Текст книги "Социология права. Курс лекций. Том 1"

Как видим, из четырех возможных типов человеческого поведения только один непосредственно основан на разуме, остальные – на нечто иррациональном. Фактически М. Вебер констатирует, что большинство человеческих поступков имеют иррациональную природу. Конечно, если индивиды и человеческие коллективы (большие и малые) руководствуются в своих действиях по большей части не разумом, а верой, авторитетом или страстями, это совсем не значит, что социологическая наука должна расписаться в своем бессилии и отказаться от изучения социальных феноменов. Наука может и обязана изучать механизм человеческого поведения, но его иррациональная природа будет для нее недоступна.

История государства и права убедительно демонстрирует, что происхождение, развитие и функционирование данных институтов обусловлены одновременно рациональными и иррациональными факторами, их причудливым взаимодействием.

Рациональный ход истории лучше других показали Гегель, К. Маркс и М. Вебер.

Философия Гегеля стала одной из вершин рационалистической европейской мысли Нового времени. Традиция рационализма воплотилась в идее мирового разума, который, разворачиваясь во всемирной истории, проходит ряд стадий по пути все более полного его развития. Несмотря на хаотичные, противоречивые интересы отдельных индивидов и народов, мировой разум формирует некую единую логику истории, подчиняя ей все человечество. На стадии объективного духа мировой разум материализуется в государстве и праве. Стержнем данного процесса является саморазвитие идеи свободы, имеющей три фазы: восточный мир (свобода принадлежит одному), греко-римский мир (свобода некоторых), германский мир (свобода всех). Иными словами, свобода, по Гегелю, – требование разума, а государство и право – институты, где идея разума, свободы, т. е. в конечном счете человеческой рациональности, проявляют себя в высшей степени. Если в гражданском обществе господствуют стихия материального интереса, животные качества человека, то государство являет собой образец высшей духовности, подчиняющий эгоизм индивидов разуму нации. Прогресс истории, по Гегелю, и состоит в том, что разумное, рациональное вытесняют из жизни общества иррациональное. Практически речь шла об усилении роли государства и права как разумных началах человеческого бытия.

Апофеозом рационализма выглядит доктрина К. Маркса, который представил ход истории как борьбу угнетенных масс за свои права, как движение человечества к коммунизму. В марксизме пролетариат выступает субъектом социального реформаторства, способного на основе принципов научного социализма построить бесклассовое общество, лишенное антагонистических противоречий. Государство упраздняется, так как появляется человек нового, высшего типа, моральные и интеллектуальные качества которого позволяют перейти к самоуправлению. Базовые положения марксизма просто пропитаны верой в возможности человека рационально организовать свою жизнь. К. Маркс убежден в неизбежном радикальном изменении сознания людей в сторону все большей его рационализации.

Одна из целей исторической социологии М. Вебера – показать роль буржуазии в создании общества тотальной рационализации в области экономики, политики, права, быта, идеологии и, конечно же, религии. Оставляя за скобками вопрос о существовании Бога, немецкий социолог констатировал связь между протестантской хозяйственной этикой и образом жизни европейцев. Блага западной цивилизации – результат способности европейцев к рациональному осмыслению действительности. Углубление рациональности – главный вектор развития Запада, что, однако, влечет за собой утрату индивидуальной свободы.

Действительно, рациональное отношение к миру – существенная черта человека. Организация производства, быта, властных и семейных отношений, наличие морали, обычаев, права – все это говорит о том, что люди, творчески перерабатывая и накапливая знания о мире, стремятся сделать этот мир более удобным для себя, очеловечить его. Прав Гегель, утверждая, что государство и право суть проявление разумности человека. Длительность существования, наращивание прочности и эффективности данных институтов доказывают их согласованность с некими фундаментальными законами жизни, открытыми разумом. Прав К. Маркс в том, что людям свойственна целеполагающая деятельность, в результате которой меняется ход истории. Люди приходят к пониманию своей активной роли в формировании общественных отношений и уже целенаправленно осуществляют свою деятельность. Прав М. Вебер в том, что социальный порядок, построенный западноевропейским буржуа, пронизан индивидуализмом и рационализмом. Рыночная экономика приносит больше прибыли, чем феодальная; правовое государство делает жизнь человека более безопасной, а их права – гарантированными; светское общество дает личности больше возможностей для удовлетворения своих потребностей. И все это благодаря разуму.

