Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 5"

В 2004–2012 гг. процесс создания и деятельности политических партий был затруднен рядом законодательных барьеров. Законодательство о выборах обеспечило лучшую управляемость избирательного процесса, «работая» на «Единую Россию». К примеру, были исключены нормы, допускавшие деятельность избирательных блоков. Новые партии несколько лет не создавались, их общее число уменьшилось до семи, а более или менее реально участвовали в политике только три: КП РФ, ЛДПР и «Яблоко». Созданные президентской Администрацией «Единая Россия» и «Справедливая Россия», для которых всегда находилось место в информационном пространстве, полностью зависели от единого центра принятия решений в Кремле.

Но в апреле 2012 г. в ответ на массовые акции протеста некоторые ограничения на создание и деятельность партий были отменены или ослаблены. К тому времени более или менее прочное положение в российской партийной системе занимали два образования, формально не связанные с партией власти: КПРФ и ЛДПР. Эти старожилы политической сцены ни на что не влияли, но очень ценили свой статус легальных партий, представленных (пусть и символически) почти во всех законодательных органах. Ведь важнейшее условие неформальной сделки с властью – объектом их критики не могло быть первое лицо – они выполняли. Такие декоративные по своей сути партийные системы существовали в большинстве авторитарных режимов второй половины ХХ в. Это стало результатом сворачивания политической жизни, ее концентрации вокруг одной персоны, а также принижения значения политических партий как института.

Внешне расклад политических сил в современной России напоминает структуру государственных дум начала ХХ в.: крайние националисты, консервативная партия власти, либеральный и левый сегменты. Можно предположить, что здесь действуют какие-то архетипические механизмы. Российский партийно-политический спектр сходен также с партийными системами европейских государств. Однако в данном случае внешнее сходство обманчиво – куда важнее сущностные особенности.

По существу, наши «консервативные партии» представляют собой форму «присвоения» пространства политики государственным аппаратом, который охватывает еще и исполнительную и судебную власти. К «консервативным» структурам можно отнести «Единую Россию» и Общероссийский народный фронт (последний, правда, весьма условно: статус этого объединения, пытающегося совместить поддержку первого лица и власти в целом с критикой отдельных чиновников, остается не вполне ясным). О приверженности этих образований «консервативной» идеологии неоднократно говорил Владимир Путин; потом это определение появилось в некоторых партийных документах.

Повторим, российская партийная система носит в значительной степени искусственный характер. Это означает, что так называемые парламентские оппозиционные партии, по точному выражению Ю. Пивоварова, имеют «по преимуществу властную легитимность. Другими словами, они «в системе» по разрешению начальства… Совокупная легитимность «допущенных» – конечно, в различных пропорциях – включает в себя и легитимность «от народа». Но определяющей, господствующей является, вне всякого сомнения, легитимность властная»115115
  Пивоваров Ю.С. О «советском» и путях его преодоления // Полис. – М., 2014. – № 2. – С. 41.


[Закрыть]. Эти «парламентские оппозиционные партии» (КПРФ, ЛДПР, «Справедливая Россия») прошли через идеологический фильтр и были признаны совместимыми с режимом. Фильтр же (или фильтры) устанавливали люди, называющие себя консерваторами.

Здесь уместно будет вспомнить о том, как появился консерватизм в современной России. В первые годы после распада СССР консервативному мировоззрению, охранительному по своей сущности, не так-то просто было обрести политическую форму, найти объект защиты. Консерваторами чаще всего называли твердых сторонников прежнего режима, верных ленинцев/сталинцев, ностальгирующих по советской жизни. Для консерватизма традиционного, консерватизма в европейском смысле слова, защищающего веру в Бога и частную собственность, в постсоветском мире не было места. Но спустя два десятилетия ситуация изменилась.

В условиях экономического роста укреплялся и расширялся бюрократический слой, стабилизировалось положение социальных групп, так или иначе зависимых от бюджета. В то же время внутри бюрократии оформилась жесткая иерархия: на вершине – бессменный лидер (первое лицо) со своим ближайшим окружением (правящей группой), руководители силовых структур и спецслужб. Важное место «наверху» заняли и иерархи Русской православной церкви (РПЦ), формально отделенной от государства. Сложился альянс правящей группы и руководства РПЦ, государства и церкви. «Верхи» подобрали себе политических союзников и бизнес-партнеров из числа особо приближенных (избранных) предпринимателей. В первые два президентства В. Путина их круг вполне определился. На появление корпорации «власть –церковь – избранный бизнес» указывали либеральные газеты, сохранившие некоторую независимость. В деятельности этой корпорации они усматривали корыстный групповой интерес, критиковали ее и закономерно становились для нее врагами.

