Текст книги "#торшерная_терапия 2. Человек на острие желания"

Таисия Солопова. Сорок этажей души

Сколько мне? Сорок? Значит, сороковой. Как символично.

Карабкаюсь по ступеням небоскрёба на сороковой этаж. Пешком. Зачем люди строят такие высокие дома? Неужели им уютно в отрыве от земли, без корней? А может, они стремятся к небу? О чём я думаю… Бред.

Мысли взбираются одна на другую, как этажи в доме из стекла и бетона. Разные, чужие и холодные. Среди них одна удивляет. Мысль о том, что меня не будет.

Всё просто и сложно.

Без всяких прелюдий делаю шаг в пустоту.

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. А передо мною летят этажи. Иду на снижение со своих сорока. В ноль.

39. Думал, будет страшнее. А жизнь… жизнь не жалко, потому что это не жизнь. Сколько ещё химий? Лежать и ждать? Смотреть пустыми глазами в потолок? Нет. Не хочу.

37. Вот войду в ремиссию и заживу, как раньше. Как раньше. Злюсь на свою глупую надежду. Потому что дерьмо это всё.

36. Врач прячет глаза. Молодой, не научился ещё. Жалею врача, а не себя. Сейчас прозвучат слова, которые разделят мою жизнь на до и после. Я не готов их услышать. Но никто не спросит. Четыре года они будут ядом проникать внутрь и растекаться по венам.

34. Пытаюсь заработать все деньги мира. Нет, я не жадный. Просто меняю деньги на эмоции близких. Люблю дарить солёные брызги моря, тёплый ветер и восторг новых ощущений. Кайфую, когда они радуются.

31. Мишка. Такой маленький сморщенный старичок. Я держу тебя на руках, и в носу предательски щиплет. Моя плоть и кровь. Я всегда буду рядом… Да уж. Прости, сынок. Подвёл тебя папка.

30. День нашей свадьбы. Ленка визжит, шампанское стекает с пузатого бока пышной юбки – Макс неудачно открыл бутылку. Раздаётся заливистый хохот. Люблю её смех. Я так давно его не слышал.

28. «Welco-o-ome to the Hotel California-a-a…» Звонит телефон. В динамике наша с Ленкой музыка. Что? Что мне сделать в ответ?

– Замёрзла? – убираю сбившийся локон с её мокрого лица. Дождь застал нас врасплох.

– Не-а. – Врушка. Чувствую, как она дрожит, но тоже не хочу расставаться и поглубже натягиваю на её плечи куртку.

– Ты всегда будешь рядом? Всегда-всегда? Никогда меня не предашь? – Она смотрит на меня своими большими детскими глазами.

Я молчу. Дурак. И вместо главных слов включаю Eagles, закрывая её глаза ладонями. Мы десять лет в браке, «Отель Калифорния» – гимн нашей семьи. Удивительно, я снова чувствую музыку, где-то внутри меня разливается приятное тепло.

Вспоминаю, как Ленка благодарит Бога за каждый прожитый мною день. Так и говорит: «Господи, я не прошу исцеления. Подари нам ещё один день». Просит каждое утро. И, видимо, её там слышат.

Вижу её лицо. Хочу закрыть глаза ладонями, как тогда. И вдруг она улыбается. Это самое странное, что может быть. Её улыбка действует на меня, как дефибриллятор в 5000 вольт.

Разряд! Пульс! Разряд!

Откуда-то из глубины слышу свой крик:

– Не отпускай меня, слышишь? Я решил, что не будет меня, но не был готов, что не будет тебя!

Пространство сворачивается в бешеный калейдоскоп, я почти на нуле, зажмуриваюсь, вздрагиваю от удара и просыпаюсь. Сквозь темноту ночи вижу знакомый локон, слышу ровное дыхание. Моя рука крепко сжимает тёплую ладонь.

Я буду бороться. Я не предам тебя, родная. Я постараюсь.

Наталия Фадеева. Дворник Галя

1

Тупо смотрю на листок в клеточку, криво, будто наспех, пришпиленный на информационный стенд в нашем подъезде: «4 августа умерла наш дворник Галя. Кто хочет сдать деньги на похороны, обращаться в кв. 60».

