Текст книги "Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков"

Служитель слова, не без оснований претендовавший на роль «учителя в школе для взрослых» и всю свою биографию воспринимавший как экзамен – на идейность и готовность к самопожертвованию, на справедливость и способность различать добро и зло, в пору своего нахождения на фронте сурово судивший других, теперь, когда изживание оттепельных надежд перерастало в расставание вообще с историческим оптимизмом, он совестливо спрашивает с себя за искреннюю причастность к «может быть, спасительной, но лжи, / может быть, пользительной, но лжи»:

 
И если в прах рассыпалась скала,
И бездна разверзается, немая,
И ежели ошибочка была —
Вину и на себя я принимаю (т. 1, с. 182).
 

Он, как сформулировано А. Симоновым, «испытывал муки совести там, где остальные себя давно и безнадежно простили»[264]264
  Симонов А. «Дело, что было вначале…» // Борис Слуцкий: воспоминания современников. СПб.: Журн. «Нева», 2005. С. 134.


[Закрыть]. Обернувшееся затяжной депрессией, перешедшей в душевный недуг, тягостное молчание, когда поэт не только перестал писать, но и практически прекратил контакты с окружающими, длилось до кончины поэта в 1986 году. Знавшая его Юлия Друнина (1925–1991) написала об этом девятилетии:

 
Сам себя присудил к забвенью,
Стиснул зубы и замолчал,
Самый сильный из поколенья
Гуманистов-однополчан.
 

Однако читатели о самоизоляции, на которую осудил себя поэт, могли и не догадываться, поскольку подборки ранее не печатавшихся его стихов мелькали в периодике и выходили очередные книги – «Продленный полдень» (1975), «Неоконченные споры» (1978), «Сроки» (1984). Причем интенсивность публикаций того, что прежде не прошло в печать, после кончины поэта даже усилилась[265]265
  См. книги стихов и прозы Б. Слуцкого: Из неизданного. М.: Совет, писатель, 1988; Я историю излагаю… М.: Б-ка журн. «Знамя», 1990; Записки о войне. СПб.: Logos, 2000; О других и о себе. М.: Вагриус, 2005; Без поправок. М.: Время, 2006; Покуда над стихами плачут… М.: Текст, 2013.


[Закрыть]. Последний парадокс этой творческой судьбы в том и видится, что в полный голос поэт Слуцкий зазвучал, когда перестал писать, говорить, а потом и жить.

Рядом с фамилиями каждого из поэтов, чьи стихи здесь процитированы, значатся две даты – рождения и ухода. Кто погиб на поле боя, кто подчинился непререкаемому императиву природы. Их жизнь длится теперь в их строчках, подтверждающих надежду поэта:

 
Может, это и не годится
и в распыл пойдет,
и в разлом.
Может, это еще пригодится
в двадцать первом и в двадцать втором (т. 3, с. 347).
 

Глава 6
Диалог поколений: «сложные вопросы истории» в интервью даниила гранина

Несмотря на активное общественное (заметим – усилившееся в последние два десятилетия) и профессиональное внимание к творческому наследию Д. А. Гранина, следует констатировать, что рамки изучения и анализа его творчества, как у литературоведов, так и у историков, ограничены преимущественно военной и социальной прозой, сюжетами которой являются события XX века, а также произведениями, посвященными более ранним историческим периодам. Публицистическое же наследие Гранина, увы, остается в тени – несмотря на то, что в постсоветское время, особенно в последние полтора десятилетия, медиа-востребованность писателя была колоссальной. Причем, Гранин воспринимался значительной частью российского общества (и политической элитой) не только как «свидетель времени», но и как его нравственный камертон. Попытаемся наметить некоторые направления исследования этой, весьма заметной страницы профессиональной биографии Даниила Гранина. Интервью в данном случае – способ выявить, вербализовать не только личные черты Гранина как писателя и человека, но и его идентичность поколенческую. Представляется, что именно диалоговая публицистика является принципиально важным материалом для анализа, позволяющим вскрыть мировоззренческие «доминанты» писателя и гражданина, их трансформации и, что существенно, – увидеть авторефлексию писателя. Даниил Гранин сознательно и последовательно противостоял тому, чтобы из него делали «икону», пророка или марионетку-символ. В интервью, анализируемых в данной главе, есть несколько сюжетов, раскрывающих как отношение Гранина к историческим событиям, современной политике, в том числе – «политике памяти», «сложным вопросам истории», так и его рефлексию на собственное профессиональное и личностное становление. Эти интервью и публичные выступления опубликованы в СМИ разной направленности: как в официальногосударственных, так и в независимых.

