Текст книги "Литературоведческий журнал № 33"

К юбилею журнала

В сентябре 2013 г. «Литературоведческому журналу» исполнится 20 лет. По человеческим меркам – время расцвета, когда веришь, что все лучшее если еще не случилось, то уже стучится в твою дверь. Но журнал – не человек, у журнала нет времени для процветания через столько-то лет. Журнал с первой минуты своего появления должен быть «взрослым» – сформировавшимся и цветущим. Дальнейшая жизнь журнала во многом зависит от того, что есть первый номер. Если все сложится: найдутся деньги для финансирования, именитые (и не очень) талантливые (и просто профессиональные) авторы напишут статьи, редакция представит концепцию, которая вызовет сочувствие, – то возможность бытийствования не исключена.

У «Литературоведческого журнала» счастливая жизнь, поскольку в итоге он обрел официальную «прописку» в ИНИОН РАН, а с ней и финансирование. Первый номер журнала вышел в 1993 г., т.е. в те самые «лихие девяностые», когда не платили зарплат, безжалостно разрушалась прежняя жизнь, процветал бандитизм. В этом контексте появление «Литературоведческого журнала» (тогда – «Российский литературоведческий журнал. Теория и история литературы») было своеобразным вызовом времени и утверждением тех ценностей человеческой мысли, что не подвержены исторической коррозии. Душой и главным редактором «Литературоведческого журнала» от замысла до воплощения и дальнейшего существования был и остается доктор филологических наук А.Н. Николюкин.

Мое личное знакомство с «Литературоведческим журналом» состоялось в 2000 г., когда я начала активно изучать творчество В.В. Розанова. Сдвоенный номер 13/14 в двух частях за 2000 г. открывал неизвестные тогда страницы в жизни и творчестве писателя. Помимо замечательной по своей глубине статьи «…Я шалунок у Бога» В.А. Фатеева, был представлен целый ряд публикаций текстов самого В.В. Розанова, а также яркие, очень живые воспоминания его дочери Н.В. Розановой. В моем «собрании» номеров «Литературоведческого журнала» – это самые зачитанные выпуски, поскольку их перечитали у меня все, кому был интересен Розанов.

Так в моей жизни странным образом совпали знакомство с Розановскими номерами журнала, Александром Николаевичем Николюкиным и создание на базе Костромского университета им. Н.А. Некрасова Межрегионального научного центра по изучению и сохранению творческого наследия В.В. Розанова и священника П.А. Флоренского (МНЦ). В этом же, 2000 г., появился и первый номер журнала «Энтелехия», посвященный В.В. Розанову. В связи с писателем не могу не отметить статью С.Р. Федякина «“Розановское наследие” и явление “парижской ноты”», опубликованную в № 22 за 2008 г. Статья концептуальная, хотя и спорная.

«Литературоведческий журнал» – издание сугубо научное, разноаспектное. Помимо статей, новых материалов в журнале зачастую публикуются обширные библиографические сведения, росписи периодических изданий, хроника литературной жизни русского зарубежья. Журнал чужд «партийной» пристрастности, требующей деления на «своих» и «чужих», что одновременно не исключает сохранения мировоззренческих установок авторов. Думается, в подобном подходе сказались и «американское прошлое» главного редактора журнала, и память о жесткой цензуре советского времени.

В журнале существует и своя «гофманиана» – уникальный раздел «Заметки Кота Ученого», носящий, как правило, полемический характер. Кот Ученый является маской, о которой в классической литературе сказано: «Маска, я тебя знаю». В данном случае маска не столько скрывает, сколько предоставляет возможность свободного комментирования разных литературных событий, а подчас и сугубо личностных проявлений.

От души желаю «Литературоведческому журналу», ее главному редактору, всем сотрудникам и впредь успешного служения русской науке.

Ирина Едошина, главный редактор журнала «Энтелехия»

О «Литературоведческом журнале»

В посткоммунистической России выходит совсем немного периодических изданий по филологии, еще меньше по литературоведению. Поэтому сам факт существования «Литературоведческого журнала» в этом недлинном ряду уже вызывает уважение к его издателям и распространителям.

Разумеется, понятно, что «ЛЖ» задуман «на вырост», и два номера в год для него – мерило начальное, этап давно пройденный. При этом восхищает, как продуманны вышедшие номера, сколько вместилось в них содержательного, осязательного, необходимого именно для научного, а не конъюнктурного развития литературоведения.

При общем взгляде на уже изученные номера «ЛЖ» понимаешь, что в издании есть и особый пафос противостояния идеологизации филологии и преодоления ее исторических последствий, и особая сверхзадача реконструкции подлинной истории литературы и науки о литературе. Особую признательность заслуживает редакция за последовательное внимание к тем деятелям русской филологии, которые изучали и укрепляли нашу традиционную культуру, во все времена противостояли социал-радикализму разных форм и оттенков. Так, журнал сделал многое для восстановления репутации Александра Семёновича Шишкова и установления его реального вклада в русскую словесность. Восхищает, что, живя в эпоху всеобщей суеты по законам олимпийской основательности, «ЛЖ» уже в этом году начинает готовиться к достойной встрече 200-летия со дня рождения М.Н. Каткова… Прекрасно, что дело возвращения литературы Русского Зарубежья, развивавшееся в «Литературной энциклопедии Русского Зарубежья», стало теперь одним из главных дел «ЛЖ».

Признаюсь, взяв в руки свежий номер «ЛЖ», рефлекторно разворачиваешь его, словно представитель ближневосточных народов: слева направо, т.е., по-нашему, с последних страниц. А потому что ищешь, есть ли боевая рубрика «Заметки Кота Ученого»? Ведь в нашей литературоведческой жизни остро не хватает нелицеприятных обсуждений, литературных фельетонов, журнальных драк наконец!

Правда, жаль, что в последних номерах нет еще одной финальной странички, «Sub specie aeternitatis», которая хорошо настраивала читателей на восприятие нашей посткоммунистической реальности.

Я приветствую «Литературоведческий журнал» не только как его верный, сочувствующий читатель, но и как коллега. Все эти славные двадцать лет, с 1993 г., я работаю в Издательском доме «Первое сентября», выпускающем периодику для учителей, для школы. Говорю обобщенно: «периодику», ибо мы начинали с выпуска газет для учителей, в частности газеты для словесников «Литература». Вначале и вплоть до 2004 г. она выходила четыре раза в месяц, 48 номеров в год, увеличивала формат. Потом не от хорошей жизни (как разваливается наше образование, всем до боли известно) мы стали выходить два раза в месяц, а с 2011 г. переформатировались в ежемесячный журнал. Правда, обрели цвет и гламурный вид, а также электронное приложение – диск.

Мое пожелание «Литературоведческому журналу» зеркально по отношению к этому опыту движения кремнистым путем. Искренне желаю «ЛЖ», сохраняя научную респектабельность внешнего вида и здравый полиграфический консерватизм, в нынешнем году обрести СД-диск в приложении и при этом неуклонно сокращать дистанции между выходом номеров, в ближайшие годы достигнув ежеквартальной, двухмесячной, а к двадцатипятилетию и ежемесячной периодичности. Верю в энергию сотрудников «ЛЖ» во главе с неистощимым титаном нашей филологии Александром Николаевичем Николюкиным. И понимая, что им это нелегко, знаю, что еще тяжелее будет читателям: даже два номера «ЛЖ» в год обеспечивают долгое вдумчивое чтение. А каково нам, если станет четыре, шесть, двенадцать номеров ежегодно?! И не забудьте про диски, минимум 700 Мб каждый!

Сергей Дмитренко, шеф-редактор журнала «Литература»

ИД «Первое сентября»

Коту Ученому – от любителей кошек

Маленькая кошачья антология 246246
  Все переводы публикуются впервые. С приложением текстов на языке оригинала. Составитель – Т.Г. Юрченко.


[Закрыть]

Ирландия

Пангур Бан

Йейтс У.Б. Кот и луна

Фаррен Р. Домашние любимцы

Милн Э. Достойное противостояние

Франция

Дю Белле Ж. Эпитафия коту

Ронсар П. Кот

Арно А. В. Кот

Леметр Ж. Моему коту

Элюар П. Кот

Лапа

Италия

Тассо Т. Кошки Святой Анны.

Дзадзарони П. Эпитафия собаке и коту

Саба У. Кошка

Англия

Мастэр Т. Кошка и лютня

Гей Дж. Старуха и ее кошки

Крысолов и кошки

Смарт К. Из поэмы «Jubilate Agno»

Вордсворт У. Котенок и падающие листья

Китс Дж. Коту

Лир Э. Филин и кошечка

Суинберн А.Ч. К коту

Мортон Дж. Эпитафия

Грейвз Р. Кошки-богини

Хьюз Т. Кот и мышь

Кот Эсфири

Лимерики

Германия

Лихтвер М.Г. Коты и бюргер

Гофман фон Фаллерслебен А.Г. Ссора собак и кошек

Шторм Т. О кошках

Буш В. Кошка и собака

США

Бирс А. Тщеславная кошка

Паунд Э. Домашний кот

Смит У.Дж. Кот

Канада

Пратт Э.Д. Кошка, удостоенная приза

Австрия

Рильке Р.М. Черная кошка

Кошка

Австралия

Стюарт Д. Лягушачий хор

ИРЛАНДИЯ

Пангур Бан 247247
  Рукопись, на полях которой вместе с другими ирландскими стихотворениями был обнаружен текст, датируется IX в. и хранится в монастыре св. Павла в Каринтии (Южная Австрия). Анонимный автор стихотворения – один из тех ирландских монахов, которые, спасаясь от норманнов и покидая родину, находили приют в монастырях Европы. В оригинале стихотворение не имеет названия; перевод выполнен по его английскому переложению. По-ирландски вáп – «белый». – Прим. перев.


[Закрыть]

 
Я и Пангур Бан, мой кот,
Ночь не спим всю напролет;
Мышь поймать – ему услада,
Найти слово – мне награда.
 
 
Лучше нет – с пером в руке
Суеты быть вдалеке;
Пангур зависти не знает –
Свое дело исполняет.
 
 
Любо посмотреть на нас,
Мы счастливы всякий час;
Не томимся мы от скуки,
Каждый – при своей науке.
 
 
Мыши, сбившейся с пути,
Пангур-кот не даст уйти.
Точно так же ум мой быстро
В свои сети ловит смыслы.
 
 
Под стеною кот сидит,
Жарко глаз его горит.
А мои же все старанья –
Одолеть бы стену знанья.
 
 
Мышь помчалась наугад,
О, как тут мой Пангур рад!
Я ж считаю за удачу
Мысли трудную задачу.
 
 
Так живем мы, не скорбя,
Пангур Бан, мой кот, и я.
Утешенье нам – работа,
Без нее – одна б забота.
 
 
Ежедневно занят делом,
Пангур стал весьма умелым.
Я же разум навостряю –
Тьму в свет знанья обращаю.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Pangur Bán

 
I and Pangur Bán, my cat
’Tis a like task we are at;
Hunting mice is his delight,
Hunting words I sit all night.
 
 
Better far than praise of men
’Tis to sit with book and pen;
Pangur bears me no ill-will,
He too plies his simple skill.
 
 
’Tis a merry thing to see
At our tasks how glad are we,
When at home we sit and find
Entertainment to our mind.
 
 
Oftentimes a mouse will stray
In the hero Pangur’s way;
Oftentimes my keen thought set
Takes a meaning in its net.
 
 
’Gainst the wall he sets his eye
Full and fierce and sharp and sly;
’Gainst the wall of knowledge I
All my little wisdom try.
 
 
When a mouse darts from its den,
O how glad is Pangur then!
O what gladness do I prove
When I solve the doubts I love!
 
 
So in peace our tasks we ply,
Pangur Bán, my cat, and I;
In our arts we find our bliss,
I have mine and he has his.
 
 
Practice every day has made
Pangur perfect in his trade;
I get wisdom day and night
Turning darkness into light.
 

Translated from Irish by R. Flower

Faler Book of Children’s Verse. L., 1953. P. 70.

Уильям Батлер ЙЕЙТС (YEATS W.B., 1865–1939)

Кот и луна

 
Кот не находил себе места,
А луна юлою ввинчивалась в небеса,
И, родственник луны ближайший,
Крадущийся кот поднял глаза.
Черный Минналуш248248
  Минналуш – черный персидский кот возлюбленной поэта, актрисы и художницы Мод Гонн. – Прим. перев.


[Закрыть] смотрел на луну,
Ибо ровный холодный небесный свет
Его, бродяги-печальника, душу
Тревожил давно, уже много лет.
Минналуш идет, по траве,
Грациозно и плавно ступая.
Минналуш, ты танцуешь, да?
Что лучше придумать, родственника встречая,
Чем пригласить на танец?
Может, луна, устав
Блюсти изысканность стиля,
Новое разучит па?
Минналуш крадется в траве,
И, свой свет на чего проливая,
Луна божественная над ним
В новую фазу вступает.
Знает ли Минналуш, что его зрачок
Форму меняет свою с каждым мгновеньем,
То круглым становится, то – как щель,
И так постоянно – в движеньи?
Минналуш крадется в траве,
В одиночестве, важном и мудром разом,
Следя за меняющей фазы луной
Своим меняющим фазы глазом.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The cat and the moon

 
The cat went here and there
And the moon spun round like a top,
And the nearest kin of the moon,
The creeping cat, looked up.
Black Minnaloushe stared at the moon,
For, wander and wail as he would,
The pure cold light in the sky
Troubled his animal blood.
Minnaloushe runs in the grass
Lifting his delicate feet.
Do you dance, Minnaloushe, do you dance?
When two close kindred meet,
What better than call a dance?
Maybe the moon may learn,
Tired of that courtly fashion,
A new dance turn.
Minnaloushe creeps through the grass
From moonlit place to place,
The sacred moon overhead
Has taken a new phase.
Does Minnaloushe know that his pupils
Will pass from change to change,
And that from round to crescent,
From crescent to round they range?
Minnaloushe creeps through the grass
Alone, important and wise,
And lifts to the changing moon
His changing eyes.
 

Yeats W.B. Collected Poems. N.Y., 1961. P. 164–165.

Роберт ФАРРЕН (FARREN R., 1909–1985)

Домашние любимцы

 
У Кольма249249
  Кольм Килле (Colum Cille, букв. «Голубь Церкви»), или Св. Колумба (Columba) Ирландский (Айонский) (521–597), – один из наиболее почитаемых кельтских святых, с именем которого связывают обращение Шотландии в христианство. – Прим. перев.


[Закрыть] жил кот
и птичка,
и муха.
 
 
Мил был ему кот,
и птичка,
и муха.
 
 
И однажды птичка вдруг
съела муху;
и однажды котик вдруг
слопал птичку.
 
 
Потом умер кот.
 
 
Так остался святой Кольм без кота,
и птички,
и мухи.
 
 
Но любил святой Кольм и кота,
и птичку,
и муху,
 
 
И молить он стал о том, чтоб вернуть
кота и птичку;
и молить он стал о том, чтоб вернуть
птичку и муху.
 
 
И воскреснул кот тогда
и извергнул птичку;
птичка ожила тогда
и извергнула муху;
и с Кольмом жили они, пока
час не пришел испустить душу.
 
 
Вначале умер кот.
Потом умерла птичка.
Потом – муха.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The pets

 
Colm had a cat,
And a wren,
And a fly.
 
 
The cat was a pet,
And a wren,
And a fly.
 
 
And it happened that the wren
Ate the fly;
And it happened that the cat
ate the wren.
 
 
Then the cat died.
 
 
So Saint Colm lacked a cat,
And a wren,
And a fly,
 
 
But Saint Colm loved the cat,
And the wren,
And the fly.
 
 
So he prayed to get them back
Cat and wren;
And he prayed to get them back
wren and fly.
 