Вместе с тем не следует переоценивать роль разума в жизнедеятельности человеческих коллективов и создаваемых ими политико-правовых институтов. Религиозные чувства и инстинкты определяют поведение людей, возможно, даже в большей степени, о чем красноречиво свидетельствуют различные философские учения, обосновывающие иррациональную природу мира и человека. Так, например, многие великие философы пришли к выводу, что в основании бытия лежит жизнь – универсальная, всеобъемлющая и иррациональная субстанция. Одни авторы, давая биолого-натуралистическое толкование категории «жизнь», понимают ее как «волю» (А. Шопенгауэр) или «волю к власти» (Ф. Ницше). Для других (В. Дильтей, О. Шпенглер, Г. Зиммель, X. Ортега-и-Гассет) жизнь есть основание культур различных народов. Третьи (А. Бергсон) видят в жизни некую космическую силу, воспроизводящую саму себя и творящую новые формы.

Оставляя в стороне метафизические тонкости, вполне уверенно можно утверждать, что современная наука в состоянии установить лишь механизм зарождения и функционирования различных форм жизни, но первоисточник жизни для нее пока неразгаданная тайна. Причина появления растительного и животного мира, человека на сегодняшний день – иррациональная «вещь в себе».

Если жизнь в своей основе глубоко иррациональна, то почему такие ее проявления, как государство и право, должны относиться только к сфере рационального? Уникальность человеческой истории (истории государства и права) прежде всего обусловлена тем, что она определяется не только географическими и экономическими факторами, но в значительной мере человеческой волей, иррациональной по своей природе. Это очень хорошо понимали народники (П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский), отстаивая свой субъективный метод в социологии. Историю творят, утверждали они, активное меньшинство, критически мыслящие личности. Они своей волей способны определять ход событий, изменять направление истории. И действительно, чем в свое время были бы Франция без Наполеона, Германия без нацистов во главе с Гитлером, а Россия без большевиков во главе с В. И. Лениным, Л. Д. Троцким и И. В. Сталиным. Историю творит иррациональная человеческая воля (индивидуальная и массовая), создавая ранее небывалые, порой причудливые политико-правовые комбинации.

Аристотель и Гегель высказывались в том духе, что идея государства предшествует самому государству, а возникает оно у тех народов, сознание которых уже изначально содержит эту идею. Фактически они разделили народы на государственные (способные создать государство) и негосударственные (неспособные к этому). Трудно спорить с тем, что ментальные особенности народов существенным образом влияют на становление у них государственности, но это совсем не значит, что в основе политико-правовых институтов лежит сознание, некое рациональное начало. Тезис о первичности идеи в деле государственного строительства умозрительный и требует доказательств, найти которые непросто.

Не менее весомой выглядит аргументация русского консерватора И. Л. Солоневича, для которого подлинная причина всякой государственности – государственный инстинкт народа. Все нации, доказывает он, стремятся создать свою культуру, государственность и, наконец, империю (сильное государство, активно влияющее на формирование международных отношений и ход мировой истории). Если нации этого не делают, то не потому, что не хотят, а потому, что не могут. Нация – единый биологический организм, «сверхиндивидуальное целое», развивающееся по законам отдельного человека. Если индивид, подчиняясь инстинктам продолжения рода, создает семью и накапливает ценности для своего потомства, то и нация поступает таким же образом. Инстинкты в нации могут ослабляться и усиливаться. В первом случае народ оказывается на краю гибели и заканчивает свою историю, во втором он копит силы и территорию для не родившихся еще поколений. Сходную мысль высказывал Л. Н. Гумилев: каждый народ, проходя цикл своей истории, в определенный период достигает высшей точки развития («пассионарности»), после чего его энергетическая сила постепенно начинает угасать.