Писателя всегда интересовала тема поиска в жизни человека – изобретателя, ученого, энтузиаста, строителя новой жизни. Многие из его книг именно об этом: «Победа инженера Корсакова» (1949), «Новые друзья» (1952), «Искатели» (1955). Ряд произведений посвящены ученым: «После свадьбы» (1958), хрестоматийное «Иду на грозу» (1962), повести о физиках-ядерщиках – «Выбор цели» (1975), биологах – «Эта странная жизнь» (1974), генетиках – «Зубр» (1987). Эти книги имеют философский и просветительский характер, ценны документальными подробностями.

Даниил Гранин[266]266
  Фотография из фондов Культурно-просветительского центра Д. А. Гранина Библиотеки № 9 им. Даниила Гранина (Санкт-Петербург).


[Закрыть]

Другой важной темой творчества Гранина была война. Его, фронтовика, волновали не сражения, а люди – женщины, дети, старики, которым выпала участь выживать на войне. Этому посвящены повести «Наш комбат» (1968) и «Клавдия Вилор» (1976). В соавторстве с Алесем Адамовичем была написана «Блокадная книга» (1982) – издание, стоящее особняком не только в творчестве Гранина, но и вообще в литературе о Второй мировой войне (о постсоветской судьбе «Блокадной книги» речь пойдет ниже). Теме «человек на войне», рефлексии на пережитое посвящен и роман «Мой лейтенант» с двойным «я» в авторском повествовании (2011). «Мой лейтенант» – это не только воспоминания о Великой Отечественной войне с позиции Даниила Гранина, анализирующего многие факты и документы, ставшие известными в постперестроечный период. Прежде всего это попытка разобраться в себе молодом, каким он был в те годы, понять принципы, которыми руководствовался тогда, логику своих поступков[267]267
  См.: Век Даниила Гранина: к 100-летию со дня рожд. Д. А. Гранина: Беседа о творчестве / Амур. обл. науч, б-ка им. Н. Н. Муравьева-Амурского; сост. Е. А. Косицына. Благовещенск: [б. и.], 2019. С. 29.


[Закрыть].

Практически все его произведения 2000-х написаны в жанре мемуаров. Книга-размышление «Причуды моей памяти» (2009), например, в форме кратких заметок, охватывающих промежуток времени с конца 1930-х годов до наших дней. В этих новеллах автору удалось передать «цементно-серую» атмосферу послевоенных 40-х годов и ее воздействие на человеческие судьбы. Жестко прорисованы и «штрихи к портрету» дня сегодняшнего. В 2014 году в «Лениздате» вышел роман «Человек не отсюда», в котором тесно переплелось художественное и документальное. Если в предыдущих книгах Гранин учит, как менять судьбу, то теперь он размышляет (без менторства и дидактики, но с четкими нравственными «рецептами»), как следовать ей и – приобретать опыт, оглядываясь назад.

В целом творчество Д. А. Гранина трудно поместить в рамки какого-то определенного временного периода или тематики. Начав литературные «опыты» еще до войны, студентом (его литературный дебют состоялся в 1937-м рассказами «Возвращение Рульяка» и «Родина» о Парижской коммуне), он в разные периоды творчества обращался к самым разным сюжетам. Откликался на актуальные, востребованные временем (так было, например, с романами «Искатели», «Зубр», «Иду на грозу», ставшими литературными открытиями периода оттепели), благодаря чему Гранина стали воспринимать как «автора прозы нравственных исканий»[268]268
  См., напр.: Оскоцкий В. Звенья памяти: К творческому портрету Даниила Гранина // Звезда. 1984. № 1. С. 190–202.


