Текст книги "История России в современной зарубежной науке, часть 3"

Советская страна грез: Торговля и потребление в 1930-е годы
(Реферат)

Рэндалл Э.

Randall A

The Soviet dream world of retail and consumption in the 1930 s. – N.Y.: Palgrave Macmillan, 2008. – XIII, 252 p

В монографии Эми Рэндалл (ун-т Санта-Клары, США) исследуется кампания по созданию в СССР государственной системы розничной торговли и потребления, начатая в 1931 г. с прагматической целью – покончить с кризисом распределения, разразившимся в 1929–1930 гг., когда полки магазинов катастрофически опустели и была введена карточная система. В центре внимания находятся произошедшие в результате осуществления новой политики институциональные, культурные и социальные изменения, которые оказали глубокое, часто противоречивое воздействие на экономику, политику, гендерную структуру, а в конечном счете – на всю историю советского общества. Автор рассматривает историю строительства социалистической торговли в двух измерениях: «сверху» – с точки зрения партийных руководителей, правительственных чиновников и самих реформаторов, прослеживая, как коммунистическая идеология и социально-экономические реалии влияли на конфигурацию реформы, и «снизу» – с точки зрения продавцов, общественных контролеров и простых покупателей (с. 12–13).

Находясь в русле современной литературы по истории консюмеризма, с ее интересом к формированию классовой и гендерной идентичности индивида, монография Э. Рэндалл исследует зарождавшуюся в СССР массовую культуру потребления в сравнительном контексте, как один из атрибутов общеевропейской модерности (с. 14–15). В капиталистической «стране грёз», пишет автор, экзотические универсальные магазины с их сверкающими витринами поражали воображение простых людей, а быстрое распространение товаров широкого потребления и новых форм кредитования «поощряло фантазии о богатстве и материальных удовольствиях». В СССР 1930-х годов также начали поощрять мечты простых людей о новом обществе изобилия, но при этом советская торговля должна была стать инструментом для построения социализма, способствуя повышению культурного уровня масс. Существование социалистической торговли и сферы потребления должно было «подчеркнуть победу Советского Союза над отсталостью и дополнить технологическую и индустриальную утопию московского метро, Магнитки и канала Москва–Волга» (с. 2).

Создание государственной системы розничной торговли для страны с населением в 150 млн. человек – грандиозная задача для любого правительства, пишет Э. Рэндалл. Но для сталинского режима она была особенно трудной потому, что и без того слаборазвитая коммерческая инфраструктура Российской империи, сконцентрированная в основном в крупных городах, была фактически разрушена политикой советской власти, которая привела к деградации торговли. К 1930 г. частные магазины и лавки были закрыты, а открытые в течение предыдущего десятилетия кооперативные и государственные магазины составляли менее одной пятой от дореволюционных показателей. И это в условиях начавшейся индустриализации и коллективизации, когда массы людей двинулись в город, что многократно увеличило потребительский спрос (с. 4).

В России, пишет автор, культура массового потребления начала развиваться в конце XIX в. и изначально носила амбивалентный, даже противоречивый характер. С одной стороны, приобщение к ней крестьян и рабочих вызывало беспокойство у представителей консервативной элиты, считавших, что западный капитализм портит русский народ и ведет к утрате самобытности. С другой стороны, интеллигенция всячески отмежевывалась от меркантильной вульгарности и пошлости в пользу более «духовного» существования, а революционеры вообще считали аскетизм моральной добродетелью. В то же время низшие классы вовлекались в «культуру приобретательства» далеко не полностью: богатство и роскошь верхушки общества часто вызывали у них возмущение и зависть (с. 6).