 
And the cat became alive
and delivered up the wren;
And the wren became alive
and delivered up the fly;
And they all lived with Colm
Till the day came to die.
 
 
First the cat died.
Then the wren died.
Then the fly.
 

The Oxford book of Irish verse. XVII-th century – XX-th century.

Oxf., 1958. P. 313–314.

Эварт МИЛН (MILNE E., 1903–1987)

Достойное противостояние 250250
  Стихотворение относится к так называемым фигурным стихам: его графическое начертание cвоей формой напоминает граненый алмаз – бриллиант. Английское название произведения – Diamond cut Diamond, является поговоркой со значением «один другому не уступит», что приблизительно соответствует русскому выражению «нашла коса на камень». – Прим. перев.


[Закрыть]

 
Две кошки
Одна – на дереве
Другая внизу под ним
Кошка на дереве – это он
Кошка под деревом – это уже она
И, совершенно случайно, дерево – это ильм251251
  Ильм – род деревьев семейства ильмовых; его виды известны как вяз, карагач, берест. – Прим. перев.


[Закрыть].
Он не замечает ее, она не интересуется вовсе им.
Он уставился на проплывающие густые облака, она – на ильм.
О кошках написано много: Старый Опоссум252252
  Имеется в виду Т.С. Элиот, автор поэтического сборника «Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом» (1939). – Прим. перев.


[Закрыть], Йейтс и другие уделяли внимание им,
Однако никто – ни По, ни лорд Теннисон, ни Альфред де Мюссе –
Никогда не писал о кошке под деревом и кошке на дереве.
Бог знает, почему это должно было остаться мне
Может потому, что я люблю кошек вообще
Особенно одну кошку на дереве
А другую кошку под
Этим деревом
Ильмом.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Diamond cut diamond

 
Two cats
One up a tree
One under a tree
The cat up a tree is he
The cat under the tree is she
The tree is witch elm, just incidentally.
He takes no notice of she, she takes no notice of he.
He stares at the woolly clouds passing, she stares at the tree.
There’s been a lot written about cats, by Old Possum, Yeats and Company
But not Alfred de Musset or Lord Tennyson or Poe or anybody
Wrote about one cat under, one cat up, a tree
God knows why this should be left to me
Except I like cats as cats be
Especially one cat up
And one cat under
A witch elm
Tree.
 

Comic and curious verse. L., 1956. P. 279.

ФРАНЦИЯ

Жоашен ДЮ БЕЛЛЕ (DU BELLAY, 1522–1560)

Эпитафия коту

 
Горька мне жизнь теперь,
И ты, Маньи253253
  Оливье де Маньи (ок. 1529–1562) – французский поэт, римский приятель Дю Белле. – Прим. перев.


[Закрыть], поверь,
Не кошелька утрата,
Не перстня и не злата
Причина. Уж три дня
Тоска томит меня:
Утратил я отраду,
Очей моих награду,
Любовь мою, мой свет.
О чем я? Больше нет, –
Не будет никогда! –
Бело, Бело-кота.
Мой серый кот Бело!
Натуре раз дано
Подобное создать;
Всех крыс гроза, чья стать
Прославлена да будет
И с тем вовек пребудет.
Он не был серым весь,
Таких, как он, я здесь
Ни разу не встречал,
Но в Риме примечал.
Блестящим, серебристым,
Нежнейшим и волнистым
На спинке был тот мех,
А снизу – бел, как снег.
Глаза не как огни
Сверкали, но они,
С отливом цвета моря,
Напоминали боле
Мне радуги игру,
Раскинувшей дугу.
С короткими была
Ушами голова;
Как черный эбонит
Был нос его; под ним –
Рот маленького льва,
Опушка вокруг шла
Вся серебристо-белая,
С усами, точно стрелами.
Мягчайшими его
Казались лапы, но
Он ловко выпускал
Ножи, когда желал.
На шее нежный пух,
Подвижен и упруг;
С узором из полос
Его был гибкий хвост.
Широк и крут в боках,
Обременен слегка
Едой – любил поесть! –
Ну, мышелов как есть.
Столь славен был кот мой,
Что красоты такой
Не видел я нигде.
Теперь моей беде
Помочь уж невозможно,
Вернуть его неможно!
О, рвется на куски
Как сердце от тоски!
Пусть смерть жестока, но
Страдания Бело
Увидев, не могла бы
Не дрогнуть и она бы;
Я ж ныне в скорбной доле
Не жажду жизни боле.
Но не владеть, друг мой,
Злодейке-смерти той
Кота веселым нравом
И живостью в забавах:
Носился ли, скакал он,
Иль прыгал и играл он,
Иль, крысу притащив,
Легонько придушив,
Ее вдруг отпускал
И тут же вновь хватал;
Проворно ль лапкой тер
Усы, иль – ох, хитер! –
Ко мне он на постель
Взбирался, милый зверь;
Иль мясо деликатно
И очень аккуратно
С тарелки уводил,
Когда я ел. Творил
Он тысячи проказ,
Прелестных всякий раз.
Мой Бог! Как он, резвясь
И близ клубка кружась,
Потешен был! Как мил,
Когда свой хвост ловил,
Вокруг себя при том
Вертясь веретеном!
Или усевшись важно,
Он начинал вальяжно
Мыть белый свой живот;
И тут похож был кот
Степенностью персоны
На доктора Сорбонны!
А бывши раздражен,
Пускал в ход лапы он,
Но долго не сердился,
Вновь кротким становился.
Так жил мой кот Бело,
В забавах время шло.
Так что же горевать?
Не довелось встречать
Тебе, друг, никогда.
Столь шустрого кота.
Мышей и крыс-пройдох
Всегда застать врасплох
Бело мой норовил –
И тут уж их ловил,
Да так, что от него
Спастись не мог никто.
Невеждой не был кот,
Совсем наоборот,
И мясо со стола,
Поддев когтем едва,
Мог взять, коли к тому
Сигнал был дан ему;
А нет – на мясо рядом
Смотрел лишь жадным взглядом.
Послушен был Бело,
Не поступал назло;
Сыр старый мог доесть
Иль только птичку съесть,
Чтоб трелей перезвон
Не смел нарушить сон, –
Но ведь, Маньи, друг мой,
И мы грешны с тобой.
Бело не тем чета,
Что ходят по пятам
И вечно ждут еды:
Я с ним не знал беды,
Не нес расходов бремя –
Он ел в свое лишь время.
И не иным подобно,
Что гадят, где удобно,
Куда их ни пусти,
Бело был. Соблюсти
Приличие всегда,
Застала коль нужда,
Он мог и место знал,
И то, что оставлял,
Он зарывал в золу,
Не бросив на виду.
Бело со мной играл.
Бело не утомлял
Мурчаньем монотонным,
Однообразно-сонным,
Но, жалуясь, котенком
Мяукнуть мог он тонко.
Бело забыть не мне,
Как ночью в полутьме
Будил меня он вдруг,
Заслыша слабый звук
Тюфяк грызущих крыс,
И, быстро спрыгнув вниз,
Выказывал сноровку,
Справляясь с ними ловко.
Но смерти злой рукой
Похищен, кто покой
Мой верно охранял,
И сон я потерял;
Теперь – о, горе мне! –
Ночами в тишине
Здесь крысы заправляют,
Стихи все погрызают.
Однако Боги жалость
Имеют к людям, слабость
Их видя. Так они
О том, что скорби дни
Грядут, дают нам знаки:
Хотя бы – смерть собаки.
В день, что сестра Клото254254
  Имеется в виду Атропос – одна из трех мойр, богинь судьбы в греческой мифологии, перерезающая нить жизни, которую плетет ее сестра Клото. – Прим. перев.


[Закрыть]
Настигла Пелото255255
  Маленькая собачка Дю Белле. – Прим. перев.


[Закрыть],
Сказал я, помню: горя
Хлебнем еще поболе.
И это был Бело –
Тяжеле не могло
Ничто быть для меня:
Испил страданье я!
Бело был мой дружок,
Мой серый голубок,
В постели, за едой
Всегда он был со мной.
И не орал он ночью,
Как воют, что есть мочи,
Подчас до хрипоты,
Огромные коты:
Бело не возмужал,
Потомства он не дал.
Такая вот невзгода,
Оборвана нить рода!
Я Бога славлю ныне,
Он духа есть твердыня,
Он дал мне слога силу,
Чтоб мог в стихах красивых
Красу Бело воспеть.
Тебе не умереть,
Клянусь, Бело, доколе
Коты и крысы в ссоре.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Epitaphe d’un chat

 
Maintenant le vivre me fasche:
Et à fin, Magny, que tu sçaiche’
Pourquoy je suis tant esperdu,
Ce n’est pas pour avoir perdu
Mes anneaux, mon argent, ma bource:
Et pourquoy est-ce donques? Pource
Que j’ay perdu depuis trois jours
Mon bien, mon plaisir, mes amours:
Et quoy? ô souvenance greve!
A peu que le cueur ne me creve
Quand j’en parle ou quand j’en ecris:
C’est Belaud mon petit chat gris,
Belaud, qui fut paraventure
Le plus bel œuvre que nature
Feit onc en matiere de chats:
C’estoit Belaud la mort aux rats,
Belaud, dont la beauté fut telle,
Qu’elle est digne d’estre immortelle.
Donques Belaud premierement
Ne fut pas gris entierement,
Ny tel qu’en France on les void naistre,
Mais tel qu’à Rome on les void estre,
Couvert d’un poil gris argentin,
Ras & poly comme satin,
Couché par ondes sur l’eschine,
Et blanc dessous comme un ermine.
Petit museau, petites dens,
Yeux qui n’estoient point trop ardens,
Mais desquelz la prunelle perse
Imitoit la couleur diverse
Qu’on void en cest arc pluvieux,
Qui se courbe au travers des cieux.
La teste à la taille pareille,
Le col grasset, courte l’oreille,
Et dessous un nez ebenin
Un petit mufle lyonnin,
Autour duquel estoit plantee
Une barbelette argentee,
Armant d’un petit poil folet
Son musequin damoiselet.
Gembe gresle, petite patte
Plus qu’une moufle delicate,
Si non alors qu’il desguaynoit
Cela, dont il egratignoit:
La gorge douillette & mignonne,
La queuё longue à la guenonne,
Mouchetee diversement
D’un naturel bigarrement:
Le flanc haussé, le ventre large,
Bien retroussé dessous sa charge,
Et le doz moyennement long,
Vray sourian, s’il en fut onq’.
Tel fut Belaud, la gente beste,
Qui des piedz jusques à la teste
De telle beauté fut pourveu,
Que son pareil on n’a point veu.
O quel malheur! ô quelle perte,
Qui ne peult estre recouverte!
O quel deuil mon ame en reçoit!
Vray’ment la mort, bien qu’elle soit
Plus fiere qu’un ours, l’inhumaine,
Si de voir, elle eust pris la peine
Un tel chat, son cueur endurcy
En eust eu, ce croy-je, mercy:
Et maintenant ma triste vie
Ne hayroit de vivre l’envie.
Mais la cruelle n’avoit pas
Gousté les follastres esbas
De mon Belaud, ny la souplesse
De sa gaillarde gentillesse:
Soit qu’il sautast, soit qu’il gratast,
Soit qu’il tournast, ou voltigeast
D’un tour de chat, ou soit encores
Qu’il prinst un Rat, & or’ & ores
Le relaschant pour quelque temps
S’en donnast mille passetemps.
Soit que d’une façon gaillarde
Avec sa patte fretillarde
Il se frottast le musequin,
Ou soit que ce petit coquina
Privé sautelast sur ma couche,
Ou soit qu’il ravist de ma bouche
La viande sans m’outrager,
Alors qu’il me voyoit manger,
Soit qu’il feist en diverses guises
Mille autres telles mignardises.
Mon Dieu! quel passetemps c’estoit
Quand ce Belaud vire-voltoit
Folastre autour d’une pelote!
Quel plaisir, quand sa teste sotte
Suyvant sa queuё en mille tours,
D’un rouet imitoit le cours!
Ou quand assis sur le derriere
Il s’en faisoit une jartiere,
Et monstrant l’estomac velu
De panne blanche crespelu,
Sembloit, tant sa trongne estoit bonne,
Quelque docteur de la Sorbonne!
Ou quand alors qu’on l’animoit,
A coups de patte il escrimoit,
Et puis appaisoit sa cholere,
Tout soudain qu’on luy faisoit chere.
Voila, Magny, les passetemps
Ou Belaud employoit son temps.
N’est-il pas bien à plaindre donques?
Au demeurant tu ne vis onques
Chat plus addroit, ny mieulx appris
A combattre rats & souris.
Belaud sçavoit mille manieres
De les surprendre en leurs tesnieres,
Et lors leur falloit bien trouver
Plus d’un pertuis, pour se sauver:
Car onques rat, tant fust-il viste,
Ne se vit sauver à la fuyte
Devant Belaud. Au demeurant,
Belaud n’estoit pas ignorant:
Il sçavoit bien, tant fut traictable,
Prendre la chair dessus la table,
J’entens, quand on luy presentoit,
Car autrement il vous grattoit,
Et avec la patte friande
De loing muguetoit la viande.
Belaud n’estoit point mal-plaisant,
Belaud n’estoit point mal-faisant,
Et ne feit onq’ plus grand dommage
Que de manger un vieux frommage,
Une linotte & un pinson
Qui le faschoient de leur chanson.
Mais quoy, Magny? nous mesmes hommes
Parfaicts de tous poincts nous ne sommes.
 
 
Belaud n’estoit point de ces chats
Qui nuict & jour vont au pourchas,
N’ayant soucy que de leur panse:
Il ne faisoit si grand’ despense,
Mais estoit sobre à son repas,
Et ne mangeoit que par compas.
Aussi n’estoit-ce sa nature
De faire par tout son ordure,
Comme un tas de chats, qui ne font
Que gaster tout par ou ils vont:
Car Belaud, la gentille beste,
Si de quelque acte moins qu’honneste
Contrainct possible il eust esté,
Avoit bien ceste honnesteté
De cacher dessous de la cendre
Ce qu’il estoit contrainct de rendre.
Belaud me servoit de joüet.
Belaud ne filoit au roüet,
Grommelante une letanie
De longue & fascheuse harmonie,
Ains se plaignoit mignardement
D’un enfantin myaudement.
Belaud (que j’ayё souvenance)
Ne me fit onq’ plus grand’ offense
Que de me réveiller la nuict,
Quand il entr’oyoit quelque bruit
De rats qui rongeoint ma paillasse:
Car lors il leur donnoit la chasse,
Et si dextrement les happoit,
Que jamais un n’en eschappoit.
Mais, las, depuis que cette fiere
Tua de sa dextre meurtriere
La seure garde de mon corps,
Plus en seureté je ne dors,
Et or’, ô douleurs nompareilles!
Les rats me mangent les oreilles:
Mesmes tous les vers que j’escris
Sont rongez de rats & souris.
Vray’ment les Dieux sont pitoyables
Aux pauvres humains miserables,
Tousjours leurs annonçant leurs maulx
Soit par la mort des animaulx,
Ou soit par quelque autre presage,
Des cieux le plus certain message.
Le jour que la sœur de Cloton
Ravit mon petit Peloton,
Je dis, j’en ay bien souvenance,
Que quelque maligne influence
Menassoit mon chef de la hault,
Et c’estoit la mort de Belaud:
Car quelle plus grande tempeste
Me pouvoit fouldroyer la teste?
Belaud estoit mon cher mignon,
Belaud estoit mon compagnon
A la chambre, au lict, à la table,
Belaud estoit plus accountable
Que n’est un petit chien friand,
Et de nuict n’alloit point criand
Comme ces gros marcoux terribles,
En longs miaudemens horribles:
Aussi le petit mitouard
N’entra jamais en matouard:
Et en Belaud, quelle disgrace!
De Belaud s’est perdu la race.
Que pleust à Dieu, petit Belon,
Que j’eusse l’esprit assez bon,
De pouvoir en quelque beau style
Blasonner ta grace gentile,
D’un vers aussi mignard que toy:
Belaud, je te promets ma foy,
Que tu vivrois, tant que sur terre
Les chats aux rats feront la guerre.
 