Этот альянс и стал объектом защиты для нового русского консерватизма. Наконец, стало ясно, что защитить и от кого. Однако в идейном плане консерваторы не смогли предложить ничего оригинального, что отличало бы их от идеологической платформы либералов и социалистов. Ведь установку на сохранение status quo и всестороннюю поддержку лидера трудно считать самодостаточной идеей. А положения об уважении религии и РПЦ (как доминирующей конфессии) можно было найти в программах практически всех российских политических движений.

Показательно, что в Манифесте просвещенного консерватизма мы обнаруживаем некий пафос, но не так уж много собственно консервативного содержания: «Эйфория либеральной демократии закончилась! Пришла пора – делать дело! Первое, что нам необходимо, – это установление и поддержание законности и правопорядка в стране. Второе – обеспечение культурной и национальной безопасности. Третье – рост “благосостояния для всех”. Четвертое – восстановление чувства гордости и ответственности за свою страну. Пятое – гарантирование социальной справедливости и социальной защиты граждан, а также отстаивание прав и свобод наших соотечественников, проживающих в ближнем и дальнем зарубежье»116116
  Михалков Н. Манифест просвещенного консерватизма. – Режим доступа: http:// www.proektrussia.ru/manifest-prosveschennogo-konservatizma.-n.-michalkov.html


[Закрыть].

Новое русское охранительство принципиальным образом отличается от того мировоззрения, которое возникло на рубеже ХVIII–XIX вв. в Великобритании, Франции, США и стало именоваться «консерватизмом».

Одна из основ консерватизма – признание того, что права личности неразрывно связаны с ее обязанностями. Консервативные политики поддерживают ценность порядка, т.е. строгого соблюдения законов, настаивая при этом на важности полиции и армии. Консерваторы никогда не жалели денег на силовые структуры. Но порядок в государстве всегда был для них лишь условием реализации свобод! Европейские и американские консерваторы не меньшие (а то и большие) ревнители личных свобод (свободы слова, совести, права частной собственности), чем либералы. Поэтому консерваторы крайне негативно относятся к возможной при демократии «тирании большинства», обычно прикрывающей чью-то единоличную власть. И в Германии, и в США, и в Австралии консерваторы не меньше, чем либералы, опасаются чрезмерного сосредоточения власти в одних руках и проистекающего от этого произвола. Консерватизм, берущий начало от Эдмунда Берка и Алексиса де Токвиля, крайне настороженно и болезненно относится к любым ограничениям свободы слова.

Те же, кто сегодня как будто бы воплощает российский консерватизм, готовы всячески защищать единоличную власть. Их взгляды, их поведение лучше всего характеризуются старинным русским словом «верноподданничество». Такой «консерватизм» нацелен на защиту монополии на власть – и конкретного первого лица, и приближенной к нему группы лиц (равно как и обслуживающих их – по клиентельному принципу – групп). В законодательных собраниях разного уровня «Единая Россия» к 2014 г. контролировала от 60 до 98% мест. Однако фактически это контроль не партии, а бюрократического аппарата – деидеологизированного, но готового декларировать и исполнять любую программу, провозглашенную первым лицом и стоящей за ним правящей группой.

Эти «консерваторы» готовы терпеть свободу слова (как и прочие свободы) лишь в той мере, в какой они не создают угрозы (или даже дискомфорта) для неограниченной власти первого лица. Не случайно в упомянутом консервативном Манифесте совершенно не затрагивается тема прав и свобод. Антиэмансипационный, охранительно-запретительный характер нынешнего российского консерватизма демонстрирует практика: ограничение вещания негосударственных телеканалов, жесткий контроль над государственными СМИ, попытки давления на блогосферу и т.д.