Не менее противоречивым было и отношение к торговле и потреблению пришедших к власти большевиков. Их политика в этой области поначалу была непримиримой: национализировались частные магазины, предпринимались попытки уничтожить уличную торговлю, а частичная реставрация частной торговой сети в годы НЭПа была обставлена массой ограничений, включая налоговые. При этом, с одной стороны, культивировалась эстетика аскетизма, высмеивались нэпманы и нэпманши, с другой – поощрялись покупки в госсекторе, причем отечественных товаров, произведенных государством, а не кустарных или иностранных, развивалась реклама, которая часто несла в себе политический посыл. Художники-конструктивисты всячески внедряли ценности «нового быта», что должно было способствовать рождению «нового советского человека». Тогда же были созданы отдельные «образцовые» социалистические магазины (ГУМ), однако совершение покупок в кооперативах и в госсекторе оставалось в 1920-е годы «унылой альтернативой покупкам у частника», пишет автор (с. 7–8).

Частная торговля была полностью отменена в связи с принятием первого пятилетнего плана 1928–1932 гг. в рамках мероприятий по усилению государственного контроля над экономикой. А в 1930-е годы правительство окончательно отказалось от революционного аскетизма и перешло к поддержке высоких уровней потребления. Началось активное и целенаправленное создание советской «страны грез». Новый подход к торговле и потреблению часто рассматривался в литературе как факт, подтверждающий «великое отступление» сталинского режима от революционных целей, его «обуржуазивание» – уступку новой советской элите и ее «ценностям среднего класса». Однако в прежних интерпретациях царило представление о том, что большевики с самого начала проводили четкую линию экономической политики, от которой они отступили в 30-е годы. Автор утверждает, что военный коммунизм и нэп были своего рода «сборной солянкой» противоречивых подходов к вопросу о том, как руководить экономикой в зарождающемся социалистическом государстве, и доказывает, что кампания по созданию советской торговли явилась первой серьезной попыткой властей обратиться к проблемам распределения и потребления при социализме (с. 10).

Новая политика, принятая для того, чтобы справиться с экономическим кризисом, представляла собой достаточно стройную систему мер, направленных на развитие государственной торговли. Она означала отказ советских руководителей от постепенного перехода к системе прямого товарообмена и подтвердила роль монетарной экономики и розничной торговли при социализме. Однако потребовалось много усилий для того, чтобы заменить негативный образ отсталой и «контрреволюционной» торговли на более позитивный, связав его с индустриализацией, демократизацией, стремлением догнать и перегнать Запад, и в особенности с кампанией за распространение «культурности» (с. 9).

В ходе реформы вся коммерческая инфраструктура СССР резко изменилась. Открылись сотни тысяч новых магазинов и лавок, десятки тысяч были реконструированы и отремонтированы (например, установлено отопление), внедрены новые технологии. В торговлю пришли десятки тысяч новых работников (в том числе наблюдался массовый приток женщин), началось развитие системы специального образования, возникло движение за социалистический труд, к контролю были привлечены сотни тысяч потребителей.

От реформы выиграли главным образом Российская Федерация и Украина, причем крупные города. В деревнях положение изменилось не слишком сильно, и отмечалось много недостатков в функционировании государственных магазинов. Тем не менее, пишет автор, результаты ее были очень заметны, и не только в повседневной жизни. Было принято решение повысить производство продуктов питания и товаров народного потребления, и хотя они никогда не достигали уровня удовлетворения спроса, тем не менее в 1937 г. покупатели имели намного больше шансов приобрести тот или иной товар, чем в 1932 г. (с. 3).

И все же, несмотря на все усилия, сохранялся дефицит, был голод, а в экономике по-прежнему приоритет оставался за промышленным производством за счет основных повседневных нужд. Автор подчеркивает практические трудности, с которыми сталкивался сталинский режим в этом вопросе: отсутствие инфраструктуры (кустарное производство было к этому времени фактически ликвидировано, а промышленность ориентировалась на производство средств производства), проблемы с планированием и материальным обеспечением, координацией поставок и транспортировкой (с. 5)

Отмечая, что создание «некапиталистической советской торговли» явилось беспрецедентным экспериментом, автор пишет об изменениях, произошедших в социальных и гендерных идентичностях советских людей. «Торговые служащие» трансформировались в «работников торговли», которые наряду с остальными трудящимися участвовали в социалистическом соревновании и стахановском движении. Таким образом, в строительство социализма был вовлечен огромный пласт советского общества. Возникают новые отношения между государством и гражданами, целенаправленно создается новая идентичность – советский потребитель, который служит интересам режима, но одновременно приобретает новые права и обязанности, пусть ограниченные и в официально разрешенных пределах (с. 137).