Перечитываю ещё раз, потом ещё. Так вот как её звали. Галя.

Неизменный платок, завязанный сзади, из-под которого выбиваются любопытные серо-пепельные прядки. Слегка заметные усики над верхней губой. Низкий голос, и такое родное «Добрый день!». И кроссовки. «Адидас». Классика. С тремя полосками.

Худощавая, невысокая, без определённого возраста. Курит. Много. Метёт двор, потом останавливается и закуривает. Стоит и пыхает сильными едкими сигаретами. Как мужик.

А ещё она этих самых мужиков строит на раз. И когда несознательные граждане выкидывают громоздкие предметы куда не положено, свистит своим дружбанам на районе. Они уважают «огненную воду» и Галю. Послушной троицей так за ней и ходят. И делают всё, что скажет: то старый диван несут в грузовой контейнер, то доски. А она, в «адидасах» своих, ими командует. Трогательно до ужаса.

А вот Галя на лавочке отдыхает, в руках газета. Странно почему-то. Она – и газета. Наверное, потому, что во времена моего советского детства говорили: будешь плохо учиться – пойдёшь в дворники.

Но это не про Галю. Она может провести политинформацию наравне с профессиональным журналистом. Там, в глубине, много всего навалено: опыт, начитанность, интеллигентность. Говорит складно. Со знанием дела вступает в дискуссию. Интересно с ней болтать. Точно старше меня. Совет может подкинуть по делу.

Галя не всегда дворником служила. Это слышалось, когда мы беседовали. Хотя это ведь очень нужная профессия. До нашего двора она была звездой в соседнем. Грамоту «Лучший дворник района» имела. И не заморачивалась, кто что скажет. Просто добросовестно делала свою работу. Очень. И двор тот идеальным был. А потом таким же и наш стал.

Зимой – с лопатой, осенью – с метлой и граблями. Два раза в день, как скорый поезд по расписанию. Утром и вечером.

С ней было спокойно, уютно и чисто. Она была своя.

«Почему я не спросила её имени раньше? Теперь что уж… Да что случилось-то?!»

Проверив содержимое кошелька, я шагаю в лифт и нажимаю кнопку.

2

Лифт глухо захлопывает двери и начинает тягостное восхождение на предпоследний этаж. По номеру квартиры я понимаю, чья инициатива. Нашей подъездной активистки Наташи, она же Наталья Сергеевна. На заслуженном отдыхе, но суперактивность не даёт покоя. Знает все явки, пароли и телефон участкового. Под Новый год у неё хватает энтузиазма просить лишние ёлочные игрушки у жильцов. А потом «самым сознательным» приходится своим же добром ещё и подъезд украшать. Бонус такой. Я один раз согласилась, и теперь она меня уважает, всё время здоровается и рассказывает о личном, как родной.

Перед дверью сжимаюсь, как пружина. Звонок противно взвизгивает, приближая момент истины. Не хочу до конца верить.

– Наташа, я это… Деньги вам?

– Да-да, благодарю. Вот ведь как… Вчера её видела.

– А что случилось? Она ж не болела вроде.

– Говорят, нашли в постели в собственной квартире.

– Кто нашёл? Она не одна разве жила?

– Сын.

Придя домой, не перестаю думать о Гале.

Она производила впечатление одинокой. Такая стойкая одиночка. А оказывается, когда-то была женой и мамой. Может, жили и неплохо. А потом? Муж бросил? Запил? Одна с ребёнком осталась. Как-то ведь вырастила.

Похоже, доконали девяностые. Многие тогда из профессии уходили. Работали где могли, за любые деньги. Чтобы выжить. Может, и она так же?

Затем, небось, обиды, упрёки. И разбежались мать с сыном. Самые родные не смогли договориться. Она точно переживала. Но надо было идти дальше. Отплакалась на кухне и пошла. Зная Галю, другого варианта не представляю. Слава богу, не спилась. Хотя иногда я видела её в нашем магазинчике с поллитрой на кассе. А дружки-помощнички мать-добытчицу у выхода поджидали. Мимо них как сквозь строй проходить приходилось.