Связь между жизненной силой народа и его возможностями в деле государственного строительства отрицать невозможно, но доказать трудно. Возьмем, например, феномен войны, когда напряжение государства достигает предела, а народ проверяется на прочность, жизнеспособность. Историк, социолог или экономист, как правило, находят вполне рациональное объяснение тем или иным войнам, поражению или победе в них различных государств. Вместе с тем война – явление глубоко иррациональное, так как во многом связана с волей, инстинктами и коллективным бессознательным масс. Война несет с собой смерть, война – это гибель на фронтах тысяч и миллионов людей. Нет ничего противоестественнее для человека, чем смерть. И тем не менее любое более или менее нормальное государство (а с ним и общество) целенаправленно готовится к войне (наступательной или оборонительной), т. е. планирует гибель больших масс людей. Как верно заметил Н. А. Бердяев, умирать на поле брани можно, только отключив индивидуальное сознание и приобщившись к сознанию массовому, родовому. Для индивидуального сознания смерть (даже на фронте) – неразрешимая болезненная антиномия, ничем не компенсируемая личная катастрофа. Только ощущение себя частью рода, частью коллектива, который будет продолжать жить, примиряет человека с возможностью своей гибели. Государство и общество, рационально, целенаправленно готовясь к войне и будущим массовым жертвам, инстинктивно, на бессознательном уровне апеллируют к феномену жизни как главному условию бытия нации. Инстинкт жизни, инстинкт самосохранения заставляет народ жертвовать частью своего населения. Рационального здесь мало, преобладает иррациональное.

В психоанализе есть категория «рационализация», под которой понимается механизм психологической защиты, стремление рационально объяснить иррациональные, бессознательные влечения и поступки. Идеология патриотизма – один из примеров такой рационализации. Инстинкт жизни, проявляющий себя, в частности, в стремлении нации обеспечить свои материальные интересы, реализовать территориальную и властную экспансию, рождает вполне респектабельную идеологию патриотизма. В истории были случаи (например, Третий рейх), когда нация не стеснялась открыто заявлять о своих эгоистических интересах, но чаще эти интересы все-таки вуалировались, им придавался приличный вид. Что значило быть патриотом Англии, Испании или России где-нибудь в XVII, XVIII или XIX столетиях? Это означало прямо участвовать или поддерживать территориальную экспансию своего государства. Как справедливо отметил К. Юнг (автор идеи о коллективном бессознательном), идеология и политика государства не могут стоять выше эгоистических интересов основных масс населения. «Высокая» идеология патриотизма практически всегда вырастает из эгоистических, корыстных интересов рода, племени, нации. Представления Гегеля о высшем этическом назначении государства, вносящего смысл в жизнь общества и отдельных индивидов, есть не что иное, как рационализация грубых инстинктов масс.

Право также одновременно относится сразу к двум сферам – рациональной и иррациональной. И древнее, и особенно современное право явственно демонстрируют целенаправленную деятельность общества по регламентации своей жизни. Памятники права, современные кодексы, законодательная политика государств, юридическая наука свидетельствуют о высокой степени понимания природы и значения права для жизнедеятельности людей. Вместе с тем любая социальная нормативная система (религия, обычай, мораль, право) связана с инстинктами и коллективным бессознательным много теснее, чем часто принято думать. Животная природа людей заставляет их вести себя примерно так же, как популяция пчел, муравьев, волков или слонов. Нормативные системы всех этих коллективов имеют одну фундаментальную причину: выживание рода и обеспечение его воспроизводства. Инстинкт самосохранения заставляет создавать нормы, подчиняющие животные индивиды единой дисциплине, единому ритму жизни. Человеческие регуляторы намного сложней, чем в животном мире, поскольку вырастают также и на почве осмысленной, целеполагающей деятельности. Но иррациональная, биологическая основа человеческого поведения и его регуляторов от этого никуда не исчезает, меняются лишь пути и формы ее влияния.

