Текст книги "Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков"

Глава 7
«Замолченное поколение»: судьба представителей послевоенной литературной эмиграции в латинской америке

Поэтесса Валентина Синкевич признавала: «Русской эмиграции, можно сказать, повезло: одна волна сменяет другую, образуя преемственность, без которой не может продолжительно жить ни одна культура вне языковой среды»[295]295
  Чайковская И. Какие нынче времена. Нравственные и социальные коллизии современности: эмиграция, национальный вопрос, моральные тупики: Статьи. Эссе. Интервью. Baltimore: Seagull Press, 2008. С. 37.


[Закрыть]. Именно русский язык, религия, символьные ритуалы и памятные даты, художественная литература были важными компонентами сохранения национальной идентичности и исторической памяти разных поколений людей, объединенных единым кодом языка и культуры.

В отечественной историографии давно идет дискуссия об образе «сыновей эмиграции» (младоэмигрантов) как «поколении отчужденных» (определение 3. Шаховской), как «незамеченном поколении», «поколении неудачников» (определение В. Варшавского) или, наоборот, «удачливых» и «счастливых» (Л. Ливак, И. Каспэ). Им противостоит образ «замолченного поколения» (В. Синкевич) – людей, родившихся и живших в Советском Союзе, а затем, накануне или во время войны, попавших на Запад. О людях этого поколения, о котором знают крайне мало, Валентина Синкевич (в годы войны насильственно вывезенная в Германию) так написала в одном из своих стихотворений: «Разметала судьба нас, / Одарила случайными странами…»[296]296
  Чайковская И. Какие нынче времена. С. 33.


[Закрыть]. И сегодня мы все больше узнаем о послевоенном поколении, которое, как и младоэмигранты, отличалось «собственными качественными характеристиками – психологическими, морально-этическими, эстетическими» и демонстрировало присущие только им поведенческие и творческие стратегии[297]297
  Матвеева Ю. В. Самосознание поколения в творчестве писателей-младо-эмигрантов. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2008. С. 8.


[Закрыть].

При этом если «представители младшего поколения, в отличие от старших эмигрантов, одинаково спокойно и свободно смотрели как на Восток, так и на Запад»[298]298
  См.: Там же. С. 73.


[Закрыть], то представители послевоенной волны эмиграции также демонстрировали способность к межкультурному диалогу и частью – готовность интегрироваться в культуру страны проживания (со своим «русским багажом»), демонстрируя европеизм, ориентализм или американизм внешней стилевой манеры.

Культурная и литературная жизнь русского зарубежья XX века концентрировалась не только в главных европейских столицах с самыми значительными колониями русской эмиграции, но и в «периферийных», в том числе неевропейских городах на разных континентах[299]299
  См.: Азаров Ю.А. Диалог поверх барьеров. Русское литературное зарубежье: центры, периодика, взаимосвязи (1918–1940). М.: Совпадение, 2005. С. 8.


[Закрыть]. Латинская Америка с ее активными миграционными процессами представляет один из таких континентов. Исторически сложилось так, что здесь развитие культуры происходило в поле диалога, результатом которого стал процесс преломления европейской культуры в специфических условиях Латинской Америки через коммуникативные практики, заимствование традиций, обмен опытом. Благодаря подобному смешению наций сегодняшняя Латинская Америка превратилась в важнейшую составляющую культурноцивилизационного многообразия современного мира, составной частью которого был и русский диаспоральный компонент[300]300
  См.: Iberica Americans. Латиноамериканская культура в дискуссиях конца XX – начала XXI века. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 19–20.


[Закрыть].

Русская литературная эмиграция на пространстве латиноамериканского континента также представляла собой продукт межцивилизационных контактов, включала в себя историю конкретных людей, контактирующих в среде иной цивилизации или постоянно живущих в ней[301]301
  См.: Латиноамериканские диаспоры в США / отв. ред. Б. И. Коваль. М.: Наука, 2003. С. 7.


[Закрыть]. В этой связи актуальной является задача – на примере литературного творчества поэта В. Ф. Перелешина и писателя Ю. Г. Слепухина – изучить личностный аспект эмиграции представителей так называемого послевоенного «кочевого» поколения, которые разными путями прибыли на латиноамериканский континент, приютившись на краешке чужой культуры. Автором использовались при этом как опубликованные, так и неопубликованные источники – архивное наследие, без которого, как справедливо отмечают специалисты в области зарубежной архивной россики, «осмыслить, сохранить национальную культуру, традиции невозможно»[302]302
  Сабенникова И. В., Гентшке В. Л., Ловцов А. С. География «Архивных материков» Российского Зарубежья: история формирования // Вестник Российского университета дружбы народов. Сер.: История России. 2018. Т. 17, № 1. С. 109.