Du Bellay J. Œuvres poétiques. P., 1923. V. 5. P. 103–111.

Пьер де РОНСАР (RONSARD P. de, 1524–1585)

Кот

Реми Белло, поэту 256256
  Реми Белло (1528–1577) – французский поэт, близкий друг Ронсара. – Прим. перев.


[Закрыть].

 
Господь во всем, везде его свершенья –
В начале, в середине, в завершенье
Того, что живо. Духа Он оплот
И всякой вещи силу придает,
Душою проникая в наше тело.
Когда б иначе обстояло дело,
Давно погибли бы земные существа.
Ведь без души любая вещь мертва,
А с ней она полна движенья, жизни:
Часть Целого – земные механизмы.
Из Элементов и от духа Божества
Мы рождены; и наши существа
Двояки: бренна плоть во времени живет,
А душам Бог бессмертие дает.
Начала и конца душа не знает,
Ведь Бог ее вселенной возвращает.
И добродетелью спасительной души
Вертится небо, льется свет с вершин,
Катятся волны, и родятся у земли
В сезон плоды, и листья, и цветы.
Скажу тебе: земля – счастливая часть мира.
Она – благая мать, что кормит и кормила
Большою, щедрой грудью всех животных,
Пернатых птиц и рыб глубоководных.
И даже тем, Белло, кто обитает
В лесу, уединясь, или в горах, хватает
Ее щедрот для жизни. Изумруды,
Рубины, жемчуга, металлов груды
Хранит в себе и сил дает она
Всему вокруг и каждому сполна.
И все, что на земле иль в ней произрастает,
Иль большею душой, иль меньшей обладает.
И ровно так же мы, бедняги-человеки.
Ты знаешь, издавна, и ныне и навеки
Среди других земель святая Иудея
Избранницей слывет, стократно богатея
Пророками – божественной любви
Сосудами, всегда ценимыми людьми,
Ведь небо и земля и смертны существа
Без их пророчества обходятся едва.
И кто берег в здоровом теле душу,
В том дух здоров и верно телу служит:
Чем тело человека здоровее,
Тем в нем душа прекрасная виднее.
Мы знаем, что родятся там веками
Авгуры257257
  Римские жрецы-предсказатели. – Прим. перев.


[Закрыть] и пророки с колдунами,
Они о будущем дают нам весть;
Средь жалких женщин и сивиллы есть,
Есть предсказатели беды, болезней,
А есть – удачных дел, что нам полезней.
И есть животные-пророки – узнают
Они о будущем и знак нам подают,
И учат нас, и предостерегают –
Так Бог хотел, ведь он оберегает
Своею милостью людей с небес.
В своей заботе вечной Бог-отец
Животным повелел предупреждать
Людей, чтобы могли они узнать
Добро и зло судьбы, и Богом нам дано
Бок о бок с ними жить уже давно.
Оттуда же идет урок примет,
Когда в полете чертит тонкий след
На небе птица – это предсказанье
О будущем: так Бог дает нам знанье,
Что должно с нами быть. А Бог всегда правдив,
И Он творит добро, в дома к нам поселив
Гуся с гусыней, кур и петуха,
Чтоб нас оберегали от греха,
Чтобы мы могли по пище их иль пенью
Предугадать грядущего явленье.
Деревья, травы и цветы у нас в саду
Всегда предскажут радость иль беду.
Я это твердо знаю по себе
И расскажу, как было, и тебе.
Согласно древнему обычаю растил
Я во дворе зеленый лавр, и был
Подобен он той фессалийской деве,
Что от любви бежала258258
  Речь идет о Дафне, которая, согласно мифу, превратилась в лавр, спасаясь от преследования влюбленного Аполлона. – Прим. перев.


[Закрыть]. В этом древе
Шумели волосы ее, преобразясь
В густую крону листьев. Не ленясь,
Я поливал его, окучивал, старался
Трудиться день и ночь, поскольку собирался
Сплести себе на голову венок,
И я бы сделал это, если б смог.
Но мы гадаем, а Судьба решает,
Жестокая Судьба внезапно все меняет,
Прогневала ее моя забота,
И вмиг погибла вся моя работа.
С лучом зари я дерева касался,
А через час без дерева остался;
То верно демон был: ведь люди б не могли
Мгновенно вырвать корни из земли.
И час спустя я видел, как дряхлел,
И чах мой лавр, как я, когда болел.
Он словно говорил: «То демона деянье,
И смерть моя – конечно, предсказанье.
Как он меня заставил увядать,
Заставит вскоре он тебя хворать».
Пролив обильно слезы, я бежал
И мертвый ствол тот больше не видал.
Исчезло деревце подобно туче жалкой,
Когда лучами солнце светит ярко.
Два месяца прошло – и вот мой конь,
Бушуя, как неистовый огонь,
Брыкнувшись, ударяет вдруг
Своим копытом одного из слуг.
С разбитой головой несчастный, умирая,
Столь жалобно ко мне воззвал, стеная,
Как будто предостерегал. Итак,
Я рассудил: то страшный подан знак,
Ведь это значит, на мою беду,
Что сам я вскоре раненым паду.
И точно: целый год почти лежу,
От сильной лихорадки отхожу.
Но проницательней любых других животных
Все знает грустный Кот о нашей подноготной.
Правы египетские мудрецы, когда
Его ценили в давние года,
Равно как Боги их, имея то отличье,
Что псиное носили все обличье.
Всемирная душа во всех котах гнездится,
Дает движенье им и знанье: что случится,
Какие беды стерегут людей.
Но как мне ненавистен кот-злодей!
В котах противно все – их морды, пасти, взгляд.
И я, завидев их, всегда бежал назад,
Дрожа от страха с головы до ног.
Я никогда их в дом пустить не мог,
И отвратительны мне жалкие особы,
Что без котов и дня прожить не могут.
И все ж одна скотина мне на горе
Проникла и свернулась в изголовье,
Подушкой мягкою моей прельстясь,
Пока я сладко спал, к стене поворотясь:
На левый бок улечься я люблю,
Пока петух не прокричит зарю.
Вдруг кот мяукает мне прямо в ухо,
Я, вне себя, едва сбираюсь с духом
И кличу слуг; один раздул золу
И заявил, что белый кот – к добру.
Другой сказал: начнет ласкаться кот,
К хозяину богатство приплывет.
Тогда в слезах, нахмурив грозно брови,
Я им ответил: это – к нездоровью.
Теперь я долго не смогу вставать,
Не буду покидать свою кровать,
Ведь кот в дому в любое время года:
Хоть вёдро за окном, хоть непогода,
Зимой и летом, осенью, весной,
Светло или темно, он, будто часовой,
По кругу совершает свой обход,
И никогда с поста не отойдет.
Таков и пес, таков и гусь, который
Однажды спас от галлов Капитолий259259
  В 390 г. до н.э., во время нападения галлов на Рим, часть разбитого римского войска укрылась на Капитолийском холме. Ночью, когда римляне уснули, галлы решили пробраться на Капитолий, но священные гуси храма Юноны подняли крик и разбудили заснувших римлян. – Прим. перев.


[Закрыть].
К недугу снятся черепаха и улитка –
Они ведь потому ползут не прытко,
Что носят панцири: те служат им обычно
Кроватью, спальней и дворцом отлично.
И сколь для них прекрасен этот дом:
Во всем сравнится с замком иль дворцом.
И те, кому они во сне явятся,
Должны о долгой хвори догадаться.
А если снится лебедь иль зуек,
Или журавль – готовься в путь далек.
Ведь участь такова у всех пернатых:
Летать из гнезд и прилетать обратно,
То вверх взлететь, то на землю спуститься,
Но никогда надолго не гнездиться.
Таков и волк: он вечно места ищет,
То там, то здесь он в чаще леса рыщет,
И сон о волке радость предвещает,
Больным здоровье верно обещает,
Предсказывая им, что бодро, без труда
Они поедут скоро кто куда.
Бог всемогущ, и по его указке
Животные нам – верные подсказки.
Безумен тот, кто это отвергает,
Ведь Бог нам через все себя являет.
Но что я? Я ношу деревья в лес,
Лью воду в океан, когда, глупец,
Таким стихом Белло я услаждаю –
Ведь он же перевел Арата260260
  Арат (ок. 310–245 до н.э.) – греческий поэт, автор поэмы «Явления», описывающей звездное небо. – Прим. перев.


[Закрыть], знаю,
Поэта старого, который в давний час
Животных знаки описал для нас,
Дабы невежды-люди, коль не знают
Законов Неба, как они влияют
На судьбы, – наконец понять могли:
Оберегает Бог детей земли,
И, ширя милости повсюду, любит Бог
Созданье бедное, раз поместил у ног
Его животных, утвердив от века
Средь прочих тварей превосходство человека.
 

Перевод Н.Т. Пахсарьян

Le Chat

A Remy Belleau, Poёte.

 
Dieu est par tout, par tout se mesle Dieu,
Commencement, la fin et le milieu
De ce qui vit, et dont l’âme est enclose
Par tout, et tient en vigueur toute chose,
Comme nostre âme infuse dans nos corps.
Jà dès long temps les members seroyent morts
De ce grand Tout, si caste âme divine
Ne se mesloit par toute la machine,
Luy donnant vie et force et mouvement;
Car de tout estre elle est commencement.
Des Elemens et de caste âme infuse
Nous sommes nez; le corps mortel qui s’use
Par trait de temps des Elemens est fait;
De Dieu vient l’âme, et comme il est parfait,
L’âme n’a donc commencement ny bout,
Car la partie ensuit tousjours le tout.
Par la vertu de ceste âme meslée
Tourne le Ciel à la voûte estoilée,
La mer ondoye, et la terre produit
Par les saisons herbes, fueilles et fruit;
Je dy la terre, heureuse part du monde,
Mere benigne, à gros tetins, feconde,
Au large sein; de là tous animaux,
Les emplumez, les escadrons des eaux,
De là, Belleau, ceux qui ont pour repaire
Ou le rocher ou le bois solitaire,
Vivent et sont; et mesmes les metaux,
Les diamans, rubis Orientaux,
Perles, saphirs ont de là leur essence,
Et par telle âme ils ont force et puissance,
Qui plus, qui moins, selon qu’ils en sont pleins;
Autant en est de nous, pauvres humains.
Ne vois-tu pas que la sainte Judée
Sur toute terre est plus recommandée
Pour apparoistre en elle des esprits
Remplis de Dieu, de Prophetie épris?
Les regions, l’air et le corps y servent,
Qui l’âme saine en un corps sain conservent;
Car d’autant plus que bien sain est le corps,
L’âme se monstre et reluist par dehors.
Or, comme on voit qu’entre les hommes naissent
Augurs, devins et prophetes qui laissent
Un tesmoignage à la posterité
Qu’ils ont vescu pleins de divinité,
Et comme on voit naistre ici des Sibyles
Par les troupeaux des femmes inutiles,
Ainsi voit-on, prophetes de nos maux
Et de nos biens, naistre des animaux,
Qui le future par signes nous predisent,
Et les mortels enseignent et avisent.
Ainsi le veut ce grand Pere de tous,
Qui de sa grace a toujours soin de nous.
Pere il concede en caste terre large
Par sa bonté aux animaux la charge
De tel souci pour ne douter de rien,
Ayant chez nous qui nous dit mal et bien.
De là sortit l’escole de Augure
Merquant l’oiseau, qui par son vol figure
De l’advenir le prompt evenement,
Ravi de Dieu; et Dieu jamais ne ment.
En nos maisons ce bon Dieu nous envoye
Le coq, le poule et le canard et l’oye,
Qui vont monstrant d’un signe non obscure,
Soit ou mangeant ou chantant, le futur.
Herbes et fleurs et les arbres qui croissant
En nos jardins prophetes apparoissent:
Mien est l’exemple et par moy je le sçay;
Enten l’histoire et je te diray vray.
Je nourriçois à la mode ancienne
Dedans ma court une Thessalienne,
Qui autrefois pour ne vouloir aimer
Vit ses cheveux en fueille transformer,
Don’t la verdure en son Printemps demeure.
Je cultivois caste plante à toute heure,
Je l’arrosois, la cerclois et bechois
Matin et soir; la voyant je pensois
M’en faire au chef une belle couronne.
L’homme propose et le Destin ordonne;
Cruel Destin à mon dam rencontré,
Qui m’a de l’arbre et de mon soin frustre.
J’avois la plante au poinct du jour touchée;
Une heure apres je la vis arrachée
Par un Démon; une mortelle main
Ne fist le coup: le fait fut trop soudain.
Une heure après je vy la plante morte
Qui languissoit contre terre, en la sorte
Que j’ay depuis languy dedans mon lit;
Et me disoit: «Le Démon qui me suit
Me fait languir, comme une fiévre quarte
Te doit blesmir.» En pleurant je m’escarte
Loin de ce meurdre, et soudain repassant
Je ne vy plus le tige languissant,
Esvanouy comme on voit une nue
S’esvanouir sous la clairté venue.
Deux mois apres, un cheval qui rua,
De coups de pied l’un de mes gens tua,
Luy escrageant d’une playe cruelle
Bien loin du test la gluante cervelle.
Luy trespassant m’appelloit par mon nom,
Me regardoit, signe qui n’estoit bon;
Car je pensay qu’un malheureux esclandre
Devoit bien tost dessus mon chef descendre,
Comme il a fait: onze mois sont passez
Que j’ay la fiévre en mes membres cassez.
Mais par-sus tous l’animal domestique
Du triste Chat a l’esprit prophetique,
Et faisoyent bien ces vieux Egyptiens
De l’honorer, et leurs Dieux qui de chiens
Avoyent la face et la bouche aboyante.
L’ame du Ciel en tout corps tournoyante
Les pousse, anime, et fait aux homes voir
Par eux les maux ausquels ils doivent choir.
Homme ne vit qui tant haysse au monde
Les chats que moy d’une haine profonde;
Je hay leurs yeaux, leur front et leur regard,
Et les voyant je m’enfuy d’autre part,
Tremblant de nerfs, de veines et de membre’,
Et jamais chat n’entre dedans ma chambre,
Abhorrant ceux qui ne sçauroyent durer
Sans voir un chat aupres eux demeurer.
Et toutefois caste hideuse beste
Se vint coucher tout aupres de ma teste,
Cherchant le mol d’un plumeux oreiller
Où je soulois à gauche sommeiller;
Car volontiers à gauche je sommeille
Jusqu’au matin que le coq me resveille.
Le chat cria d’un miauleux effroy;
Je m’esveillay comme tout hors de moy,
Et en sursaut mes serviteurs j’appelle;
L’un allumoit une ardante chandelle,
L’autre disoit qu’un bon signe c’estoit
Quand un chat blanc son maistre reflatoit;
L’autre disoit que le chat solitaire
Estoit la fin d’une longue misere.
Et lors, fronçant les plis de mon sourci,
La larme à l’œil, je leur respons ainsi:
Le chat devin miaulant signifie
Une fascheuse et longue maladie,
Et que long temps je gard’ray la maison,
Comme le chat, qui en toute saison
De son seigneur le logis n’abandonne,
Et soit printemps, soit esté, soit autonne,
Et soit hyver, soit de jour, soit de nuit,
Ferme s’arreste et jamais ne s’enfuit,
Faisant la ronde et la garde eternelle,
Comme un soldat qui fait la sentinelle,
Avec le chien et l’oye, don’t la vois
Au Capitole annonça le Gaulois.
Autant en est de la tarde tortüe
Et du limas qui plus tard se remüe,
Porte-maisons, qui tousjours sur le dos
Ont leur palais, leur lict et leur repos,
Lequel leur semble aussi bel edifice
Qu’un grand chasteau basti par artifice.
L’homme, de nuit songeant ces animaux,
Peut bien penser que longs seront ses maux;
Mais s’il songeoit une grue ouun cygne,
Ou le pluvier, cela luy seroit signe
De voyager; car tels oiseaux sont pront’:
A tire d’aile ils reviennent et vont
En terre, en l’air, sans arrester une heure.
Autant en est du loup, qui ne demeure
En son bocage et cherche à voyager;
Aux maladifs il est bon à songer;
Il leur promet que bien tost sans dommage
Sains et guaris feront quelque voyage.
Dieu qui tout peut, aux animaux permet
De dire vray, et l’homme qui ne met
Creance en eux est du tout frenetique;
Car Dieu par tout se communique.
Mais quoy! je porte aux forests des rameaux,
En l’Ocean des poisons et des eaux,
Quand d’un tel vers, mon Belleau, je te flate,
Qui as traduit du vieil poёte Arate
Les signes vrais des animaux certains,
Que Dieu concede aux ignorans humains
En leurs maisons, et qui n’ont cognoissance
Du cours du Ciel ny de son influence,
Enfans de terre: ainsin il plaist à Dieu,
Qui ses bontez eslargist en tout lieu,
Et pour aimer sa pauvre creature,
A sous nos pieds prosterné la nature
Des animaux, autant que l’homme est fait
Des animaux l’animal plus parfait.
 

