Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

О политическом режиме, новом консерватизме и партийности в России 2000–2010-х годов

И.Г. ШАБЛИНСКИЙ

Режим 2000–2010-х и идеология: Смена вех как повторение пройденного

Второй президентский срок В.Путина ознаменовался появлением из недр президентской Администрации новых идеологем, по существу означавших разрыв с целями конституционной реформы начала 1990-х годов. Тогда политтехнологи и другие специалисты из ближайшего окружения главы государства пришли к выводу о том, что изменения политического режима, уже свершившиеся и только еще планируемые, нуждаются в специальном пропагандистском обосновании.

Термин «контрреформа» хорошо известен российским историкам. Так чаще всего именовался политический курс, осуществлявшийся в течение примерно двух десятилетий после либеральных (Великих) реформ Александра II. В данном случае характеризуется ряд мер, направленных на цели, противоположные целям конституционной реформы начала 1990-х годов. Причем речь идет о фактическом изменение положения, созданного этой реформой. Формально смена целей (ценностей, курса) никак и нигде обозначена не была. Напротив, президент В. Путин в 2000–2004 гг. нередко подчеркивал свою приверженность демократии и настаивал на незыблемости Конституции. Но все же в России начала XXI в. произошел отказ от прежнего вектора развития: от политической конкуренции – в пользу монополии на власть одной группы, от разделения властей – в пользу сосредоточения всей власти в одном органе (точнее, в одних руках), от независимости судов – в пользу их подчинения исполнительной власти, от свободы информации – в пользу жесткого контроля государства за крупнейшими СМИ. В самые первые годы нового столетия (и нового президентства) эти смыслы еще не были вполне ясны. Но вскоре они стали очевидными.

С 2001 по 2008 г. президенту удалось, действуя с помощью законодательства, изменить ряд важных институтов. Был введен новый порядок формирования Совета Федерации, фактически поставивший его под контроль президентской Администрации, установлен новый порядок назначения аудиторов Счетной палаты, позволявший наполнять ее людьми, полностью лояльными главе государства, отменены прямые выборы губернаторов, изменены правовые основы избирательной и партийной систем, что обеспечило доминирование определенного политического бренда и т.п. Кроме того, правящей группе удалось, не прибегая к законодательству, установить контроль над крупнейшими телекомпаниями.

Таким образом, курс на отмену реальной политической конкуренции и установление монополии на власть вполне обозначился и уже требовал постановки очередных задач. Как сегодня можно определить эти задачи – или даже шире – сверхзадачу президентства Владимира Путина? Увы, приходится сделать вывод, удручающий своей банальностью: речь шла о наращивании в одних руках максимального объема власти как о самоцели. Все основные политические институты «перестраивались» под эту цель; все прочие задачи (в том числе и связанные с получением экономических выгод членами правящей группы) оказывались производными от нее. И эта цель потребовала идеологического обеспечения.

Поначалу для характеристики нового состояния политического режима вполне годился термин «суверенная демократия». Под эту разновидность «демократии» «подбирались» соответствующие институты и средства, которые отвечали интересам правящей группы. Последние приравнивались к национальным интересам. Давая новое название режиму, его создатели как бы подчеркивали: демократия 2000-х – их самостоятельный выбор, а не копирование иностранных (чужих) образцов. При этом подразумевалось (или даже прямо говорилось), что демократия эпохи первого российского президента строилась на уступках западным рекомендациям. Вообще, «суверенная демократия» противопоставлялась порядкам эпохи Ельцина. Поначалу это противопоставление было лишено конкретики, являлось, скорее, частью пропагандистской установки. Но постепенно в нем обнаруживалось все больше оснований. При Ельцине все выборы в Государственную Думу заканчивались победой оппозиционных (тогда) сил: ЛДПР и КПРФ. Государство в ту пору не контролировало все крупные телеканалы. И т.д. Со временем различие двух политических режимов становилось все яснее, все определеннее.

С теоретической точки зрения, эта конструкция – «суверенная демократия» – выглядела ущербно: соединяла понятия из разных сфер, разных смысловых рядов. Однако она вполне годилась для того, чтобы играть пропагандистскую роль. Отрицание эпохи Ельцина было политически выгодно новому режиму. А то, что точный смысл слов (самоназвания) был не всегда ясен и его приверженцам, оказалось даже полезно: их чрезвычайно широко интерпретировали.

