Текст книги "Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков"

Глава 3
К портрету литературного поколения ровесников xx века: «сыновья эмиграции» и ди-пи[121]121
  Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Фонда «За русский язык и культуру» в Венгрии, проект № 19-512-23003 «Самосознание и диалог поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков».


[Закрыть]

Владимир Варшавский начинает свою знаменитую книгу «Незамеченное поколение» со ссылки на выступление Н. И. Ульянова, в котором тот, историк по образованию и эмигрант эпохи Второй мировой, невзначай наносит удар по самолюбию бывших «сыновей эмиграции»: «…племя, возросшее в изгнании, не выдвинуло ни одного имени, ни одного громкого дела. <…> Всех их должно отнести к дореволюционному поколению»[122]122
  Варшавский В. С. Незамеченное поколение. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. С. 15.


[Закрыть]. Именно это высказывание дипийца Н. Ульянова стало для белоэмигранта В. Варшавского символической точкой отталкивания, своеобразным тезисом, требующим глубокого и обстоятельного опровержения. Антитезисом к нему можно считать шесть глав книги о «незамеченном поколении».

Нечаянная небрежность по отношению к внутреннему единству и культурной самобытности «поколения сыновей» сквозит и в словах другого эмигранта Ди-Пи – Л. Д. Ржевского, мельком назвавшего их, писателей младшего первоэмигрантского призыва, в своем романе «Между двух звезд» «полупоколением»[123]123
  См.: Ржевский Л.Д. Между двух звезд. М.: Терра-Спорт, 2000. С. 253.


[Закрыть]. Деликатно не указывая конкретного адресата своих слов, но, безусловно, направляя их в сторону эмиграции первой волны, в которой растворялись и его же ровесники с той, другой, белоэмигрантской стороны, Л. Ржевский в другом своем тексте – докладе на тему «Национальная культура и эмиграция», прочитанном на расширенном совещании издательства «Посев» в сентябре 1952 года в Лимбурге, – скажет о так называемых «мансардных эмигрантах», чья культура глубоко провинциальна и неизбежно стремится к «консервации» и «затуханию»[124]124
  См.: Ржевский Л.Д. Национальная культура и эмиграция. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1952. С. 8–9.


[Закрыть]. О весьма критическом настрое эмигрантов второй волны по отношению к своим русским предшественникам в Европе на примере споров вокруг издания «молодого журнала» «Опыты» подробно пишет О. А. Коростелев, цитируя высказывания В. Завалишина, Б. Филиппова, С. Максимова, в которых они, эмигранты военного времени, почти в унисон осуждают «архаический» и старомодный вкус редакторов Р. Н. Гринберга и В. Л. Пастухова[125]125
  См.: Коростелев О. А. Журнал-лаборатория на перекрестке мнений двух волн эмиграции: «Опыты» (Нью-Йорк, 1953–1958) // Коростелев О. А. От Адамовича до Цветаевой: Литература, критика, печать Русского зарубежья. СПб.: Изд-во им. Н.И. Новикова: Галина скрипсит, 2013. С. 426–427.


[Закрыть].

В свою очередь и писатели первой эмиграции не питали иллюзий насчет эмигрантов новой формации, появившихся в Европе после войны. Их не могло не задевать то, что новоэмигранты были приняты Западом с распростертыми объятиями, что им были «обеспечены симпатии либеральной интеллигенции»[126]126
  Струве Г. П. Русская литература в изгнании. Париж: YMCA-Press; М.: Рус. путь, 1996. С. 257.


[Закрыть], что «в материальном смысле новая эмиграция оказалась скорее в преимущественном положении: ее наиболее квалифицированным элементам не пришлось идти в шоферы, рабочие автомобильных заводов, железнодорожные контролеры, маляры», что, наконец, «к ее услугам оказалось Издательство имени Чехова – предприятие такого масштаба, о каком довоенная эмиграция могла только грезить»[127]127
  Там же. С. 258.


[Закрыть].

«Вторя эмиграция ни одного писателя, кроме Вас, не дала», – пишет своему корреспонденту Леониду Ржевскому в 1970 году Гайто Газданов. Затем ироничный и острый на язык Газданов прибавляет целый пассаж: «Впрочем, насчет второй эмиграции я ошибся, прошу прощения. На радиостанции „Свобода“ в русской редакции работает еврей небольшого роста… страдающий манией преследования, манией величия и комплексом неполноценности» (письмо от 30 ноября 1970 года)[128]128
  Газданов Г. И. Письма Л. Д. и А. С. Ржевским // Газданов Г. И. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Эллис Лак, 2009. Т. 5: Письма. Полемика. Современники о Газданове. С. 241.


[Закрыть]. Разумеется, этот шаржированный портрет, созданный Газдановым, есть не что иное, как пародия на среднестатистического дипийца.

По-видимому, и то и другое эмигрантское сообщество не очень хорошо представляло действительный опыт (не только творческий, но и жизненный) своих оппонентов. И все-таки эти два звена одной генерации русских писателей, рожденных на рубеже веков и прошедших разный, но одинаково тяжелый путь становления как в Европе, так и в советской России, встретились. Встретились после Второй мировой войны на территории новой, послевоенной Европы, а потом и Америки. И это был единственный вариант их реальной встречи во времени, ибо с теми писателями, которые продолжили общий строй ровесников по ту сторону советской границы (Л. Гинзбург, Н. Заболоцкий, Ю. Олеша, А. Платонов, Л. Чуковская, В. Шаламов и многие-многие другие), встреча (в смысле человеческих устойчивых контактов, сотрудничества, дружеских связей), как мы знаем, оказалась невозможной. Соединение двух крыльев, двух звеньев, двух частей расколотого надвое поколения – проблема громадная и непростая. По сути дела – проблема времени.