Что касается принципа защиты частной собственности, то к нему российская правящая группа, реализующая «консервативную» стратегию, всегда относилась избирательно. Предприниматели, выказавшие политическую неблагонадежность (начиная с миллиардеров вроде Ходорковского, Гуцериева и др. и заканчивая владельцами деревенских магазинов), не могли рассчитывать на защиту своих прав судами. И хотя индивидуальные бизнес-истории складывались по-разному, в целом бизнесмены в последнее десятилетие ощущали свою уязвимость перед силовыми структурами. При слабости и зависимости судебной системы представители силовых ведомств могли действовать произвольно – с учетом собственных экономических интересов.

Консерваторы склонны обращаться к этническим и религиозным корням нации. Наверно, в связи с этим Дмитрий Рогозин как-то заявил: «Альянс Кремля с европейскими правыми шатает брюссельский табурет»117117
  Dmitry Rogozin, 28 mart. 2014. – Mode of access: http://twitter/com/Rogozin


[Закрыть]. Что он имел в виду? Все современные консерваторы и умеренно правые, уважая национальные традиции, религии, крайне негативно относятся к агрессивному национализму и тем более к любым видам агрессии под националистическими лозунгами. Поэтому действия российской власти в украинском кризисе вызвали критику со стороны всех авторитетных европейских консервативных партий. Сочувствующих удалось найти (и то не без труда) лишь в лагере ультранационалистов. Но в Европе и Америке давно уже принято отделять консерваторов от правых радикалов. Именно о пользе альянса с радикалами и говорил Рогозин.

Как видно, консервативная политическая идеология, зародившаяся в Западной Европе в конце ХVIII в. и прошедшая длинный общий путь с идеей либеральной демократии, и то «направление», которое в годы правления Владимира Путина стали именовать «консерватизмом», – два принципиально разных явления. Европейский консерватизм стал одним из оснований демократических порядков в целом ряде стран. Современный российский «консерватизм» призван оправдать режим личной власти, служить инструментом его идеологического оформления.

Характерная черта официального российского консерватизма – неприятие либерализма, либеральных взглядов. Несмотря на то что все опросы общественного мнения показывают крайне низкую популярность в России либеральных партий, лидеров и идей, в официальной пропаганде критика либерализма постоянно занимает важное место. Для этого есть серьезные причины. Демократические (либеральные) партии все последние годы критиковали правящую группу за фактическую измену Конституции: за установление режима личной власти, за подчинение судов на всех уровнях администрациям, за фактический демонтаж демократических институтов и т.д. Либеральные партии и их лидеры позволяли себе прицельную критику в адрес первого лица. Либералы претендовали (и могли рассчитывать) на поддержку того сегмента электората (образованных горожан), который правящая группа хотела бы считать своим. И массовые протесты 2011–2012 гг. показали, что популярность идей демократии, свободы слова и других свобод в этом слое достаточно высока. В силу этих (как и некоторых иных причин) либеральная оппозиция стала для власти главным врагом.

Партии и группы, апеллирующие в своих программах к «социализму» и «социалистическому пути», вызывают у правящей группы куда меньше опасений, чем либералы. Это понятно. Все последние 20 лет эти партии с большим или меньшим пылом обращались к опыту советского режима, черпали там подходящие образы и образцы. В отличие от партий социалистов-мечтателей рубежа XIX–XX вв., Коммунистическая партия и некоторые другие коммунистические группировки в России рубежа XX–XXI столетий по преимуществу партии ностальгирующие. Когда на социалистическом фланге стали появляться новые акторы (вроде Левого фронта), уже не связывающие себя с образами прошлого, они встретили весьма неприязненное отношение власти. Для действующего режима куда более удобной и безопасной оказалась идеология КПРФ: странноватая смесь из неосталинизма, радикально-социалистических лозунгов и консерватизма почвеннической складки, требующего борьбы с Западом, американским империализмом и чуждыми образцами массовой культуры. Эти фундаменталисты вполне могут быть союзниками власти в ее борьбе с идеями демократии.

Для русской политической традиции все это не является такой уж новостью. Вот что около 110 лет назад писал Б.Н. Чичерин: «Все журналы со сколько-нибудь либеральным направлением висели на волоске, а холопствующей ватаге поклонников реакции давался полный простор. Они могли на своем раболепном жаргоне прославлять правительство на все лады, восхвалять все его самые вопиющие меры, видеть в нем спасителя отечества. Более или менее значительной свободой пользовались и социалисты. Либерализм казался правительству опасным, но социализм, пока он являлся в теоретической форме, представлялся безвредным… Среднее, умеренно либеральное направление оставалось в накладе. В журналистике оно не имело органа, а книги, кроме самых задорных, у нас давно перестали читать»118118
  Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // Чичерин Б.Н. Философия права. – СПб.: Наука. – 1998. – С. 575.


