Текст книги "Социология права. Курс лекций. Том 1"

Ключевая фигура марксистской социологии государства и права в России – В. И. Ленин, уже в 1890-е гг. опубликовавший серию работ, где на основе статистических данных предпринята попытка доказать факт развития капитализма в России. По сути, было проделано выдающееся социологическое исследование, где вопросы экономики, политики, государства и права связывались воедино. Необходимость пролетарской революции, диктатуры пролетариата и построения социализма обосновывалась социологическим методом. В годы революции и гражданской войны вопросы о власти и ее нормативном закреплении – важнейшие, что побудило В. И. Ленина провести детальный анализ институтов государства и права в связи с экономикой, классовой борьбой и перспективой социалистического строительства, что также стало образцом марксистской социологии.

Значение В. И. Ленина состоит также в том, что он стал основателем советского обществоведения, в том числе советской социологии права. Правда, роль эта была двоякой. С одной стороны, основатель Советского государства блестяще продемонстрировал возможности социологического метода в рамках исторического материализма, творчески развив марксистскую социологию государства и права. С другой – В. И. Ленин, многократно усилив интегративный характер марксизма, создал тем самым предпосылки для исключения в будущем социологии как самостоятельной отрасли знания. Если в начале своей публицистической деятельности он использовал термин «социология», то впоследствии от него отказался. Первые советские юристы-социологи в целом были близки к ленинской трактовке социологии.

Господство позитивизма и марксизма в русском обществоведении, в частности в социологии, вызывало естественную противоположную реакцию со стороны других направлений, что создавало предпосылки для некоей альтернативной социологии и социологии права.

Одной из первых реакций на плоский эволюционизм раннего позитивизма была оригинальная философия истории Н. Я. Данилевского. Позитивизм рассматривал развитие общества как поступательное движение вперед по пути совершенствования свойств социального организма и его элементов. В контексте такого подхода государство и право представляли собой явления, неизменно стремившиеся к прогрессу, под которым обычно подразумевалось стремление к идеалу буржуазной законности (верховенство закона, разделение властей, правовая защищенность личности, т. е. набор принципов, составляющих суть правового государства). Н. Я. Данилевский, продолжая славянофильскую традицию антизападничества, предложил новую, циклическую, модель социальных изменений. Теория культурно-исторических типов должна была, по его мысли, доказать, во-первых, равенство различных национальных культур и, во-вторых, развенчать просветительскую теорию прогресса. В свете циклической модели государство и право должны были рассматриваться не с позиции европейского гуманизма и легализма, а в качестве элементов национальной культуры, в большей или меньшей степени воплощающих в себе исторические задачи народа. Выдвинув идею цикличности, Н. Я. Данилевский много раньше западных авторов (О. Шпенглер, А. Тойнби) сформулировал парадигму, ставшую одной из самых влиятельных в социологии и социологии права XX в. Кроме того, теория циклов ориентировала на изучение государства и права со стороны их структурно-функциональных особенностей.

Реакцией на позитивистскую и марксистскую философию и социологию стало русское неокантианство (по преимуществу баденской школы), провозглашенное в 90-е гг. XIX в. Неокантианцы (А. С. Лаппо-Данилевский, П. И. Новгородцев, Б. А. Кистяковский, В. М. Хвостов) выступили против сведения социальных институтов и процессов к механицизму и биологизму живой и неживой природы, к материальным отношениям. Если позитивизм и марксизм отстаивали тезис о закономерностях в общественной жизни, то неокантианство выступило за рассмотрение общества, государства и права как уникальных объектов, не несущих в себе никакой повторяемости. Главенствующую роль в обществе, утверждали неокантианцы, играют не материальные и биологические факторы, а духовные – сознание и воля людей.

Казалось бы, неокантианство, отвергнув идею социальных законов, подрывало саму основу существования социологии, цель которой изначально мыслилась как поиск этих законов. Однако на самом деле неокантианцы лишь перенесли действие законов из биологической и материальной сфер общества в его идеальную сферу. Следуя постулатам И. Канта, был выдвинут тезис, согласно которому всякое научное познание общества есть в своей основе исследование априорных форм человеческого разума. Законы, открываемые социологией в жизни общества, государства и права, при более пристальном рассмотрении оказываются законами разума. Таким образом, предмет социологии права переносился с материальных объектов на идеальные, а сама социология права из позитивистской или марксистской становилась кантианской.