[Закрыть]. Он погружался и в темы порой табуированные, ярчайший и трагический пример тому – мучительно-исповедальная «Блокадная книга». К дореволюционной истории России и Петербурга он обратился относительно поздно – на рубеже XX–XXI веков (так появляются «Вечера с Петром Великим»), а к военным сюжетам, среди которых «Мой лейтенант», – и вовсе в двухтысячные. Век Даниила Гранина – писательский и человеческий – вместил в себя огромное количество событий и судеб, фактов и жанров. Потому о нем невозможно говорить как о писателе – представителе фронтового поколения, уместнее обозначить военную тему как одну из перманентно присутствующих в его многогранном творчестве (начало было положено четырьмя рассказами цикла «Молодая война», опубликованными в 1989 году, хотя написаны рассказы в середине 1960-х). Эту «особость» в поколенческой парадигме отечественной литературы точно подметил И. Сухих: «Он уцелел как будто специально для того, чтобы в русской прозе двадцатого века остались романы „Иду на грозу“, „Бегство в Россию“, повести „Наш комбат“, „Эта странная жизнь“ и „Зубр“, „Блокадная книга“, эссе „Священный дар“ и „Страх“, а уже в веке двадцать первом – повесть „По ту сторону“, задуманная еще в конце шестидесятых, и книга „Изменчивые тени“, по страницам которой привольно гуляет сквозняк времени… Рассказы и повести принадлежат к лучшим страницам русской „лейтенантской прозы“, честной, простой и пронзительной. И теперь, размышляя уже о нынешних войнах, невозможно не учитывать опыт Даниила Гранина, писателя, упрямого гуманиста, одного из поколения „золотых ребят сорок первого года“»[269]269
  Сухих И. Н. Другая война: формула памяти // Гранин Д.А. По ту сторону. СПб.: Азбука, 2009. С. 17.


[Закрыть].

Гранина всегда интересовал вопрос формирования идеологической системы. Системы, в которой он жил. Вот как в диалоге с журналистом он оценивает доминанту советской идеологии, «скрепы системы» с большой временной дистанции:

Рабская психология формировалась долго. Понадобился Террор, начиная с двадцатых годов, надо было высылать людей в Соловки, на Колыму, в Магадан, надо было раскулачить лучших крестьян, сослать их в Сибирь. Нужны были расстрелы дворян, оппозиции, спецов, а затем и беспричинные расстрелы во всех республиках, городах, надо было уничтожить миллионы и миллионы советских людей – это на их трупах вырос страх[270]270
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы // Российская газета: [интернет-портал]. 05.03.2013. URL: https://rg.ru/2013/03/05/granin.html (дата обращения: 12.09.2020).


[Закрыть].

Страх как тотальное явление, пронизывающее все сферы жизни, определяет ментальность типичного советского человека. На этом, по Гранину, базируются и взаимоотношения человека и власти в тоталитарном государстве. Власть и страх – два столпа системы. И обоснование длительности и живучести его – этого страха – сегодня. Гранин в интервью «Российской газете» (официальному органу российского правительства) говорит об опасных деформациях массового сознания, неизжитости рожденного в тридцатых годах страха в сегодняшних, постсталинских, даже – постсоветских поколениях. Этот посыл перекликается не только с его же эссе «Страх» (1997), но и с романом «Слепящая тьма» Артура Кестлера, также анатомирующим механизм укоренения страха в массовом и индивидуальном сознании. Гранин продолжает размышлять, ставить диагноз состоянию уже не советского, а российского общества. Без пафоса и аффектации. И – без умолчаний:

Чем гуще, тяжелее атмосфера страха, тем было для власти лучше.

Страх тем временем стал стойким. Мы избавились от страха войны, страха капитализма и прочих наваждений. А вот страх доносительства, страх «органов» – от него никак не оправиться, он и поныне передается по наследству… Подозрительность осталась. Осторожность высказываний – сохраняется. Мы так свыклись с ложью – и нашей, и ложью властей, что она стала естественной. Мы остаемся готовыми к повиновению[271]271
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы.


[Закрыть].

Гранин, размышляя, «обнажает» ключевой тезис собственной поколенческой рефлексии: «Осторожность высказываний сохраняется. Мы так свыклись с ложью – и нашей, и ложью властей, что она стала естественной. Мы остаемся готовыми к повиновению. Это все осложнения от долгой болезни страха»[272]272
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы.