Вторая волна эмиграции, так же как и первая, отнюдь не была однородной в возрастном и идейном смысле. Здесь оказались те, кого можно было бы причислить к писателям старшего и среднего поколения первой эмиграции (Д. Кленовский, Н. Нароков, Б. Ширяев), а также те, кто был или почти был ровесником Октября (О. Анстей, И. Елагин, С. Максимов, В. Марков, Н. Моршен, В. Юрасов). Что касается возрастной группы «незамеченных», к ней можно отнести Г. Андреева (Хомякова), Ю. Иваска, Л. Ржевского, И. Сабурову, Н. Ульянова, Б. Филиппова. Характерно, что многие представители этой генерации Ди-Пи быстро вошли в контакт и нашли общий язык со своими ровесниками из первой волны, занявшими к тому времени ключевые позиции в русском эмигрантском сообществе. Более других, возможно, это относится к проживавшим до войны в Прибалтике И. Чиннову и Ю. Иваску, никогда, собственно говоря, не порывавшим с эмигрантскими писателями и эмигрантскими периодическими изданиями; к Б. Филиппову, ставшему сотрудником Издательства им. Чехова и начавшему профессионально сотрудничать с Г. П. Струве; к Л. Ржевскому и Г. Андрееву (Хомякову), осевшим на какое-то время в Европе и включенным в русско-эмигрантскую общественно-политическую и издательскую деятельность.

Гайто Газданов[129]129
  См.: Газданов Г Собрание сочинений: в 3 т. М.: Согласие, 1996. Т. 2. С. 2.


[Закрыть]

В качестве примера такой отчасти реконструированной поколенческой общности обратимся к истории взаимоотношений Георгия Ивановича Газданова (1903–1971), в 1950-1960-е годы корреспондента, редактора и главного редактора русской службы «Радио Свобода»), с двумя писателями-дипийцами – Леонидом Денисовичем Ржевским (настоящая фамилия – Суражевский, 1904–1986) и Геннадием Андреевичем Хомяковым (Андреевым, 1906–1984).

* * *

Сохранившиеся эпистолярные свидетельства (письма Газданова к Ржевскому и его жене, переписка Газданова и Хомякова, переписка Хомякова и Ржевского) говорят о многолетних напряженно-дискуссионных и в то же время весьма дружеских отношениях между этими писателями, познакомившимися, по всей вероятности, в Мюнхене, куда периодически наезжал, еще будучи редактором парижского отделения «Радио Свобода» Газданов и где какое-то время жили Ржевский и Хомяков. Все трое были связаны общими литературными проблемами и контекстом литературной эмигрантской жизни: Ржевский и Хомяков, по-видимому знакомые между собой с первых послевоенных лет, в 1951 году опубликовали в соавторстве в журнале «Грани» пьесу «Награда», многие годы активно занимались издательской и редакторской деятельностью, и Газданов в редактируемых ими журналах («Грани»[130]130
  Л. Ржевский в качестве главного редактора руководил журналом «Грани» в 1952–1955 годах.


[Закрыть], «Мосты»[131]131
  Г. Хомяков был главным редактором альманаха «Мосты» в 1962–1970 годах.


[Закрыть]) неоднократно печатал свои произведения. Конечно, между писателями образовались профессиональные и, кажется, очень быстро – близкие человеческие отношения. По крайней мере, об этом свидетельствуют их письма, где разворачивается совершенно особый сюжет общения ментально близких друг другу писателей-ровесников, сформированных, тем не менее, разными социально-политическими, культурными и бытовыми условиями, а потому реализующих в своих оценках, высказываниях и поступках не только сходный морально-философский, психологический и культурный потенциал, но и весьма существенный потенциал различий.

Так, изучая письма Газданова, можно с уверенностью сказать, что Леонид Ржевский с его советским прошлым и непростой судьбой стал одним из его любимых корреспондентов. К примеру, в той коллекции писем, которая представлена в пятитомнике писателя[132]132
  См.: Газданов Г. И. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5: Письма. Полемика. Современники о Газданове. С. 11–266.


[Закрыть], письма А.С. и Л.Д. Ржевским, опубликованные Т.Н. Красавченко и Ф. Хадоновой, – самая большая по численности и объему подборка[133]133
  Многие письма Газданова адресованы не только Леониду Денисовичу, но и его жене, Агнии Сергеевне Ржевской (псевд. Аглая Шишкова, 1923–1998). См.: Газданов Г. И. Письма Л.Д. и А. С. Ржевским. С. 204–261.


[Закрыть]. Они отличаются живостью интонации, сердечностью тона, многоаспектностью содержания, обилием игровых элементов. Иногда в конце появляется приписка жены – Ф. Д. Ламзаки[134]134
  Фаина Дмитриевна Ламзаки (1892–1982).