[Закрыть].

После Второй мировой войны Южная Америка, наряду с Северной, стала центром притяжения русских беженцев из Европы и Китая. В их числе был Валерий Перелешин (настоящее имя Валерий Францевич Салатко-Петрище, 1913–1992), который еще в 1920 году вместе с матерью покинул Иркутск и отправился в эмиграцию в Китай, а оттуда в 1953 году переехал в Бразилию, где и прожил до самой смерти. Китай стал второй родиной В. Перелешина, там он прожил более тридцати лет и там началась его литературная деятельность.

Валерий Перелешин[303]303
  См.: Валерий Перелешин // 45-я параллель: [сайт]. URL: https://45parallel. net/valeriy_pereleshin/ (дата обращения: 15.09.2021).


[Закрыть]

Начиная с 1932 года В. Перелешин принимал участие в работе литературной студии и кружка «Чураевка», созданного в 1926 году в русском Харбине по инициативе казачьего офицера Алексея Ачаира и объединившего многих русских поэтов Харбина: Арсения Несмелова, Всеволода Иванова, Лариссу Андерсен, Елену Недельскую, Григория Сатовского-Ржевского, Николая Щеголева и др. Покинув Китай, чураевцы (как они в дальнейшем будут называть себя) поддерживали связь: переписывались, по мере сил помогали друг другу, при этом печатались, продолжая «пушкинско-блоковскую традицию» русской литературы.

Определяя место Перелешина в этом кругу литераторов, специалисты по его творчеству – Евгений Витковский и Ян Паул Хинрихс – признают: «И если в старшей эмиграции в Китае явный лидер – это Арсений Несмелов, то в младшей – Валерий Перелешин. Стихи его всегда были востребованы. Сначала в узких кругах только в пределах Китая. Потом появились публикации и в Европе… Его русский язык был архаичен. Но, с другой стороны, в этом было его достоинство, своеобразие»[304]304
  Три родины Валерия Перелешина. Литературовед Евгений Витковский и славист Ян Паул Хинрихс о последнем крупном поэте «русского Китая» // DV – медиапроект ТАСС про российский Дальний Восток: [сайт]. URL: https://dv.land/ people/zhit-chtoby-pisat (дата обращения: 01.10.2020).


[Закрыть].

Перелешин некоторое время учился на Юридическом факультете (эмигрантское высшее учебное заведение, существовавшее в 1920–1937 годах), а после его закрытия поступил на первый курс богословского факультета в семинарии. В 1938 году он принял монашество в харбинском Казанско-Богородицком монастыре, где был наречен Германом. В 1937 году вышла его первая книга стихов «В пути», в 1939 – сборник «Добрый улей». После оккупации Харбина японской армией 25-летний поэт перевелся в Российскую духовную миссию в Пекине, где жил с конца 1939 по 1943 год и продолжал писать стихи на религиозные темы и о любви. Восхищаясь красотой Китая, В. Перелешин одновременно тоскует о России, что нашло отражение в одном из его лучших эмигрантских стихотворений на эту тему – «Ностальгия»: «Все страны вселенной я сердцем широким люблю, / Но только, Россия, одну тебя больше Китая»[305]305
  Валерий Перелешин // Nefertiti.me: Авторский проект Михаила Ерошенкова: [сайт]. URL: http://nefertiti.me/Poetry/2013-ANT/6-l/PERELEShIN%20Valerij7 index.php (дата обращения: 07.10.2020).


[Закрыть]. Хотя позднее, как отмечалось выше, поэт назовет Китай своей второй родиной, столь полюбилась ему древняя культура этой восточной страны.

Перелешин знал три иностранных языка – китайский, английский, французский (позднее будет еще и португальский) и переводами зарабатывал себе на жизнь. С середины 1944 года и до самого отъезда из Китая Валерий Перелешин работал переводчиком с китайского в отделении ТАСС в Шанхае и даже получил потом советский паспорт[306]306
  См.: Три родины Валерия Перелешина.


[Закрыть].