Вот как, к примеру, в 2005 г. толковал «философию Путина» (в некоторой степени выдавая желаемое за действительное) бывший главный редактор «Независимой газеты» Виталий Третьяков: «Свою политическую философию Владимир Путин сформулировал на шестом году президентства. Произошло ли это случайно, под влиянием ли накопленного опыта и соответствующих раздумий, или так было задумано еще при приходе к власти, не столь важно. Важно, что эта философия оглашена в 2005 году. Важно, что теперь она имеется… Генеральная метафизическая основа политической философии Путина следующая: Россия была, есть и будет крупнейшей европейской нацией. Демократическая традиция есть не нечто привнесенное в Россию откуда-либо, а естественным путем и в определенный исторический момент возникшая в ней самой ценность, равно значимая в российском общественном сознании еще двум ценностям – свободе (в том числе и независимости, суверенности русской нации и русского государства) и справедливости…»106106
  Третьяков В. О политической философии Владимира Путина // Российская газета. – М., 2005. – 28 апр. Тогда Третьяков был главным редактором журнала «Политический класс».


[Закрыть].

Эти рассуждения довольно забавно выглядели уже лет через пять. Правда, Третьяков внес тогда в свою интерпретацию некоторые поправки: «Механическое следование внешне демократическим процедурам, с одной стороны, позволит не народу, а лишь бюрократии укрепить свои позиции в государстве и обществе, а с другой стороны – опять хаотизирует недостаточно сбалансированную общественную жизнь и спровоцирует бюрократию как хранительницу государства на государственный переворот, ликвидирующий достигнутый уровень свободы»107107
  Там же.


[Закрыть]. По существу, здесь указано на опасность следования «внешне демократическим процедурам» (т.е. на опасность для России демократии): они, якобы, «хаотизируют недостаточно сбалансированную общественную жизнь». Такого рода толкования фактически оправдывали меры президентской Администрации: к тому времени в законодательство о выборах были внесены изменения, выгодные партии власти, отменили губернаторские выборы, устанавливался контроль за политическим контентом крупнейших телеканалов. В результате этих действий была свернута политическая конкуренция, а первое лицо оказалось вне контроля и критики. Устранили то, что, по мнению приверженцев нового режима, «хаотизировало» политическое поле – реальную конкуренцию.

Еще через несколько лет для иллюзии сохранения в России «демократической традиции» почти не осталось места. Аргументация защитников политического режима свелась к тому, что он создает благоприятные условия для развития экономики, обеспечивая общественную стабильность. Благоприятный климат «нулевых» годов по-прежнему противопоставлялся хаосу «девяностых». Провозглашалось, что борьбой с злоупотреблениями власти, коррупцией, произволом эффективнее любых оппозиций занимается президент. Получалось, что именно авторитарное государство (адепты предпочитали именовать его «консолидированным») пригодно для экономической модернизации. «Есть… концепция… которая считает консолидированное государство инструментом переходного периода, инструментом модернизации. Некоторые называют это авторитарной модернизацией… Президент больше любой оппозиции делает для борьбы с коррупцией, отсталостью, для развития политической системы… Систему надо адаптировать к меняющемуся, усложняющемуся обществу. Но это не значит, что мы должны от системы отказываться. Ее надо сохранять. И не впускать то, что может ее разрушить… Девяностые годы показали: само по себе расщепление общества не рождает позитивную энергию. Да, некоторую энергию высвобождает, но на что она расходуется и куда это приводит?»108108
  Сурков В. Владислав Сурков построит в Подмосковье прообраз города будущего // Ведомости. – М., 2010. – 15 февр. – № 2544. – Режим доступа: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/02/15/225543)


[Закрыть]. Вероятно, под опасным «расщеплением общества» подразумевался трагический опыт 1993 г. Он действительно показал, что российские политики плохо умеют договариваться друг с другом, не способны на компромисс. Но из этого, на наш взгляд, следовало только то, что необходимо развивать культуру политического диалога. Опыт 1990-х вовсе не требовал установления новой монополии на власть.