[Закрыть]. Гранин в интервью сознательно не отделяет себя от своего же поколения, своей среды. Он предлагает беспристрастное наблюдение и жесткий самоанализ. И при этом не уклоняется от настойчивых вопросов интервьюера, лишь вербальным «колебанием» подчеркивает и собственную вовлеченность в вышеописанную систему координат. Однако, отвечая на эти вопросы, преодолевает ее:

– А отчего, на Ваш взгляд, с одной стороны, власть осуждает сталинизм, с другой – подыгрывает сталинистам?

– Юля, Вы перешли грань – это уже не история, а политика.

– Вы можете провести грань между историей и политикой?

– Ну хорошо… Созданную Сталиным систему страха им сегодня нечем заменить, не научились[273]273
  Там же.


[Закрыть].

Гранина как писателя всегда интересовала тема свободы в экстремальных ситуациях, так называемой свободы аффекта, и свободы в повседневности. Вторая – гораздо труднее. (Здесь особенно важно отметить, в том числе основываясь на собственном журналистском опыте, – Гранин, вычитывая интервью перед публикацией, никогда не вычеркивал «острые» фрагменты диалога, не стремился их смягчить.)

– Мои однополчане, бесстрашные люди, после войны не решались выступать со своим мнением, оспорить какого-нибудь инструктора райкома, отмалчивались, покорно поднимали руку, голосуя вместе со всеми.

– А Вы?

– И я… Ничем не лучше других. Внутренне возмущался, в крайнем случае в кругу друзей высказывался, и то осторожно. На фронте не трусил, здесь же, в мирных условиях, когда речь о жизни – смерти не шла, боялся[274]274
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы.


[Закрыть].

Принципиально важное признание: фронтовик, прошедший ратный путь от Пулковских высот до Кенигсберга, даже войной не освобожден от оков страха, от оков смирения перед системой. Одним из драматических событий в жизни Гранина стала печально знаменитая история с журналами «Звезда» и «Ленинград», жертвами политической, идеологической травли стали тогда, в 1946 году, А. Ахматова и М. Зощенко[275]275
  См.: Кантор Ю. Час мужества пробил. 60 лет назад вышло постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» // Российская газета: [интернет-портал]. 14.08.2014. URL: https://rg.ru/2006/08/14/postanovlenie.html (дата обращения: 12.09.2020).


[Закрыть]. Гранин вспоминал, как стоял в мокрой от дождя танкистской куртке и читал текст, еле разбирая печать на темном сыром листе… Потом, уже в 50-е годы, он был свидетелем, участником даже, судилища ленинградской писательской организации над Зощенко, который не стал каяться. Зощенко на встрече с английскими студентами сказал, что не согласен с обвинениями Жданова в 1946 году, прозвучавшими в постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград». И, вызванный вслед за этим на партийно-писательскую экзекуцию, нашел в себе мужество повторить: «Не согласен!», чем вызвал шок в зале. И – травму для тех, кто тогда промолчал, не защитил. Среди промолчавших был и сам Гранин. И он честно об этом рассказал. Без показного самобичевания, но и без всякой ретуши:

Зощенко не стал просить прощения, отказываться от своих слов. Понимаете?! Никому в голову не приходило, что он осмелится восстать. Сил-то у него никаких не должно было оставаться, ни сил, ни духа – его же травили все эти восемь лет, с 1946-го по 1954-й. А они были, у этого невысокого, худого, больного человека… И закончил так: «Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения». Зал оцепенел. И вдруг раздались аплодисменты. Аплодировали два человека[276]276
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы.


[Закрыть].

Так сложилось, что за несколько лет до той беседы с Даниилом Граниным, автор данной главы брала интервью у одного из этих двоих – тех, кто нашел в себе мужество не промолчать, кто посмел аплодировать. Это тоже фронтовик, ставший знаменитым драматургом, – Александр Володин. Он рассказывал, что аплодировать его заставила оглушающая тишина:

В 46-м году Жданов буквально убивал Зощенко хамством, враньем, партийностью. Это был, может, первый случай, когда я раз и навсегда решил – буду от негодяев в стороне. – И аплодировали Зощенко. – Дело было вот в чем. После ждановского постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», осуждавшего Зощенко и Ахматову, собрался весь партийно-писательский синклит. И должен был выступать Зощенко, каяться. А он не стал! Он перед этими подонками не извинялся. Гении рабству неподвластны. Заканчивая выступление, крикнул в зал: «Не надо мне вашего сочувствия, дайте мне спокойно умереть!» Этого крика, этих слов не забыть. Все жутко молчали. И тогда Израиль Меттер (писатель, сценарист. – Авт.) и я зааплодировали. В той слепой тишине[277]277
  Кантор Ю. Александр Володин: Жизнь – это такое воспоминание // Известия: [интернет-портал]. 18.12.2001. URL: https://iz.ru/news/256020 (дата обращения: 12.09.2020).