[Закрыть]. Часто Газданов использует в своей речи различные советизмы (что говорит о внимании к советской культуре и советской жизни, не чуждой Ржевскому), ироничный смысл которых сможет понять и оценить корреспондент:

Нам, несчастным рабам капитализма, которые должны долбить все время какую-то примитивную ерунду – на уровне среднего колхозника, – это труднее[135]135
  Газданов Г. И. Письма Л. Д. и А. С. Ржевским. С. 208.


[Закрыть].

По тому, насколько это безнадежно скучно, это можно сравнить разве что с толстой книгой о советском сельском хозяйстве[136]136
  Там же. С. 217.


[Закрыть].

Что еще? Жалею, что у меня как-то не хватает времени, чтобы взяться за труд, давно задуманный: «История низового звена сельской кооперации в Вологодской области». Жаль, тема хорошая[137]137
  Там же. С. 223.


[Закрыть].

Заметим, что ни о советской политике, ни о военном прошлом Ржевского в этих письмах нет ни слова. Зато часто появляется реакция на литературное творчество корреспондента:

Ваш рассказ, Леонид Денисович, прочел в Новом Журнале и нахожу, что он еще лучше предыдущего. <…> Отметил в нем – по профессиональной привычке – некоторую, впрочем, незначительную и несущественную конструктивную небрежность и один глагол, который по стилю не подходит к рассказу – «разбежаться во времени»… Остальное очень хорошо. И язык приятный – не такой высохший, как у нас, проживших сто лет за границей (1 янв. 1958 г.)[138]138
  Газданов Г. И. Письма Л. Д. и А. С. Ржевским. С. 207.


[Закрыть].

…Что делать, «денационализируемся» и бессильно завидуем Вашему русскому языку, который настолько свежее и лучше нашего, несмотря на Ваши познания в иностранных наречиях (28 дек. 1959 г.)[139]139
  Там же. С. 210.


[Закрыть].

А как литература? И как Ваши грандиозные издательские проекты? Не могу забыть Вашего чтения в Мюнхене. <…> Должен Вам сказать, что из всех писателей, чтение которых я слышал, только двое – Ремизов и Набоков – могли бы без особого позора выступать после Вас (15 нояб. 1960 г.)[140]140
  Там же.


[Закрыть].

Книгу Вашу прочел в два приема – и задумался… (далее Газданов подробно рассуждает о литературной технике Ржевского, дает весьма ценные конкретные советы по «использованию материала». – Авт.) <…> В общем, рад за Вас очень – хорошо, что Вы работаете и пишете (20 марта 1961 г.)[141]141
  Там же. С. 214.


[Закрыть].

…Должен Вас поблагодарить за присланную книгу. <…> То, что я не всегда согласен с тем, что Вы пишете, и с тем, как это написано, – это, мне кажется, не так важно. Важно другое – то, что так, как Вы, никто, кроме Вас, не пишет и вообще никто из писателей на Вас не похож. <…> Что для Вас характерно, это отсутствие того, что англичане называют трудно переводимым словом serenity, то есть спокойного отдаления автора от своего сюжета и своих героев. Не берусь судить, недостаток это или достоинство: скорее, особенность, которая, мне кажется, должна затруднить выполнение литературного замысла (8 марта 1967 г.)[142]142
  Газданов Г. И. Письма Л. Д. и А. С. Ржевским. С. 224.


[Закрыть].

…Вторая эмиграция ни одного писателя, кроме Вас, не дала. Правда, и первая была в этом смысле не очень блестящей… (30 нояб. 1970 г.)[143]143
  Там же. С. 240.


[Закрыть].

Леонид Ржевский[144]144
  См.: Ржевский Леонид Денисович // Коллекция русского шанхайца: [сайт]. URL: http://russianemigrant.ru/book-author/rzhevskiy (дата обращения: 18.08.2021).


[Закрыть]

Из всех этих комментариев и замечаний видно, что Газданов весьма внимательно относился к творчеству Ржевского, прочитывал все, что тот ему присылал, что попадалось на страницах эмигрантских журналов из написанного им, порой не жалел слов и времени на обстоятельные разборы прочитанного и тем не менее в чем-то главном, магистральном с Ржевским не соглашался. Ржевский (несмотря на признание его единственным настоящим писателем из второй волны), как и все остальные эмигранты Ди-Пи, был для Газданова все-таки писателем «советской» литературной школы, чужим по языку и мировосприятию. Очевидным это становится из переписки Газданова с другим дипийцем – Г. А. Хомяковым (Андреевым), которого в вышеупомянутых письмах к Ржевским Газданов много раз весьма дружески и даже тепло упоминает:

Но Андрееву (здесь и далее курсив наш. – Авт.) пришла в голову гибельная мысль – напечатать в том же номере ПЬЕСУ – можете себе представить? И чью? Старухи Берберовой[145]145
  Газданов Г. И. Письма Л. Д. и А. С. Ржевским. С. 214.


[Закрыть].

Я написал Андрееву, что буду слезно Вас просить о спасении[146]146
  Газданов Г. И. Письма Л. Д. и А. С. Ржевским. С. 215.


[Закрыть].

Геннадий Андреевич, дай ему Бог здоровья, любитель литературных салатов…[147]147
  Там же.


[Закрыть]

Был недавно в Вашем любимом Мюнхене, где грустит бедный Геннадий…[148]148
  Там же. С. 218.