Отмечая явные признаки возвращения в 2000-е годы к советской практике (монополия на власть, соответствующая пропагандистская линия, контроль над СМИ и т.д.), следует все же учитывать качественную новизну ситуации. В том числе в том, что касается идеологического оформления режима. Советский опыт был, так или иначе, связан с политическим наследием сталинизма, с традицией неуклонного подавления и искоренения инакомыслия. Традиция эта в полной мере сформировалась к середине ХХ в. Но специалисты по рекламе и политтехнологи, ставшие идеологами российского политического режима в начале ХХI в., явно не хотели быть обвиненными в приверженности сталинизму. Более того, они и не были сталинистами – скорее карьеристами, не слишком отягощенными принципами. Они хорошо понимали (точнее, угадывали) суть политической задачи, поставленной первым лицом: нейтрализовать оппонентов, не прибегая к репрессиям и не давая повода для упреков в искоренении инакомыслия. Тут, кстати, можно вспомнить и об участии первых лиц государства (воспользуемся здесь множественным числом) в мероприятиях, посвященных увековечению памяти жертв репрессий 1930–1950-х годов – например, на Бутовском полигоне в Подмосковье и в Катыни под Смоленском.

Да, создатели нового режима вроде бы не были сторонниками методов 1930–1950-х годов. Они просто защищали порядок, при котором им было комфортно. Но их постоянные усилия по наращивании власти главы государства вызывали энтузиазм у многих приверженцев этих методов. Усиление власти постепенно подводило режим к тому пределу, за которым он уже менял свою сущность, полностью утрачивая демократический характер. По мере того как авторитарные черты режима проступали все более явственно, его защитники оказывались перед необходимостью как-то обосновать сам принцип авторитарности.

Приведем аргументы одного из наиболее высокопоставленных сторонников «нового авторитаризма», председателя Конституционного Суда Валерия Зорькина. Он настаивал: режим спасает страну от опасных радикальных движений, в частности от левых радикалов и отечественного нацизма. «… Я с изумлением обнаружил, что даже у профессиональных юристов слово “авторитаризм” вызывает жуткую неприязнь, – писал Зорькин в 2010 г. – Конечно, если в чистом виде авторитаризм, автократия в традиционном понимании, так недалеко и до Пота. Но “авторитарное” (autoritaire) – есть ли это элемент государства и права? На мой взгляд, безусловно, потому что элементы социального общежития – это власть, свобода, закон и общая цель. Юридической общей целью является установление принципа юридического равенства, а наполняется оно через общие блага. Если бы Шарль де Голль не поступал авторитарно в пределах, конечно, Конституции и права, то на смену ему пришла бы диктатура фашистских полковников, переворот бы был. Я понимаю, что историю переделать нельзя, сослагательное наклонение, говорят, к истории неприменимо, но не могу отделаться от мысли о том, что, если бы Гинденбург в своих генеральских погонах не просто на приемах красовался, то есть если бы содержание соответствовало форме, если бы он и его окружение воспользовались авторитарными методами, как сделал это де Голль, Гитлер не пришел бы к власти. Конечно, что бы говорили поклонники чисто либеральной идеи свободы в ее рафинированности и абстракции?»109109
  Зорькин В. Философия права: Прошлое, настоящее и будущее // Сравнительное конституционное обозрение. – М., 2010. – № 2 (75). – С. 48–49.


[Закрыть].

Напомним, что это мнение председателя Конституционного Суда. Нужно ли было понимать его так, что режим, установленный вторым российский президентом, спасал страну от новых гитлеров? Это звучало не слишком убедительно. Да, в начале XXI в. националистические и революционаристские группировки действовали в России (как, впрочем, и во всех европейских странах). Но их влияние было невелико, а успешное экономическое развитие не позволяло им расширять социальную базу. Напротив, экономическая стагнация, самоизоляция, активная пропаганда тезиса о том, что Россия остается в кольце врагов, создают для радикалов благоприятный социально-психологический климат.

Когда адепты политического режима, ставшего фактически режимом личной власти, ссылаются на опасность разного рода радикализмов, возникает вопрос: что тут перевешивает – угроза захвата власти радикалами или заинтересованность узкой группы лиц в неограниченной власти и связанных с ней скромных благах? Этим борцам с революционерами хочется напомнить суждение Бориса Чичерина (из статьи «Россия накануне двадцатого столетия»): «Естественное последствие угнетения мысли состоит в том, что она вдается в крайние направления. Одна крайность всегда вызывает другую. Чем более мысль стеснена, тем более в ней возбуждается ненависть ко всякому стеснению…»110110
  Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // О свободе: Антология мировой либеральной мысли (первая половина XX века). – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – С. 509.