Большие изменения произошли в гендерных отношениях. Э. Рэндалл констатирует феминизацию торговли, которая привела к изменениям в официальном дискурсе. Широкое привлечение к производительному труду имело своим результатом «интеграцию женщин в советское общество в качестве продуктивных граждан», а их участие в розничной торговле «разрушило монополию на идеал маскулинизированного пролетария» (с. 86). Возникает «культурная героиня советской торговли», и таким образом из символа отсталости женщина становится символом современности. Дискурсивный сдвиг в официальном понимании женского и домашнего изменил и идеал мужчины. В торговле для обоих полов приветствовалось поведение, которое обычно считается женским: аккуратность, вежливость, внимательность, что, как считает автор, вносило свой вклад в постепенную «феминизацию и одомашнивание советского социализма» (с. 87–88).

Подводя итоги результатов кампании 1930-х годов, Э. Рэндалл отмечает не только несомненные ее успехи, но и провалы, связанные главным образом с тяжелыми экономическими условиями, в которых находилась страна. Она указывает, что сталинский режим заключил своего рода общественный договор со своими гражданами, в котором экономика потребления стала важным компонентом легитимности советского социализма. Растущая неспособность удовлетворить нужды потребителей, вызванная неэффективностью социалистической системы управления, впоследствии способствовала все большему разочарованию в социализме (с. 182–183).

О.В. Большакова

Парк имени Горького: Культура свободного времени при сталинизме
(Реферат)

Кухер К.

Kucher K

Der Gorki-Park: Freizeitkultur im Stalinismus, 1928–1941. – Kцln; Weimar; Wien: Bцhlau Verlag, 2007. – VI, 330 S

Парки и скверы издревле являлись характерными памятниками своей эпохи, неразрывно связанными с господствующей политической системой. Московский Центральный парк культуры и отдыха им. М. Горького, открытый в 1928 г., также должен был, по замыслам его создателей, выразить принятые в то время в Советском Союзе общественные, культурные и политические ценности. Более того, Парк имени Горького послужил образцом для мест отдыха, организованных впоследствии по всей стране, сыграв таким образом важную роль в формировании советской массовой культуры и культуры развлечений.

Монография Катарины Кухер (Институт восточноевропейской истории и страноведения Тюбингенского университета) описывает развитие этого заведения в период сталинизма 1930-х годов. Анализ программы и структуры парка показывает, что культура свободного времени с присущей ей тесной взаимосвязью с политическим наполнением, общественными ценностями и эстетическими проявлениями ни в коей мере не являлась противоположностью сталинского режима – напротив, она была его важной составной частью. Изучение взаимодействия между этими двумя мирами – репрессивным полицейским государством и набирающей обороты культурой свободного времени – и составляет цель исследования Кухер.

Книга состоит из введения, пяти глав и заключения, снабжена библиографией и предметным указателем. Текст исследования дополняют многочисленные иллюстрации – копии планов и чертежей, а также фотографии 1930-х годов.

В первой главе Кухер рассматривает культурно-исторический контекст, в котором возник Парк имени Горького. Прежде всего она анализирует сами понятия «парк», «культура», «отдых», ключевые для исследования, кратко рассматривает происхождение массовой культуры отдыха и, наконец, подробно разбирает советскую концепцию «культурности». Как показывает автор, при разработке концепции Парка культуры и отдыха был широко использован накопленный к началу 1930-х годов опыт обустройства парков и других мест массового отдыха – как отечественный, так и зарубежный, включая многочисленные аттракционы. В то же время Парк имени Горького должен был способствовать просвещению трудящихся в соответствии с концепцией «культурности», а также их идеологическому воспитанию, в том числе средствами монументальной пропаганды.