[Закрыть].

Мы, конечно, сознаем, что любые исторические аналогии условны. За минувшее столетие российское общество радикально изменило свою структуру и вообще изменилось. И все же нам хотелось бы подчеркнуть преемственность и политических проблем, и политических ролей в процессе создания в России конституционного государства. Его не удалось выстроить 100 лет назад – процесс был насильственно прерван. Но задачи, поставленные и не решенные одной эпохой, переходят по наследству к другой, пусть и через три поколения. Воспроизведение спустя 100 лет структуры общественно-политических сил и «старого» конфликта может служить дополнительным напоминанием о том, что задача все еще не решена. Русское образованное общество созрело для ее решения уже столетие назад. Неужели оно не готово решать ее сегодня?

Тот политический «консерватизм», который стал идеологической платформой российской власти, призван прежде всего оправдать чиновничий, бюрократический, политический и прочий произвол. Именно в этом его сущность. В отличие от него политическая демократия, не являясь, разумеется, чудодейственным средством от всех социальных болезней, создает условия для его искоренения, уменьшает пространство произвола.

Россия и ЕС: проблема исторического выбора

В.Н. ЧЕРНЕГА

Настоящая статья в известной степени является продолжением другой работы – «Шансы России в XXI веке»119119
  Чернега В. Шансы России в XXI в. // Международная жизнь. – М., 2001. – № 1. – С. 50–58.


[Закрыть], опубликованной еще в 2000 г. Здесь автор пытался обобщить свои размышления, а также опыт довольно продолжительной дипломатической службы. Являясь в 2000–2012 гг. штатным сотрудником Совета Европы (СЕ) в Страсбурге, автор в соответствии с требованиями Устава этой международной организации не мог выступать с публикациями на темы внешней политики, хотя регулярно участвовал в аналитических программах СЕ по проблемам восточноевропейских стран, в первую очередь Российской Федерации. Опыт работы в СЕ, по большому счету являющемся политическим инструментом Европейского союза (ЕС), но включающем Россию и другие постсоветские государства, побудил автора заострить внимание на взаимоотношениях России с ЕС. Они все больше определяют судьбу Европейского континента, а в значительной мере – и структуру меняющегося мироустройства.

ЕС как новая европейская империя

Несколько лет тому назад германский политолог А. Рар высказал мнение, что в политике Запада по отношению к России доминирует стремление вытеснить ее из Европы в Азию. В перспективе, заявил он, это может привести к геополитическому разлому мира, похожему на тот, который в свое время вообразил Дж. Оруэлл: «Три громадные империи будут воевать между собой: трансатлантическая, евразийская, в которой Россия и Китай будут вынуждены объединиться, чтобы противостоять натиску Европы, и халифат. Эти три направления ясно кристаллизуются в мировой политике»120120
  Независимая газета. – М., 2007. – 30 янв. http://www.ng.ru/stenarii/2007-01-30/13_regress.html gazeta/2007-01-30/


[Закрыть]. По словам Рара, авангард сил, которые хотели бы «выдавить» Россию в Азию, составляют Польша, Чехия и прибалтийские государства. Их неявно поддерживают западноевропейские страны, – в частности, Германия, Великобритания и Франция, т.е. самые влиятельные государства – члены ЕС.

Недавние события на Украине и вокруг нее, в которые в той или иной форме оказались вовлечены Европейский союз и Россия121121
  Речь здесь идет о событиях осени 2013 г. – Прим. ред.


[Закрыть], подтвердили реальность этого прогноза по меньшей мере в одном: России приходится противостоять «натиску Европы» в лице ЕС. К счастью, взаимоотношения между сторонами этим не ограничиваются. Правильнее будет сказать, что они носят двойственный характер, особенно со стороны ЕС.