В письме своей матери Евгении Александровне Сентяниной от 27 января 1946 года он писал: «Работаю я по-прежнему для Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС) переводчиком с китайского. Перевел за это время дикое количество передовиц и статей по вопросам политики, права и экономики. Кроме того, перевожу помаленьку большую книгу – биографию Чжан Кайши. Эта работа очень интересна, и от нее я все больше становлюсь ученым специалистом-синологом. Бесконечно радуюсь этому, тем более что на получаемое жалованье вполне могу жить»[307]307
  Кузнецова О. Ф. «Я оказался в этом сером и неинтересном городе…»: Из шанхайских писем Валерия Перелешина матери, 1943–1946 // Литературный факт. 2019. № 4 (14). С. 178.


[Закрыть].

В Шанхае В. Перелешин продолжил свою литературную деятельность (к тому времени он сложил с себя монашеский сан), в том числе в рамках нового кружка «Пятница», члены которого (бывшие чураевцы) в 1946 году опубликовали сборник своих стихов «Остров», который Перелешин называл лучшим сборником дальневосточных поэтов.

Е. Витковский и Я. П. Хинрихс отмечают, что сам Перелешин писал «в основном в жанре философской медитативной лирики» и для его стихов была «характерна классическая манера с ориентацией на твердые формы». Он был «мастером сонета», «сам себя называл акмеистом», и заметное влияние на его творчество оказал Н. Гумилев. «Но со временем, – пишут авторы, – Перелешин его перерос и перестал опираться на Гумилева как на образец»[308]308
  Три родины Валерия Перелешина.


[Закрыть].

Об этом сам поэт сообщал в письме матери: «…Вчера начал писать давно задуманную космогоническую поэму о состязании семи архангелов, творящих миры. Получается очень красиво и стройно, но отдает гумилевским „Драконом“. М. П. советует каждую из семи частей написать иным размером – соответственно той или другой планете»[309]309
  Кузнецова О. Ф. «Я оказался в этом сером и неинтересном городе…». С. 158.


[Закрыть].

Вплоть до конца 60-х годов Перелешин гордился «принадлежностью к школе Гумилева», после чего, по словам самого поэта, Юрий Иваск «толкнул» его «к подножию Мандельштама». Поэт писал: «В противовес почти насквозь рассудочному Гумилеву от Мандельштама я научился устремлению к миру сверхрассудочному или (чаще) подсознательному»[310]310
  Перелешин В. Три родины. Париж: Альбатрос, 1987. С. 159. URL: http:// www.vtoraya-literatura.com/pdf/pereleshin_tri_rodiny_1987_text.pdf (дата обращения: 03.09.2020).


[Закрыть]. При этом для него осталась неприкосновенной вера в Бога и Церковь, но и тут, говорил он, «неизбежны были глубокие сомнения, бунтарство, отчаяние, горькое чувство богооставленности…»[311]311
  Там же. С. 160.


[Закрыть].

Как пишет О. Ф. Кузнецова, из Китая Перелешин «уезжал автором четырех изданных в Харбине книг стихов и одной неизданной, но уже готовой», а также перевода поэмы С. Т. Кольриджа. Что касается составленной им и переведенной антологии китайской классики, то увидела она свет лишь в 1970 году уже в Европе[312]312
  См.: Кузнецова О. Ф. «Я оказался в этом сером и неинтересном городе…». С. 153, 155.


[Закрыть].

Переселившись в 1953 году в Бразилию, Валерий Перелешин долгое время не имел здесь постоянного заработка, кроме гонораров из эмигрантских изданий. Затем в течение десяти лет он проработал библиотекарем Британской культурной миссии в Бразилии, сотрудничал на радиостанции «Радио Ватикана», где готовил репортажи на тему русской поэзии[313]313
  См.: Письма запрещенных людей. Литература и жизнь эмиграции, 1950-1980-е годы: По материалам архива И. В. Чиннова / сост. О.Ф. Кузнецова. М.: Наследие, 2003. С. 641.


[Закрыть]. Поэт так рассказывал об этой работе:

Сегодня получил программу на месяц сентябрь. Обещано три сообщения на тему «религиозные мотивы в русской поэзии» и мой венок сонетов «Крестный Путь» в праздник Воздвижения Креста. Все четыре субботы пройдут с нашим участием. <…> Да, еще была большая радость: сообщение обо мне было прекрасно слышно в сердце Сибири! Это Вам не самиздат в пятнадцати экземплярах[314]314
  Отдел рукописей Института мировой литературы РАН (далее – Отдел рукописей ИМЛИ РАН). Ф. 608. Оп. 4.1.2. Ед. хр. 2. Л. 4.