Следует отметить, что социологические концепции, в основе которых лежат методологические принципы разного рода идеализма и даже иррационализма, приобретают особую популярность в XX в., после войн и революций, поколебавших веру людей в прогресс и гуманистические идеалы.

Картина социолого-правовой мысли в России была бы неполной без указания на такой ее важный компонент, как психологическое направление. Не вызывает сомнений, что психологическая школа права, основателями которой в нашей стране были Н. М. Коркунов и Л. И. Петражицкий, представляет собой вполне самостоятельное и завершенное явление. Вместе с тем не будет ошибкой считать данную школу разновидностью социолого-правовой мысли. Во второй половине XIX – первой трети XX в. психология приобретает такую популярность, что трудно найти в России философа, историка, литературоведа, юриста или социолога, не уделившего данной теме какого-то внимания. Такой междисциплинарный интерес к психологии оборачивался методологической эклектикой психологических концепций, которые могли иметь позитивистскую, марксистскую, кантианскую, гегельянскую, фрейдистскую и разную другую основу.

Психология ставила себе целью понять поведение человека посредством изучения психических процессов его внутреннего мира. Поскольку перед социологией также стояла задача изучения социального поведения, встреча между этими двумя науками была неизбежной. Социологи с большим энтузиазмом включили психологию в арсенал своих познавательных средств, а психологи, со своей стороны, стали стремиться к социологическим и философским обобщениям. Хотя, строго говоря, во второй половине XIX – в начале XX в. провести грань между социологом и психологом было подчас затруднительно, многие выдающиеся авторы успешно работали в обеих науках. В XX в. социология права, в той или иной мере опирающаяся на психологию, имела широкое распространение (чему, в частности, способствовали ученики Л. И. Петражицкого, эмигрировавшие из Советской России: Н. С. Тимашев, П. А. Сорокин, Г. Д. Гурвич). В настоящее время данное направление считается перспективной областью исследований.

С приходом к власти большевиков социология (социология права) еще какое-то время по инерции развивалась, но очень скоро она была встроена в механизм партийной пропаганды. Поначалу советские юристы, более или менее широко применявшие социологический подход (М. А. Рейснер, П. Я. Стучка, Е. Б. Пашуканис), пытались вносить в марксистскую теорию права некоторый плюрализм мнений, используя идеи Р. Иеринга и Л. И. Петражицкого. Однако уже к началу 1930-х гг. социология (социология права) квалифицируется как буржуазная наука и прекращает свое самостоятельное существование.

Официальный запрет социологии не мог, конечно, привести к исключению социологических методов из советского обществоведения, поскольку они внутренне были присущи марксизму. Исподволь социолого-правовая мысль развивалась, существенно оживившись в 1950–1960-е гг. в форме прежде всего прикладных исследований. Советская социология права существовала в рамках общей теории государства и права (традиция, заданная русским дореволюционным правоведением) и исторического материализма и сводилась в основном к изучению проблем правотворчества и правоприменения. В условиях новой постсоветской России наметилась тенденция к становлению социологии права как самостоятельной юридической дисциплины.

Лекция 4
Социология истории государства и права

– История как категория социологии права.

– Закономерность и уникальность.

– Рациональное и иррациональное.

– Линейность и цикличность.