[Закрыть]

…А мы продолжаем мирно жить в Европе, Хомяков работает в русской редакции, удовольствия от этого не получает, но вместе со Степуном, которого терзает тщеславие, собирается выпускать еще один номер «Мостов»[149]149
  Там же. С. 220.


[Закрыть].

Видели недавно в Венеции Хомяковых, старик рассказывает о Вашей даче, конечно на берегу озера[150]150
  Там же. С. 221


[Закрыть].

Хомяков ничего, держится и все норовит издавать «Мосты», хотя денег нет. Я этого бескорыстного энтузиазма понять не могу, хотя одобряю[151]151
  Там же.


[Закрыть].

В нашей программе намечена серия под условным названием «дневник писателя». Мы предполагаем привлечь к участию в ней Вас, Адамовича, Вейдле, Хомякова, может быть еще Иваска[152]152
  Там же. С. 225.


[Закрыть].

Как Хомяков? Как «Мосты»?[153]153
  Там же. С. 229.


[Закрыть]

Тысячу лет ничего не знаю о Геннадии Андреевиче[154]154
  Там же. С. 238


[Закрыть].

Как видим, общий контекст жизненных и творческих проблем, интересов, событий и людей, объединявший трех русских эмигрантских писателей, доподлинно существовал. Углубляет представление о нем переписка Газданова и Хомякова, охватывающая несколько лет их общения (с мая 1964 по декабрь 1967 года)[155]155
  Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов / вступ. заметка, подгот. текста и коммент. Ю.В. Матвеевой // Русская литература. 2019. № 4. С. 199–215.


[Закрыть].

С обеих сторон это чрезвычайно живые письма, в которых нет натянутости, скучных обязательных формул отдаленно-вежливого общения, нет политеса, который обычно ощущается в переписке «неравной». Зато есть дружеская заинтересованная деловитость, пропуски содержательные и событийные, возможные лишь в том случае, когда люди хорошо знают образ жизни и круг общения друг друга, есть искренность, переходящая в страстность, ирония и самоирония. Любопытно, что по интонационно-эмоциональному колориту письма Газданова к Хомякову могут быть сопоставлены в газдановском эпистолярном наследии только с вышеупомянутыми письмами к Ржевскому, однако динамика взаимоотношений корреспондентов здесь иная – с более резкими и выразительными очертаниями.

Журналистское удостоверение Геннадия Хомякова[156]156
  Фотография из архивного собрания Дома русского зарубежья им. А. Солженицына. Ф. 155.


[Закрыть]

По-видимому, с Хомяковым, остававшимся в Мюнхене до 1967 года[157]157
  В 1967 году Хомяков переезжает в США, становится служащим нью-йоркского отделения «Радио Свобода». Ржевский переехал в США немного раньше – в 1963 году.


[Закрыть], у Газданова сложились гораздо более профессионально-деловые отношения, которые строились в основном вокруг работы на радиостанции и сотрудничества в «Мостах». Кроме того, Хомяков с его темпераментом организатора и общественника вступает с Газдановм в существенные разногласия, которые, по-видимому, и привели к прекращению переписки, но в то же время выявили многие нюансы во взглядах обоих писателей. Чтобы их показать, попробуем остановиться на тех моментах, которые стали в сюжете этого общения ключевыми.

Первым пробным камнем для проверки единодушия корреспондентов стала просьба Хомякова, адресованная Газданову, подписать обращение «К интеллигенции России» по случаю 50-летия революции. Это Обращение Хомяков планировал опубликовать в центральных эмигрантских газетах и распространить в СССР отдельной брошюрой: «…кому-то, глядишь, кое-что прояснит»[158]158
  Обращение «К интеллигенции России», подписанное многими известными представителями первой и второй русской эмиграции, было опубликовано в эмигрантских газетах «Новое русское слово» (1967. 29 окт.) и «Русская мысль» (1967. 2 нояб.).


[Закрыть]. В письме от 22 июля 1967 года[159]159
  См.: Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов. С. 204.


[Закрыть] он просит Газданова (вторично, после просьбы, переданной через В. Варшавского[160]160
  Сначала Хомяков просит Варшавского передать Газданову составленный к юбилею русской революции манифест-обращение «К интеллигенции России» с просьбой о подписании. См.: Переписка Г. А. Хомякова с В.С. и Т. Г. Варшавскими, 1962–1983 гг. / публ., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. М.А. Васильевой, П. А. Трибунского, В. Хазана // Ежегодник Дома русского зарубежья им. А. Солженицына. М.: Дом. рус. зарубежья им. А. Солженицына, 2017. С. 492.


[Закрыть]) «присоединиться к этому крамольному делу». Газданов отвечает быстро, через три недели (13 августа 1967 года), но отвечает уклончиво, из его аргументов видно, что подписывать «крамолу» он явно не хочет: пишет, что он служащий Американского Комитета и это обесценивает подпись, что у Фаины Дмитриевны в Польше племянница, которая часто к ним приезжает, и это может ей повредить: «Посмотрим в общем»[161]161
  Переписка ЕИ. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов. С. 205.


[Закрыть]. Хомяков, по-видимому, разочарован ответом, но реагирует на него вполне миролюбиво: «Причина Вашего уклонения от подписания Обращения, конечно, весьма уважительная. <…>. Так что – быть по сему»[162]162
  Там же. С. 206.