Ronsard P. Œuvres complètes. P., 1950. V. 2. P. 331–336.

Антуан Венсан АРНО (ARNAULT A.V., 1766–1834)

Кот

 
Кота Кисуна нрав таков:
Как пес он честен, кроток, как овца,
И, кроме крыс, ему тут нет врагов.
Но вот на днях я вижу удальца,
Дубиной что убить его готов.
С чего, скажите, гнев у молодца? –
Не по душе ему, вишь, взгляд котов!
Да, Толстый Жан не допил, знать, винца.
И этот в общем тихий малый
В минуту сделался как шалый.
Не смогши злобу превозмочь,
Кота стал бить, что было сил.
И кот в ответ, пускаясь прочь,
Когтем ту руку зацепил.
«Неблагодарный, – Жан вскричал, –
Хозяин добрый по тебе ли?
Я бил – он когти распускал,
Видали этого злодея?»
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Le Chat

 
Vous connaissez Minet, c’est un chat fort honnête,
Il est franc comme un dogue et doux comme un mouton;
Les rats seuls exceptés, chacun l’aime et le fête.
L’autre jour, cependant, avec un gros bâton
J’ai vu Gros-Jean tomber sur cette pauvre bête;
Et pourquoi, s’il vous plait? Un coup de trop, dit-on,
A ce bonhomme avait tourné la tête,
Et Gros-Jean n’a pas le vin bon.
Un homme, un ange, en conscience,
A mois eût perdu patience.
A la main qui frappait sans rime ni raison
Sur sa peau blanche et delicate,
Tout hors de lui, Minet, en quittant la maison,
Finit par render un coup de patte.
Gros-Jean tout aussistôt de s’écrier: «Ingrat!
D’un si bon maître étais-tu digne?
Vous le voyez, le scélérat,
Quand on l’assomme, il égratigne.»
 

Les poétes français. P., 1887. T. 3. P. 580.

Жюль ЛЕМЕТР (LEMAÎTRE J., 1853–1914)

Моему коту

 
Кот мой, хранитель очага священный,
Свою ты электрическую спину выгибаешь;
Свернувшись на коленях, позволяешь
Руке в твой мех зарыться дерзновенно.
 
 
В истоме сладкой ты дрожишь блаженно
И на меня, глаза полуприкрыв, бросаешь,
Лучистый взор, которым выражаешь
Насмешку и любовь одновременно.
 
 
И не понять тебе, философ-старина,
Зачем так глупо предана собака;
Что любишь ты меня, я чувствую, однако.
 
 
Твоя любовь пусть эфемерна, но она
Мне нравится, мыслитель безмятежный,
И недоверчивый, и в то же время нежный.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

A mon chat

 
Mon chat, hôte sacré de ma vieille maison,
De ton dos électrique arrondis la souplesse,
Viens te pelotonner sur mes genoux, et laisse
Que je plonge mes doigts dans ta chaude toison.
 
 
Ferme à demi, les reins émus d’un long frisson,
Ton œil vert qui me raille et pourtant me caresse,
Ton œil semé d’or qui, chargé de paresse,
M’observe d’ironique et bénigne façon.
 
 
Tu n’as jamais connu, philosophe, ô vieux frère,
La fidélité sotte et bruyante du chien;
Tu m’aimes cependant, et mon cœur le sent bien.
 
 
Ton amour, clairvoyant et peut-être éphémère
Me plaît, et je salue en toi, calme penseur,
Des exquises vertus: scepticisme et douceur.
 

Sells A.L. Animal poetry in French and English literature and the Greek tradition.

Bloomington, 1955. P. 283.

Поль ЭЛЮАР (ELUARD P., 1895–1952)

Кот

 
Чтоб только палец вверх поднять261261
  То есть показать готовность ответить на вопрос. – Прим. перев.


[Закрыть],
Кот – это зверь большой;
Хвост образует с головой
Кольцо – он так, свернувшись, спит,
И отзывается на ласку.
 
 
Ночами же видны одни его глаза;
Достоинство их в том, что бледным светом светят.
Они так велики – коту не спрятать их,
И слишком тяжелы – не унести их ветру.
Кот танцем увлечен –
Свою тюрьму он метит,
А в думу погружен –
Стена глухая – его глаза.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Le chat

 
Pour ne poser qu’un doigt dessus
Le chat est bien trop grosse bête.
Sa queue rejoint sa tête,
Il tourne dans ce cercle
Et se répond à la caresse.
 
 
Mais, la nuit l’homme voit ses yeux
Dont la pâleur est le seul don.
Ils sont trop gros pour qu’il les cache
Et trop lourds pour le vent perdu du rêve.
Quand le chat danse
C’est pour isoler sa prison
Et quand il pense
C’est jusqu'aux murs de ses yeux.
 

Eluard P. Œuvres completes. P., 1968. Т. 1. P. 43.

Лапа

 
Кот уселся в ночи поорать,
На улице в ночи кот орет.
И печальный, со своей человеческой высоты,
человек слушает его ор.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Раtte

 
Le chat s’établit dans la nuit pour crier,
Dans l’air libre, dans la nuit, le chat crie.
Et, triste, à hanteur d’homme, l’homme entend son cri.
 

Eluard P. Œuvres completes. P., 1968. Т. 1. P. 47.

ИТАЛИЯ

Торквато ТАССО (TASSO T., 1544–1595)

Сoнет VIII (Кошки Святой Анны) 262262
  Имеется в виду больница Святой Анны, где поэт, страдавший душевным расстройством, находился с 1579 по 1586 г. – Прим. перев.


[Закрыть]

 
Как в океане, когда, бурей взмущен, бывало
Волнуется он и полнится рокотаньем,
К звездам, что полюс своим указуют сияньем,
Кормчий главу подъемлет ночью устало,
Так я обращаюсь, в участи скорбной терпя немало,
К твоим, о кошка, очам святым с упованьем,
И кажется, две звезды предо мной – в указанье,
Север искать в ненастье где мне пристало.
Вижу, другая кошечка рядом – и мнится:
Большая Медведица с Малой; так озарите,
Кошки, о милые кошки, эту обитель,
Коли с распятья смотрит на вас Спаситель,
Коль само Небо пищи вашей рачитель,
Дайте же свет, эти окончить страницы.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

VIII (Le gatte di Sant’Anna)

 
Сome nell’Ocean, se oscura e infesta
Procella il rende torbido e sonante,
A le stelle onde il polo è fiammeggiante
Stanco nocchier di notte alza la testa,
Così io mi volgo, o bella gatta, in questa
Fortuna avversa a le tue luci sante,
E mi sembra due stelle aver davante
Che tramontana sian nella tempesta.
Veggio un’altra gattina, e veder parmi
L’Orsa maggior con la minore: o gatte,
Lucerne del mio studio, o gatte amate,
Se Dio vi guardi da le bastonate,
Se ’l Ciel vi pasca di carne e di latte,
Fatemi luce a scriver questi carmi.
 

The Oxford book of Italian verse. XIII–XIX-th century. Oxf., 1910. P. 216.

Паоло ДЗАДЗАРОНИ (ZAZZARONI P., XVII в.)

Эпитафия собаке и коту

 
Моргант и Аквилин лежат здесь рядом,
Тот славен был когтьми, зубами – этот.
При жизни не было меж ними лада,
Былой вражды теперь меж них нет следа.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Di cane e gatto

 
Morgante ed Aquilin quest’arca serra,
Quello d’ugna crudel, questo mordace.
Fûr vivendo nemici ognor in guerra;
Qui siedon doppo morte amici in pace.
 

Marino e marinisti. Milano; Napoli, 1954. P. 984.

Умберто САБА (SABA U., 1883–1957)

Кошка

 
Кошечка твоя совсем исхудала.
Ее болезнь – любовь, в этом нет сомненья:
болезнь, которая твоей заботой стала.
 
 
Ты грустишь, не правда ли, немножко?
Чувствуешь, как в возбужденье
трепещет, что сердце, от ласки твоей кошка?
Вижу я, совершенно она такая,
как ты, эта кошка твоя лесная,
как ты, девушка
и влюбленная, которая в вечном поиске ходила,
без устали здесь и там бродила,
что все говорили: «С ума сошла милушка».
 
 
Она как ты, девушка.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

La gatta

 
La tua gattina è diventata magra.
Altro male non è il suo che d’amore:
male che alle tue cure la consacra.
 
 
Non provi un’ accorata tenerezza?
Non la senti vibrare come un cuore
sotto alla tua carezza?
Ai miei occhi è perfetta
come te questa tua selvaggia gatta,
ma come te ragazza
e innamorata, che sempre cercavi,
che senza pace qua e là t’aggiravi,
che tutti dicevano: «È pazza».
 
 
È come te ragazza.
 

Saba U. Il canzoniere (1900–1954). Torino, 1978. P. 84.

АНГЛИЯ

Томас МАСТЭР (MASTER T., 1603–1643)

Кошка и лютня

 
Ужель то струны, что от туч
Могли очистить солнца луч?
Иль волны в море усмирять,
Или зверье околдовать?
Обрывки жалкие сии,
Как могут вдохновлять они
Прекрасну лютню говорить?
 
 
И это ночью сотворить
Посмела кошка, струны все
Изгрызши и порвав совсем;
Теперь они исторгнуть звуки
Способны лишь душевной муки.
 
 
Проклятье! Чтоб тебе отныне
С сухим отшельником в пустыне
В убогой келье жить, где нет
И черствой корки на обед.
Чтоб с высоты тебе упасть,
Да на все лапы не попасть,
Чтоб тот полет унес с собой
Все девять жизней до одной.
Тебе мышей тут было мало
И вкусного в кладовке сала,
Что алчный взор ты обратила
На струны и живот набила?
 
 
Так знай же, каждая струна
Из жил кошачьих сплетена263263
  В оригинале – игра слов: cat-gut – кетгут, или кишечная струна, материал для струн, изготавливавшийся обычно из бараньих кишок и сухожилий; в букв. смысле – «кошачья кишка». – Прим. перев.


[Закрыть];
Теперь подумай: ты ведь стала,
Злодейка-кошка, каннибалом!
 
 
Но нет, не злое учинить,
Хочу я кошку пощадить:
Ведь может статься, что тоска
Настигла кошку, и тогда
Надежда счастья звук извлечь
К струнам ее могла привлечь;
И вот я также поступаю –
Как с лютней ты, с тобой играю.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The cat an the lute

 
Are these the strings that poets say
Have cleared the air, and calmed the sea?
Charmed wolves, and from the mountain crests
Made forests dance with all their beasts?
Could these neglected shreds you see
Inspire a lute of ivory
And make it speak? Oh! think then what
Hath been committed by my cat,
Who, in the silence of this night
Hath gnawn these cords, and ruined them quite;
Leaving such remnants as may be
‘Frets’ – not for my lute, but me.
 
 
Puss, I will curse thee: mayest thou dwell
With some dry hermit in a cell
Where rat ne’re peeped, where mouse ne’re fed
And flies go supperless to bed.
Or mays’t thou tumble from some tower
And fail to land upon all fours,
Taking a fall that may untie
Eight of nine lives, and let them fly.
 
 
What, was there ne’re a rat nor mouse,
Nor larder open? nought in the house
But harmless lute-strings could suffice
Thy paunch, and draw thy glaring eyes?
 
 
Know then, thou wretch, that every string
Is a cat-gut, which men do spin
Into a singing thread: think on that,
Thou cannibal, thou monstrous cat!
 
 
Thou seest, puss, what evil might betide thee:
But I forbear to hurt or chide thee:
For maybe puss was melancholy
And so to make her blithe and jolly
Finding these strings, she took a snatch
Of merry music: nay then, wretch,
Thus I revenge me, that as thou
Hast played on them, I’ve played on you.
 

The Oxford books of verse for juniors. Oxf., 1957. Vol. 4. P. 48–49.

Джон ГЕЙ (GAY J., 1685–1732)

Старуха и ее кошки. Басня XXIII

 
С плутишкой дружбу поведешь,
Сам негодяем прослывешь.
Матрону, с девкой коль идет,
Молва вмиг сводней назовет;
И если честная девица
С красоткой уличной сдружится,
Одно стремятся все узнать:
За честность сколько надо дать.
Вот так от выбора друзей
Зависим мы в глазах людей.
 
 
Карга, что ведьмою слыла,
У небольшого очага,
Томима стужей и летами,
В дрожащие колени длани
Бессильно уперев, главой
Без устали тряся больной,
Сидела, ветхая деньми,
Молитвы бормоча свои.
Вокруг нее коты орали,
Затем, что пищи не видали.
Не в силах больше ор тот слышать,
Старуха зашипела: «Кышь, вы!
О, сколь глупа, что вас держу я,
Отродий беса шайку злую!
Когда бы вы при мне не жили,
Меня бы ведьмой не дразнили.
Вас ради не дают покоя
Мальчишки, криком беспокоя;
Солому на пути кидают
И дверь подковой забивают;
Все прячут метлы от меня –
Не оседлала б как коня;
Булавки в стулья мне вонзают,
Где бес сосет, узнать желают».
 
 
– Твои пустые бредни слыша,
Святой бы из терпенья вышел, –
В ответ ей кошка. – Ты иль мы
Судьбу свою клянуть должны?
Не будь тебя, не зная глада
В почете жили б мы в награду
За ловческий талант; но днесь
Позорно ведьме служим здесь.
Лишить нас жизни норовят:
– У вас их девять, говорят.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The old woman and her cats. Fable XXIII

 
   Who friendship with a knave hath made,
Is judg’d a partner in the trade.
The matron who conducts abroad
A willing nymph, is thought a bawd;
           And if a modest girl is seen
With one who cures a lover’s spleen,
We guess her not extremely nice,
And only wish to know her price.
’Tis thus that on the choice of friends
           Our good or evil name depends.
 
 
   A wrinkled hag, of wicked fame,
Beside a little smoky flame
Sate hov’ring, pinch’d with age and frost;
Her shrivell’d hands, with veins embost,
           Upon her knees her weight sustains,
While palsy shook her crazy brains;
She mumbles forth her backward prayers,
An untam’d scold of fourscore years.
About her swarm’d a num’rous brood
           Of cats, who, lank with hunger, mew’d.
   Teas’d with their cries, her choler grew,
And thus she sputter’d. Hence, ye crew.
Fool that I was, to entertain
Such imps, such fiends, a hellish train!
Had ye been never hous’d and nurs’d,
I for a witch had ne’er been curs’d.
 