История как категория социологии права

Социология – наука, направленная на обработку эмпирического материала и ставящая своей целью выявление законов, действующих в обществе и его институтах. Предметом внимания социологии выступают, конечно, современные общества, но «главный фактический материал, – убежден классик русской социологической мысли Н. И. Кареев, – социолог будет всегда получать из изучения прошлого». «Само исследование современных социальных явлений, – утверждает он, – может дать настоящие плоды под условием изучения не только взаимной связи между этими явлениями, но и породивших их причин в прошлом, равно как и тех следствий, которые должны обнаружиться лишь тогда, когда сами эти явления сделаются фактами прошлого. С другой стороны, многие факты современности получают надлежащее освещение лишь тогда, когда к объяснению их мы привлекаем аналогичные факты, наблюдавшиеся в прошлом, или когда знаем генезис объясняемых нами фактов. Наконец, то, что мы называем современностью, так сказать, с каждою новою минутою само делается прошлым, т. е. становится достоянием истории. Но самое важное – это то, что в летописях исторической науки мы имеем такое громадное количество социологического материала, какого нам не дает и дать не может непосредственное наблюдение над окружающей нас действительностью»[93]93
  Кареее Н. И. Введение в изучение социологии. СПб., 2008. С. 74, 75.


[Закрыть].

С самого начала своего профессионального становления в XIX в. социология была тесно связана с историей. Совсем не случайно у А. Сен-Симона и О. Конта важной составляющей их систем становится теория трех стадий развития человечества. Поиск ими закономерностей не мог ограничиться современным обществом, они нуждались в опоре на фактический материал европейской и мировой истории. Более того, как верно замечает П. Штомпка, европейская социология XIX в. возникает в ответ на попытку объяснить великий переход от традиционного общества к современному[94]94
  См.: Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 255.


[Закрыть]. Трансформация европейских обществ от феодализма к капитализму, от натурального хозяйства к промышленному производству, от сословного строя и обычного права к демократии и буржуазной юстиции требовала своего осмысления и новых теоретико-методологических подходов.

В XIX в. наблюдается интенсивная дифференциация гуманитарных дисциплин, в качестве самостоятельных отраслей знания оформляются история и философия истории, где требовались обобщение исторического знания и выявление возможных законов общественного развития. Социология, образно говоря, нашла свое место между этими двумя дисциплинами, стремясь уйти от конкретики и описательности истории, с одной стороны, и высоких абстракций философии истории – с другой. Особенность ранней социологической мысли (О. Конт, Г. Спенсер, Э. Дюркгейм, Ф. Теннис) состояла в том, что она пыталась строить глобальные эволюционные схемы, слабо связанные с историческими фактами. История часто рассматривалась как механистический, фаталистический процесс, прогрессивно развивающийся и не знающий уклонений от магистрального пути. Именно на этом фоне возникали разнообразные общественные идеалы, утопии, создавалась традиция социального прожектерства. Подлинно исторический подход (с известными оговорками) продемонстрировали К. Маркс и М. Вебер, включив в научный оборот богатейший материал европейской и мировой истории.

Две мировые войны и тоталитарные режимы в Европе вызвали волну критики против гуманитарных наук (философии истории, социальной философии, социологии), ставивших своей целью отыскать закономерности в истории. Главной мишенью здесь стал марксизм, подчинивший своему влиянию половину мира. Исторический подход в обществоведении (в том числе в социологии) был назван историцизмом, под которым понималось слепое преклонение перед законами истории, вера в их незыблемость, убежденность в фатальном исходе исторических событий.

На передовом рубеже этой критики находился К. Поппер, провозгласивший релятивизм всякого научного знания. Он предложил считать любое знание результатом договоренности научного сообщества, а историю рассматривать как итог случайных и разнообразных условий, заранее непредвиденных. Человеческая история, полагал он, уникальна, в ней господствуют случайность, иррациональность, что делает ее непредсказуемой. Универсальных законов эволюции нет, эволюция обществ есть уникальный исторический случай, не имеющий аналогов. Вера в историческое предназначение есть простое суеверие. Курс человеческой истории нельзя предсказать ни научными, ни какими-либо другими рациональными способами. «Социальная инженерия», т. е. попытка использовать знания необходимых тенденций для формирования социальных институтов, иррациональна, утопична и обречена на неудачу. Историцизм приводит к фатализму, пассивности, способствует установлению тоталитарных режимов. И наконец, историцизм пагубно повлиял на социологию, сделав из нее социальный миф[95]95
  См.: Штомпка П. Указ. соч. С. 231–233.


[Закрыть].