[Закрыть].

И только к началу 1970-х годов так называемым бразильским каникулам Перелешина пришел конец. Он вернулся к своей профессиональной деятельности поэта, писателя и журналиста, возобновил старые литературные связи. Перелешин много печатался в эмигрантской прессе, активно переписывался с эмигрантскими писателями. В 1968 году увидел, наконец, свет и его очередной сборник стихов «Южный дом».

В Бразилии, как и в Китае, В. Перелешин смог интегрироваться в культуру страны. Для этого он прежде всего выучил португальский язык, на котором свободно читал, писал стихи, делал переводы. Знакомству с португалоязычной культурой способствовало общение Перелешина с бразильскими поэтами. В одном из писем поэту И. Чиннову Перелешин признавался:

По-русски не возникает ничего уж несколько месяцев. Зато по-португальски пишу безудержно. <…> Закончил я шлифовку своего венка сонетов «Крестный Путь» в португальской версии (“Via Crucis”) – честное слово, получилась вещь более зрелая, чем по-русски: тридцать пять лет пролегло между ними. Одновременно возникают и португальские версии сонетов из книги «Ариэль» и других, не только «ариэльных». На днях «Крестный Путь» и копии всего, что написано обо мне по-английски и по-португальски, будет передано дону Маркосу Барбозо, бенедиктинскому приору и члену Бразильской академии словесности (он и сам известный поэт)[315]315
  Письма запрещенных людей. С. 642.


[Закрыть].

Между тем вскоре после выхода книги стихов «Ариэль» в издательстве «Посев» в 1976 году своими впечатлениями с автором поделился его старый знакомый Михаил Сергеевич Рокотов – главный редактор выходившего в 1927–1945 годах в Харбине журнала «Рубеж». Он писал в письме от 24 октября 1976 года:

Здравствуйте, Валерий! Давненько я не писал Вам– больше полугода. Много больше. И вот, пришел «Ариэль», весь сотканный из сотни с лишком сонетов, безупречных по форме, связанных общей необычной темой, новой для русской поэзии (с иностранной я почти не знаком), показывающей Вас не только на редкость большим мастером стиха, но и человеком с огромной эрудицией. По крайней мере, в области классики (Эллада, Рим). Все эти десятки греческих имен, использованных Вами в «Ариэле», не только дали Вам возможность создать много новых рифм, но и как бы сроднили Вас с древними поэтами и по форме, и по духу. Вряд ли в этих Ваших сонетах осталось что-то, явно говорящее, что автор – русский поэт. Хорошо это или плохо, не мне судить. Повторяю: поэт – сам себе хозяин, голова, цензор – все. О чем хочет, о том пишет, как чувствует, так и говорит. И я не собираюсь Вас «распекать» за то, что Вы так чувствуете, хотя мне это чуждо и непонятно…[316]316
  Кузнецова О. Ф. Из писем редактора харбинского журнала «Рубеж»: Михаил Рокотов – Валерию Перелешину // Русский Харбин, запечатленный в слове: сб. науч, работ / под ред. А. А. Забияко, Г. В. Эфендиевой. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2012. Вып. 5: Проблемы источниковедения и текстологии. С. 111–112.


[Закрыть]

Как видим, стихи поэта вызывали разные суждения, но никого не оставляли равнодушным. При этом сам В. Перелешин высоко ценил дружбу с М. С. Рокотовым, которому посвятил одно из своих стихотворений:

 
Я был обласкан в «Рубеже»,
редактору стихами нравясь,
Как будто, видя только завязь,
он плод угадывал уже.
 
 
Да, сорок лет – не день один,
и тот Китай теперь не близко,
и чуждый город Сан-Франциско —
не то, что русский наш Харбин.
 
 
А я – в Бразилии моей,
но, глядя на былые вехи,
о каждом маленьком успехе
редактору пишу скорей.
 
 
Ведь, если б не его тепло
в начале поприща поэта,
быть может, странствованье это
совсем иначе бы пошло!
 

6 сентября 1972 г.[317]317
  Три родины Валерия Перелешина. С. 126.


[Закрыть]

Все эти годы Перелешин в далекой Бразилии жил перепиской с друзьями и, конечно, литературой. Одновременно вместе с Марией Визи работал над составлением антологии дальневосточных поэтов, харбинцев, с которыми начинал свой творческий путь. Почти все они к тому времени уже умерли, и Перелешин чувствовал себя ответственным за то, чтобы труд его друзей не пропал даром. Но эту антологию он закончить не успел.