 
To you I owe, that crowds of boys
Worry me with eternal noise;
Straws laid across, my pace retard,
The horse-shoe’s nail’d (each threshold’s guard),
The stunted broom the wenches hide,
For fear that I should up and ride;
They stick with pins my bleeding seat,
And bid me show my secret teat.
   To hear you prate would vex a saint;
Who hath most reason of complaint?
Replies a cat. Let’s come to proof.
Had we ne’er starv’d beneath your roof,
We had, like others of our race,
           In credit liv’d as beasts of chase.
’Tis infamy to serve a hag;
Cats are thought imps, her broom a nag;
And boys against our lives combine,
Because, ’tis said, you cats have nine.
 

Gay J. Fables. L., 1764. P. 45–46.

Крысолов и кошки. Басня XXI

 
Служанку по утрам бранили
За то, что крысы зло чинили;
Они ночами ветчину
И сыр точили, и к утру
Пирог терпел от них немало,
Его и корка не спасала.
Служанка же журила кошку,
Чтоб крыс ловила хоть немножко.
Известный крысолов за дело
Взялся тогда весьма умело.
Он дом весь осмотрел кругом,
Все ходы, выходы он в нем
Крысиные нашел и сразу
Приметил норы зорким глазом.
Но кошка, ревностью ведома,
Украдкой шла за ним по дому;
Смекнув, что будь его победа,
Постигнут кошек многи беды,
Приманку всю она украла
И все ловушки изломала.
Опять трудился он полдня,
И вновь труды пропали зря.
– Кто замыслы мои срывает,
Кто все ночами разрушает? –
Он в ярости взревел. – Постой,
Своей заплатишь головой!
Капкан большой он смастерил
И ночью кошку изловил.
– За пакости, – сказал он, – мне
Теперь ответишь ты вполне.
Плененная меж тем рыдала,
Его о жизни умоляла.
Мол, цель у них двоих одна,
И скромно служит ей она.
– О дерзость, – крикнул крысолов. –
Нам с кошками делить улов?
Да если б всех вас истребить,
Или отсюда удалить,
Народа сыр бы сторожили
Лишь мы – и мы в довольстве б жили!
Другая кошка мимо шла
И, речь держав, сестру спасла.
Сказала: «Те всегда повздорят,
Кто меж собою в деле спорят.
Здесь всяк другого ненавидит
И посягательство лишь видит.
Помещик ссорится с соседом,
Красавицы воюют следом;
Король один, чтоб власть умножить,
Другого хочет уничтожить.
Но обуздаем наши страсти,
Не будем мы в их полной власти.
Добыча хоть у нас одна,
Ее достанет всем сполна».
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The rat-catcher and cats. Fable XXI

 
The rats by night such mischief did,
Betty was ev’ry morning chid:
They undermin’d whole sides of bacon,
Her cheese was sapp’d, her tarts were taken;
Her pasties, fenc’d with thickest paste,
Were all demolish’d and laid waste.
She curs’d the cat, for want of duty.
Who left her foes a constant booty.
               An engineer, of noted skill,
Engag’d to stop the growing ill.
               From room to room he now surveys
Their haunts, their works, their secret ways,
Finds where they ’scape an ambuscade,
And whence the nightly sally’s made.
               An envious cat, from place to place,
Unseen, attends his silent pace;
She saw that, if his trade went on,
The purring race must be undone;
So secretly removes his baits,
And every strategem defeats.
               Again he sets the poison’d toils,
And puss again the labour foils.
               What foe (to frustrate my designs)
My schemes thus nightly countermines?
Incens’d, he cries: This very hour
The wretch shall bleed beneath my power.
               So said. A ponderous trap he brought,
And in the fact poor puss was caught.
               Smuggler, says he, thou shalt be made
A victim to our loss of trade.
               The captive cat, with piteous mews,
For pardon, life, and freedom sues.
A sister of the science spare,
One int’rest is our common care.
               What insolence! the man reply’d,
Shall cats with us the game divide?
Were all your interloping band
Extinguish’d, or expell’d the land,
We rat-catchers might raise our fees,
Sole guardians of a nation’s cheese!
               A cat, who saw the lifted knife,
Thus spoke, and sav’d her sister’s life.
               In ev’ry age and clime we see,
Two of a trade can ne'er agree,
Each hates his neighbor for encroaching;
Squire stigmatizes squire for poaching;
Beauties with beauties are in arms,
And scandal pelts each other’s charms;
Kings too their neighbor kings dethrone,
In hope to make the world their own.
But let us limit our desires,
Not war like beauties, kings, and squires;
For though we both one prey pursue,
There’s game enough for us and you.
 

Gay J. Fables. L., 1764. P. 41–43.

Кристофер СМАРТ (SMART Ch., 1722–1771)

Из поэмы «Jubilate Agno» 264264
  Поэма «Jubilate Agno», название которой перекликается с названием древнего псалма «Jubilate Deo», была написана Смартом в 1759–1763 гг. во время его пребывания в приюте для умалишенных и не предназначалась для печати: Смарт писал ее почти как дневник – ежедневно по несколько строк. «Jubilate Agno» состоит из двух частей, одну из которых составляют строки, начинающиеся со слова «Let» («Пусть»), а другую – начинающиеся со слова «For» («Ибо»). Полагают, что каждой строке одной части по изначальному замыслу должна была соответствовать строка другой части, и что идея подобной композиции могла прийти Смарту по прочтении книги Роберта Лоута «О священной поэзии иудейской» (Lowth R. De sacra poesia Habrœorum, 1753), в которой, в частности, рассматривался антифонный принцип древнееврейской поэзии. – Прим. перев.


[Закрыть]

Cтроки 697–770

 
Ибо займусь я котом моим Джеффри.
Ибо он – слуга Бога Живого, надлежащим образом
       и постоянно служащий ему.
Ибо с первым проблеском славы Божьей на Востоке
       начинает он свое богослужение.
Ибо совершает он это, выгибая спину семь раз
       с изящным проворством.
Ибо затем подпрыгивает он, чтоб уловить запах
       мускуса, который есть благословение Божье
       в ответ на его молитву.
Ибо валяется он, чтобы этим запахом пропитаться.
Ибо, исполнив долг и получив благословение,
       начинает он заниматься собой.
Ибо совершает он это в десять приемов.
Ибо, во-первых, смотрит он на передние лапы,
       проверяя, чисты ли они.
Ибо, во-вторых, зарывает он лапами позади себя,
       чтобы было чисто там.
Ибо, в-третьих, потягивается он, выставляя
       передние лапы.
Ибо, в-четвертых, острит он когти свои о дерево.
Ибо, в-пятых, умывается он.
Ибо, в-шестых, сворачивается он клубком
       после умывания.
Ибо, в-седьмых, ловит он на себе блох, чтобы
       не беспокоили его во время дозора.
Ибо, в-восьмых, трется он о косяк.
Ибо, в-девятых, ждет он приказаний.
Ибо, в-десятых, отправляется он на поиски пищи.
Ибо, почитая Бога и себя, будет он чтить
       и своего ближнего.
Ибо, встретив другую кошку, ее поцелует он
       в доброте сердечной.
Ибо, поймав добычу свою, играет он с ней,
       не лишая ее надежды спастись.
Ибо одна мышь из семи ускользает от него
       в этих играх.
Ибо, когда завершает он дневные труды,
       собственно и начинается его дело.
Ибо несет он в ночи стражу Господа против искусителя.
Ибо противодействует он силам тьмы
       электричеством меха своего и ослепительным
       сиянием глаз своих.
Ибо противодействует он дьяволу, который
       смерть, живостью своей жизни.
Ибо в утренних молитвах своих любит он солнце,
       и солнце любит его.
Ибо из рода он Тигра.
Ибо Кот-херувим означает Тигра-ангела.
Ибо наделен он хитростью и шипением змеи,
       которые подавляет в себе по доброте своей.
Ибо не принесет он гибели, если сыт, и не зашипит
       без причины.
Ибо мурлычет он благодарно, когда Бог говорит
       ему, что он хороший Кот.
Ибо, общаясь с ним, дети учатся добросердечию.
Ибо без него всякий дом не полон и благословению
       недостает силы.
Ибо дал Господь наказ Моисею о котах при исходе
       из Египта Сынов Израилевых265265
  Не ясно, что имел в виду Смарт, поскольку в Ветхом Завете никаких упоминаний об этом нет. – Прим. перев.


[Закрыть].
Ибо у каждой семьи был по крайней мере
       один кот в мешке.
Ибо английские Коты – лучшие в Европе.
Ибо из четвероногих искусней всех владеет он
       передними лапами.
Ибо умение его защитить себя – пример
       беспредельной любви Бога к нему.
Ибо быстрее всех устремляется он к цели своей.
Ибо упорен он в намерении своем.
Ибо сочетаются в нем серьезность и шаловливость.
Ибо знает он, что Бог – его Спаситель.
Ибо когда отдыхает, нет ничего слаще покоя его.
Ибо нет ничего проворнее его, когда он в движении.
Ибо из бедных он Господа, так и вправду постоянно
       зовут его по доброте: «Бедный Джеффри! бедный
       Джеффри! крыса укусила тебя за горло».
Ибо славлю я имя Господа Иисуса за то, что
       Джеффри уже лучше.
Ибо божественный дух снисходит на него,
       укрепляя кота в его стремлении к совершенству.
Ибо язык его исключительно чист; по чистоте
       он таков, каким должен быть язык музыки.
Ибо сметлив он и способен научиться некоторым
       вещам.
Ибо может он замереть в серьезности, что есть
       проявление терпения в ответ на похвалу.
Ибо может он принести поноску, что есть
       проявление терпения на службе.
Ибо может он прыгать через палку, что есть
       проявление терпения в настоящем испытании.
Ибо может он развалиться, раскинув лапы,
       по жесту и слову команды.
Ибо может он прыгнуть с возвышения на грудь
       своего хозяина.
Ибо может он поймать пробку и отбросить ее вновь.
Ибо ненавидят его лицемер и скряга.
Ибо первый боится разоблачения.
Ибо последний не хочет его содержать.
Ибо выгибает он спину, приступая к какому-либо делу.
Ибо о нем хорошо думать, если человек хочет
       ясно выразить себя.
Ибо за свою сторожевую службу был он очень
       почитаем в Египте.
Ибо убил он Крысу-ихневмона266266
  Ихневмон – египетский мангуст (фараонова крыса). – Прим. перев.


[Закрыть], весьма пагубную
       для страны.
Ибо уши его чрезвычайно остры.
Ибо отсюда проистекает мгновенная быстрота
       его реакции.
Ибо, поглаживая его, узнал я электричество.
Ибо рядом с ним, который есть воск и пламя, ощутил
       я Божественный свет.
Ибо электрическое пламя есть духовная
       субстанция, которую Бог посылает с неба
       укрепить тело человека и тело животного.
Ибо Бог благословил его разнообразием
       движений.
Ибо, не умея летать, он великолепно взбирается.
Ибо превосходит он в подвижности любое
       другое четвероногое.
Ибо умеет он танцевать под любую музыку.
Ибо ради жизни может он плыть.
Ибо может он ползти.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Lines 697–770

 
For I will consider my Cat Jeoffry.
For he is the servant of the Living God, duly and daily
                   serving him.
For at the first glance of the glory of God in the East
                   he worships in his way.
For is this done by wreathing his body seven times round
                   with elegant quickness.
For then he leaps up to catch the musk, which is the blessing
                   of God upon his prayer.
For he rolls upon prank to work it in.
For having done duty and received blessing he begins
                   to consider himself.
For this he performs in ten degrees.
For first he looks upon his forepaws to see if they are clean.
For secondly he kicks up behind to clear away there.
For thirdly he works it upon stretch with the forepaws extended.
For fourthly he sharpens his paws by wood.
For fifthly he washes himself.
For sixthly he rolls upon wash.
For seventhly he fleas himself, that he may not be
                   interrupted upon the beat.
For eighthly he rubs himself against a post.
For ninthly he looks up for his instructions.
For tenthly he goes in quest of food.
For having considered God and himself he will consider
                   his neighbor.
For if he meets another cat he will kiss her in kindness.
For when he takes his prey he plays with it to give it
                   a chance.
For one mouse in seven escapes by his dallying.
For when his day’s work is done his business more
                   properly begins.
For he keeps the Lord’s watch in the night against
                   the adversary.
For he counteracts the powers of darkness by his electrical
                   skin and glaring eyes.
For he counteracts the Devil, who is death, by brisking
                   about the life.
For in his morning orisons he loves the sun and the sun
                   loves him.
For he is of the tribe of Tiger.
For the Cherub Cat is a term of the Angel Tiger.
For he has the subtlety and hissing of a serpent, which in
                   goodness he suppresses.
For he will not do destruction if he is well-fed, neither will
                   he spit without provocation.
For he purrs in thankfulness when God tells him he’s
                   a good Cat.
For he is an instrument for the children to learn benevo-
                   lence upon.
For every house is incomplete without him, and a blessing
                   is lacking in the spirit.
For the Lord commanded Moses concerning the cats at the
                   departure of the Children of Israel from Egypt.
For every family had one cat at least in the bag.
For the English Cats are the best in Europe.
For he is the cleanest in the use of his forepaws of any quadruped.
For the dexterity of his defense is an instance of the love
                   of God to him exceedingly.
For he is the quickest to his mark of any creature.
For he is tenacious of his point.
For he is a mixture of gravity and waggery.
For he knows that God is his Saviour.
For there is nothing sweeter than his peace when at rest.
For there is nothing brisker than his life when in motion.
For he is of the Lord’s poor, and so indeed is he called
                   by benevolence perpetually – Poor Jeoffry! poor Jeoffry!
                   the rat has bit thy throat.
For I bless the name of the Lord Jesus that Jeoffry is better.
For the divine spirit comes about his body to sustain
                   it in complete cat.
For his tongue is exceeding pure so that it has in purity
                   what it wants in music.
For he is docile and can learn certain things.
For he can sit up with gravity, which is patience
                   upon approbation.
For he can fetch and carry, which is patience in employment.
For he can jump over a stick, which is patience upon
                   proof positive.
For he can spraggle upon waggle at the word of command.
For he can jump from an eminence into his master’s bosom.
For he can catch the cork and toss it again.
For he is hated by the hypocrite and miser.
For the former is afraid of detection.
For the latter refuses the charge.
For he camels his back to bear the first notion of business.
For he is good to think on, if a man would express himself
                   neatly.
For he made a great figure in Egypt for his signal services.
For he killed the Ichneumon rat, very pernicious by land.
For his ears are so acute that they sting again.
For from this proceeds the passing quickness of his attention.
For by stroking of him I have found out electricity.
For I perceived God’s light about him both wax and fire.
For the electrical fire is the spiritual substance which God
      sends from heaven to sustain the bodies both of man
                   and beast.
For God has blessed him in the variety of his movements.
For, though he cannot fly, he is an excellent clamberer.
For his motions upon the face of the earth are more than
                   any other quadruped.
For he can tread to all the measures upon the music.
For he can swim for life.
For he can creep.
 

Smart Ch. The religious poetry. Oxf., 1972. P. 47–51.

Уильям ВОРДСВОРТ (WORDSWORTH W., 1770–1850)

Котенок и падающие листья

 
Посмотри, дитя, скорей!
Это – для твоих очей!
Вон котенок на стене
Ловит листья в вышине,
Что летят – один, другой –
С этой бузины большой.
В воздухе морозном, чистом,
Утром солнечным, лучистым,
Листья, падая, кружатся
Тихо; может показаться
По движенью, что свершает
Каждый листик – он скрывает
Сильфа ль, фею с ним летящих,
В этот низший мир сходящих –
Каждый нем и невидим,
Парашют раскрыт над ним.
– Но котенок как резвится!
Скачет, лапой бьет, вертится!
Листик там и листик – вот,
Блеклый этот, желтый – тот,
То их много, то один,
То не виден ни един.
О, как страсти не таит
Глаз, что как огонь горит!
Вот, как тигр, он устремился,
В жертву на лету вцепился,
Выпустил ее на миг
И тотчас же к ней приник;
Вот, схватив пять листьев вместе,
Он – как Индии чудесник,
Равный в быстроте искусства,
Впереди – по силе чувства.
Если б это все сейчас
Отразилось в сотнях глаз
Зрителей, кричащих «браво»,
Что зверьку бы было, право,
В тех неистовствах толпы?
Счастлив – не до суеты,
И богат он сокровенно,
Наслаждаясь упоенно!
 