[Закрыть].

Идеи авторитарности (авторитарной модернизации) стала всерьез обсуждаться, оправдываться и обосновываться в период второго президентства В. Путина и во время президентства Д. Медведева. В 2012–2014 гг. режим преодолел некий предел и стал вполне реакционным. Это потребовало дополнительного идеологического обоснования, обновления идейной базы. Правящую группу и ее лидера уже перестала удовлетворять конструкция «суверенной демократии». Более того, режим стала стеснять Конституция 1993 г.

Показательно, что особое раздражение вызывала ст. 13 Конституции, запрещавшая установление какой-либо идеологии в качестве государственной или общеобязательной. Сторонники новой идеологизации неожиданно обнаружили, что отсутствие идеологии – одна из причин геополитических поражений России в 1990-е годы. Для некоторых представителей гуманитарной интеллигенции, ассоциировавших себя с официальной «консервативной» позицией, разговоры о выработке новой идеологии, «поиске идентичности» стали чем-то вроде интеллектуальной моды.

Об этом вели речь депутаты от партии власти. Придворные издания типа ВВП настаивали: «Предложенные ранее модели уже не могут удовлетворить россиян, а вопрос идентичности, национальной идеи остается открытым»111111
  Валовый внутренний продукт (ВВП). – М., 2013. – № 5 (83). – С. 5.


[Закрыть]. «Литературная газета», ставшая выразителем «консервативных» (т.е. в сущности верноподданнических) настроений, писала: «Когда говорят о деидеологизации, речь идет о том, чтобы расчистить поле для своей, для выгодной себе идеологии. Собственно, именно так и происходило в России в процессе и после перестройки. Нашим геополитическим противникам (как и любому противнику) выгодно ослабление нашего народа… Освобожденное от собственной идеологии поле немедленно занимает противник. Сегодня нам необходимо овладеть своей собственной территорией»112112
  Свободное поле идеологии. Колумнисты ЛГ / Очевидец / События и мнения / Воеводина Татьяна // Литературная газета. – М., 2014. – 7–13 мая. – № 18 (6461). – Режим доступа: http://lgz.ru/article/-18-6461-07-05-2014/svobodnoe-pole-ideologii/


[Закрыть]. Звучит как газетная передовица 70-х годов прошлого века. И опять – о враждебном внешнем окружении, которому наше государство должно противостоять. Парадоксальным образом это и стало главным тезисом новой идеологической платформы, заложенной под политический режим в России.

Конечно, параллели с советской идеологией напрашиваются. Но все же разница есть – и существенная. В 1970-е годы противником для нас был «мир капитализма» или «мировая капиталистическая система» (конечно, во главе с определенными государствами). Идейными и геополитическими противниками российской власти в ХХI в. объявлен «Запад» – «западный мир», олицетворяемый, правда, теми же странами, что и сорок лет назад. Если в условиях господства марксистской идеологии все определял штамп об «идеологической борьбе» «двух социально-экономических систем» – социализма и капитализма, то теперь борьба неожиданно возобновилась в отсутствие внятной альтернативы капитализму.

Напомним пропагандистское клише советских лет: «мировая капиталистическая система» и империалистические государства (прежде всего США, Великобритания, Франция и т.д.) угрожают «миру социализма» и «социалистическим государствам», поскольку тамошняя крупная буржуазия опасается влияния социализма и социальной революции. Сейчас речь идет об угрозе не социализму, а «геополитическим интересам» России. Понимание существа «угрозы» (как и содержание слова «Запад») варьируется в весьма широком диапазоне. Оказалось, к примеру, что именно «Запад» «попытался в 2011–2012 годах разрушить внезапно для него возникшую консервативную парадигму общества, лидером которого стал Владимир Путин»113113
  Мухин А. «Зимняя сказка» на фоне прохладной войны // Независимая газета. – М., 2014. – 25 февр.


[Закрыть].