[Закрыть].

Однако спустя два месяца между двумя писателями и сотрудниками теперь уже двух разных отделов «Радио Свобода» (в Мюнхене и Нью-Йорке) Хомяковым и Газдановым начинается настоящее идейно-нравственное и профессиональное противостояние. Суть его в том, что Газданов оказался в роли цензора для некоторых радиопередач и некоторых конкретных текстов, созданных в Нью-Йорке. Хомяков выразил свое раздражение и непонимание сразу в нескольких письмах по нарастающей, так как «письма-инструкции» с указаниями и «придирками» от Газданова продолжали следовать.

Первый раз Хомяков строго, но как бы между прочим предостерегает Газданова «от возможности „впадения“ в административный восторг»: «Тут у нас тоже „живые люди“… и надо ли их цукать еще дополнительно?»[163]163
  Там же. С. 208.


[Закрыть] Газданов возражает почти мгновенно и очень основательно, предъявляя претензии нью-йоркской редакции как старший, более компетентный, более образованный сотрудник, не оставляя камня на камне: все нью-йоркские тексты «просто невозможны», Закутин[164]164
  Закутин Лев Григорьевич (наст, фамилия – Отоцкий, 1905–1977).


[Закрыть] – «такой писатель, как Вы балерина»; «Тамара»[165]165
  Возможно, речь идет о Тамаре Петровой (наст, имя – Тамара Петровна Петровская, диктор «Радио Свобода»).


[Закрыть] говорит о Галине Николаевой и Ефиме Зозуле[166]166
  Николаева Галина Евгеньевна (1911–1963) и Зозуля Ефим Давидович (1891–1941) – советские писатели, которые, по-видимому, олицетворяли собой в глазах Газданова все ничтожество официальной советской литературы.


[Закрыть]: а «кому нужна эта захолустная хреновина?»; Завалишин[167]167
  Завалишин Вячеслав Клавдиевич (1915–1995) – эмигрант второй волны, журналист, критик и переводчик, корреспондент «Радио Свобода».


[Закрыть], посмевший написать о Набокове, сфабриковал «малограмотную халтуру». «Так что Вы на меня напрасно гневаетесь, – заключает свой перечень Газданов. – Такое впечатление, что все это написано не в Нью-Йорке, а в Конотопе»[168]168
  Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов. С. 208–209.


[Закрыть].

Такого разгрома Хомяков не потерпел и дал Газданову решительный отпор буквально через несколько дней (скорость обращения писем поистине восхищает в наш век интернета и развитой техники)[169]169
  По-видимому, Хомяков решил защищаться весьма серьезно и 17 октября, до того как написать Газданову, отправил (вполне возможно, что ввиду необходимости) нечто вроде объяснительной записки руководителю отдела русских передач в Нью-Йорке В. Я. Шидловскому, где писал следующее: «Отмеченные выше „частности“ вызывают и удивление, и недоумение: почему оценка наших программ в Мюнхене вдруг стала производиться так субъективно, в зависимости от личных вкусов, в угоду которым содержание программ или отдельные их части толкуются чересчур произвольно? Чем это объяснить? Лично я обратил бы внимание и на не совсем корректный тон писем, почему-то допущенный нашим милейшим Георгием Ивановичем Газдановым, которого, полагаю, все любят и уважают. Зная его, можно понять, что он не удержался от соблазна поязвить и поиронизировать, как он это часто делает в товарищеских беседах, – при этом возможно, что в пылу увлечения он не заметил, как перешел границу, за которой кончается соблюдение элементарных правил этики сотрудничества и даже простой коллегиальности» (Дом русского зарубежья им. А. Солженицына. Архивное собрание. Ф. 155).


[Закрыть]. Его письмо от 22 октября 1967 года превратилось в отповедь Газданову:

Неприятен уже тон, этакий сверху вниз, а кроме того, явная необоснованность целого ряда «придирок», – они так и выглядят, придирками. Ведь нельзя же, например, «Приметы времени» снимать и издеваться над ними за то, что они посвящены советским делам – так, как это им и предписано по положению. Нельзя придираться к программе из-за того, что в ней есть ссылки на Пастернака, который Вам не по душе: Ваша душа тут не при чем… <… >

В общем, мне пришлось сесть и по поводу Ваших писем написать довольно резкое объяснение, под конец смягченное, так сказать, «хорошим отношением к лошадям». <…>

Суть же дела такова: если у Вас там кто-то решил «наводить порядки», то начал он явно не с того конца. За счет «малых сих» это не делается: что Вы хотите от Закутина? Или что, Вы хотите выучить писать нашего экономиста? Ваш экономист /т. е. у Вас сидящий/ пишет черт знает как, – а Вы, видите ли, нашим недовольны. Кроме того, люди пишут десять лет, они исписались до дыр и само собой разумеется, что одни программы слабы, другие чуть получше, иногда попадаются хорошие, – что, Вы думаете, может быть, цуканьем, предписанием исправить дело? А кроме того: почему Вы не смотрите «окрест себя»? Вы вот написали свои письма, – а мне тотчас же принесли одну из Ваших программ, из знаменитых «городов» /кажется, «Бухарест»/, в которую заглянешь – мурашки по спине бегут. И знаете, сколько можно найти у Мюнхена таких программ? Так что же, будем друг друга поносить и стараться «исправить»?