Если в Европе социология изначально рождалась в тесной связи с историей, то в США такой связи поначалу не было. Здесь социология возникла в обществе, бедном историческими традициями, и была направлена на изучение структуры и функционирования американского общества (очень пестрого по своему составу). Американская социология была подчинена решению конкретных научных проблем, привлечение материала всемирной истории не входило в ее задачи[96]96
  См.: Там же. С. 257, 258.


[Закрыть].

Несмотря на критику, социологи Запада и после Второй мировой войны продолжали использовать исторический подход, а интерес к истории постепенно усиливался. Своеобразным итогом данного процесса стало формирование исторической социологии – влиятельного направления, в рамках которого выделяют три взаимосвязанных подхода.

Первый касается социологических концепций, разрабатываемых для описания и анализа исторических данных, а также для решения проблем в том случае, когда нужен более высокий уровень обобщений, чем обычно применяют историки, т. е. при необходимости выявления социальных закономерностей с помощью социологического анализа исторического развития (Ф. Знанецкий, У. А. Томас, Е. Б. Бальтцель, Р. Хеберле, В. Канман и др.). Для второго характерно использование исторических данных для иллюстрации или проверки тех или иных социологических концепций, а также в целях построения других модифицированных теорий (Беккер, Барнз, Уоллерстайн, А. Бесков и др.). Согласно третьему подходу (X. Мариампольски, Д. С. Хаджес) историческая социология представляет собой не столько теорию, сколько комплекс методов анализа исторического развития общества.

На сегодняшний день на Западе не существует общей теории исторической социологии, и многие авторы предпочитают использовать сразу несколько теорий, рассчитывая тем самым обеспечить объективность исследований. Определенное распространение в исторической социологии имеют в настоящее время циклические теории («конфликтный цикл» Зиммеля, «экологическое преемствование» Парка, «цикл расовых отношений» Богардуса и др.). Начиная с 1960-х гг. западные социологи все чаще обращаются к теории К. Маркса, истолкованной, как правило, в духе неомарксизма, пытаясь использовать отдельные ее положения для обоснования своих историко-социологических концепций. В современной западной исторической социологии важное место занимают прикладные историко-социологические исследования, результаты которых часто используются в процессе принятия политических решений (работы Г. Беста, В. фон Гиппеля, X. Матцерата, Г.-У. Вейлера, В. Цапфа, Д. Гримма – в ФРГ, Д. Аптера, А. Гершенкрона, С. Хантингтона и др. – в США)[97]97
  См.: Историческая социология // Современная западная социология. Словарь. М., 1990. С. 124.


[Закрыть].

Поскольку история является предметом социологии, социологический срез истории государства и права – важная составляющая социологии права. Социологический анализ политико-правовых институтов без их включенности в широкий исторический контекст всегда будет неполным.

Характерная черта общественной жизни, человеческой истории – антиномизм, т. е. наличие двух взаимоисключающих явлений, одновременно связанных между собой органическим единством. История государства и права – часть истории человечества, а значит, на нее в полной мере распространяются все антиномии человеческого бытия. На первый взгляд рассмотрение истории через призму антиномий как череду диалектических противоречий ближе к философии, чем к социологии. Но это не так. Социология права, если она претендует на статус строгой науки, обязана фиксировать всю противоречивость динамических свойств политико-правовых институтов. Функциональная и структурная взаимосвязанность не только не исключает, но, напротив, предполагает их скачкообразное, часто болезненное и патологическое развитие. Старое и новое, здоровое и больное, прогрессивное и регрессивное, рациональное и иррациональное парадоксальным образом уживаются в единой ткани государства и права.

Весь этот комплекс поразительных сочетаний необходимо исследовать.

Закономерность и уникальность

Трудно спорить с тем, что социология права – строгая наука, стремящаяся к выявлению законов в процессе происхождения, развития и функционирования государства и права. Вместе с тем следует отдавать себе отчет в том, о каких законах идет речь и на каком пространственно-временном отрезке они действуют. Вопрос следует поставить даже шире: в каком смысле социология права является наукой и каковы ее эвристические возможности? Только решив данные вопросы, можно будет с большей или меньшей степенью достоверности говорить об объективных свойствах государства и права.