 
Любо зрелище забавы
Малышу, и мне по нраву;
Больше тут, как ни искать,
Друга игр нам не сыскать.
Ведь из тварей всех дышащих,
Ножкой, крылышком шуршащих
(На жаре иль в холодке,
На суку или в траве),
Деловитым оживленьем,
Гулом, щебетом и пеньем
Превращающих наш край,
С ним и сад – в чудесный рай,
Сонмы день сметает враз –
Короток их жизни час;
Эти спят, а тех удел
Покидать родной предел;
Тем – в лесах, другим – в болотах
Скрыться от людей охота.
Те же из существ, что с нами
Ввек останутся друзьями,
Что имеют кроткий нрав –
Тем сейчас не до забав.
 
 
Где он, этот суматошный,
Яркий, светлый Дух всполошный,
Благодатью осененный,
Как птенец, в садах вскормленный,
Что проказил спозаранку,
Вывернувши наизнанку
Яблонь цвет; что головой
Вниз висел, то как шальной
Вверх, вертясь, взмывал стрелой;
Самый ловкий тот трюкач!
Тот прелестнейший циркач!
Легкий телом и душой,
Что с ним этою порой?
Овцы, что в горах резвились,
Звонко блеяли, носились,
Бурно радуясь весне,
Нынче присмирели все.
Спят холмы, долины спят,
Тишиною мир объят,
Одиноко лишь журчат,
Пробиваясь между скал,
Воды ручейка – как мал!
Ни к чему равнин краса,
Дивный воздух, небеса,
Что спокойны так и ясны
Этим утром, – все напрасно.
Нет, никто не соблазнится
И не будет веселиться.
Страх ли охватил созданья
Дней ненастных в ожиданьи?
Или вкус иных затей,
Чем веселье, им милей?
 
 
Но какие б наслажденья
Ни нашли отпечатленья
В тайнах сердца – ведь Природа
Одарила им все роды, –
Чувства, мысли бы какие
В глубине нас ни бродили –
Так веселие струится
От котенка, что резвится,
Отражаясь все живей
В глазках дочери моей, –
Да, картинка столь пленяет,
Радость Доры вызывает,
Что могу я возроптать:
Где мне чувства те занять,
Ощутить чтоб жизнь вполне,
Что присущи им – не мне?
И познаю благодать
О печалях забывать;
С тем пребуду – и когда
Увядать придет пора,
Испытать смогу мгновенья
Я в веселии забвенья.
– Рад любому впечатленью,
Хоть котенка развлеченью,
Смеху ль милого дитя,
Вместе с ним восторг деля, –
Буду, как они, я жить,
Мудрость в счастье находить,
Сердце бодростью скрепя
И способность обретя
Грустный обращать сюжет
В радости живой предмет, –
Все ловить под ветра свист
Жизни падающий лист.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The Kitten and falling leaves

 
That way look, my Infant, lo!
What a pretty baby-show!
See the Kitten on the wall,
Sporting with the leaves that fall,
Withered leaves – one – two – and three –
From the lofty elder-tree!
Through the calm and frosty air
Of this morning bright and fair;
Eddying round and round they sink
Softly, slowly: one might think,
From the motions that are made,
Every little leaf conveyed
Sylph or Faery hither tending, –
To this lower world descending,
Each invisible and mute,
In his wavering parachute.
– But the Kitten, how she starts,
Crouches, stretches, paws, and darts!
First at one, and then its fellow
Just as light and just as yellow;
There are many now – now one –
Now they stop and there are none:
What intenseness of desire
In her upward eye of fire!
With a tiger-leap half-way
Now she meets the coming prey,
Lets it go as fast, and then
Has it in her power again:
Now she works with three or four,
Like an Indian conjurer;
Quick as he in feats of art,
Far beyond in joy of heart.
Were her antics played in the eye
Of a thousand standers-by,
Clapping hands with shout and stare,
What would little Tabby care
For the plaudits of the crowd?
Over happy to be proud,
Over wealthy in the treasure
Of her own exceeding pleasure!
’Tis a pretty baby-treat;
Nor, I deem, for me unmeet;
Here, for neither Babe nor me,
Other play-mate can I see.
Of the countless living things,
That with stir of feet and wings
(In the sun or under shade,
Upon bough or grassy blade)
And with busy revellings,
Chirp and song, and murmurings,
Made this orchard’s narrow space,
And this vale so blithe a place;
Multitudes are swept away
Never more to breathe the day:
Some are sleeping; some in bands
Travelled into distant lands;
Others slunk to moor and wood,
Far from human neighbourhood;
And, among the Kinds that keep
With us closer fellowship,
With us openly abide,
All have laid their mirth aside.
 
 
Where is he that giddy Sprite,
Blue-cap, with his colours bright,
Who was blest as bird could be,
Feeding in the apple-tree;
Made such wanton spoil and rout,
Turning blossoms inside out;
Hung–head pointing towards the ground –
Fluttered, perched, into a round
Bound himself, and then unbound;
Lithest, gaudiest Harlequin!
Prettiest Tumbler ever seen!
Light of heart and light of limb;
What is now become of Him?
Lambs, that through the mountains went
Frisking, bleating merriment,
When the year was in its prime,
They are sobered by this time.
If you look to vale or hill,
If you listen, all is still,
Save a little neighbouring rill,
That from out the rocky ground
Strikes a solitary sound.
Vainly glitter hill and plain,
And the air is calm in vain;
Vainly Morning spreads the lure
Of a sky serene and pure;
Creature none can she decoy
Into open sign of joy:
Is it that they have a fear
Of the dreary season near?
Or that other pleasures be
Sweeter even than gaiety?
 
 
Yet, whate’er enjoyments dwell
In the impenetrable cell
Of the silent heart which Nature
Furnishes to every creature;
Whatsoe’er we feel and know
Too sedate for outward show,
Such a light of gladness breaks,
Pretty Kitten! from thy freaks, –
Spreads with such a living grace
O’er my little Dora’s face;
Yes, the sight so stirs and charms
Thee, Baby, laughing in my arms,
That almost I could repine
That your transports are not mine,
That I do not wholly fare
Even as ye do, thoughtless pair!
And I will have my careless season
Spite of melancholy reason,
Will walk through life in such a way
That, when time brings on decay,
Now and then I may possess
Hours of perfect gladsomeness.
– Pleased by any random toy;
By a kitten’ busy joy,
Or an infant’ laughing eye
Sharing in the ecstasy;
I would fare like that or this,
Find my wisdom in my bliss;
Keep the sprightly soul awake,
And have faculties to take,
Even from things by sorrow wrought,
Matter for a jocund thought,
Spite of care, and spite of grief,
To gambol with Life's falling Leaf.
 

Wordsworth W. Poetical works. L., 1914. P. 170–172.

Джон КИТС (KEATS J., 1795–1821)

Коту 267267
  Стихотворение обращено к коту миссис Рейнолдс, матери друга Дж. Китса. – Прим. сост.


[Закрыть]

 
О кот! Полжизни минуло твоей!
Ты много ли за этот срок сгубил
Мышей и крыс? И лакомств утащил?
Да будет взор твой томный зеленей,
 
 
Но не вонзай, молю, в меня когтей,
А молви, сколько драк ты учинил,
Цыплят загрыз и рыбы наловил,
Какой служанки тумаки больней.
 
 
Лап не лижи и взоры не клони,
Одышкой и обкусанном хвостом
Пренебреги; пушист, как в оны дни,
 
 
И ныне ты: совсем такой, в былом
Ты гордо на турнир в ночной тени
Шел по стене, утыканной стеклом.
 

Перевод В.В. Рогова

To a cat

 
Cat! who hast pass’d thy grand climacteric,
                How many mice and rats hast in thy days
                Destroy’d? – How many tit-bits stolen? Gaze
With those bright languid segments green, and prick
Those velvet ears – but pr’ythee do not stick
                Thy latent talons in me – and upraise
                Thy gentle mew – and tell me all thy frays
Of fish and mice, and rats and tender chick:
Nay, look not down, nor lick thy dainty wrists
                For all the wheezy asthma, – and for all
Thy tail's tip is nick’d off – and though the fists
                Of many a maid have given thee many a maul,
Still is that fur as soft as when the lists
   In youth thou enter’dst on glass-bottled wall.
 

Keats J. The complete poetical works and letters. Boston; N.Y., 1899. P. 252.

Эдвард ЛИР (LEAR E., 1812–1888)

Филин и кошечка

I

 
Отправились в море в лодке зеленой
Филин с красавицей-кошкой;
Взяв меда немного и денег полпуда,
Все положили в лукошко.
Филин сидел, на звезды взирая,
И пел под гитару так:
«О, прелесть моя! Я тебя обожаю,
Без тебя не могу я никак,
       Никак,
       Никак!
Без тебя не могу я никак!»
 

II

 
«Скажу я без лести, – промолвила Прелесть, –
Ты – славный, и сладко поешь!
Пойду за тебя! Не трать время зря,
Но где же кольцо ты возьмешь?»
Они плыли вперед ровно день и год
В страну, где Бонг-древо качает макушкой.
Там в темном лесу с колечком в носу
Стоял поросеночек-душка,
       Душка,
       Душка,
Стоял поросеночек-душка.
 

III

 
«За шиллинг не хочешь – а просим мы очень –
Колечко нам, душка, продать?» – «Да, хочу».
Кольцо то купили – и пир закатили,
Индюку, что венчал, подарили парчу.
И вот филин с женой, поев фарша с айвой,
Пошли к морю гулять, влюблены.
И там на песке, рука в руке,
Танцевали при свете луны,
       Луны,
       Луны,
Танцевали при свете луны.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The Owl and the Pussy-cat

I

 
The Owl and the Pussy-cat went to sea
                   In a beautiful pea green boat,
They took some honey, and plenty of money,
                   Wrapped up in a five pound note.
The Owl looked up to the stars above,
                   And sang to a small guitar,
«O lovely Pussy! O Pussy my love,
                   What a beautiful Pussy you are,
                                      You are,
                                      You are!
      What a beautiful Pussy you are!»
 

II

 
Pussy said to the Owl, 'You elegant fowl!
                   How charmingly sweet you sing!
O let us be married! too long we have tarried:
                   But what shall we do for a ring?'
They sailed away, for a year and a day,
                   To the land where the Bong-tree grows
And there in a wood a Piggy-wig stood
                   With a ring at the end of his nose,
                                      His nose,
                                      His nose,
      With a ring at the end of his nose.
 

III

 
«Dear pig, are you willing to sell for one shilling
Your ring?» Said the Piggy, «I will.»
So they took it away, and were married next day
By the Turkey who lives on the hill.
They dined on mince, and slices of quince,
Which they ate with a runcible spoon;
      And hand in hand, on the edge of the sand,
      They danced by the light of the moon,
                         The moon,
                         The moon,
      They danced by the light of the moon.
 

Comic and curious verse. L., 1956. P. 27–28.

Алджернон Чарлз СУИНБЕРН

(SWINBURNE A. Ch., 1837–1909)

К коту

I

 
Величав и добр душой
Здесь со мной,
Благосклонностью почтив,
Друг сидит, глаза скосив,
Золото их изливая
На страницу, что читаю.
 
 
Светл и темен дивный твой
Мех густой;
Блеском он подобен очень
Облакам и свету ночи;
Ласку рук моих встречая,
Мягкостью он отвечает.
 
 
Псы хвостом виляют, льстя,
Почем зря;
Ты ж, возвышенный душой,
Друга лишь даришь собой.
Лапа, что в руке лежит,
Нежно то понять велит.
 
 
Утра свет объемлет нас
В этот час.
На скамью поток струится
Мощно, ярко, он стремится
Ночи мглу собой пронзить,
Лес и сад преобразить.
 
 
Сквозь туман они мерцают –
Вдруг сияют,
Как твои, о кот, глаза,
Как рассвета небеса.
Может ли такое быть,
Что ты счастлив видеть жизнь?
 
 
Так ли, радость не тая,
Как и я,
Видишь неба ты просторы,
Что открылись, с ними – долы,
Ночью что земля скрывает,
Ныне ж солнце освещает?
 
 
С чем встречаешь ты рассвет,
Где ответ?
Хоть с тобою мы друзья,
Что сказать, не знаю я.
Что вообще нам должно знать,
Чтобы верно жизнь читать?
 

II

 
Предки дикие твои,
Как огни,
В просеках лесных мелькали;
Горяча, ярка, как пламя,
Будто крыл влекома силой,
Мать, как ветр, твоя носилась.
 
 
Гордый, радостный, свободный,
Им подобный,
Ходит-бродит своенравно
Их ребенок лучезарный,
Узами любви стесненный,
К прочим же не принужденный.
 
 
Божьих душ любови свет
И рассвет
Да откроют путь прощенья
Во взаимных прегрешеньях.
Молви! – и завет любви,
Что Франциск268268
  Имеется в виду св. Франциск Ассизский (1181/82–1226), известный своей любовью ко всему живому, проповедовавший животным и птицам. – Прим. перев.


[Закрыть] дал, утверди.
 
 
Пусть то сны. Но вдруг, как знать,
Благодать
Сходит новым дня явленьем
В мир с друзей таких рожденьем,
Что, в любови пребывая,
Тайну неба постигают.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

To a Cat

I

 
Stately, kindly, lordly friend,
      Condescend
Here to sit by me, and turn
Glorious eyes that smile and burn,
Golden eyes, love’s lustrous meed,
On the golden page I read.
 
 
All your wondrous wealth of hair,
      Dark and fair,
Silken-shaggy, soft and bright
As the clouds and beams of night,
Pays my reverent hand’s caress
Back with friendlier gentleness.
Dogs may fawn on all and some
      As they come;
You, a friend of loftier mind,
Answer friends alone in kind.
Just your foot upon my hand
Softly bids it understand.
Morning round this silent sweet
      Garden-seat
Sheds its wealth of gathering light,
Thrills the gradual clouds with might,
Changes woodland, orchard, heath,
Lawn, and garden there beneath.
Fair and dim they gleamed below:
      Now they glow
Deep as even your sunbright eyes,
Fair as even the wakening skies.
Can it not or can it be
Now that you give thanks to see?
May not you rejoice as I,
      Seeing the sky
Change to heaven revealed, and bid
Earth reveal the heaven it hid
All night long from stars and moon,
Now the sun sets all in tune?
What within you wakes with day
      Who can say?
All too little may we tell,
Friends who like each other well,
What might haply, if we might,
Bid us read our lives aright.
 

                                            II

 
Wild on woodland ways your sires
      Flashed like fires:
Fair as flame and fierce and fleet
As with wings on wingless feet
Shone and sprang your mother, free,
Bright and brave as wind or sea.
 
 
Free and proud and glad as they,
                   Here to-day
Rests or roams their radiant child,
Vanquished not, but reconciled,
Free from curb of aught above
Save the lovely curb of love.
 
 
Love through dreams of souls divine
      Fain would shine
Round a dawn whose light and song
Then should right our mutual wrong –
Speak, and seal the love-lit law
Sweet Assisi’s seer foresaw.
 
 
Dreams were theirs; yet haply may
      Dawn a day
When such friends and fellows born,
Seeing our earth as fair at morn,
May for wiser love’s sake see
More of heaven’s deep heart than we.
 