[Закрыть].

Гранин запомнил тогда урок убийственного молчания, молча-ния-соучастия, и интерпретировал его. Заметим, в романе «Заговор», написанном уже в постсоветское время и опубликованном в 2012 году, звучат горькие по интонации воспоминания о перипетиях военного времени, выпавших на долю его поколения, но куда горше звучит тема крушения надежд победителей на счастливую и безоблачную жизнь, тема возвращения страха. Автор не оставляет без пристального внимания и сегодняшнюю действительность, которая небезосновательно представляется ему далекой от идеала. Гранин бы не был Граниным, если бы оставил эту историю в закрытой зоне своей памяти, в глухой рефлексии. Он принял решение проанализировать случившееся, произвести детальный вербальный анализ знакового события. Писатель Гранин становится искателем: ему нужно дословно «пережить» случившееся. Ему нужен текст – в самом буквальном смысле. И снова его интересует не только молчащее, а значит соучаствующее в моральном насилии большинство, но личность, противостоящая системе. Его открытие было ошеломляющим. На авансцену истории вдруг выходит «маленький человек», герой, который не заметен в том молчащем зале. Не аплодировавший, но сохранивший для Истории документальную память, подлинное свидетельство знакового события:

Много лет спустя я искал стенограмму выступления Зощенко. Ее нигде не было. Она была изъята. Вырвана из всех папок. Сколько я ни справлялся у коллег-писателей, присутствовавших на том собрании, – никто не записал. Но нашелся один человек, который не побоялся (записать. – Авт.). Стенографистка, работавшая на том заседании. Она сохранила себе копию, хотя делать это было запрещено. Она передала мне стенограмму. Вы понимаете – тихая женщина, за маленьким столиком фиксировавшая это судилище, оказалась мужественнее всех нас. Честнее[278]278
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы.


[Закрыть].

Следующий этап – самопознание. Прозрение, наступившее у смертельной черты. О возникших именно тогда сомнениях в том, что еще вчера как бы из чувства самосохранения казалось непреложным, в том, что государство всегда право, что оно априори довлеет над человеком. О лингвистической и семантической разнице понятий государство и отечество. Освобождение от догмы, внедренной в сознание (да и в подсознание тоже) послереволюционному поколению огнем и мечом, пришло в буквальном смысле на линии между жизнью и смертью, на передовой, на Пулковских высотах:

Нами, нашим мясом просто затыкали фронт. Но вдруг оказалось, что передний край – это свобода. Он обнажает правду. Свобода мысли и возможность поступка – это тоже свобода. Нет давления власти. Я задумываться начал именно на Пулковских высотах, в промерзшем окопе[279]279
  Там же.


[Закрыть].

О работе памяти Гранин говорит весьма определенно. Он, часто приезжавший в Германию и до ее объединения, и после, сравнивает поколенческие тенденции формирования стереотипов. Он критичен и объективен. Вопрос о личной ответственности так и остался для него весьма болезненной темой. Гранин выговаривает в буквальном смысле это покаяние, он говорит уже о необходимости нам, сегодняшним, не дистанцироваться от прошлого, не отстраняться от ответственности. Уважать прошлое отнюдь не значит оправдывать его, но значит – знать его во всей полноте, даже с неприглядными, позорными страницами:

В Германии нет этой отстраненности от преступления власти. Германия проделала огромную работу по осознанию исторического прошлого на личном уровне. А мы, прошедшие через сталинизм, такой работы не провели. Мы не осмыслили свою личную ответственность перед прошлым. Эта отстраненность дает если не индульгенцию, то уверенность в невиновности. Готовность списывать личную ответственность на всякого рода исторические обстоятельства, делать ответственность коллективной – значит амнистировать самого себя…[280]280
  Кантор Ю. Даниил Гранин: Сталин и страх – синонимы.