Вторая глава посвящена основанию Парка культуры в 1928 г. Решение о его создании было принято президиумом Моссовета 16 марта, а уже 12 августа парк принял первых посетителей. Он сразу же приобрел невероятную популярность: за первый короткий летний сезон – с 12 августа по 23 сентября – здесь побывали около полутора миллионов человек. Этот успех был обусловлен различными причинами. Прежде всего, сказались масштабы проделанной работы: к моменту открытия Парка имени Горького немногие места в Москве могли сравниться с ним по предоставляемым возможностям. Концепция парка, к тому же обустроенного на месте сельскохозяйственной выставки 1923 г., очевидно основывалась на традициях русского народного праздника; кроме того, были активно использованы современные достижения культуры массового отдыха, например, аттракционы. В то же время обширность парка явно затрудняла его использование в дидактических целях. Как следствие, ему была свойственна уютная атмосфера места, где всегда можно расслабиться и отдохнуть. Привлекало посетителей и то обстоятельство, что это место, столь отличное от условий их повседневной жизни, было создано специально для них. Популярности Парка культуры способствовало и соседство с Нескучным садом – традиционным местом народных гуляний с собственной давней историей. Открытие парка воспринималось как первый шаг к новой социалистической Москве.

В наиболее обширной третьей главе описывается эволюция Парка имени Горького на протяжении 1930-х годов. Автор детально разбирает как систему представленных в нем увеселительных заведений, так и проводившуюся на его территории культурно-массовую работу, в том числе пропагандистскую. Третью главу продолжает четвертая, в которой Кухер подробно описывает различные проекты по дальнейшему улучшению Парка культуры. Далее последовательно анализируются парковая скульптура и оформление разнообразных более мелких деталей паркового ландшафта, включая фонтаны, клумбы и так далее – вплоть до скамеек и общественных туалетов.

За первые десять лет своего существования московский Парк имени Горького претерпел значительные изменения. Явно выраженная еще в начале десятилетия просветительско-идеологическая функция в середине 1930-х годов в известной мере утратила свое значение; парк постепенно становился просто местом отдыха. Политическая агитация в этих новых условиях постепенно теряла свой прежний активный, живой, часто спонтанный характер, принимая более статичные, монументальные формы. Начиная с 1932 г. идеологические запреты были частично ослаблены, что отразилось и на культуре массового отдыха; как показывает автор на примере танцев, здесь происходило активное усвоение иностранных «буржуазных» заимствований, которые, впрочем, нередко принимали на советской почве новые, «пролетарско-революционные» формы («массовый танец»). По мнению Кухер, в этом выразилась готовность к компромиссу, свойственная в те годы сталинскому режиму, стремившемуся заручиться лояльностью своих граждан. Важной особенностью советской культуры свободного времени, отразившейся и в дальнейшем развитии Парка имени Горького, был утилитаризм, основанный на коллективизме и рационализме индустриальной эпохи. В век заводов-гигантов, обслуживаемых рационально организованными рабочими коллективами, парк культуры и отдыха превращался в «фабрику удовольствия», предназначенную для того, чтобы дать возможность посетителям отдохнуть после работы и затем с новой силой продолжить «строительство социализма». Логичным следствием такого подхода стала установка на массовые формы отдыха, проявившаяся, к примеру, в организации грандиозных карнавалов, строительстве театров на открытом воздухе с огромной по тем временам вместимостью и т.д.; человек в этих условиях рассматривался лишь как часть массы, «единица». Наконец, из-за постоянной нехватки материалов, а также кадров, необходимых для реализации всех проектов и планов, зачастую непродуманных и нереалистичных, Парку культуры была свойственна известная незавершенность, со временем фактически ставшая нормой. Действительность воплощенного рая определенно не соответствовала величию замысла (как, впрочем, и за пределами парковой ограды), что превращало Парк имени Горького во вполне типичное заведение сталинской эпохи.