Когда в газете «Новое русское слово» от 15 марта 1970 года вышла статья Перелешина под названием «Русские на Дальнем Востоке» (за подписью В. Салатко-Петрище), М.С. Рокотов написал ему:

Не знаю, как и благодарить Вас за нее! Ведь это как раз то, чего недоставало! Я всегда считал и считаю, что Харбин и харбинцы заслуживают гораздо больше внимания и должны получить гораздо более почетное место в будущей «Истории русской эмиграции». Все, что Вы написали, по-моему, чудесно. Но пропусков (вполне естественно по молодости автора: 9-ти лет в Харбин) нашел достаточно. Если захотите, как-нибудь в другой раз напишу Вам о них, перечислю то, что вспомнилось и что заслуживало бы быть отмеченным и по части литературной, и театральной, и школьной, и спортивной…[318]318
  Кузнецова О. Ф. Из писем редактора харбинского журнала «Рубеж»: Михаил Рокотов – Валерию Перелешину. С. 111–112.


[Закрыть]

Там же, в «Новом русском слове», в разные годы печатались и другие статьи Перелешина, посвященные харбинской литературе и литераторам («Арсений Несмелов. К двадцать пятой годовщине гибели поэта» (12.07.1970), «Харбинский журнал „Рубеж“» (01.09.1973) и др.)[319]319
  См.: Там же. С. 104. Об этом также см.: Кузнецова О. Ф. Архив Валерия Перелешина в Отделе рукописей ИМЛИ РАН. Литераторы русской диаспоры Китая 1930-1940-х годов. М.: Икар, 2020.


[Закрыть].

В последние годы жизни В. Перелешина выходят его произведения на португальском языке. Первая книга стихов и переводов под названием “Nos odres velhos” («В ветхих мехах») вышла в 1983 году. В 1986 году в переводе на португальский В. Перелешина и Умберто Маркеса Пассоса опубликована книга стихов М. Кузмина «Александрийские песни».

В письме И. Чиннову от 18 октября 1984 года Валерий Перелешин пишет:

Читаю почти беспрерывно (и вчера начал «Записки из Мертвого дома»… по-португальски). Недавно дочитал полностью «Илиаду» тоже по-португальски в прекрасном, хотя и прозаическом, переводе. За «Александрийскими песнями» издам, если успею, свою вторую португальскую книгу «Охотник за тенями». Войдут в нее мои стихи, написанные по-португальски, а затем – переводы исключительно с русского языка. Перевел я для этой книги и два стихотворения Юрия Павловича. Есть также Анненский, Майков, Лермонтов, Гумилев, Георгий Иванов, Ладинский, барон А. Штейгер, Вячеслав Иванов, Брюсов, Волошин, Гиппиус, Пушкин («Поэт»), граф Комаровский, Блок, Цветаева, Тютчев[320]320
  Письма запрещенных людей. С. 642.


[Закрыть].

Всего за весь период жизни в Бразилии В. Перелешиным было опубликовано более 25 книг (в их числе сборник стихов на португальском, антология бразильской поэзии). Благодаря этому литературному наследию В. Перелешина называли «лучшим русским поэтом Южного полушария». «Может быть, и вправду, – писал он в одном из писем Игорю Чиннову, – стану двуязычным поэтом? Это было бы еще одним первым: „завоевал“ я для русской музы Китай и Бразилию, как переводчик и как эмигрант, но уверен, что никто до меня из русских поэтов – не писал стихов на языке Камоэнса и Фернандо Пессоа»[321]321
  Отдел рукописей ИМЛИ РАН. Ф. 608. Он. 4.1.2. Ед. хр. 2. Л. 78.


[Закрыть].

В одном из писем Перелешину 3. А. Шаховская, жившая в те годы в Париже, писала, что читает стихи поэта с интересом и удовольствием, поскольку, по ее мнению, это не «приблизительная поэзия», которая сейчас распространена новыми эмигрантами, где срывы вкуса попадаются в каждом стихотворении. В своем письме она обращается к В. Перелешину со следующими словами:

Вы, думаю, единственный русский поэт «примысливший» себе Бразилию. Не помню, чтобы кто-нибудь из русских поэтов громадную эту страну посетил и «природнил». Все было: Африка, Александрия, Италия, Греция и т. д., а вот Бразилия будет, и поделом, уделом Перелешина. <…>. Вы удачливо соединили не только два мира, а все миры, Вам открывшиеся, а над ними филигранью наша, уже мифическая, но для нас вечно живая Россия, и в звуках поэт Перелешин слышит «снег и пушкинские ямбы». Ему «Россия голосом бразильца / „Добрый день!“ по-русски говорит!»[322]322
  «…Хоть капля воздуха России»: Письма Валерию Перелешину от В. Яновского, А. Ладинского, Г. Адамовича, Д. Кленовского, И. Чиннова, 3. Шаховской / публ. и вступ. ст. О. Кузнецовой // Новый журнал (Нью-Йорк). 2007. Кн. 249. С. 201–202.