Мне-то кажется, что общественную атмосферу тех лет определяло появление массового внутреннего протеста против сложившейся в России ситуации. Да и о «консервативной парадигме» говорить, по-моему, не было оснований. В любом случае все процессы были внутрироссийскими, инициировались российским политическим миром. Привязывать их к каким-то внешним силам – не только дурной пропагандистский прием, но и форма самообмана. К тому же следует помнить: в российской истории вслед за пропагандой обычно шла репрессия. Симптоматично, что защитники status quo, т.е. фактического состояния власти, стали ассоциировать своих идейных оппонентов с внешними противниками государства – совершенно в духе 30–70-х годов прошлого века. Этот подловатый пропагандистский прием в какой-то момент буквально стал приемом полемическим.

Приведем в связи с этим обширную цитату, взятую не из боевого партийного листка, а из главной правительственной газеты и принадлежащую опять же председателю Конституционного Суда: «Меня не интересует не только полемика с юродствующими юристами, находящимися в очевидном услужении у известного международного вора. Меня не интересует и сам этот вор. Потому что беседовать с ворами и их прислужниками – не следует… Показная забота о наполнении нашей государственности идеей справедливости сочетается с холодным циничным умолчанием по поводу того, что эта идея была растоптана врагами современной России. Что эту идею – как и идею человечности вообще – все более грубо попирает современный Запад. Который только с очень большой натяжкой можно назвать Западом «табула раса». То есть Западом Аристотеля, Альберта Великого, Локка и пр. На самом деле нынешний Запад недостоин даже этих наименований. Он опустился теперь до грубейшего воровства, до исполнения государством роли рэкетира, действующего по наущению тех или иных международных воров.

Обвиняя Российское государство в клановости, международные воры и их интеллектуальная обслуга замалчивают все, что связано с иной клановостью. Они не хотят обсуждать, какие именно клановые интересы породили бомбардировки Югославии и действия в Косово. Специалисты с отвращением констатируют, что там обеспечивались даже не только геополитические, но и гораздо более приземленные интересы. Но об этом обслуга международных воров никогда говорить не будет. Не будет она говорить и о том, чем на самом деле были порождены бомбардировки Ирака. И у каких именно американских кланов какой конкретный счет был к лидеру Ирака Саддаму Хусейну. Никогда никто из таких морализирующих циников, находящихся на услужении у международных грабителей, не скажет о том, какие именно западные политические кланы сталкиваются при дележе непрозрачных рынков оружия на Ближнем Востоке и в Африке. И к каким катастрофам это приводит… И во имя преодоления этой клановости и насаждения идеи справедливости они затеют сразу на многих интеллектуальных площадках России разговор о новой Конституции, которая по мановению ока, то есть по все тому же принципу табула раса, лишит нас клановости, восстановит у нас идею справедливости. Да и вообще вернет нам идеальное. При этом возвращать это идеальное необходимо только нам. А почему бы не попытаться вернуть его Западу? И навязывать парламентскую республику надо только нам. А почему бы не навязать ее, например, США?»114114
  Зорькин В. Tabula rasa: Ответ тем, кто спешит переписать Конституцию России с чистого листа // Российская газета. – М., 2014. – 7 апр.


[Закрыть].

Эта цитата, на мой взгляд, ярко демонстрирует то мировоззрение, которым оказался пронизан верхний слой государственного аппарата – во всяком случае, к третьему президентскому сроку В. Путина. Заметим: конкретным поводом для этих размышлений послужило высказанное (где-то в прессе) мнение о том, что предусмотренная действующей Конституцией форма правления нуждается в корректировке: может быть, в преобразовании в парламентскую республику. Зорькин, естественно, защищает настоящую форму правления. Это, безусловно, его право. При этом, однако, ссылается на внешнеполитические угрозы – как: «…нынешний Запад… опустился теперь до грубейшего воровства, до исполнения государством роли рэкетира, действующего по наущению тех или иных международных воров». Что это за тон, что за стилистика? Действительно понимаешь, что ренессанс «советского», косного, изоляционистского сознания все же происходит. Поэтому и появляются «хорошо забытые старые», незамысловатые идеологические конструкции.