[Закрыть]

Россия и Германия в диалоге с общим прошлым – тема размышлений Гранина, многократно бывавшего и в ГДР, и в ФРГ до их объединения и после падения Берлинской стены. Конечно, принципиальным и незыблемым было и осталось: «мы» и «они». Отношение фронтовика-победителя, фронтовика-освободителя к немецкому народу, который пришел на его Родину с войной на уничтожение, трансформировалось от ненависти до примирения, не имеющего ничего общего с забвением. Он и сам назовет этот сложный, долгий и противоречивый процесс «излечением от ненависти»[281]281
  Гранин Д. Излечение от ненависти // Общая газета. 1994. 9-15 дек.


[Закрыть]. Эту тему писатель сделал стержнем своей мюнхенской лекции «Русские и немцы», прочитанной в переломном 1991-м. «Как менялись мои представления о немцах? Как складывались мои отношения с этим народом, этой страной? Это… часть моей жизни, история мучительных вопросов, догадок, прозрений»[282]282
  Цит. по: Хлебников Б. Гранин и Германия. Излечение от ненависти // Гранин и Германия. Трудный путь к примирению: материалы конф., Санкт-Петербург, 24–25 сент., Берлин, 15 окт. 2019 г. М.: РОССПЭН, 2020. С. 56.


[Закрыть]. И амплитуду отношений также описывает без эвфемизмов. Априори понятно каждому, кто родился в России, до войны или после нее: «Немцы, с которыми мы воевали, не имели различий, существовал безликий фашист, и он подлежал уничтожению»[283]283
  Там же. С. 58.


[Закрыть]. И в итоге, 46 лет спустя после войны: «По какой-то причине большинство моих друзей и знакомых живет в Германии, по какой-то причине я чаще всего бываю именно здесь»[284]284
  Там же. С. 57.


[Закрыть].

Он действительно часто бывал в Германии, общался с немцами-фронтовиками, в интервью называя это общение «диалогом промахнувшихся»:

Когда я впервые приехал в Берлин после войны, я шел и видел немцев моего возраста и старше. Меня спросили – что вы чувствуете? И я ответил: «Чувствую, что это встреча промахнувшихся. Они в меня стреляли – промахнулись. Ия – промахнулся». И надо было от этой боли, обиды переходить к нормальному человеческому общению. Это непросто, но необходимо – ненависть никуда не ведет[285]285
  Данилевич Е. Поколение промахнувшихся? Писатель Даниил Гранин – о войне и мире // Аргументы и факты. 2016. 27 янв.


[Закрыть].

И все же, освободившись от ненависти, невозможно, непростительно забыть смертельную катастрофу войны и тех, кто стал ее причиной. И об этом, пряча за иронией жесткость оценки, писатель тоже говорит с журналистами, а через них – с обществом:

Когда я опустил немецкий орден, полученный от правительства ФРГ, в ящик, где лежат военные награды, все остальные ордена страшно возмутились! Очень уж им не понравился новый сосед. Судя по всему, ордена что-то лучше понимали, чем я[286]286
  Боброва Е. Даниил Гранин: Моя война пахнет страхом и солдатским потом // Российская газета: [интернет-портал]. URL: https://rg.ru/2012/ll/27/granin.html (дата обращения: 12.09.2020).


[Закрыть].

Гранин будто бы иронизирует над своими ощущениями, но и не скрывает этого разлома, этого парадокса. И тема примирения-прощения для него с 1990-х становится доминирующей в осмыслении. (Весной 2017 года была издана последняя книга Даниила Гранина «Она и всё остальное», которая косвенно касается военной темы – роман был написан в первую очередь о любви. Сюжет – отношения ленинградского инженера и немки, изучающей наследие гитлеровского архитектора Шпреера.)