Работала ведь на совесть. Ответственная. Всегда бодрая. А когда в пустую квартиру возвращалась, что там было? Надо ли теперь старых демонов тревожить?..

К вечеру, так и не переварив новость, выхожу за молоком, а то кофе утром не зайдёт. Дурацкая привычка: хлопнуть утром чашку растворимой бурды, но исключительно с молоком. Никак не могу от неё отделаться.

Иду через двор, где в первый раз увидела Галю, ещё до нас. В смысле до нашего двора. На слабо освещённой детской площадке сидят верные Галины оруженосцы. На бортике песочницы – стаканчики и какая-то еда. То ли ужинают, то ли поминают. Потерянные и будто пришибленные. «Кто теперь будет за ними присматривать? Как малыши в детском садике, которые вдруг остались без любимой воспитательницы». От жалобной картины начинает колотить.

Скоропостижно осиротели все: и мы, и они, и наши дворы.

3

Неожиданно для себя направляюсь к ним.

– Простите. Вот узнала сегодня про Галю, дворника. Видела, вы ей помогали. Я с соседней улицы.

Один вскидывает глаза. Красные – заплаканные, наверное.

– Галюша наша, – бормочет второй. В руке тлеет зажжённая сигарета.

– Вы все тут живёте? Что с ней случилось, не знаете?

– Вон окно горит на первом. Галюшино. Видать, сын там ещё.

– Он с ней жил? Я думала, она одна…

– Не, приехал вот и нашел её. А так да, одна была. Говорила как-то, что сын есть, взрослый. Не знались они. А чё лезть-то? Личное это. А тут днями сказала, что помирились. Счастливая ходила. Проставиться даже хотела. Только не успели они повидаться-то.

Подъезд нараспашку. Вот нужная дверь. Открывает высокий мужчина, хорошо одетый. Полный диссонанс с местом событий.

– Вам кого?

– Простите. Я маму вашу знала. Она наш двор убирала. Часто беседовали с ней. Меня Маша зовут.

– А, да-да. Мама…

Он осекается. И вдруг начинает рыдать, как плачет ребёнок от страха, что мама ушла и не придёт. Никогда больше.

4

Мы с Галиным сыном стоим друг против друга. Хочется зареветь ему в унисон, так его жалко. Перед глазами носятся обрывки возможных сцен и диалогов. Рождённая моим воображением раскадровка последних дней Галиной жизни. Да, печальный выходит сценарий…

«Наверное, сделать первый шаг было трудно. Ждали оба. Но теперь всё! Договорились на выходные: “Сына обниму. И помирать не страшно”.

Третьего августа прибралась. “Пироге капустой надо. Владик любит”.

Вечером, в постели, поблагодарила Господа: “Всё управил. Сыну здоровья”.

Закрыла усталые глаза. Чтобы на рассвете, улыбаясь, мирно уйти в вечность».

5

На кухоньке моргает лампочка Ильича.

– Понимаете, мы с ней много лет не общались. Давным-давно ключ мне дала. Вдруг форс-мажор. Вот и пригодился.

Я ведь стеснялся её. У всех матери на нормальных работах. А моя – дворник. По профессии историк ведь. Вся была в науке. Потом бардак в стране. В выпускном классе был, когда она дворником устроилась.

Крикнул однажды: «Вот у людей матери, а ты – никто!». Она даже не наорала на меня. Плевать ей было, кто что подумает. Главное – меня в жизнь выпустить.

Пару дней назад вдруг позвонила. Без разборок. Запросто. Вчера приехал, с ключом этим. Она пирог испекла. Вошёл – пахнет, как раньше. А мы даже не обнялись. Знаете, мне теперь с этим жить. Только как – непонятно.

В голове вдруг проносится: «А и правда – как?»

Может, так, как жила сама Галя, приняв вызов от жизни? Балансировала на острие желания, порой невыносимого.

Желания поднять сына вопреки всем обстоятельствам и косым взглядам.

Желания заглушить боль обиды на самого родного.

Желания найти силы простить.