Иррациональную природу права убедительно раскрывает психоанализ. Главный руководящий принцип поведения индивидов, сделал вывод основатель психоанализа 3. Фрейд, – получение удовольствия (в самом широком смысле этого слова). Неконтролируемое, не знающее преград стремление получить удовольствие делает личность деструктивной, опасной для себя самой и общества. Человеческий коллектив, понимая это, устанавливает правила общего характера, ограничивающие произвол индивидов. Так возникает культура, т. е. система запретов, изначально воспринимаемая человеком враждебно. Человек, по З. Фрейду, всегда враг культуры, он всегда потенциальный преступник, стремящийся ради получения удовольствия нарушить закон и другие социальные нормы. И зависимость здесь обычно такая: чем сильнее инстинкты, чем выше опасность их разрушительного воздействия, тем более репрессивным становится право.

Когда в современной послевоенной Германии мы наблюдаем целенаправленное ужесточение антинацистского законодательства, то можно сделать вывод о благополучном положении дел: немцы, осознавая опасность фашизма, на законодательном уровне стараются блокировать любые его проявления. В этом и есть их глубокое осознание проблемы и высокий уровень ответственности. Однако психоанализ говорит и о другой, теневой, стороне дела: жесткое антинацистское законодательство вводится потому, что национализм в Германии еще очень силен. Как сказал бы о современной Германии К. Г. Юнг, коллективное бессознательное, древнегерманский бог Вотан все еще продолжают будить воинственные инстинкты немцев. Действие этого подсознательного чувствуется, оно никуда не уходит, искоренить его нельзя, а вот бороться с ним необходимо. В этом смысле антинацистское законодательство – прямое следствие иррациональных сил.

Примеры такого рода можно продолжать бесконечно.

Линейность и цикличность

Воззрения на характер направленности истории распределяются на две крайние противоположные позиции – линейность и цикличность, между которыми бесконечный ряд смешанных вариаций. Полярность точек зрения здесь не случайность, они вырастают из антиномий фактов самой истории. Вместе с тем историки, философы, социологи, пытаясь установить главный вектор человеческого развития, вынуждены искать собственные критерии и создавать свою систему ценностных координат, что неизбежно вносит в их концепции значительную долю субъективизма.

Напомним, что линейный процесс предполагает направленность, необратимость, сопровождается процессом роста, т. е. расширением, распространением, усложнением и дифференциацией явления. Процесс роста раскрывает внутренние потенциальные возможности, присущие изучаемому объекту с самого начала (т. е. обнаруживает свойства, закодированные в эмбрионе), продолжается непрестанно и не может быть остановлен, развивается постепенно, кумулятивно, проходит различные стадии, или фазы (юность, зрелость, старость). Линейные процессы бывают однолинейными (процесс придерживается одной траектории) и мультилинейные (процессы идут по нескольким альтернативным траекториям). Однолинейные процессы могут быть восходящими (прогрессивными) и нисходящими (регрессивными). Разновидность направленных, необратимых процессов – нелинейные процессы, характерные качественными скачками и существенными отклонениями от магистрального вектора социального развития.

Социальный цикл не имеет определенной направленности, хотя и не является случайным. Любое состояние, в котором пребывает система, может повториться в будущем, так как повторение заложено в самой системе. Изменения происходят на коротком интервале времени, но на длительном отрезке времени нет, поскольку система возвращается в исходное состояние. Циклические процессы делятся на процессы замкнутого цикла и открытого цикла (спиралевидные). Процессы замкнутого цикла могут быть регулярными (равные фазы), ускоряющимися (все более укорачивающиеся фазы) и замедляющимися (все более удлиняющиеся фазы). Среди процессов открытого цикла выделяют восходящие (прогрессивные) и нисходящие (регрессивные)[100]100
  См.: Штомпка П. Указ. соч. С. 25, 136.