Swinburne A. Ch. The poems: Vol. 1–6. L., 1912. Vol. 6. P. 255–257.

Джон МОРТОН (MORTON J., 1893–1979)

Эпитафия

 
Здесь Тобиас лежит. Восплачем о коте,
Что дух свой испустил в гостиной на ковре.
Причина смерти – повара ошибка,
Подавшего коту пожаренной нам рыбки.
Мораль проста: в том пользы нет
Давать котам людской обед.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Epitaph

 
Here lies Tobias, our dear cat,
Who breathed his last upon the mat,
His death was due to Cook’s mistake
In giving him our processed hake.
The moral’s plain. It is no treat
For pets to have what human eat.
 

Topsy-Turvy world: English humour in verse. Moscow, 1978. P. 182.

Роберт ГРЕЙВЗ (GRAVES R., 1895–1985)

Кошки-богини

 
Порочно пристрастие кошек-богинь –
Именно самых черных, черных, как уголь,
С тонким лунным серпом, сияющим на груди у каждой,
С языками цвета коралла и бериллом горящих глаз,
Длинноногих, иноходью скользящих, –
Это упорное пристрастие отдаваться
В правдоподобном любовном экстазе
Тощим бродячим котам с рваными ушами,
Которые столь же ничтожнее обычных котов,
Сколь сами они их выше; и делают это они назло,
Чтобы вызвать ревность, ничуть не смущаясь
Крупноголовым, кроличьей масти потомством,
Ибо с радостью покинут его.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Cat-Goddesses

 
A perverse habit of cat-goddesses –
Even the blackest of them, black as coals
Save for a new moon blazing on each breast,
With coral tongues and beryl eyes like lamps,
Long-legged, pacing three by tree in nines –
This obstinate habit is to yield themselves,
In verisimilar love-ecstasies,
To tatter-eared and slinking alley-toms
No less below the common run of cats
Than they above it; which theydo for spite,
To provoke jealousy – not the least abashed
By such gross-headed, rabbit-coloured litters
As soon they shall be happy to desert.
 

The Oxford book of short poems. Oxf., 1985. P. 532.

Тэд ХЬЮЗ (HUGHES T., 1930–1998)

Кот и мышь

 
На вершине, где всю траву выщипали овцы, под
палящим солнцем,
Мышь замерла, припав к земле и не осмеливаясь бежать.
                   Время и мир,
Слишком старые, чтобы измениться, панорама
в пять миль –
Леса, селенья, хозяйства – все погрузилось в небытие
Тяжко-знойного оцепенения.
                   Двуногому или
Четвероногому – как сжат в комочек молящийся!
Бог ли глядит на него или кошачий глаз.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Cat and mouse

 
On the sheep-cropped summit, under hot sun,
The mouse crouched, staring out the chance
It dared not take.
                   Time and a world
Too old to alter, the five mile prospect –
Woods, villages, farms – hummed its heat-heavy
Stupor of life.
                   Whether to two
Feet or four, how are prayers contracted!
Whether in God’s eye or the eye of a cat.
 

Hughes T. Selected Poems. 1957–1967. L., 1972. P. 43.

Кот Эсфири

 
Целый день лежит этот кот, растянувшись во всю длину,
Как старый мохнатый ковер, не видно ни носа, ни глаз;
Бесконечные битвы и жены – вот отчего
Рваны уши его и подрана голова.
 
 
На ворох снастей обветшалых похожий,
Спит до сумерек синих. Тогда оживают его глаза,
Драгоценностей зелень; широко разевает он пасть
в алом зевке,
Клыки его остры, как иглы, и ярко блестят.
 
 
Некогда кот на конного рыцаря прыгнул,
Вкруг шеи его обвился, как с шипами капкан,
Рыцарь же путь продолжал, от когтей и зубов отбиваясь.
Сотни лет уж прошло, а пятно сохранилось
 
 
На камне, где рыцарь упал, умерщвленный котом.
В Банбери это случилось. Кот и сейчас
Потрошит по ночам от стаи отбившихся псов,
Начисто голову срежет и простодушной он птице,
 
 
Неуязвимый. От ярости дикой собак,
От пули ружейной в упор невредим
Он уходит, как уходит
И от ночных забот о потомстве
 
 
Среди мусорных урн. Прыгает он и ступает легко,
Сон попирая, душою к луне устремленный.
Каждую ночь мир людей оглашает
Вопль его, и око по крышам скользит.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Esther’s Tomcat

 
Daylong this tomcat lies stretched flat
As an old rough mat, no mouth and no eyes,
Continual wars and wives are what
Have tattered his ears and battered his head.
 
 
Like a bundle of old rope and iron
Sleeps till blue dusk. Then reappear
His eyes, green as ringstones: he yawns wide red,
Fangs fine as a lady’s needle and bright.
 
 
A tomcat sprang at a mounted knight,
Locked round his neck like a trap of hooks
While the knight rode fighting its clawing and bite.
After hundreds of years the stain’s there
 
 
On the stone where he fell, dead of the tom:
That was at Barnborough. The tomcat still
Grallochs odd dogs on the quiet,
Will take the head clean off your simple pullet,
 
 
Is unkillable. From the dog’s fury,
From gunshot fired point-blank he brings
His skin whole, and whole
From owlish moons of bekittenings
 
 
Among ashcans. He leaps and lightly
Walks upon sleep, his mind on the moon.
Nightly over the round world of men,
Over the roofs go his eyes and outcry.
 

Hughes T. Selected Poems. 1957–1967. L., 1972. P. 37.

Лимерики

* * *

 
Покусали несчастного крошку
Злой котенок и двадцать две кошки.
Он воскликнул трагически:
«Я – британец! Умру героически!»
И погиб он, искусанный кошками.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

* * *

 
There was a young man who was bitten
By twenty-two cats and a kitten.
Cried he, «It is clear
My end is quite near.
No matter! I’ll die like a Briton!»
 

Topsy-Turvy world: English humour in verse. Moscow, 1978. P. 119.

* * *

 
Повстречались в Килкенни однажды
Два кота. И решил из них каждый:
«Кто-то лишний здесь явно».
Разгорелся бой славный.
Они долго сражались,
В результате остались
Лишь хвосты от котов тех отважных.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

* * *

 
There once were two cats of Kilkenny,
Each thought there was one cat too many,
So they quarrelled and fit,
They scratched and they bit,
Till, barring their nails
And the tips of their tails,
Instead of two cats, there weren’t any.
 

The Penguin book of limericks. Bristol, 1983. P. 248.

ГЕРМАНИЯ

Магнус Готфрид ЛИХТВЕР

(LICHTWER M.G., 1719–1783)

Коты и бюргер

 
Как-то кот домашний, Муркер, в лучшей из людских квартир
для дружков с пушистой шкуркой закатил роскошный пир.
Люди, звери крепко спали под покровом темноты,
когда в дом спускаться стали с крыши кошки да коты.
Муркер встретил их радушно, проводил в просторный зал,
и хозяйские подушки дорогим гостям раздал.
Все наелись до отвала – Муркер, право, очень мил:
жирных мышек из подвала шесть десятков им скормил.
После в пляс пустились гости, он и тут не подкачал:
Как струна, крысиный хвостик в лапах Муркера звучал.
Хинц, отец его супруги, свой вокальный дар явил,
Подхватили две подруги, заорав, что было сил!
Разыгрались, пляшут кошки: топот, гвалт, галдеж и крик,
гомон, скрип – и как нарочно, тут хозяин вдруг возник.
В темноте колотит палкой, разъярен, на все готов,
бьет, крушит, зеркал не жалко, только б распугать котов.
Ну и грохнулся – проклятье! – на осколок став стопой,
два ряда зубов утратил; не на пользу гнев слепой!
 

Перевод Е.В. Соколовой

Die Katzen und der Hausherr

 
     Murner, eine Cyperkatze, gab unlängst den Gildeschmaus,
     Und ersahe sich zum Platze eines Bürgers Wohnung aus.
     Mensch und Thiere schliefen fest, selbst der Hausprophete
           schwieg:
     Als ein Schwarm geschwäntzter Gäste von den nächsten
           Dächern stieg.
     Murner kömmt, sie zu begrüßen, führt sie drauf in einen Saal,
     Und setzt jeden auf ein Kissen von dem feinsten Katzenzahl.
     Sechzig feiste Mäusezimmel machten die Versammlung satt;
     Ob gespickt, das weiß der Himmel; jeder gibt, so gut er’s hat.
     Von der Mahlzeit ging’s zum Tanze, wo der Wirt sich hören ließ
     Und auf einem Rattenschwanze manch verliebtes Stückchen blies.
     Hinz, des ersten Schwiegervater, sang darein erbärmlich schön,
     Und zween abgelebte Kater quälten sich, ihm beizustehn.
     Jetzo tantzen alle Katzen, poltern, lärmen, daß es kracht,
     Zischen, heulen, sprudeln, kratzen, bis der Herr im Haus erwacht.
     Dieser springt mit einem Stecken in den finstern Saal hinein,
     Schlägt um sich, sie zu erschrecken, schmeißet einen Spiegel ein,
     Stolpert über ein’ge Späne, stürtzt im Fallen auf die Uhr,
     Und zerbricht zwo Reihen Zähne; blinder Eifer schadet nur!
 

Tiergeschichten. Märchen. Gedichte und Fabeln / Hrgb. von F. Fabian. B., 1955. S. 45.

Август Генрих ГОФМАНН ФОН ФАЛЛЕРСЛЕБЕН

(HOFFMANN VON FALLERSLEBEN A.H., 1796–1874)

Ссора собак и кошек

 
Собаки и кошки, пари заключив,
Бранясь, пожелали узнать,
Чьи предки древнее, а также чьи
Древнее порода и знать.
«Диплом старинный нам выдан был всем, –
Сказали собаки, – века
С тех пор миновали, как Ромул и Рем
Вручили его волкам».
«А ну покажите! – Коты кричат. –
Несите свой свиток живо!
Да что там к чему, и что с чем едят,
И где он, в каком архиве?»
Собаки шлют пуделя срочно в Рим,
К досаде кошачьей стаи,
От Папы Римского должен он им
Старинный свиток доставить.
И долго пудель бежал бегом,
И в Папский чертог вломился;
Поднес ему туфли в зубах, потом,
Как водится, помолился.
Диплом, что так жаждал собачий народ,
Вручил Папа пуделю сам.
И тот побежал теперь наоборот,
По старым своим следам.
Добрался до По, уже близок дом,
Глядь – мимо плывет котлета!
Котлету схватил он, да только диплом
Навек утопил при этом.
Все так же тянется этот спор,
Пари остается в силе:
Собаки и кошки – враги до сих пор,
И мира не заключили.
Собаки надеются выиграть спор,
И веры им не занимать!
Уже каждый дюйм обшарили в По,
Да видно, химера их знать!
 

Перевод Е.В. Соколовой

Die Hund’ und die Katzen stritten sich

 
Die Hund’ und die Katzen stritten sich
Und zankten sich um die Wette,
Wer unter ihnen urkundlich
Den ältesten Adel hätte.
«Wir haben ein uraltes Diplom
Langher von undenklichen Tagen,
Was Remus mit Romulus einst zu Rom
Gab allen Isegrimmsmagen.»
«Zeigt uns, erwidern die Katzen, wohlan!
Zeigt her die alten Briefe!
Was steht denn drin, was hängt denn dran?
Wo sind sie, in welchem Archive?»
Man schickte den Pudel eilig nach Rom
Zum Ärger der Katzen und Kater,
Der sollte holen das alte Diplom
Herbei vom Heiligen Vater.
Der Pudel kommt ganz ungeniert
Zum Papst hereingetreten;
Und hat den Pantoffel ihm apportiert
Und ihn dann höflich gebeten.
Der Pudel empfing aus des Papstes Hand,
Was das Hundevolk begehrte;
Dann zog er wiederum in sein Land
Auf seiner alten Fährte.
Und als er kam an den Po bei Rom,
Da schwamm vor ihm ein Braten,
Er schnappte danach und verlor sein Diplom
Und mußt es auf ewig entraten.
So stand die Sache nun wie zuletzt,
Der Streit blieb unentschieden,
Und Hund’ und Katzen halten bis jetzt
Noch immer keinen Frieden.
Die Hunde, die denken noch immer so:
Wir werden sie schon überwinden!
Sie suchen und forschen noch immer am Po –
Und können den Adel nicht finden.
 

Tiergeschichten. Märchen. Gedichte und Fabeln / Hrgb. von F. Fabian. B., 1955. S. 125–126.

Теодор ШТОРМ (STORM T., 1817–1888)

О кошках

 
В прошлом мае родила нам кошка
шесть прелестных маленьких котят,
майских, белых с черными хвостами.
Право, было это так чудесно!
Но кухарка (как кухарки грубы)
– Не растет на кухне человечность –
пять из них в ведре топить хотела –
белых кисок с черными хвостами
чуть не утопила злая баба.
Я ее прогнал! – Воздастся мне
за такую человечность! Кошки
подрастали и, задрав хвосты,
по двору носились и по кухне;
на глазах у подлой той кухарки
выросли котята и ночами
под окном ее орали в голос.
Я же, видя, как они растут,
восхвалял себя за человечность.
Год прошел, и повзрослели кошки,
Снова май! О, где найти слова
передать иронию природы!
Весь мой дом, от крыши до подвала
превратился разом в дом родильный!
В каждой щели вы найдете кошку –
под столом, в шкафу, в углу, в чулане –
а их мать семейства – нет, не смею –
на кухаркином девичьем ложе!
И у каждой – каждой! – из семи
родилось по семь! прелестных кисок,
майских, белых с черными хвостами!
В ярости кухарка, я не в силах
обуздать ее слепую злобу,
хочет утопить всех сорок девять!
Да и сам я голову теряю –
Как тут сохранить мне человечность? –
Ну на что мне пятьдесят шесть кошек!
 

Перевод Е.В. Соколовой

Von Katzen

 
Vergangnen Maitag brachte meine Katze
zur Welt sechs allerliebste kleine Kätzchen,
Maikätzchen, alle weiß mit schwarzen Schwänzchen.
Fürwahr, es war ein zierlich Wochenbettchen!
Die Köchin aber – Köchinnen sind grausam,
und Menschlichkeit wächst nicht in einer Küche –
die wollte von den Sechsen fünf ertränken,
fünf weiße, schwarzgeschwänzte Maienkätzchen
ermorden wollte dies verruchte Weib.
Ich half ihr heim! – Der Himmel segne
mir meine Menschlichkeit! Die lieben Kätzchen,
sie wuchsen auf und schritten binnen kurzem
erhobnen Schwanzes über Hof und Herd;
ja, wie die Köchin auch ingrimmig dreinsah,
sie wuchsen auf, und nachts vor ihrem Fenster
probierten sie die allerliebsten Stimmchen.
Ich aber, wie ich sie so wachsen sahe,
ich pries mich selbst und meine Menschlichkeit. –
Ein Jahr ist um, und Katzen sind die Kätzchen,
und Maitag ist’s! – Wie soll ich es beschreiben,
das Schauspiel, das sich jetzt vor mir entfaltet!
Mein ganzes Haus, vom Keller bis zum Giebel,
ein jeder Winkel ist ein Wochenbettchen!
Hier liegt das eine, dort das andre Kätzchen,
in Schränken, Körben, unter Tisch und Treppen,
die Alte gar, – nein, es ist unaussprechlich,
liegt in der Köchin jungfräulichem Bette!
Und jede, jede von den sieben Katzen
Hat sieben, denkt euch! sieben junge Kätzchen,
Maikätzchen, alle weiß mit schwarzen Schwänzchen!
Die Köchin rast, ich kann der blinden Wut
nicht Schranken setzen dieses Frauenzimmers;
ersäufen will sie alle neunundvierzig!
Mir selber! ach, mir läuft der Kopf davon –
o Menschlichkeit, wie soll ich dich bewahren!
Was fang ich an mit sechsundfünfzig Katzen!
 