Болезни радиостанции мы знаем очень хорошо. <…>

Я думаю, что и сами Вы прекрасно это понимаете, – поэтому и отношу «нападки» просто к недоразумению, к выполнению некоего задания, очевидно, с несколько излишним пылом, вот и все. И никак не склонен рассматривать этот случай трагически: стоит ли, дорогой Георгий Иванович? По-моему, никак нет[170]170
  Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов. С. 209–210.


[Закрыть].

Следующее письмо Хомякова написано без ожидаемого ответа, вдогонку предыдущему по новому горькому следу – новости, что «скрипт о Ржевском» Мюнхен «снял»: «Этак Мюнхен, глядишь, нас по миру пустит, увольняться заставит за явной неспособностью»[171]171
  Там же. С. 210.


[Закрыть]. Интересно, что даже перейдя в этом же письме к другим темам, более общим, Хомяков начинает иронически и даже саркастически задевать Газданова, подчеркивая их давнишние шутливые разногласия: «Я по малости продолжаю продвигать очередной „мост“, т. е. занимаюсь тем, в чем смысла Вы признавать никак не хотите. Так что, как видите, эмигрантская литература даже процветает, чему Вы верить упорно не хотите»[172]172
  Там же.


[Закрыть].

Надо сказать, что выступая в этой полемике в роли энтузиаста и Дон-Кихота, Хомяков достиг результата – разбил-таки крепость Газданова, которую тот воздвиг из иронии и скепсиса, ему органически присущих. Газданов написал в ответ огромное письмо в общем-то оправдательного содержания. Конечно, он объясняет в нем свою позицию, аргументируя, в частности, и тем, что для чего же, дескать, писать каким-то Ильинским, если есть Адамович, Вейдле, Струве; зачем же «людей вводить в заблуждение», представляя «милейшего» Леонида Денисовича «совершенным корифеем»[173]173
  Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов. С. 211.


[Закрыть] и т. д. Однако в этом письме Газданова есть такой поворот, такой нюанс, которого нет, пожалуй, ни в одном из его писем послевоенного периода, а может быть и вообще ни в одном из его писем, – интонация полученного урока, раскаяния, по крайней мере сожаления. Как человек порядочный, благородный и душевно тонкий Газданов принимает этот урок. Ему импонирует способность Хомякова неистово защищать зависящих от него людей:

Ваш ответ я читал с истинным удовольствием – не потому, что я был бы согласен с Вашими возражениями, а потому, что Вы героически защищаете Ваших сотрудников, хотя цену им знаете не хуже меня. Это так и полагается, правильно и заслуживает уважения…[174]174
  Там же. С. 212.


[Закрыть]

А потом, отступив в тему частной жизни, Газданов неожиданно опять возвращается к спору и договаривает самое сокровенное:

…Езжу на станцию, гуляю и думаю, что Вы правы – иронии и насмешке цена не большая, это самая легкая вещь и не в этом дело, на этом далеко не уедешь. Когда я пишу «для себя», этим не злоупотребляю, – как Вы, вероятно, знаете. И людей надо жалеть, в этом Вы тоже правы[175]175
  Там же.


[Закрыть].

На задушевное признание Газданова Хомяков также ответил с неподдельной искренностью и пониманием, рассказав о себе, о своем самочувствии на станции в Нью Йорке, стараясь прийти к некоему консенсусу относительно всех спорных вещей, вставших между ними: и по поводу уровня передач, и по поводу работающих сотрудников, и по поводу их общего друга Леонида Ржевского, и по поводу «снобизма» и «высокомерия» мюнхенцев – читай: первоэмигрантов. Начало этого письма стоит процитировать:

Конечно, во многом мы смотрим на вещи не только «хладно», но и одинаково, но кое в чем и расходимся, что тоже не беда и естественно. Часть расхождений, на мой взгляд, – из-за неполного знания условий, обстановки, и только о них, пожалуй, и стоит говорить[176]176
  Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов. С. 213.


[Закрыть].

Так закончился этот эпистолярный сюжет. Закончился катарсисом: просветлением, примирением, переоценкой себя и друг друга. Судя по более поздним письмам Газданова Ржевскому, переписка его с Хомяковым прервалась, но он неоднократно будет спрашивать Ржевского об их общем друге и читать альманах «Мосты», который стараниями Хомякова выходил вплоть до 1970 года[177]177
  Любопытно, что вышеизложенный инцидент был, по-видимому, не первым примером противостояния Хомякова Газданову. Так, в письме Ржевского к Хомякову от 16 декабря 1963 года есть такие слова: «Кстати: она рассказывает в письме (скорее всего, речь идет о Н. Н. Степун, жене философа Ф. А. Степуна. – Авт.), что Вы „вразумили“ Г. И. Газданова в части поведения относительно Дода, – прекрасное действо с Вашей стороны! Есть у него, Г. И. Г., „одесская“ ухватка – нападать на „кротких“ и превращать их в дурачков без всяких „соотносительных“ на то оснований» (Дом русского зарубежья им. А. Солженицына. Архивное собрание. Ф. 155).


[Закрыть].