[Закрыть].

Тема направленности истории пограничная, существует на поле между философией истории и социологией. Если философия, постигая направленность истории, опирается по преимуществу на телеологию и смысл, то для социологии характерен формализованный структурно-функциональный анализ. В середине XIX в. позитивистская социология в форме эволюционизма попыталась разработать свою методологию, сводя процесс познания истории в основном к формальной обработке эмпирического материала. Однако уже к концу XIX в. классический эволюционизм обнаруживает свою ограниченность, и многие социологи обращаются к различным популярным философским школам: марксизму, неокантианству, философии жизни и др. В XX в. связь между социологией и философией только усиливается. Иными словами, при всей своей устремленности к строгой научности социология так и не смогла полностью отказаться от философских (часто приобретающих метафизическое содержание) категорий «цели» и «смысла».

Циклическое восприятие истории – наиболее раннее по времени возникновения. Идея социальных циклов присутствовала уже в мифологии многих культур Древнего мира (Индия, Китай, Египет), но на теоретическом и философском уровнях ее начинают обсуждать в древнегреческой философии (Гераклит, Платон, Аристотель, стоики, Полибий). Особенность циклического мировоззрения древних греков состояла в том, что оно в основном опиралось на ритмы природных явлений. Проведя довольно грубую аналогию между ритмами природы и общества, греческие авторы пришли, в частности, к выводу о круговороте форм государства. Конечно, насыщенность и калейдоскопическая быстрота политической жизни эллинов также повлияли на становление их циклического восприятия, но все-таки главный фактор – механический перенос ритмов природы на социальные явления.

Благодаря христианству мировоззрение европейских народов меняется с циклического на линейное, что сказалось и на обществознании. Начиная с первых христианских авторов, человеческая история, как правило, воспринимается как неуклонное, необратимое движение вперед – сначала в форме провиденциализма, позднее, в эпоху Просвещения, в виде теории прогресса. В начале XIX в. реакция на европейские революции меняет интеллектуальную ситуацию: поднимается волна консерватизма и пессимизма, что сформировало благоприятную среду для возврата к циклической модели мира. Культурно-исторические типы у Н. Я. Данилевского, локальные культуры у О. Шпенглера, замкнутые цивилизации у А. Дж. Тойнби – все эти концепции во многом продиктованы скептическим отношением к возможностям европейской культуры, ориентацией авторов на консерватизм, антилиберализм и национализм. Они поставили под вопрос универсальность европейских ценностей, предложили отказаться от европоцентризма.

В XX в. теория циклов широко используется в различных отраслях знания: в экономической теории (циклы Н. Д. Кондратьева), социокосмизме (космические циклы A. П. Чижевского), политической социологии (циркуляция элит В. Парето), исторической социологии (чередование суперсистем П. А. Сорокина) и т. д. При всей оригинальности этих концепций бросаются в глаза их умозрительный характер и тенденциозный подбор фактов. В основе таких конструкций часто лежат умозрительные фикции, субъективные аксиомы, под которые подбирается нужный эмпирический материал. Так, несмотря на всю свою грандиозность и обилие фактов, социолого-историческая концепция П. А. Сорокина выглядит ходульной, малоубедительной, поверхностной. События мировой культуры здесь слабо связаны с идеей чередования культурных типов, а сама она подчинена идеологической задаче: доказать упадок современной западной культуры.