Последняя, пятая глава посвящена различным вопросам повседневной жизни Парка культуры. Автор анализирует, в частности, работу администрации парка, состав его посетителей, их отношение к этому месту. Как показывает Кухер, попытки властей использовать Парк имени Горького и другие парки культуры и отдыха, организованные вслед за ним, для идеологического «воспитания» советских граждан не встретили достаточного понимания среди посетителей. К тому же концепция Парка культуры была в значительной степени ориентирована на интересы наиболее активных и успешных «строителей социализма», т.е. относительно молодой и интенсивно развивающейся части общества. Как следствие, многие посетители склонны были рассматривать Парк имени Горького и аналогичные ему заведения просто как место отдыха и общения, но не образования или воспитания.

В заключение наряду с подведением итогов исследования кратко описывается последующая судьба московского Парка культуры и отдыха. Первый период его истории, описанный в монографии, завершился летом 1941 г. Начавшаяся война повлекла за собою длительную паузу в работе парка; реализация прежних развлекательных и просветительских программ была в основном свернута. После окончания войны парк возобновил свою работу, но уже в ином качестве, чем раньше, окончательно превратившись в популярное место отдыха, общения и развлечения. Прежние просветительские и агитационно-воспитательные функции были утрачены. В новых условиях общество, изрядно «повзрослевшее» за годы войны, уже не нуждалось в массовых организованных мероприятиях по повышению своей «культурности», как в 1930-е годы. Эпоха «комбинатов культуры и отдыха» закончилась.

М.М. Минц

Московское метро. Создание одного советского мифа
(Реферат)

Бувар Ж.

Bouvard J

Le métro de Moscou. La construction d’un mythe soviétique. – P.: Sextant, 2005. – 319 p

Реферируемая монография Жозет Бувар посвящена истории московского метро – по мнению автора, одного из самых больших мифов, созданных в сталинскую эпоху. Книга состоит из предисловия, трех частей, поделенных на главы, и послесловия. В первой части излагается история метро от самых первых разработок на заре XX в. до завершения четвертой очереди его строительства в 1954 г. Вторая часть посвящена перипетиям написания «Истории московского метро», создаваемой его строителями. В третьей, наиболее обширной, автор анализирует архитектуру и устройство самого столичного метрополитена с точки зрения его символического значения.

Московское метро, говорится в предисловии, формировалось в 1930-х годах как часть архитектурного и художественного контекста города, и реальность его конструкции неотделима от политического и исторического дискурса эпохи, что придает ему символическую ценность. Метро стало одним из этапов индустриализации Москвы, первым шагом на пути завоевания подземного пространства, превратившегося в наши дни в пассажи, форумы и торговые центры. Сознание советского гражданина развивалось по мере строительства первых линий, «новый человек» создавался в тоннелях Метростроя, пишет Ж. Бувар. В более широком смысле, продолжает она, московское метро стоит в одном ряду с такими символами советской действительности, как челюскинцы, герои Арктики, экипажи первых дирижаблей и первые герои советской авиации. Было неважно, в какой мере этот миф противоречит реальной жизни. Документальные факты повседневности позволяют проследить форму нарратива и направление дискурса в человеческой истории, короче, в жизни рядового человека, который в советский период работал, чтобы выжить либо жил в надежде на лучшее будущее. Анализ создания этого мифа, указывает автор, позволяет лучше понять суть сталинской или советской культуры, поднимает завесу с территориальных и урбанистических практик советской эпохи, раскрывая в том числе и традиции власти, сохранившиеся до наших дней: так, руководители партии и городские власти ритуально присутствуют на открытии новых станций метро в течение 70 лет – от Сталина до Путина.