Попытаемся все же понять эту логику. Какие же конституционные проблемы обсуждаются в статье, посвященной вроде бы Конституции? Автор в основном перечисляет упоминания обвинения в адрес российского политического режима. Прежде всего, упрек в «клановости», т.е. в том, что государство вынуждено обслуживать интересы конкретной (правящей) группы, одного клана. Затем автор обвиняет некие враждебные силы в том, что они проявляют «показную заботу о наполнении нашей государственности идеей справедливости…», «навязывая» России такую форму правления, как парламентская республика. Идея парламентской республики появилась в публичном поле в ходе дискуссии о несовершенствах действующей Конституции – в частности, о перекосе в пользу полномочий президента. На эти «наветы» и отвечал председатель российского Конституционного Суда. Но вместо того чтобы отрицать клановый характер политического режима или недостатки Конституции 1993 г., он говорит о давних международных кризисах и о клановых интересах, лежавших в основе политики ЕС и США в Косово в 1999 г. и в Ираке в 2003 г. То есть как бы заявляет: они нас критикуют, а сами ничуть не лучше.

Да, в 1999 г. авиация НАТО нанесла ракетные удары по Сербии, вынуждая сербского президента Милошевича вывести войска из принадлежащего сербам автономного края Косово, большинство жителей которого составляли албанцы. Позже многие страны ЕС признали независимость края. Да, в 2003 г. войска США вторглись в Ирак под предлогом того, что иракский диктатор вел работы над созданием оружия массового уничтожения. В обоих случаях действия НАТО и США действительно не выглядели адекватными. Отказ европейских стран от признания хотя бы формального контроля Сербии над Косово противоречил сложившейся международной практике отношения к региональным сепаратистским движениям. Американское вторжение в Ирак привело к многотысячным жертвам среди мирного населения, но не к обнаружению секретных ядерных реакторов. В общем это, мягко говоря, не лучшие страницы в истории ЕС, НАТО, в международной практике США.

Однако возникает вопрос: как эти эпизоды 25-летней и 10-летней давности связаны с состоянием конституционного строя в России? Причем здесь, вообще, албанцы и иракцы, если речь идет о выстраивании (или разрушении) у нас правового строя? Если государства, представляющие собой устойчивые демократии, в тех или иных ситуациях совершают ошибки или ведут себя не так, как хотелось бы лидерам России, это еще не свидетельствует о недостатках демократии как таковой.

При этом важно помнить: в 2000–2011 гг. разговоры о «Западе» как о «рэкетире», о «международных ворах», о «врагах современной России», пытающихся навязать ей те или иные формы государственности, вовсе не были главными для защитников режима (в том числе для председателя Конституционного Суда). Они не видели в «Западе» врага или по крайней мере не акцентировали на этом внимание. Все изменилось именно тогда, когда режим столкнулся с внутренними проблемами и протестами. Тогда им нашли объяснение: они инспирированы извне.

Заметим, автор статьи в «Российской газете» даже не отвечал по существу на упреки, адресованные российскому политическому режиму. Он сосредоточился на угрозах со стороны враждебного окружения, от геополитических противников государства. По сути дела, это и была новая идеологическая установка, которая объясняла и оправдывала явно реакционный характер политического режима: ослабление или ликвидация демократических институтов должны были выглядеть неизбежным следствием внешнеполитических угроз. (Здесь вспоминается эпизод из «12 стульев» Ильфа и Петрова – о пуске первого в городе трамвая: на митинге каждый оратор собирался говорить о трамвае, но как-то незаметно переходил на международное положение и разоблачение империалистов.)

В связи со статьей В. Зорькина не лишним будет напомнить о некоторых решениях российского Конституционного Суда, вынесенных уже после того, как вполне определился реакционный вектор законодательства. Суд признал конституционными все соответствовавшие нормы: ужесточающие ответственность за нарушение порядка проведения митингов, а также сам этот новый порядок; устанавливающие фактический контроль власти за отбором кандидатов на должность губернаторов; вводящие понятие «некоммерческой организации, выполняющей функции иностранного агента» и проч.