Tiergeschichten. Märchen. Gedichte und Fabeln / Hrgb. von F. Fabian. B., 1955. S. 158–160.

Вильгельм БУШ (BUSCH W., 1832–1908)

Кошка и собака

 
Миц была неглупой кошкой,
Мол – собакой хоть куда,
Из одной лакали плошки,
Но чтоб вместе – никогда.
На обеих хитрых мордах
Под прикрытием шерсти
Ясно видишь: знают твердо,
Друг у друга не в чести.
Стоит где-нибудь на ветке
Миц, усевшись, задремать,
Тут как тут ее соседка –
И не хочет гнев сдержать.
В свежем сене – общим кровом
Был обеим сеновал –
У обеих детки снова:
Три у Миц, у Молли – два.
На охоту как-то ночью
Миц отправилась в поля.
Там лесник ее прикончил –
Будь же пухом ей земля!
О, как жалобно пищали
Три забытых малыша.
Молли мечется: так жаль их,
Разрывается душа.
Прибежала, ухватила,
Отнесла к своим щенкам,
И на пятерых хватило
Ей тепла и молока.
Человек, твоя проблема,
Что вражда кругом одна.
Даже «Жизнь животных» Брема269269
  А.Э. Брем (1829–1884) – немецкий зоолог и путешественник. – Прим. перев.


[Закрыть]
Милосердия полна!
 

Перевод Е.В. Соколовой

Hund und Katze

 
Miezel, eine schlaue Katze,
Molly, ein begabter Hund,
Wohnhaft an demselben Platze,
Haßten sich aus Herzensgrund.
Schon der Ausdruck ihrer Mienen,
Bei gesträubter Haarfrisur,
Zeigt es deutlich: Zwischen ihnen
Ist von Liebe keine Spur.
Doch wenn Miezel in dem Baume,
Wo sie meistens hin entwich,
Friedlich dasitzt, wie im Traume,
Dann ist Molly außer sich.
Beide lebten in der Scheune,
Die gefüllt mit frischem Heu.
Alle beide hatten Kleine,
Molly zwei und Miezel drei.
Einst zur Jagd ging Miezel wieder
Auf das Feld. Da geht es bumm!
Der Herr Förster schoß sie nieder.
Ihre Lebenszeit ist um.
Oh, wie jämmerlich miauen
Die drei Kinderchen daheim.
Molly eilt, sie zu beschauen,
Und ihr Herz geht aus dem Leim.
Und sie trägt sie kurz entschlossen
Zu der eignen Lagerstatt,
Wo sie nunmehr fünf Genossen
An der Brust zu Gaste hat.
Mensch mit traurigem Gesichte,
Sprich nicht nur von Leid und Streit.
Selbst in Brehms Naturgeschichte
Findet sich Barmherzigkeit.
 

Tiergeschichten. Märchen. Gedichte und Fabeln / Hrgb. von F. Fabian. B., 1955. S. 163–164.

США

Амброз БИРС (BIERCE A., 1842–1914)

Тщеславная кошка. Басня

 
Раз Черепаха в восхищенье
Сказала Кошке: «Изумленья
Достойна прыть твоя, ей-ей!
Вот мне бы быть чуть поживей».
Ответ был скромен: «Я бежала
Всего вполсилы, очень вяло,
Чтобы судить». Тут кошке вдруг
Восторг перехватил весь дух
(Как кондору, когда, взмывая,
Он под собою оставляет
Холмы, что кажутся равниной
Ему, он – голубем, с долины):
«Ты не нашла бы слов, боюсь,
Увидев, как за псом гонюсь!»
Тщеславный, что свинья в помоях:
Гордится тем, что ест их вволю.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The vain Cat

 
Remarked a Tortoise to a Cat:
«Your speed’s a thing to marvel at!
I saw you as you flitted by,
And wished I were one-half so spry.»
The Cat said, humbly: «Why, indeed
I was not showing then my speed –
That was a poor performance.» Then
She said exultantly (as when
The condor feels his bosom thrill
Remembering Chimborazo’s hill,
And how he soared so high above,
It looked a valley, he a dove):
«’Twould fire your very carapace
To see me with a dog in chase!»
Its snout in any kind of swill,
Pride, like a pig, will suck its fill.
 

Bierce A. Collected writings. N.Y., 1947. P. 658.

Эзра ПАУНД (POUND E., 1885–1972)

Домашний кот 270270
  Название стихотворения – «Tame cat» – построено на игре слов и может быть переведено как «Приживальщик». – Прим. перев.


[Закрыть]

 
«Я отдых нахожу, общаясь с милым дамским полом.
К чему всегда скрывать такие вещи?
Я повторяю:
Отдых нахожу я в беседах с милым дамским полом,
Что в том, что разговор наш – вздор и чепуха,
 
 
Мурлыканье – вибрация невидимых антенн,
И возбуждающе, и восхитительно».
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Tame cat

 
«It rests me to be among beautiful women.
Why should one always lie about such matters?
I repeat:
It rests me to converse with beautiful women
Even though we talk nothing but nonsense,
 
 
The purring of the invisible antennæ
Is both stimulating and delightful».
 

The Oxford book of American light verse. N.Y., Oxf., 1979. P. 331.

Уильям Джей СМИТ (SMITH W.J., b. 1918)

Кот

 
Коты совсем не как люди,
Коты – это коты.
 
 
Люди носят чулки и ботинки,
Пальто, шарфы и зонты.
Коты – без одежды: они спят
Весь день у камина, если хотят.
Они НЕ спешат на работу,
Они НЕ болтают ерунды,
Они НЕ играют в вист и покер,
Они НЕ носят бороды.
 
 
Люди, конечно, всегда будут, как люди,
Но коты – этo коты.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Cat

 
Cats are not at all like people,
Cats are cats.
 
 
People wear stockings and sweaters,
Overcoats, mufflers, and hats.
Cats wear nothing: they lie by the fire
For twenty-four hours if they desire.
They do NOT rush out of the office,
They do NOT have interminable chats,
They do NOT play Old Maid and Checkers,
They do NOT wear bright yellow spats.
 
 
People, of course, will always be people,
But Cats are Cats.
 

Smith W.J. Birds and beasts. Boston, 1990. P. 3.

КАНАДА

Эдвин Джон ПРАТТ (PRATT E.J., 1883–1964)

Кошка, удостоенная приза

 
Чистокровная, домашняя, с родословной,
Утонченно-нежная, поющая мелодично,
Награда свидетельствовала безусловно
О благородстве меха и обличья.
 
 
Ухожена до кончиков когтей,
И в гневе спину никогда не выгибала –
О, сколько лет прошло с тех пор и сколько дней,
Когда тропу ты леопарда покидала!
 
 
Как Время, бег свершая свой,
Род дикий этот приручило,
И человеческой рукой
Мятежный взор тот укротило!
 
 
И поколений долгую чреду
Я видел в отраженье водной глади,
Травой зашелестела птица – и в траву
Зверь бросился, добычи ради.
 
 
Прыжок неистов был, слепя
Последовавшим ярким бликом –
Кричало Абиссинии дитя271271
  Абиссиния (ныне Эфиопия) – родина дикой африканской кошки, предка одной из самых древних пород кошек – абиссинской кошки. – Прим. перев.


[Закрыть],
Пронзая воздух резким птичьим криком.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

The Prize Cat

 
Pure blood domestic, guaranteed,
Soft-mannered, musical in purr,
The ribbon had declared the breed,
Gentility was in the fur.
 
 
Such feline culture in the gads
No anger ever arched her back –
What distance since those velvet pads
Departed from the leopard’s track!
 
 
And when I mused how Time had thinned
The jungle strains within the cells,
How human hands had disciplined
Those prowling optic parallels!
 
 
I saw the generations pass
Along the reflex of a spring,
A bird had rustled in the grass,
The tab had caught it on the wing.
 
 
Behind the leap so furtive-wild
Was such ignition in the gleam,
I thought an Abyssinian child
Had cried out in the whitethroat’s scream.
 

Pratt E.J. The Collected Poems. Toronto, 1958. P. 72.

АВСТРИЯ

Райнер Мария РИЛЬКЕ (RILKE R.M., 1875–1926)

Черная кошка

 
Привиденье, но пока при месте,
об него со стуком бьется взгляд;
там, на этой гладкой черной шерсти
будет твой хозяйский взгляд изъят:
 
 
так на пике ярости безумец
в черноту отчаянно шагнет,
мягкость стен в палате образумит
вдруг его, и гнев на нет сойдет.
 
 
Каждый взгляд, что на нее бросали,
кошка, не вернув, в себе упрячет,
чтоб над ним потом, в дремоте словно,
щуриться с угрозой и досадой.
Вскинется, застань ее врасплох,
и глаза в глаза, никак иначе:
ты свой взгляд нежданно встретишь в зрячем
янтаре округлых глаз кошачьих
и поймешь внезапно: замурован
в них он, как одна из древних блох.
 

Перевод Е.В. Соколовой

Schwarze Katze

 
Ein Gespenst ist noch wie eine Stelle,
dran dein Blick mit einem Klange stößt;
aber da, an diesem schwarzen Felle
wird dein stärkstes Schauen aufgelöst:
 
 
wie ein Tobender, wenn er in vollster
Raserei ins Schwarze stampft,
jählings am benehmenden Gepolster
einer Zelle aufhört und verdampft.
 
 
Alle Blicke, die sie jemals trafen,
scheint sie also an sich zu verhehlen,
um darüber drohend und verdrossen
zuzuschauen und damit zu schlafen.
Doch auf einmal kehrt sie, wie geweckt,
ihr Gesicht und mitten in das deine:
und da triffst du deinen Blick im geelen
Amber ihrer runden Augensteine
unerwartet wieder: eingeschlossen
wie ein ausgestorbenes Insekt.
 

Rilke R.M. Werke: In 6 Bde. Fr. a/M., 1980. Bd. 1–2. S. 351.

Кошка

 
В витрине кошка спит, вдувая душу
в случайные предметы из стекла,
их мертвенность бездушную нарушив,
как мать, она сознанье в них влила.
 
 
Ее горячее и дикое молчанье
над их немотствующей немотой
господствует, приют их наполняя
презреньем гордым к нежности пустой.
 
 
И спит она таким комочком плотным,
тесня хрусталь, фаянсы и фарфор,
что тонких трещин их печальный контур
как знак большой беды тревожит взор.
 

Перевод Н.Т. Пахсарьян

Chat

 
Chat d’étalage, âme qui confère
à tant d’objets épars son rêve lent,
et qui se prête, en conscience-mère,
à tout un monde inconscient.
 
 
Silence chaud et fauve, qui s’impose
à ce mutisme mutile,
et qui remplit l’orphelinat des choses
d’un fier dédain à être caressé…
 
 
Elle s’endort d’un air si integral
entre cristaux, fayance et dorures,
que le dessin plaintif de leurs fêlures
semble signé d’un Malheur magistral.
 

Rilke R.M. Sämtliche Werke. B., 1963. Bd. 2. S. 606.

АВСТРАЛИЯ

Дуглас СТЮАРТ (STEWART D., 1913–1985)

Лягушачий хор

 
Дедушка Жаба, дедушка Жаба,
Луна озаряет всю нашу заводь,
Камень нам братец, с бревном мы дружны –
Про супостата нам расскажи.
 
 
«Черен тот дьявол и тихо ступает,
Взор, как луны две зеленых сияет;
И не усы у него вокруг пасти –
Копья кровавые, вот, детки, страсть-то;
Видел все сам, кто теперь перед вами –
Хвост его гибкий и лапу с когтями;
Зубья в оскале узреть мне пришлось,
Жар же нутра ощутить довелось».
 
 
Дедушка Жаба, прошло много ль лет?
Может, уже того дьявола нет?
Кто-то сказал, супостат может плыть –
Значит, на дне безопаснее жить?
 
 
«Я пробирался однажды с рассветом
Лугом, что залит теперь лунным светом
(О, жабы прежде подвижнее были!),
Тут-то кота я в прыжке и увидел.
С воплем, да, с воплем я прочь устремился,
Страшного когтя как мог, хоронился,
Ибо не спешен он в смертный твой час,
Блеском слепя своих дьявольских глаз».
 
 
Дедушка Жаба, ты смелый и добрый,
Но ночь холодна, как кровь черной кобры.
Кусты здесь густые, сухой лист шуршит –
Ты о той леди скорей расскажи!
 
 
«В свете ночном мне предстала виденьем,
Волосы темные ветра движеньем,
Тучам подобно, колеблемы были,
Блики луны вкруг лица ее плыли.
Из полого камня – где дьявола дом,
Вижу, по лугу несется бегом;
Бранит супостата, склоняясь ко мне –
И дедушка Жаба в белой руке».
 
 
Рука ее мягко и нежно касалась,
И быть осторожной она так старалась;
Дедушка Жаба, коль все так и было,
Дьявола что же она не убила?
 
 
«Это ведь ей, лунной, призрачной тени,
Каждую ночь – ваше нежное пенье;
Те ж кто постарше – лишь тяжко вздыхают
И, как умеют, ее прославляют.
Пусть в своем доме огромном она
Дьявола холит и кормит сполна,
Кваканьем дружным прославлена будет,
Коли лягушек в пруду не убудет».
 
 
Квакайте, квакайте, знали все дабы,
Дьявола видел дедушка Жаба.
Но дедушка Жаба – пророк и святой,
И мы не можем не петь под луной.
 

Перевод Т.Г. Юрченко

Frog Chorus

 
Grandfather Toad, Grandfather Toad,
The moon shines bright on our damp abode,
The stone is a brother and the log is a friend –
Tell us that story about the fiend.
 
 
«Black and silent that demon runs
With glaring eyes like two green moons;
And round the devil’s mouth, my dears,
Not whiskers grow but blood-stained spears;
And you are looking on one who saw
His lashing tail, his naked claw,
And watched his wet lips bare his teeth,
And smelled his great hot meaty breath».
 
 
Grandfather Toad, Grandfather Toad,
Was it long ago, is the devil dead?
Somebody told us the fiend could swim –
Is it safest down at the bottom of the dam?
 
 
«As I was crossing that moonlit lawn
With a hundred yards to hop by dawn
(Ah, toads would travel when I was young!)
I saw that tomcat crouch and spring.
I hopped, I screamed, yes, screaming and hopping
I fled from the paw that kept just tipping,
For he takes his time in that last hour
When you die in his green eyes’ blinding glare».
 
 
Grandfather Toad, you are brave and good
But the night seems chill as a black snake’s blood.
Thick is the bush and the dead leaves crack –
Tell us about the lady, quick!
 
 
«Oh, round that tall and glittering form
Her dark hair blew like clouds of storm,
And shade and moonlight seemed to chase
Like windblown gumleaves round her face;
And out of that great hollow stone –
The house of the fiend – I saw her run;
She scolds that devil, she’s stooping, and –
Grandfather Toad in that white hand!»
 
 
Her hand was soft and gentle and warm,
She tickled your backbone, she meant no harm;
Grandfather Toad, if she’s what you said,
Why wouldn’t she strike that devil down dead?
 
 
«She is that shadowy, moonlit thing
Whose praise each night you chirrup and sing
While elderly toads must rumble and groan
To make that beauty all their own;
And though in her enormous house
She feeds the devil and lets him loose,
She shall be sung with groans and bells
As long as there are frogs in pools».
 
 
Groan in the shadows, groan on the stones,
Grandfather Toad saw the devil once.
But Grandfather Toad he’s a seer and a saint
And we can’t help singing while the moonbeams glint.
 

Stewart D. Collected Poems. 1936–1967. Sydney, 1967. P. 152–154.

Составитель выражает свою признательность А.Е. Махову и Е.В. Лозинской за помощь в подготовке рукописей.