Первые проекты московской подземки, отмечается в книге, появились в конце XIX в., они активно разрабатывались накануне Первой мировой войны, но революция 1917 г. отодвинула на годы их претворение в жизнь. Уже в советское время, в 1923 г., при Моссовете было организовано бюро «Московская городская железная дорога», разрабатывавшее различные проекты метро, следовавшие то французским, то немецким моделям. В 1929 г. был создан проект, стоимость которого составляла 55 млн. рублей, что вызвало бурный протест со стороны рабочих ряда московских заводов, которые заявляли, что у города есть гораздо более насущные задачи, чем метро – например возведение жилых домов, больниц и школ. Активные дебаты вокруг планов строительства метро продолжались до середины 1931 г., когда на июньском Пленуме ЦК ВКП(б) было принято партийное решение. К этому времени изменения урбанистического характера становятся составной частью комплексного плана радикальной трансформации советского общества в ходе коллективизации и индустриализации. Строительство метро было включено в два пятилетних плана (1928–1933 и 1933–1938), что повлекло за собой крупнейшие социальные и культурные преобразования. История Метростроя заняла свое место в ряду других великих строек: Магнитостроя, Кузнецкстроя, Днепростроя, в ней воплотились те же экономические и социальные тенденции. Эти изменения ускорили индустриализацию Москвы, где стали появляться большие промышленные комплексы: в ноябре 1928 г. был запущен Электрозавод, в октябре 1931 г. автозавод АМО был преобразован в ЗиС.

Промышленное отставание начала 1930-х годов и экономический хаос привели к хронической нехватке городского транспорта. Основным видом общественного транспорта оставался трамвай, всегда переполненный пассажирами. Строительство метро началось в 1932 г. в драматическом контексте кризиса 1932– 1933 гг., когда большой голод гнал толпы крестьян на стройки в столицу. Сами стройки испытывали трудности, ставшие следствием предыдущего десятилетия: к эмиграции «буржуазных» кадров и инженеров во время Октябрьской революции и Гражданской войны добавилось преследование тех, кто остался, аресты среди специалистов, обвиненных в контрреволюционной деятельности. Поток мигрантов в Москву значительно изменил социальный состав рабочей силы: большинство рабочих, бывшие крестьяне, не имели ни образования, ни соответствующей культуры труда.

С 1931 по 1934 г. производился набор рабочих для Метро-строя, при этом в ход шли самые разные виды рекрутирования: прямой набор, вербовка либо мобилизация через органы партии, комсомола и профсоюза. Однако сохранялась большая текучесть кадров, в первую очередь из-за плохого жилья и системы уравниловки в зарплате: так, за девять месяцев 1932 г. из 17 137 рабочих оставило работу 11 999 человек (с. 60).

Самая многочисленная мобилизация проходила по призыву комсомола. 23 марта 1933 г. была призвана первая тысяча представителей молодежи – те самые добровольцы, которые заложили основу одного из колоритных советских мифов и стали прототипами героев кинофильма 1958 г. по сценарию Е. Долматовского, создавшего их идеальный образ. В июле 1933 г. была призвана вторая тысяча комсомольцев, а в сентябре бюро комсомола объявило третью мобилизацию так называемых «десятитысячников». Общее число мобилизованной на строительство метро молодежи к концу 1934 г. составило 13 тыс. человек. Вся эта масса людей, не имевших никакой подготовки, требовала решения вопросов повышения образования, организации технических курсов. По данным 384 анкет комсомольцев, приведенным в книге, 42% составляли дети рабочих, 47,1 – дети крестьян, 8,6% – дети служащих (с. 61). Летом 1933 г. комсомол принял решение мобилизовать на строительство девушек, несмотря на решение дирекции Метростроя установить квоту в 15%. Девушки с самого начала требовали признания своего равноправия с мужчинами, работая наравне с ними забойщиками в шахтах. В некоторых шахтах количество женщин достигало 30%.

Наиболее активные комсомольцы содействовали выработке новой экономической политики партии и новых принципов рентабельности, внедряя их в рабочей среде. Основной возраст строителей был от 17 до 22 лет, их энтузиазм и активность помогли создать образ и сформировать сознание первопроходцев метро. Большинство членов комсомола первой линии метро, руководители бригад заложили основы будущих кадров Метростроя, а в 1935 г. 350 комсомольцев стали руководителями станций и машинистами, положив начало целым династиям метростроевцев. Однако самому комсомолу не удалось избежать сталинских чисток. А. Шаширин, секретарь московского комитета и руководитель комсомола на метрополитене, был арестован в 1937 г. и затем расстрелян. А. Косарев, первый секретарь комсомола с 1928 г., составитель «Истории московского метро», был арестован и расстрелян в 1938 г. ЦК комсомола был в прямом смысле опустошен: в 1936 г. 72 из 93 человек высшего эшелона и 21 из 35 комсомольцев второго уровня были арестованы. «“Цвет” строителей метро, чья “блистательная” роль, по словам Кагановича, была прославлена в прессе, исчез самым трагическим образом» (с. 65).