Россия активно сотрудничает с государствами – членами ЕС в различных областях, что постепенно ведет к взаимозависимости. Это особенно характерно для энергетики. Есть впечатляющие примеры сотрудничества в весьма чувствительных космической и военно-технической сферах. В то же время отношения с ЕС в целом, точнее с Европейской комиссией, носят более жесткий характер. Однако их все же нельзя назвать враждебными, несмотря на имеющиеся расхождения по ряду вопросов – например, по Энергетической хартии, так называемому третьему энергопакету или проблематике прав человека.

Вместе с тем Россия и ЕС все более ожесточенно конкурируют между собой за влияние на постсоветском пространстве. Импульс этой конкурентной борьбы исходит главным образом от Европейского союза. ЕС действительно медленно, но верно превращается в своего рода новую европейскую империю. Пока она еще весьма аморфна, ей недостает политико-государственных скреп, однако логика внешней экспансии, присущая любой империи, проявляется уже достаточно отчетливо.

До сих пор эта рождающаяся империя была оригинальной по принципу своего формирования: новые государства-члены не просто входили в нее добровольно, но должны были реформироваться, чтобы соответствовать критериям вступления. Однако уже в случае с Болгарией, Румынией и в определенной степени с прибалтийскими государствами, которые не соответствовали или не вполне соответствовали этим критериям, на первое место вышла логика экспансии. Отношения с Украиной знаменовали новый этап эволюции: ЕС впервые открыто боролся за включение этой страны в свой состав. Идеологи европейской экспансии не скрывают, что ее целями на постсоветском пространстве помимо Украины являются Белоруссия, Молдова, Грузия, Армения, Азербайджан. Все эти страны, как известно, включены в проект ЕС под названием «Восточное партнерство».

На нынешнем этапе политикой экспансии движет стремление заполучить новые рынки сбыта и дешевую рабочую силу. Однако в долгосрочном плане речь идет не только об экономическом освоении новых территорий, но и об их включении в политическое, идеологическое и культурное-цивилизационное пространство создающейся империи. Военная интеграция пока, видимо, как и ранее, будет осуществляться через НАТО, хотя в перспективе обретение Европейском союзом «военного измерения» отнюдь не исключается. Произойдет это скорее всего тогда, когда ЕС достаточно далеко продвинется по пути создания политико-государственных скреп и перестанет зависеть от США в оборонной сфере.

В России по ряду причин довольно скептически оценивают эту перспективу. Российские специалисты по-прежнему видят в ЕС главным образом общий рынок, единое экономическое пространство со свободным движением товаров, капиталов и рабочей силы. Введение постов президента122122
  Председатель Европейского совета.


[Закрыть] и министра иностранных дел123123
  Верховный представитель ЕС по внешним делам.


[Закрыть] ЕС не вызвало большого интереса. Действительно, эти новые институты пока не заработали в полную силу. Но они приобретают иной смысл в общем контексте эволюции ЕС в конфедеративно-федеративное государственное образование.

Парадоксальным образом в условиях нынешнего экономического и финансового кризиса преобразование ЕС отнюдь не замедлилось, а, наоборот, ускорилось, по крайней мере на уровне его «твердого ядра», представляемого Германий, Францией, Италией и странами Бенилюкса, а также на уровне евробюрократии в Брюсселе, все более превращающейся в самодовлеющую силу. Под разговоры о «кризисе евро» или «кризисе еврозоны» лидеры этих стран и Европейская комиссия продвигают, хоть и с большим трудом, реформы, направленные на сближение бюджетно-налоговой и банковско-финансовой политики. Это должно придать большую прочность «евро» и одновременно укрепить политико-государственное единство.

Единая политика и единые стандарты в этих областях неизбежно будут толкать интеграционный процесс в сторону совершенствования существующих и создания новых наднациональных механизмов регулирования и управления, по сути – элементов квазигосударственности. Это, в свою очередь, приведет к дальнейшему усилению и расширению полномочий фактического правительства ЕС – Европейской комиссии, которая все эффективнее унифицирует самые разные сферы жизни государств-членов.

Совсем недавно завершилась инкорпорация в законодательство этих государств Директивы ЕС 2011/98 о введение на их территориях единого документа, представляющего собой одновременно разрешение на работу и вид на жительство для иностранных трудящихся. В ведение Европейской комиссии переходят и вопросы усыновления/удочерения иностранных детей в странах ЕС, столь чувствительно воспринимаемые сейчас в России. Такое все более ощутимое управленческое проникновение в жизнь государств ЕС вызывает наибольшие протесты некоторой части их населения и политических сил, выражающих настроения этих людей.

