепции, несмотря на всю их нечеткость и аморфность, являются практической, хотя и никак не формализованной, государственной идеологией всех центральноазиатских стран. Основной в них является идея восстановления утраченной некогда государственности и восстановления преемственности между нынешним возрожденным государством того или иного титульного этноса и прежним государством этого же этноса в период его наибольшего расцвета и могущества. Именно так обстоит дело в Таджикистане и Узбекистане, политические элиты которых, когда говорят о восстановлении государственной преемственности, однозначно имеют в виду восстановление преемственности с государством Саманидов и государством Тимура и тимуридов соответственно. А, как известно, эти государства были исламскими.

Сторонники вестернизированных моделей интеграции, будь то советская модель или модель ЕС, когда говорят о создании единого центральноазиатского пространства, на деле ведут речь, прежде всего, об уходе от исламских цивилизационных корней нынешних государств региона. Сторонники же разного рода исламских моделей интеграции фактически не приемлют их национальной составляющей. И в одном, и в другом случае сторонники региональной интеграции приходят в жесткое столкновение с национально-возрожденческими идеологиями и одной из сущностных их составляющих – идеей преемственности между нынешними национальными государствами и якобы национальными государствами прошлого. Для Таджикистана создание какого-либо интегрированного пространства может иметь сущностное значение лишь в том случае, если оно не будет представлять угрозы сохранению таджикского этноса. Если подходить к данной проблеме под этим углом зрения, то наиболее перспективным может считаться проект формирования интегрированного пространства, населенного таджиками и родственным ими этносам. В практическом плане речь может идти о развитии более тесных отношений между Таджикистаном, Афганистаном и Ираном. Эти страны имеют все то, в чем они нуждаются – энергоресурсы, природные ископаемые, коммуникации, обеспечивающие выход к морю, возможности по созданию диверсифицированной экономики. Наконец, их действительно объединяют общая культура и язык.

Пока самым мощным фактором, мешающим развитию соответствующих процессов, являются советское прошлое Таджикистана и определенные различия в менталитете народов этих стран, в их политической культуре, во многом также обусловленные советским прошлым республики и отношением к этому прошлому в Афганистане и Иране. По мере развития процесса десоветизации в самом Таджикистане и преодоления его восприятия как все еще остающейся некоей полусоветской республикой со стороны Афганистана и Ирана проецирование советского прошлого на настоящее будет уменьшаться. Нарастающие связи на всех уровнях, особенно на уровне бизнес-сообществ и элит, могут и скорее всего будут способствовать преодолению имеющихся различий и препятствий и, тем самым, формированию необходимых предпосылок, в том числе и психологических, по интенсификации двух– и трехсторонних связей. Уже обретают статус рутинных трехсторонние встречи на уровне различных министерств, парламентские саммиты и встречи в верхах глав Таджикистана, Афганистана и Ирана. По всей видимости, этот процесс, аналогичный соответствующему процессу в отношениях между тюркоязычными странами, получит или может получить еще большее развитие в ближайшем будущем.

Что же касается формирования единого пространства Центральной Азии, то, как представляется, в настоящее время и при нынешних политических и прочих реалиях региона не только стимулирование процесса широкого и всеохватывающего процесса региональной интеграции, но и всего лишь постановка такого вопроса не отвечают ни национальным интересам республики, ни таджиков как этноса. Идея региональной интеграции может стать в какой-то мере приемлемой для Таджикистана лишь после трансформации республики в развитое, самостоятельное и вполне состоявшееся государство и формирования устойчивой таджикской национальной идентичности. До появления этих необходимейших предпосылок отношения между Таджикистаном и другими странами региона должны развиваться преимущественно на двусторонней основе, а также на многосторонней основе, но без создания каких-либо наднациональных органов, наделенных сколько-нибудь значимыми самостоятельными полномочиями.

«Проекты сотрудничества и интеграции для Центральной Азии: Сравнительный анализ», М.–Барнаул, 2009 г., с. 176–184.