С полной уверенностью можно утверждать, что окончательное становление теории науки связано с именем И. Канта. Его «Критика чистого разума» поставила научное познание на прочную основу агностицизма, разделив предмет познания на феномены и ноумены. Было четко и точно сказано, что у человеческого познания есть свой предел, определяемый спецификой самого мышления. Одна из главных идей звучала так: наше представление о мире есть не столько отражение его объективных свойств, сколько форма человеческого мышления. Например, пространство и время – это не объективные свойства материи, а априорные формы рассудка.

Гносеология И. Канта получила свое развитие в различных направлениях неокантианства, оказавших громадное влияние на формирование европейской гуманитарной науки. Особую роль сыграла баденская школа во главе с Г. Риккертом и В. Виндельбандом, которые во многом определили методологические основы немецкой социологии второй половины XIX – в первой трети XX в. (М. Вебер, А. Вебер, Г. Зиммель, В. Зомбарт, К. Манхейм).

Один из классиков немецкой социологии Г. Зиммель так высказался о кантианской гносеологии: заслуга И. Канта состоит в том, что он освободил личность от власти природы и истории (историцизма). Поскольку личность продуцирует природу как свои представления и общие законы природы как формы нашего духа, бытие природы подчинено нашему суверенному Я. То же должно стать с историей, которую следует подчинить свободному человеческому духу. Иными словами, не история должна навязывать свое представление личности, тем самым сковывая ее, а сама личность должна формировать наше знание об истории. «Познаваемого человека творят природа и история, но познающий человек творит природу и историю»[98]98
  Зиммель Г. Избранное. Т. 1. Философия культуры. М., 1996. С. 530, 531.


[Закрыть]. Выспренность риторики и велеречивые восклицания о свободе не должны смущать, так как суть мысли абсолютно верна: научное познание и знание суть проявления человеческой субъективности, представляющие собой форму мышления субъекта, задаваемую особенностями человеческого сознания.

Основоположники баденской школы неокантианства различают науки о природе и науки о культуре. Первые имеют дело с миром, где господствуют каузальность, закономерность, повторяемость, вторые исследуют сферу человеческого духа, уникальной по своей природе, проявляющей себя в ценностных установках и основанной на них культуре. Научное познание использует два основных метода: генерализирующий (номотетический) и индивидуализирующий (идиографический)[99]99
  Номотетический от греч. nomo-teteo – издавать, устанавливать законы; идиографический от греч. idios – особенный, своеобразный и grapho – пишу.


[Закрыть]. При исследовании природы главную роль играет генерализирующий метод, при изучении культуры – индивидуализирующий.

Суть номотетического метода состоит в том, что под класс явлений подводится некий общий знаменатель, имеющий характер закона. Номотетический метод применим только там, где есть повторяемость, где явления включены в некую закономерность. Идиографический метод, напротив, призван установить и описать объект как единичный, уникальный, неповторимый. Идиографический метод, подчеркивает Г. Риккерт, также является научным, так как использует средства логики: подводит явление под общезначимую ценность, выявляет причинно-следственные связи внутри изучаемого явления. Вместе с тем генерализирующие науки более или менее близко стоят к абсолютной истине, идиографические не находятся ни в каком отношении к абсолютной истине, так как руководящие принципы их образования являются исключительно фактическими оценками, сменяющими друг друга, как волны в море. Различных исторических истин столько же, сколько существует культурных кругов (научная среда, принимающая единую систему ценностей).

За рассуждениями о методах фактически стоял вопрос о существе социальных отношений. Было заявлено, что социальная материя принципиально отличается от природной, что мир природы строится на каузальности и повторяемости, мир культуры – на свободе воли и ценностях. Такой подход предполагал полное отрицание повторяемости, законов в истории, а сама всемирная история объявлялась фикцией (так как невозможно подвести единые ценности под все человечество). То, что обычно называют законом истории, есть, утверждали неокантианцы, обычная формализованная ценность. Говорить об истории имело смысл только применительно к какой-то социальной общности, имеющей единые ценности. В данном случае речь шла, как правило, о народе, имевшем свой мир ценностей, свою уникальную культуру.