Было ли ей страшно? Скорее всего. Но она смотрела сквозь то, что вставало на пути этих её желаний. Просто жила, не сдавая назад. Служила дворником людям и матерью – сыну.

6

Воскресенье. Утро. Простое такое утро. Кидаю ложку растворимой радости в кружку. Эх, снова с молоком облом. Так и не могу побороть странную тягу к утреннему рефлексу.

Лениво спускаюсь на лифте. Открываю дверь. Не может быть: Галин сын сидит на лавочке у нашего подъезда. Сколько прошло с той нашей встречи? Года два?

– Здравствуйте! Вы как здесь? Вы меня помните?

– Да, конечно. Я вас как раз жду. Узнал, в каком дворе ещё мама работала перед… ну, вы поняли. Тогда ни до чего было, телефон ваш не взял. Вот…

Он что-то протягивает мне, неловко, по-детски.

– Спасибо вам за тот вечер. Что выслушали меня тогда. Пойду я.

Сажусь на ту же лавочку. Мы с Галей часто на ней сидели-беседовали. Открываю свёрток. В нём – книга, только что из типографии. На первом развороте посвящение:

Моей героической МАМЕ.

Пытаюсь смахнуть слёзы, чтобы не залить новенькие странички. Сквозь пелену проступает начало первой главы:

«Галя бойко орудовала метлой. Остановилась на перекур.

Двор был проходной. Мальчик лет шести горько сетовал маме на проблемы в садике:

– Меня сегодня лучший друг предал. Миха.

– А что он сделал, родной?

– Говорил, что мой лучший друг навсегда-навсегда. А сам с Катькой чипсы ел. Сказал, что теперь ОНА его лучший друг. Предатель!

Галя замерла. Как наяву, вдруг услышала голос сына: “Мамочка! Ты мой самый лучший друг навсегда! Я тебя никогда не предам”.

Давно это было. Они с маленьким сыном – не разлей вода. Потом переходный возраст. Тот день, когда он прошёл с приятелями мимо, сделав вид, что не знает её, Галя запомнила на всю жизнь. Подростки, чего уж там. Но предательство сына больно ранило душу. Сильнее, чем предательство лучшей институтской подруги, когда та оклеветала её, спасаясь от отчисления.

Он поступил в Литинститут. Переехал в общежитие. Заезжал редко. Затем вовсе перестал. Мать-дворник оказалась ему не нужна.

Они не виделись уже несколько лет. Позвонить первым не хотел никто – мешала гордыня.

Так и жила с этими ноющими застарелыми рубцами: один от подруги, другой – от сына. Свыклась. Да и он не маленький. Разберётся.

Сегодняшний мальчуган выдвинул тайный ящик души. Галя вдруг поняла, сколько времени безвозвратно потеряно. Потонули они во взаимных обидах. Поговорить даже и не пытались.

Она медленно достала телефон из кармана и нашла нужный номер:

– Владик, это я. Как ты, сынок?

– Мама?..»

Чтение прерывает чей-то оклик:

– Галюша, ну идём же скорее. Нам ещё Павлика забирать из бассейна.

Поднимаю глаза. Рядом стоит малышка. Мячик укатился под мою лавку, и девочка не решается подойти. Нагибаюсь, выуживаю озорника из укрытия, улыбаюсь:

– Ты Галя? Не бойся, вот мячик твой.

Она тревожно смотрит через двор на удаляющуюся женщину – бабушку, а может, няню. Нужно догонять. И мячик нужен. Быстро подбегает, протягивает пухлую ручку. Я присаживаюсь на корточки и протягиваю яркий мячик.

Взгляд падает на девочкины кроссовки. «Адидасы», с тремя полосками! Как у дворника Гали. Только детские, на липучках.

Маленькая Галя бежит догонять не то бабулю, не то няню. А я так и сижу на корточках, пытаясь понять, что это было сейчас: то ли привет с небес, то ли простое совпадение?

В совпадения я давно не верю. Поэтому предпочитаю думать, что наша Галя, героическая трудяга, смотрит сейчас сверху на книгу своего сына, лежащую на лавочке, и сердце её материнское спокойно.

Теперь уже точно.