Однако же альтернативная позиция Хомякова, долгое время существовавшего и работавшего рядом со своими ровесниками-эмигрантами из «незамеченного поколения», но в то же время занимавшего совершенно особую позицию, еще лучше проявилась в его литературном творчестве. Об этом и пойдет речь далее.

* * *

Литературное наследие Геннадия Андреева (Хомякова[178]178
  Г. А. Хомяков публиковался чаще всего под псевдонимами Г. Андреев и Н. Отрадин. Вся его художественно-публицистическая проза подписана фамилией Андреев.


[Закрыть]) состоит из рассказов и очерков в большинстве своем автобиографического характера. Это, прежде всего, четыре очерковых книги: «Соловецкие острова» (1950), «На стыке двух эпох. Из воспоминаний» (1954), «Трудные дороги» (1959), «Минометчики» (1975–1978), а также целый ряд рассказов: вошедшие наряду с циклом «На стыке двух эпох» в книгу «Горькие воды. Очерки и рассказы» (1954) и несколько других, опубликованных в разных эмигрантских изданиях. В этой документально-биографической прозе Г. Андреев наиболее последовательно воспроизвел жизнь своего поколения с ее «советской» стороны: тюрьма и лагерь («Соловецкие острова» и «Трудные дороги»), участие в процессе советского строительства и производства («На стыке двух эпох. Из воспоминаний»), солдатская участь во время войны – фронт, плен, немецкие концлагеря («Минометчики»). Заметим, что эти три тематических пласта (лагерный – производственный – военный), охваченные Г. Андреевым, удивительно коррелируют с тем автодокументальным сюжетом, что так ощутим в литературе «молодой» белой эмиграции: Гражданская война, деклассированное существование в чужой стране, участие в движении Сопротивления, пребывание во французской армии и немецком плену. И в том и в другом случае речь идет о поколении людей, которое изначально оказалось выбито, вырвано из привычной системы ценностей, вообще из мира какой-либо социальной определенности – вырванные с корнем (de l’émigré au déraciné), как назовет их вслед за Б. Поплавским швейцарская исследовательница А. Морар[179]179
  См.: Morard A. De l’émigré au déraciné: La “jeune generation” des écrivainsrusses entre identitéetesthétique (Paris, 1920–1940). Lausanne: LAge d’Homme, 2010.


[Закрыть]. «Смысловая перепланировка» (Ю. Тынянов) мира для представителей этого поколения обернулась «смысловой перепланировкой» собственной жизни, причем перепланировкой вовсе не произвольной, но строго предопределенной масштабом исторических событий, которые разметили одинаковыми вехами общую траекторию поколенческого движения.

Как и для большинства его пишущих сверстников из первой русской эмиграции, для Г. Андреева главным делом его творческой жизни стало создание «литературы свидетельства» в полном и буквальном смысле этого слова. В этом нет ничего удивительного, ведь событийный и эмоциональный багаж подобных человеческих судеб чаще всего просто не оставлял места чистому вымыслу. Поэтому, собственно, проза Г. Андреева и кажется такой органичной в контексте литературных свидетельств «незамеченного поколения».

Первый, изначальный круг испытаний, пройденных Г. Андреевым, отразился в двух его очерковых книгах – «Соловецкие острова» и «Трудные дороги». Но если многие представители младшего поколения первой эмиграции стали «преждевременными воинами» Гражданской войны[180]180
  См.: Цуриков Н. Дети эмиграции: обзор 2400 сочинений учащихся в русских эмигрантских школах на тему «Мои воспоминания» // Дети эмиграции: Воспоминания: сб. ст. / под ред. В. В. Зеньковского. М.: Аграф, 2001. С. 46.


[Закрыть], то Г. Андреев оказался в 1927 году «преждевременным политзаключенным» советской тюремно-лагерной системы[181]181
  Дата рождения писателя в разных источниках указывается по-разному в интервале 1904–1911. М.Е. Бабичева пишет, что «по одним источникам это 1909 год, по другим – 1910-й» (см.: Бабичева М.Е. Геннадий Андреевич Андреев (Хомяков) // Бабичева М.Е. Писатели второй волны русской эмиграции: биобиблиограф. очерки. М.: Пашков дом, 2005. С. 48). В сохранившихся документах, а это свидетельство о браке (1946), удостоверение заместителя главного редактора еженедельника «Посев» (1954), удостоверение члена Объединения русских писателей и журналистов (1947), удостоверение представителя прессы от журнала «Грани» (1951), – везде указан 1906 год (см.: Дом русского зарубежья им. Александра Солженицына. Архивное собрание. Ф. 155).


[Закрыть]. В эпизоде допроса в следственном изоляторе («Соловецкие острова») чекист спрашивает автобиографического героя Андреева: «Вам ведь тоже 18?» – и тот «утвердительно кивает головой»[182]182
  См.: Андреев Г. Соловецкие острова // Грани. 1950. № 8. С. 58–59.


[Закрыть]. Но в Соловецком лагере герой к тому времени находится примерно год, следовательно – попал он сюда, а тем более под следствие, не позднее семнадцати лет. Подтверждается возраст героя на момент его ареста и начала большого лагерного пути в очерке «Северная робинзонада» («Трудные дороги»): здесь он сообщает о себе, что отсидел три года и теперь он, «двадцатилетний юноша», говорит с неожиданным напарником по карантину «как умудренный опытом и остывший старик»[183]183
  См.: Андреев Г. Трудные дороги. Мюнхен: Товарищество зарубеж. писателей, 1959. С. 17.