Более того, сама природа также объявлялась уникальным явлением, если рассматривать ее как единое целое. Если взять планету Земля, Солнечную систему, Галактику или Вселенную как отдельный организм, то все это – уникальные объекты. Закономерности внутри этих объектов, конечно, есть, но они локальны и не способны повлиять на их единичность и уникальность. Такая же логика распространяется и на общественные явления: локальные закономерности там есть (их исследуют номотетические науки), но они действуют внутри замкнутого, локального, единичного социума (его изучение – дело идиографических наук).

Согласно логике Г. Риккерта и В. Виндельбанда, общество имеет две составляющие – природную и культурную. Общество как часть природы подчинено законам каузальности, в обществе как мире культуры господствуют нормы должного, ценности. Природные проявления общества изучают генерализирующие науки, сферу культуры – индивидуализирующие. К индивидуализирующим наукам Г. Риккерт прежде всего относил философию и философию истории, к генерализирующим – антропологию, психологию, социологию и ряд других. История занимала промежуточное положение: если обнаруживалось тяготение к эмпирике с попыткой вывести из нее социальные законы, то здесь она ближе была к социологии, если было больше философских обобщений, то это уже напоминало философию истории.

При всех своих достоинствах данная классификация остается очень условной, так как невозможно провести четкую границу между природной и культурной компонентами общества, а значит, между науками о природе и науками о культуре. Так, М. Вебер, ученик Г. Риккерта, считал генерализирующий метод главным для социологии, а индивидуализирующий – вспомогательным. Однако тексты М. Вебера говорят как минимум о равноправии у него этих двух методов, а сама его историческая социология зачастую напоминает типичную философию истории.

После короткого историко-теоретического экскурса подведем итоги и постараемся ответить на поставленные выше вопросы.

Во-первых, следует согласиться с Г. Риккертом и В. Виндельбандом в том, что история не знает никакой повторяемости, а значит, не имеет неких всеобщих законов. История никогда и нигде не повторилась дважды. Здесь важно не путать всеобщие законы с причинно-следственной зависимостью фактов истории, которые применительно к конкретному отрезку истории всегда единичны. Например, можно и нужно изучать историю тоталитарных режимов на предмет выявления тех условий и причин, которые привели к их возникновению. Причинно-следственная зависимость здесь есть, и гуманитарные науки призваны их установить. Однако следует четко понимать, что, например, совокупность условий, приведшая к рождению национал-социализма в Германии, уникальна и никогда больше не повторится. В другой стране фашизм может возникнуть при наличии своего строго единичного комплекса условий. Повторяемости здесь нет, есть аналогия, схожесть ситуаций, не более того.

Если так называемая всеобщая история не знает закономерностей, если история каждого народа уникальна, имеет свой собственный путь развития, то соответственно нет никаких всеобщих законов в истории государства и права. Государство и право отдельно взятой страны неповторимы, уникальны. Происхождение, развитие, функционирование и гибель какого-нибудь конкретного государства может рассматриваться только как единичный факт. Конечно, масса государств возникали и гибли в результате войны, что, кажется, указывает на некий закон, но при этом в каждом случае была своя неповторимая ситуация. Известная в конституционном праве классификация форм государства также очень относительна и условна, так как особенности конкретного государства ломают любую классификацию. Например, республики современной Африки и стран Запада объединяет только название, во всем остальном больше различий.

Во-вторых, кантианцы, разделив действительность на мир сущего и мир должного, верно указали на иррациональный остаток общественной жизни. Изучая животную жизнь общества, социолог выступает в роли своеобразного натуралиста. Поскольку у людей есть одинаковые материальные потребности, физиологические реакции, инстинкты, то вполне правомерно моделировать типовые ситуации с предсказуемым алгоритмом индивидуального и массового поведения. Так, в условиях полного военного окружения войска, как правило, предпочитают сдаваться, но не погибать (хотя даже и во имя высокой патриотической идеи). Массовое поведение убеждает, что страх смерти сильнее патриотизма. Или другой пример – преступность, которая представляет собой массовое, не изживаемое явление. Животные, естественные реакции среднего индивида таковы, что при ослаблении или тем более устранении норм и санкций он обязательно встает на путь преступления. Это своего рода закон. Общество понимает такую зависимость, и потому появляется уголовное законодательство.