[Закрыть]

При этом сам поэт всегда считал, что у него «Три родины» (так называлась и его книга) – Россия, Китай, Бразилия, питавшие его творчество. Хотя, как справедливо признают биографы В. Перелешина, в Бразилии он «был одиночкой среди русских поэтов»: «…если в Китае у него был культурный слой общения и вообще весьма насыщенная жизнь, то в Рио-де-Жанейро, как он сам говорил, дрёма»[323]323
  Три родины Валерия Перелешина.


[Закрыть]. Но, несмотря на одиночество и испортившееся зрение, он продолжал писать, его книги печатались в США и в европейских странах. Так, в 1987 году в Амстердаме была опубликована книга В. Ф. Перелешина «Два полустанка. Воспоминания свидетеля и участника литературной жизни Харбина и Шанхая».

Со временем началось постепенное возвращение творчества Перелешина и в страну его рождения. В СССР у него появились личные знакомства, завязалась переписка с советскими литераторами, чудом преодолевавшая «железный занавес». В их числе были литературовед и переводчик Е. В. Витковский, поэт Г. И. Мосешвили, литератор и музыкант А. Н. Богословский. Последний писал в феврале 1981 года: «Москвичи очень ценят поэзию Перелешина; многие удивлены и потрясены открытием существования столь значительного поэта, пребывающего в почти полной безвестности, не понимают, почему так мало внимания уделяет ему русская печать на свободном Западе»[324]324
  Отдел рукописей ИМЛИ РАН. Ф. 608. Он. 4.1.2. Ед. хр. 2. Л. 7.


[Закрыть]. Позднее Перелешин переслал в Москву и свою книгу стихов «Три родины». В апреле 1989 года по личной инициативе Г. И. Мосешвили в Литературном музее прошли два вечера, посвященные поэзии В. Перелешина.

* * *

Еще одной страной русского рассеяния на латиноамериканском континенте была Аргентина. Сюда после Второй мировой войны как перемещенное лицо (Ди-Пи) переехал из Германии со своей семьей писатель Юрий Слепухин (настоящее имя Юрий Григорьевич Кочетков, 1926–1998).

Во время войны в качестве остарбайтера Юрий Кочетков попал в лагерь для восточных рабочих «Шарнхорст» в немецком городе Эссен. С мая 1944 по март 1945 года он батрачил в помещичьей усадьбе барона Гюльхера, в деревне Аппельдорнна на Нижнем Рейне.

Освобожденные войсками союзников, Кочетковы в начале марта 1945 года в числе других остарбайтеров были вывезены англичанами в Бельгию для отправки в СССР. Поскольку близкие родственники (сестра и брат матери, муж сестры – чешский коммунист) были репрессированы и находились в заключении, семья решила не возвращаться в Советский Союз и попросила политического убежища. Чтобы избежать репатриации, пришлось менять фамилию Кочетковы на Слепухины (девичью фамилию матери отца). В Бельгии, куда прибыла покинувшая Германию семья Юрия Григорьевича, состоялось его знакомство с представителями пореволюционной эмиграции, непосредственными участниками Белого движения, общение с которыми, по воспоминаниям Ю. Г. Слепухина, «обогащало, вызывало живой интерес, ведь они сумели сохранить дух старой России». Благодаря этим знакомствам Юрий Григорьевич «научил себя ощущать» «годы первой четверти двадцатого века так, словно он в них жил»[325]325
  См.: Международная научная конференция «Слепухинские чтения – 2014» // Благотворительный фонд им. Юрия Григорьевича Слепухина «Лучшие книги – библиотекам»: [сайт]. URL: http://www.yslepukhin.ru/content/news/vid_ news_str.php?id=3 (дата обращения: 10.08.2021).