Это недовольство объективно ведет к усилению роли Европейского парламента как демократического противовеса Европейской комиссии. Он тоже проявляет большую активность.

Стоит отметить и все более заметные усилия, предпринимаемые прежде всего в странах «твердого ядра» ЕС, по формированию «единой европейской идентичности» или, если позаимствовать в несколько измененном виде формулировку из советского прошлого, «нового европейского человека». Они уже не ограничиваются сферой СМИ и, все больше захватывая школу, университет и даже дошкольные учреждения, определяют собою воспитание современного европейца. Речь идет об усвоении не только идеи такой идентичности в самом общем виде, но и конкретных цивилизационно-культурных убеждений («антисексизма», подавлении «гомофобии» и т.п.).

Разумеется, формирование европейского конфедеративно-федеративного государственного образования потребует еще много времени и будет сопровождаться спорами, трениями и конфликтами как между странами ЕС, так и внутри них. Возможно, некоторые государства (в частности, Великобритания) даже останутся, по крайней мере на какое-то время, вне этого процесса. В создаваемой новой империи уже заметны уязвимые места: «лоскутный» характер, увеличивающийся по мере экспансии, громоздкость в управлении, неоднородность уровней социально-экономического развития, культурные различия и проч. Формирование «единой идентичности», к примеру шведов и греков, представляется весьма проблематичным. Но все это вряд ли изменит заданный вектор движения – во всяком случае, стран «твердого ядра» во главе с Германией, поскольку диктуется объективными потребностями их экономик. Новые государства-члены будут вынуждены подтягиваться к «старой Европе». Процесс вхождения в «еврозону» Эстонии и Латвии подтверждает это предположение.

Чем привлекателен ЕС?

Для России экспансия Европейского союза на постсоветском пространстве даже в нынешнем виде – вызов стратегического характера. Превращение же ЕС в реальное государственное образование и неизбежное его усиление чревато утратой Россией большей части сферы жизненных интересов, что объективно толкает ее в сторону Средней Азии и Китая. Соотношение сил в этой борьбе явно не в пользу нашей страны. Речь идет не только об экономической мощи ЕС. Хотя надо помнить, что его совокупный ВВП превышает ВВП России почти в шесть раз при перерасчете по паритетной покупательной способности и более чем в восемь раз по номинальной стоимости, а производительность труда и конкурентоспособность ведущих экономик ЕС в несколько раз выше соответствующих показателей российской экономики.

Очень важная составляющая мощи ЕС, на которую редко обращают внимание российские специалисты, – высокая степень социальной сплоченности обществ в странах «твердого ядра». С 50-х годов прошлого века это считается непременным условием устойчивого экономического развития, залогом успешного противостояния внешним и внутренним вызовам. Сплоченность основывается прежде всего на мощных системах социальной солидарности (социальная защита, социальная помощь), доступности качественного жилья, образования, здравоохранения, а также на уменьшении бедности и последовательном сокращении разрыва между наименее и наиболее обеспеченными слоями населения. Лишь один пример: во Франции в 2000–2008 гг. число бедных (имеющих доход менее 60% среднедушевого по стране) уменьшилось до 7,5% (исторический минимум), а разница в доходах между 10% наиболее обеспеченных и 10% наименее обеспеченных людей уменьшилась с 8,3 до 6,7 раза. Среди «старых» государств-членов самый большой разрыв был зафиксирован в Португалии (7,9 раза), самый незначительный в Швеции (3,3 раза).

Вместе с тем социальная сплоченность в «старой» Европе зиждется на разделяемых большинством населения ценностях – прежде всего таких, как демократия, правовое государство и права человека. По сути, эти ценности превратились в своего рода религию, потеснив религию настоящую, консолидирующая роль которой ослабевает. В любом случае ценности успешно играют роль идеологической крепы, без которой не могут обойтись ни одно общество и государство.