[Закрыть].

Интересно, что точно так же, как, например, герой Г. Газданова Коля Соседов среди бойцов бронепоезда «Дым» («Вечер у Клер») или как герой В. Андреева среди солдат Миллеровской армии («История одного путешествия»), герой Г. Андреева, оказавшийся в Соловецком лагере особого назначения, благодаря своему возрасту имеет как бы особый статус – повсюду младшего, не отягощенного прошлым, не имеющего нравственных «кривизн», неискушенного, но при этом пронзительно-тонкого наблюдателя. Неудивительно, что больше других героя Андреева, мальчишку по существу, привлекают такие персонажи, в которых он видит наставников или же отыскивает внешне романтический, привлекательный для себя идеал. Так, особую роль в соловецкой судьбе героя играет профессор Стрешнев – живая энциклопедия и неутомимый просветитель, а в нечеловеческих условиях лесозаготовок так и просто настоящий спаситель. «Много помог» «на первых порах», «вытащил с общих работ, устроил в канцелярию» бывший эсер Шевелев. Огромное впечатление производят бывший большевик, друг Ленина и Троцкого монументальный Кожевников и бывший офицер царской армии Сливинский. Однако взгляд героя на этих людей тоже предопределен возрастом: во многих из них он впоследствии разочаровался или ошибся. Шевелев оказывается на поверку – как бросает одна из заключенных – «подлым сексотом», Сливинский становится предателем, а внешнее величие Кожевникова переходит в подлинное сумасшествие: «…летом 1929 года Кожевников, окончательно сойдя с ума, напишет манифест, в котором объявит себя соловецким королем Иннокентием I и дарует всем заключенным свободу»[184]184
  Там же. С. 53.


[Закрыть]. Таким образом, история взаимоотношений со старшими лагерниками становится для персонажа Андреева суровой жизненной школой, оправдавшей и заповедь-императив Шевелева («Себе не верь, понимаешь? Никому не верь!»), и философский вердикт Кожевникова («Раньше говорили, что тюрьма или закаляет, или развращает людей. <…> Для нашего времени это неверно. Тогда тюрьма была исключением, теперь везде тюрьма. Сейчас люди не закаляются и не развращаются, а обнажаются»)[185]185
  Андреев Г. Трудные дороги. С. 51.


[Закрыть].

Однако взрослые, так сказать настоящие, лагерники, составляющие главный контекст соловецкой жизни героя Андреева, в котором он каждодневно существует и постепенно учится жизни, это не весь его круг. Его душа, не смирившаяся с заключением, заставляет мечтать о побеге, а значит – консолидироваться с такими же, как и он, молодыми, не смирившимися людьми. И это другая, тайная ипостась его существования: «Я продолжаю работать, жить, как все, но я живу двойной жизнью: вторая проходит внутри, в исступленных мечтах о побеге». Причем мечте этой, этой надежде отнюдь не мешает ясное осознание того, что «с проклятых Соловков, окруженных морем, за всю историю лагеря не убежал ни один человек»[186]186
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. Так возникает дружба с двумя студентами – Синицыным и Петровым, так возникает план создания большой конспиративной организации. Старшие всё понимают, но бездействуют, молодежь, как и любая молодежь во все времена, пытается активно протестовать: «Нас в Соловках – десять тысяч. Разве четыреста человек удержат нас?»[187]187
  Там же. С. 51.


[Закрыть] Не важно, что побег не удается и сам герой оказывается из-за него на волосок от гибели, в глубине души он до конца своего соловецкого заключения так и не смирится с тем, что «большой и малый разврат, доносы, сплетни, подсиживание друг друга и слежка одного за другим, мелочная и жестокая борьба за место даже под хмурым соловецким небом липкими и крепкими тенетами опутывает нас»[188]188
  Там же. С. 50.


[Закрыть].

Герой Андреева максималист, максималист в силу своего возраста. Он готов на риск, ибо верит в свободу, верит в себя, в жизнь. Вспомним здесь, как бежал за границу в 1925 году сосланный в Нарымский край И. Болдырев (Шкотт), автор повести «Мальчики и девочки»; как бежал сначала в армию Миллера, а потом из Марселя и Константинополя на Кавказ старший сын Л. Н. Андреева поэт и писатель В. Андреев; как ушел из дома в армию Юденича прозаик Л. Зуров; как бежал из Галлиполийских лагерей в Константинополь, будучи солдатом Белой армии, писатель Г. Газданов; как бежала через половину России вместе с матерью и сестрами двенадцатилетняя 3. Шаховская; как перешел через границу с отцом почти в подростковом возрасте другой писатель – В. Яновский; как бежал из Петербурга в Крым вместе с братом Сергеем юный В. Набоков. Вообще, тема бегства – бегства из тоталитарной страны, из неволи, а потом из рутины и косности бытия – станет для этого поколения эмигрантских авторов сквозной и необыкновенно устойчивой. Их герои унаследуют авантюрно-свободолюбивую позицию своих создателей и тоже будут неукоснительно стремиться к свободе, к тому, чтобы вырваться из застенков тюрьмы или из духоты облепляющего быта.