[Закрыть]. Воздействие на будущего литератора оказала также эмигрантская и всемирная литература, которая в СССР 1940-1950-х годах ему была бы недоступна.

Юрий Слепухин[326]326
  Юрий Слепухин. XX век. Судьба. Творчество: сб. ст. и материалов / сост. Н. А. Слепухина, Е. П. Щеглова; отв. ред. Н. А. Слепухина. СПб.: Фонд Слепухина: Ладога, 2012. С. 105.


[Закрыть]

В 1947 году семья Слепухиных-Кочетковых перебралась в Буэнос-Айрес, где Юрий Григорьевич прожил десять лет, работая разнорабочим на стройке, монтажником, электриком, автомехаником, дизайнером ювелирных изделий. Одновременно он включился в общественно-политическую жизнь русской диаспоры, сотрудничал с эмигрантскими газетами и журналами[327]327
  См.: Новое русское слово. 1955. 30 сент.


[Закрыть].

Ю. Г. Слепухин хорошо говорил на иностранных языках (блестяще владел английским, испанским и французским языками, свободно читал на латыни, немецком, польском, украинском языках), благодаря чему старые эмигранты его часто принимали за своего. Он был энциклопедически образованным человеком и обладал при этом не только гуманитарными, но и техническими знаниями.

Еще в Бельгии Слепухин стал членом Национально-трудового союза (НТС), в Аргентине он входил в состав руководства южноамериканского отдела НТС, став руководителем его молодежного отдела[328]328
  См.: Юрий Слепухин. XX век. Судьба. Творчество. С. 55.


[Закрыть]. Ю. Г. Слепухин являлся также членом редколлегии журнала НТС «Вехи» – первого послевоенного журнала русских эмигрантов в Аргентине. Каждую субботу в течение нескольких лет, начиная с 1948 года, на квартире семьи Слепухиных собиралась небольшая группа русской эмигрантской молодежи. После международного обзора кто-нибудь читал доклад на историческую, политическую или общегуманитарную тему. Затем начинался обмен мнениями, а потом просто разговоры за чашкой чая.

Творческую писательскую судьбу Слепухину еще в школе предсказал учитель литературы, который позднее «оживет» на страницах его первого романа «Перекресток». Книга была продиктована ностальгией, воспоминаниями о довоенной юности. Позднее в Аргентине был написан роман Слепухина «У черты заката», который вышел на испанском языке.

Был собран материал для повести «Джоанна Аларика» о событиях в Гватемале 1954 году. В этот период сделаны первые наброски некоторых сюжетных линий автобиографического романа «Южный крест», в центре которого – история поиска скрывшихся в странах Латинской Америки нацистских преступников. Как пишет П. Н. Базанов, «обычный, казалось бы, сюжет для советской литературы 1960-1980-х годов здесь является прикрытием во многом мемуарного, художественно-публицистического повествования о жизни русской эмиграции в Аргентине в послевоенное время»[329]329
  См.: Юрий Слепухин. XX век. Судьба. Творчество. С. 314.


[Закрыть]. Роман дорабатывался писателем в 1970-е годы уже на родине.

В 1957 году семья Ю. Г. Слепухина получила разрешение на репатриацию. Вернувшись в СССР, писатель полностью посвятил себя литературе. Но десять последующих лет обернулись для него годами изоляции. Его игнорировали издательства, писателя не рекомендовалось допускать к читателям; нередко в его адрес звучали обвинения в искажении советской истории. Несмотря на это, в 1961 году появляются первые журнальные публикации Слепухина – очерк «Серебряная республика без позолоты» (1957) и повесть «Расскажи всем…» (1958). Из-за цензуры многие произведения писателя в течение ряда лет не печатались.

Всего в последующие годы было опубликовано девять романов и три повести Юрия Слепухина. Важная их часть – военная тетралогия, над которой автор работал более сорока лет, полностью (без купюр) она вышла в свет только в 2005–2006 годах. Это четыре романа – «Перекресток», «Тьма в полдень», «Сладостно и почетно» и «Ничего кроме надежды», посвященные судьбе целого поколения, которому пришлось пройти трагическое испытание войной. «Самая засекреченная война нашей истории», – так характеризовал писатель Великую Отечественную войну[330]330
  Там же. С. 126.