Конечно, нынешний кризис нанес удар по весьма дорогостоящей соцзащитной компоненте системы социальной сплоченности. Правительства государств – членов ЕС были вынуждены проводить политику жесткой экономии, которая всегда означает прежде всего экономию на социальных расходах. Однако запас прочности, создававшийся десятилетиями, достаточно велик, чтобы выдержать это испытание. Да и экономики стран «ядра», обладающие необходимой гибкостью, постепенно восстанавливаются и модернизируются, что рано или поздно позволит вернуться к требуемому уровню затрат на поддержание и развитие системы. Следует подчеркнуть, что речь идет не о благотворительности, а о важнейшем условии устойчивого развития самих этих экономик.

Именно европейская социальная модель была и остается важнейшим фактором притягательности ЕС для населения тех стран, которые заявляют о своем стремлении продвигаться по пути европейской интеграции. Принимаются в расчет и другие факторы: эффективно функционирующая демократия, автономная по отношению к исполнительной власти и пользующаяся доверием населения система правосудия, высокий уровень правовой защищенности человека, а также сведение в большинстве государств-членов до исторического минимума коррупции.

Справедливости ради нужно отметить: хотя привлекательность ЕС в кризисные годы несколько снизилась (в том числе во многих государствах-членах), она остается весьма значительной, особенно вовне, являясь важнейшим фактором его «мягкой силы». Это важно понимать и учитывать. В России, однако, политики склонны сводить и внутреннюю борьбу в постсоветских странах, и отношения с ними к взаимодействию элит и их поддержке внешними игроками. Глубинные изменения, происходящие в обществе, почти не учитываются. На деле, как показали события на Украине еще в период «оранжевой революции», никакое вмешательство извне, в частности со стороны Запада (которое, несомненно, было – в том числе на стадии подготовки), не принесло бы результата, если бы значительная часть украинского общества, особенно самые активные его слои, не добивалась смены режима. Движение это было столь мощным, что сделало невозможным соглашение известных своей «договороспособностью» украинских элит.

Строя свою политику, России необходимо принимать во внимание, что, как показывают опросы общественного мнения, число сторонников евроинтеграции на Украине и даже в Белоруссии не просто больше, чем противников, но и продолжает увеличиваться. Можно предполагать, что эта тенденция сохранится, поскольку идея евроинтеграции особенно популярна среди молодых поколений.

Шансы России в конкуренции с ЕС

Нынешняя экспансия ЕС в направлении Украины и неизбежная в будущем экспансия в отношении Белоруссии ставят перед Россией очень трудную дилемму. Она не может не реагировать на эту экспансию, поскольку речь идет о самой важной части сферы ее жизненных интересов (тем более что за евроинтеграцией, скорее всего, последует интеграция этих стран в НАТО). Вместе с тем Россия не может позволить себе прямую, тем более длительную конфронтацию с ЕС – прежде всего по экономическим причинам.

К счастью, ЕС тоже не заинтересован в конфликте и, судя по всему, будет его избегать. Однако политика экспансии при этом вряд ли прекратится. Скорее всего, она будет скорректирована: движение «парового катка» сменит более гибкая и более осторожная тактика «созревшего фрукта», рассчитанная на длительную перспективу. В этом случае Россию ждет конкурентная гонка, основанная со стороны ЕС на принципе постепенного вытеснения конкурента из стран, вовлеченных в «Восточное партнерство». Собственно, смысл соглашений об ассоциации с ними именно в этом.

Очевидно, что, если Россия будет втянута в такую длительную гонку, это потребует напряжения всех ее ресурсов. Масштабы помощи, уже оказанной Украине, для того чтобы всего лишь приостановить ее движение к ЕС (а вслед за тем и Белоруссии), в момент, когда российская экономика испытывает все большие трудности, показывают, насколько высокой будет для нее цена этой борьбы.

В краткосрочной перспективе у России, несомненно, есть шансы какое-то время сдерживать «натиск Европы». Она располагает рядом необходимых для этого важных «козырей», причем именно на постсоветском пространстве. «Козыри» эти хорошо известны: энергетические ресурсы мирового значения, огромный внутренний рынок, оставшаяся после советской эпохи взаимодополняемость российской экономики с экономиками большинства других бывших советских республик и еще не исчезнувшие кооперационные связи, а также культурно-ментальная близость (особенно с Украиной и Белоруссией). Немаловажно и то, что Россия является страной массовой трудовой миграции из этих республик, занимая второе место в мире по числу трудовых мигрантов после США.