В России, да и в других странах всегда были и есть люди, безусловно оправдывающие действия власти лишь из безотчетного пиетета перед ней. Но в данном случае важно, что формирование режима личной власти готова была принять (и приветствовать) часть интеллигенции. А этот слой понимает, какими будут последствия: ослабление правовой основы государства и расширение пространства произвола. Тогда как они объясняли себе эту медленную контрреформу, какие оправдания для нее находили? Идеологически контрреформа обосновывалась, повторю, наличием враждебного внешнего окружения. Но большинство по старой российской привычке попросту опасалось критиковать и возражать. Многих устраивало, что группа, находящаяся у власти, не покушается на рыночные основы экономики и по крайней мере на словах печется об инвестиционном климате. Конечно, беспокоил произвол силовых структур, ставший в «нулевые» годы притчей во языцех. Но тем, кого это еще не коснулось, угроза не казалась столь уж серьезной. Все замечали опасную тенденцию в развитии политического режима, однако долго сохранялось пространство для внутреннего компромисса. С ситуацией можно было мириться, пока не были затронуты наиболее важные условия жизни городского жителя, заработанные в 1990-е: супермаркет в шаговой доступности, сотня телеканалов в пакете телеоператора, возможность отъезда к зарубежным морям, наконец, наличие двух-трех привычных газет и радиостанций, продолжавших (хотя и с осторожностью) более или менее независимо рассуждать не только о спорте и культуре, но и о политике.

В стране действительно продолжали выходить печатные издания, которые не придерживались официальной позиции по ряду ключевых вопросов (вроде «дела ЮКОСа», отмены выборов губернаторов, «Болотного дела», кризиса на Украине 2013–2014 гг. и т.п.) и публиковали альтернативные точки зрения. Таких изданий и изначально-то было немного (МК, «Новая газета», «Коммерсант», «Ведомости» и ряд региональных изданий), и число их неуклонно уменьшалось. Но их присутствие в медиапространстве позволяло читательской аудитории думать, что свобода массовой информации еще жива, что все не так плохо.

Вероятно, курс правящей группы на постепенное сужение коридора свободы в медиапространстве допускал сохранение небольшого числа относительно независимых изданий. Они не представляли особой опасности в силу небольших тиражей и в то же время служили доказательством терпения и терпимости власти. Но легко можно было догадаться, что нужда в таких доказательствах в конце концов отпадет.

О российских политике, политиках и идеологии консерватизма

Теперь рассмотрим более детально, что представлял собой новый российский консерватизм в контексте обновленного и обуженного спектра политических сил, который только и был возможен в условиях режима личной власти.

Собственно, разные политические воззрения в обществе могут существовать и без активной партийно-политической жизни, без партий и проч. Какие-то политические взгляды можно было обнаружить и в советское время, но проявлялись они достаточно искусственно. Приверженность политическим партиям, символам и лидерам, не имея возможности реализоваться, замещалась, к примеру, приверженностью различным литературным журналам. Для скрытых политических предпочтений находились способы и формы выражения, но это были вынужденные и вымученные формы.

В условиях формирования и укрепления режима личной власти политическая жизнь может не подавляться полностью. Но она выстраивается вокруг одной персоны – первого лица. Условием существования такого режима (помимо прочего) является контроль правящей группы над крупнейшими СМИ. Этим обеспечивается доминирование в медиапространстве одного образа, одного лица. Его потенциальные конкуренты или оппоненты игнорируются, а если уж их упоминание неизбежно, представляются в негативном свете либо высмеиваются.

Партийно-политическая жизнь в Российской Федерации, вполне свободная в начале 1990-х годов, всегда зависела от информационной политики крупнейших государственных телеканалов. С 1993 г. эту монополию пытался разрушить (и небезуспешно) телеканал НТВ. Но в 2000 г. он фактически стал одним из государственных телеканалов, вещание которых контролировалось президентской Администрацией. Эти телеканалы с начала 2000-х годов сконцентрировались на создании образа президента Владимира Путина. Глава государства стал появляться на каждом канале, в каждом новостном выпуске. Критика в его адрес была исключена из телеэфира – возможен либо позитивный (позитивно-восхищенный), либо нейтральный тон.

Поначалу партийная деятельность особенно не ограничивалась, но политические партии и их лидеры почти исчезли с телеэкрана: отводившегося им эфирного времени хватало разве что на реплики. Заметим: вытеснение партийных тем и «партийцев» из информационного пространства особого сожаления у широкого зрителя не вызывало. Межпартийная полемика (не задевающая первое лицо) просачивалась в эфир в периоды выборных кампаний, но это не отменяло полного информационного доминирования группы (партии), обслуживающей первое лицо. При формировании правительства, при назначении региональных администраций роль политических партий была ничтожной, что соответствовало духу режима (но и форме правления, установленной Конституцией).