Вместе с тем общество – это не только физиологические реакции, но также область духовности, ценностей и идей. Свобода воли человека очень слабо связана с материальными условиями его жизни, его физиологическими реакциями. Свобода воли принципиально не поддается прогнозированию, что и делает социальное развитие непредсказуемым, а историю государства и права каждого народа уникальной. Даже социолог натуралистического направления, считающий себя «социальным натуралистом», не может, не попирая здравого смысла, отрицать данный иррациональный остаток. В теоретико-методологическом отношении это значит, что открываемые им социальные зависимости имеют не всеобщий, а локальный характер и подчинены стихии иррационального. Все это объективно снижает эвристический потенциал социологической науки.

В-третьих, неокантианцы баденской школы верно отметили конвенциональный характер гуманитарного знания. Хотя сам Г. Риккерт относил социологию к генерализирующим наукам, теоретическая социология (в том числе социология права) – наука во многом индивидуализирующая. Социология права, как она представлена, например, в текстах Е. Эрлиха, Л. И. Петражицкого, С. А. Муромцева или Г. Гурвича, содержит огромное количество ценностных суждений о государстве и праве, что придает данной науке относительный, вероятностный характер. Именно по этой причине многие положения социологии права часто отвергаются сторонниками естественно-правовой школы.

Таким образом, договорный характер социологии права делает относительными все рассуждения о так называемых закономерностях происхождения, развития и функционирования государства и права.

Рациональное и иррациональное

Рациональное и иррациональное, рационализм и иррационализм, рациональность и иррациональность – все эти категории, сформировавшиеся в лоне теологии и философии, могут показаться не вполне уместными применительно к социологии права. Ведь социология – строгая наука, где, как представляется, нет места ничему иррациональному, т. е. находящемуся за пределами разума, недоступному для рационального познания. Тем не менее с самого начала своего возникновения социология принимала в расчет факторы, недоступные человеческому мышлению. Так, социологи-позитивисты первой волны принципиально отказались от поиска сути вещей, сосредоточив свой исследовательский интерес на их внешнем проявлении. Социолог ставил перед собой задачу выявить механизм происхождения и функционирования явления, его структуру, но никак не его сущность. Для социолога была (и продолжает оставаться) вполне приемлемой методологическая установка, согласно которой научное познание не исключает признания сферы иррационального (Бога, первичного хаоса, жизненной силы и т. п.). Иррациональное, полагал социолог-позитивист, существует, оказывает влияние на социальные процессы, что требует специального исследования.

Такой методологический подход продемонстрировал, в частности, М. Вебер, предложив классификацию идеальных типов социального действия: 1) целерациональное; 2) ценностно-рациональное; 3) традиционное; 4) аффективное. Целерациональное действие характеризуется ясностью и однозначностью осознания действующим субъектом своей цели, соотнесенной с рационально осмысленными средствами, обеспечивающими ее достижение. Человек или социальная группа выстраивают свое поведение, опираясь на логику, диктуемую объективными условиями жизни. Цель и стремление ее достигнуть – следствие доводов разума, вырастающих на почве фактов. Ценностно-рациональное действие основано на вере в самодостаточность ценности (религиозной, этической, эстетической и др.). В данном случае поведение строится не столько на доводах разума, сколько на вере в авторитет ценностей. «Ценностная рациональность», абсолютизируя ценность и в этом смысле уходя от реальности, содержит в себе нечто иррациональное. Традиционное действие формируется на основе подражания тем или иным образцам поведения, закрепленным в культуре и не подлежащим рациональной критике. Данный тип поведения отличается автоматизмом, стремлением ориентироваться на привычное и повторяющееся, существенным снижением творческого отношения к жизни. Аффективное действие полностью подчинено эмоциям субъекта и дальше всего расположено от рационального осмысления действительности.