Осмысление, анализ «сложных вопросов истории» – сквозная тема публицистики Гранина. Первым, и драматическим, опытом, оставившим нестираемый след в его жизни, стала «Блокадная книга». Собственно, впервые с рефлексией на «невыговоренную» историю, на заглушаемую официозом трагедию он столкнулся в 70-е годы, когда с белорусским писателем-фронтовиком Алесем Адамовичем начал работать над ставшей всемирно известной «Блокадной книгой». Следует заметить, что инициатива создания такой книги принадлежит именно Адамовичу, как и огромный труд по «уговариванию» соавтора начать работу, в успех которой тот, по понятным причинам, не верил. (Адамович к тому времени уже имел опыт работы над документальной книгой «Я из огненной деревни», посвященной жителям сожженных гитлеровцами белорусских деревень.) Книга была создана в редком и непривычном для тогдашней литературы (включая документалистику) жанре диалога, приемом фиксации устной истории – это были интервью с пережившими. Интервьюерами тогда выступили Гранин и Адамович, собрав огромное количество устных свидетельств от переживших блокаду. Свидетельств, поражающих не только болью, но и «качеством» переживания и осмысления произошедшего, концентрацией физического и, что, быть может, еще более важно и сложно, духовного, душевного мужества «простых горожан» перед катастрофической реальностью. Книга была нещадно изрезана цензурой, но даже в таком, изуродованном виде была опубликована лишь в 80-х годах. Полностью, без цензурных изъятий (и даже с фотокопиями многочисленных листов рукописи, испещренных пером цензоров) она вышла лишь в постсоветское время, в 2014 году[287]287
  См.: Гранин Д., Адамович А. Блокадная книга. СПб.: Лениздат, 2014.


[Закрыть]. «Жизнь в несовместимых с жизнью условиях сформировала человека иного качества, обладающего неизвестным дотоле духовным и физическим опытом противостояния расчеловечиванию. Но опыт этот в условиях советской системы остался практически невостребованным. Это была арестованная память целого города… Так началась очень болезненная, но совершенно необходимая активация памяти (курсив наш. – Авт.), нужная и самим носителям этой памяти, и поколениям, не имевшим реального и трансцендентного опыта блокады», – отмечает исследователь творчества Гранина и редактор его книг Н. Соколовская[288]288
  Соколовская Н. «Блокадная книга»: освобожденная память // Гранин и Германия. Трудный путь к примирению. С. 106.


[Закрыть]. Вот эта «активация памяти» в последние годы жизни стала доминантой публичных выступлений Гранина – как монологических (лекций, докладов, выступлений на политических форумах), так и диалогических – в беседах с журналистами. Произошедшее потом – когда на каждом шагу подготовки рукописи к изданию цензура безжалостно вымарывала важнейшие сюжеты, когда книгу, даже прошедшую жернова цензуры, запретили издавать в Ленинграде – достойно отдельной книги. И в январе 2021 года такая книга вышла – «Люди хотят знать», посвященная тому, как создавалась «Блокадная…». Она основана на материалах из личных архивов А. Адамовича и Д. Гранина (включая их переписку, дневники и пр.), Центрального государственного архива литературы и искусства и других документальных коллекций, а также на свидетельствах современников[289]289
  См.: «Люди хотят знать»: история создания «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина / сост. Н. Соколовская. СПб.: Изд-во «Пушкинского фонда», 2021.


[Закрыть].

27 января 2014 года, в день 70-летия снятия блокады Ленинграда, Гранин, приглашенный канцлером ФРГ А. Меркель, выступал в бундестаге на Дне памяти жертв нацизма. Писатель-фронтовик появился в зале немецкого парламента в сопровождении Меркель (которая еще не вполне оправилась от недавней травмы и пришла на заседание на костылях), президента ФРГ Й. Гаука и председателя бундестага Н. Ламмерта. Он шел к трибуне не спеша, походкой человека, взявшего на себя тяжелую, но почетную ношу.

Такой она и была, эта миссия, – рассказать о великом событии 70-летней давности, которое так и не превратилось в привычную «дежурную» дату. Силой своего слова, энергетикой личных воспоминаний ленинградец Даниил Гранин приблизил участников европейского «часа Памяти», организованного бундестагом, к той незабываемой правде о блокаде его родного города. К правде о том, какой ценой город сохранил себя и свое достоинство. Это была не лекция и не доклад. Это был рассказ пережившего и победившего. Собственно, Гранин сказал это в первых строках своего выступления: «Я буду говорить как солдат»[290]290
  Кантор Ю. Переживший и победивший. Овации в бундестаге после выступления Даниила Гранина длились семь минут // Российская газета: [интернет-портал]. 28.01.2014. URL: https://rg.ru/2014/01/28/bundestag.html (дата обращения: 12.09.2020).