[Закрыть]. При этом, по мнению критиков, в освещении данной темы Слепухин «не идет уже проторенным путем, хотя полемически соприкасается… со многими произведениями»; «ему не нужно было „перевоплощаться“», «он вбирал в себя реальную жизнь по обе стороны фронта, был погружен во всю ее трагическую подлинность». Его герои – «люди предвоенного поколения, почти ровесники самого писателя, а вместе с ними – и „остарбайтеры“, и их надсмотрщики, и советские солдаты и офицеры, и офицеры и солдаты вермахта»[331]331
  Там же. С. 127.


[Закрыть].

Юрия Григорьевича Слепухина называли «увлекающимся романтиком, мечтателем», продолжателем гуманистической традиции литературы XIX века[332]332
  См.: Там же. С. 91–92.


[Закрыть]. При этом он был патриотом, для которого понятие «Отечество» в силу профессии было «нечто неизмеримо большее, нежели просто родной уголок земли», это была «еще и единственно возможная среда обитания»[333]333
  Юрий Слепухин. XX век. Судьба. Творчество. С. 387.


[Закрыть]. Ю. Г. Слепухин писал по этому поводу:

Большая литература всегда наднациональна; на каком бы языке ни было написано произведение. Оно адресовано всему человечеству и поэтому находит доступ к уму и сердцу читателя в любом уголке Земли. Но нет ни одного великого произведения, которое выросло бы на пустом месте, в отрыве от земли, вскормившей его автора. Чтобы быть понятым людьми всей планеты, художник прежде всего должен уметь выразить душу, мироощущение своего собственного народа. Так было всегда и всюду – от Гомера до Достоевского. <…> Каждый автор… надеется, приступая к работе, что она не пропадет втуне, рассчитывает на какую-то – пусть скромную – читательскую аудиторию. И думая о будущих читателях, он прежде всего думает о соотечественниках[334]334
  Там же.


[Закрыть].

Учитывая вышесказанное, приведем мнение известного литературного критика Евгении Петровны Щегловой:

Юрий Григорьевич Слепухин принадлежит к числу писателей глубоко гуманистической направленности. Горячее, неослабевающее сочувствие человеку, брошенному в земной ад XX столетия, понимание того… что поругана святая святых – человеческая любовь и преданность, что детские слезы в минувшем веке текли уже не слезинками, а целыми потоками, и это простить невозможно, немыслимо, и надо, отыскивая истоки тех трагедий, все-таки первым делом не обвинять, точнее не только обвинять, а прежде всего сочувствовать, жалеть, сострадать, – вот на чем стоит творчество Ю. Слепухина. И вот что делает его прямым продолжателем гуманистической традиции литературы XIX века[335]335
  Там же. С. 371–372.


[Закрыть].

Подводя итог анализу литературных и человеческих судеб людей, оказавшихся в результате тяжелейших исторических испытаний вне родины, сошлемся на слова Юрия Терапиано о послевоенном поколении литераторов русского зарубежья, который писал в связи с этим о «начале новой эпохи в эмиграции» и окончании прежней, когда «вновь пришедшие поэты и писатели» создавали свою атмосферу и по-своему ощущали «воздух эпохи»[336]336
  Цит. по: Варшавский В. Незамеченное поколение. [Б. м.]: Изд-во им. Чехова, 1954. С. 372.


[Закрыть]. В. Варшавский, разделяя суждения Терапиано, справедливо замечал:

Эта атмосфера, несомненно, будет совсем другой, чем атмосфера литературы поколения эмигрантских сыновей. Тут дело не только в разной школе и в разном понимании задач литературы, а в глубоком различии всего жизненного и духовного опыта. В то время как уделом эмигрантских сыновей были одиночество и устраненность, новые эмигранты – люди, вырвавшиеся из-под власти экспериментаторов тотальной социализации всей жизни. Здесь можно говорить о разнице почти такой же, как между существами, родившимися на разных планетах, под разным воздушным давлением[337]337
  Там же.


[Закрыть].

Но жизнь показала, что эта дистанция между поколениями все-таки не была столь значительной. Включившись в процесс межкультурного диалога в странах русского рассеяния, представители разных поколений отечественной художественной интеллигенции осознавали, сколь важно было сберечь национальные духовные ценности и одновременно сделать их достоянием людей иной культуры. Одновременно при сохранявшемся культурно-информационном разрыве между советским и эмигрантским сообществом деятели литературы в лице В.Ф. Перелешина и Ю.Г. Слепухина ставили задачу сохранить связь с родиной через язык и печатное слово. Они отстаивали идею единства культуры русского зарубежья и метрополии, следствием чего стало возвращение сначала имен, а затем и произведений наших соотечественников в Россию.