Культурная работа и просвещение играли большую роль на Метрострое. Ликвидация неграмотности стала приоритетной задачей на стройке, собравшей рабочих разных национальностей со всего Союза. Результаты 1933 г. показали, что перед активистами партии стоят следующие задачи: поднимать культурный уровень рабочих и пополнять их политическое образование. Подобные просветительские усилия деятелей Метростроя находились в руках процесса создания новой сталинской культуры. «Культурность» становилась ключевым понятием, она означала приобщение к принятым правилам поведения, что рассматривалось как проявление культуры в прямом смысле этого слова. В это понятие вмещалась не только культура труда, техническая культура, культ силы и героизма, физическая культура, знакомство с правилами гигиены. Речь шла и о культуре сознания, обучении «хорошей речи», т.е. о культуре в традиционном значении слова, опирающейся на традиции XIX в., связанные с русской литературой и классической музыкой. Это касалось и искусства содержать свой дом, умения одеваться, манеры поведения за столом, искусства ведения разговора. Так создавалась новая рабочая элита, несущая культурные черты, характерные для нового руководящего класса. Метро при этом представляло собой архитектурный и пластический образ, отвечающий чаяниям как народа, так и образованного сословия. Оно было одновременно и создателем, и продуктом «культурности», осуществляя свою цивилизаторскую миссию в создании нового человека.

Пресса играла важную роль культурного и технического медиа, связующего звена между руководством партии с ее рядовыми членами на Метрострое. Она вела пропаганду среди рабочих, реализуя требования сталинской политики.

В 1930-х годах, отмечает автор, никакая другая стройка не пользовалась такой популярностью в массах. В самый разгар кризиса и репрессий, в момент больших чисток подобный энтузиазм может показаться удивительным. Однако именно строящееся метро стало для одних поводом для надежды на улучшение жизни, для других – прообразом грядущего коммунизма. Воплощая новую реальность для бывшего крестьянина, метро способствовало формированию новой городской культуры.

Литературный проект «История московского метро», который воплощался в жизнь под руководством М. Горького, отмечает автор во второй части книги, столкнулся с теми же трудностями, что и сама стройка. Два опубликованных тома содержали лишь часть документов, подготовленных редакцией. Готовился третий том, куда должна была войти реальная хроника истории строительства метро. Газеты, автобиографии, портреты, воспоминания, поэмы, разнообразные формы устных рассказов, записанных и отредактированных, отображали широкую картину коллективного труда и коллективного творчества в эпоху исторического перелома. Эти бесконечно разнообразные тексты фокусировались на различных аспектах культурной, социальной жизни, самого бытия строителей. Они раскрывали пропасть, которая существовала между литературой и действительностью, литературой и формальным отчетом. Все документы представляли собой подлинное свидетельство, своеобразную форму мемуаров эпохи сталинизма. «В этих неуклюжих и громоздких текстах, написанных языком тех, кто а priori не был предназначен для писательского ремесла, заключена оценка определенного культурного типа, данная в момент установления большевистской системы ценностей» (с. 133).

Борьба, которая развернулась внутри редакции и между самими рабочими авторами за публикацию большинства собранных рассказов, имела не только литературную, но и политическую цель – придать как самому строительству, так и рассказу о нем историческую ценность. При этом все документы проходили контроль на самом высоком уровне: обо всем, что касалось истории метро, докладывалось высшему партийному начальству и самому Кагановичу. Конфликты, личное и политическое соперничество, бюрократизм, «система административного управления», пишет автор, не сберегли «Историю московского метро», как многие другие издательские проекты того периода. После ухода Горького и репрессий, обрушившихся на его окружение, настоящая «История московского метро» так и не была напечатана.