[Закрыть].

Автор этой главы сидела в ложе для гостей перед началом «часа Памяти» и слышала, как взволнованно переговаривались блокадники с медалями «За оборону Ленинграда» на груди, ветераны Великой Отечественной, узники фашистских гетто и концлагерей, видела, чувствовала, какая энергетическая волна памяти и сопереживания накрывает зал. «Мы склоняем головы перед жертвами этой войны, перед всеми погибшими и замученными, перед всеми, кого преследовали за политические убеждения, расовую принадлежность, перед всеми, кто перенес тяготы принудительных работ и ужасы лагерей для военнопленных, – говорил президент бундестага. – Но нас все эти десятилетия не оставляет вопрос: как стало возможным такое расчеловечивание?» Передавая слово Даниилу Гранину и благодаря его как за мужество на фронте, так и за создание вместе с Алесем Адамовичем «Блокадной книги», Норберт Ламмерт подчеркнул: правду о блокаде Ленинграда долгое время не знали на западе Германии, символом войны на Восточном фронте для немцев был лишь Сталинград. В несколько ретушированном виде о блокаде узнавали в ГДР. Правду о блокаде во всей ее полноте необходимо знать всем, и не только в Германии. «Вы писали, что путь к примирению занял у вас гораздо больше времени, чем длилась сама война, – подытожил председатель бундестага. – Я благодарен, что вы все-таки проделали этот путь и сегодня вы здесь»[291]291
  Кантор Ю. Переживший и победивший.


[Закрыть].

Гранин говорил как солдат – не как завоеватель, но как освободитель. Он вспоминал:

На стенах Рейхстага еще читались надписи наших солдат, среди них запомнилась мне одна примечательная: «Германия, мы пришли к тебе, чтобы ты к нам не ходила». За эти годы я стал другим. У меня появились в Германии друзья. Здесь переводили и издавали много моих книг. Процесс примирения был не прост. Ненависть – чувство тупиковое, в нем нет будущего. Надо уметь прощать, но надо уметь и помнить. Вспоминать про годы войны тяжело, любая война – это кровь и грязь. Но память о погибших миллионах, десятках миллионов наших солдат необходима. Я только недавно решился написать про свою войну. Зачем? Затем, что в войну погибли почти все мои однополчане и друзья, они уходили из жизни не зная, сумеем ли мы отстоять страну, выстоит ли Ленинград, многие уходили с чувством поражения. Я как бы хотел им передать, что все же мы победили и что они погибли не зря. В конечном счете всегда торжествует не сила, а справедливость и правда[292]292
  Там же.


[Закрыть].

В этом – творческое и, вероятно, человеческое кредо Гранина. Таким образом, диалог Д. А. Гранина сквозь поколения, раскрытый в интервью с ним, содержит в себе отзвуки его самопознания и самоанализа, свидетельствующие о непрекращающемся процессе познания писателем самого себя, как сам же он и признавался: «Не всегда удается, сами поиски себя уже доставляют удовлетворение, и ты становишься другим»[293]293
  Боброва Е., Вирабов И. Гранин любви. Страна нуждается в людях, к которым прислушиваешься, даже если они говорят шепотом // Российская газета: [интернет-портал]. 12.06.2017. URL: https://rg.ru/2017/06/08/daniil-gra-nin-sami-poiski-sebia-uzhe-dostavliaiut-udovletvorenie.html (дата обращения: 07.01.2021).


[Закрыть]. Вот эта способность Гранина – не изменяя себе становиться другим – и стала лейтмотивом диалога, залогом его внепоколенческой успешности. Используя формулировку замечательного философа и историка, героя французского Сопротивления Марка Блока, можно сказать, что на протяжении всей жизни Гранин, размышляя над «сложными вопросами истории», в том числе и той, актором которой сам он был, сдавал «экзамен совести»[294]294
  См.: БлокМ. Апология истории, или Ремесло историка. М.: Наука, 1973. С. 8.


[Закрыть]. Делал это добровольно, без ретуши времени, без умолчаний, нередко – беспощадно по отношению к пережитому и к самому себе. Иначе такой экзамен сдать невозможно.