Не меньше теоретических и методологических проблем у линейного (нелинейного) понимания истории. Линейная концепция не может объяснить существования в условиях современности первобытных человеческих коллективов, культура которых застыла на уровне каменного века. Процесс роста здесь напрочь отсутствует. Противоречат линейной концепции постоянные откаты назад, наблюдаемые в истории народов. В XX в. в Европе, этой колыбели гуманизма, поставили на поток массовое уничтожение людей. Тоталитарные режимы продемонстрировали очевидный регресс сознания и политических отношений, стремление, казалось бы, современных, цивилизованных народов вернуться в средневековье, реанимировав первичные инстинкты и сняв запреты христианской культуры. Сейчас, в начале XXI в., активизация религиозной жизни (ислам, русское православие) во многих регионах мира идет под общим лозунгом возврата в прошлое, к первоначальным национально-культурным и религиозным истокам. Создается впечатление, что огромные массы людей устали от современности и ее проблем и хотят перемен в форме ухода в прошлое. Из этой же череды исторических откатов идеология политкорректности, представляющая собой новый вид цензуры. Запрет публично называть вещи своими именами в области политических, национальных, религиозных, половых отношений есть не что иное, как погружение в первобытность, превращение в неразвитых, одолеваемых страхами дикарей, свобода которых была ограничена бесчисленными табу. Замена свободы дискуссий официальными, санкционированными обществом и властью клише является типичным «бегством от свободы» (Э. Фромм). Политкорректность – это стремление (частью осознанное, частью нет) спрятаться от проблем, вместо того чтобы их открыто и честно обсуждать, а затем решать.

Таким образом, линейная и цикличная концепции есть некая условность, которая одновременно и отвергается, и подтверждается фактами истории. Очевидно, что эволюция государства и права – линейный процесс, содержащий развитие, усложнение, повышение мощи и эффективности данных институтов. Между государством и правом Древнего мира и современностью дистанция огромного размера. Сила власти египетского фараона или римского императора многократно уступает возможностям президента США или премьер-министра Англии. Аппарат современного государства способен держать в повиновении десятки и сотни миллионов людей, контролируя каждый шаг любого из них. Военная мощь ядерной державы в состоянии уничтожить все живое на земле, а не только страну-противника. Массив источников права современного государства, их тончайшая дифференциация, эффективность правового регулирования не идут ни в какое сравнение с правовыми системами прошлого.

Вместе с тем мировая история демонстрирует бесконечный цикл рождения, созревания, расцвета, деградации и краха национальных государств и их права. Возникавшие когда-либо государства до сих пор имели только один главный вектор своего развития – по направлению к упадку. Кто-то может возразить, что современные государства Запада (наиболее сильные в настоящее время), родившиеся еще в эпоху Средневековья, не подают признаков скорой гибели, а напротив, усиливают свою мощь. На это можно ответить, что, во-первых, у каждого народа и государства есть свой цикл (более или менее длинный), а во-вторых, смена этнического состава населения (что сейчас происходит в странах Европы и США) будет означать гибель данного конкретного государства.

Дилемму линейности и цикличности следует решать с использованием идей, предложенных баденской школой неокантианства. История каждого национального государства и права уникальна и в этом смысле поступательна, необратима, линейна. Во всемирной истории государства и права можно обнаружить циклические зависимости, которые никак не могут претендовать на универсальность и абсолютность. В данном случае цикличность нужно рассматривать как частный случай линейности. Здесь важно понимать, что оппозиция «линейность – цикличность» имеет значение лишь на отрезке обозримого нами прошлого и будущего, с позиции вечности данная оппозиция полностью теряет свою актуальность. Если предположить, что человечество (а с ним государство и право) рано или поздно погибнет (в результате ядерной войны, глобальной техногенной катастрофы или медленного вымирания по мере затухания Солнца), то вся эта схема линейного развития с ее идеей прогресса, совершенствования, роста и дифференциации полностью ломается. В этом случае история человечества, государства и права предстает как элемент мирового хаоса (или мирового разума), познать который нам не дано. Подчеркнем, что именно конечный пункт развития человечества (а он, конечно же, будет) может дать исчерпывающий ответ на вопрос о направлении движения истории человечества, государства и права.

Предпринятый здесь переход из социологии права в философию истории необходим для того, чтобы лучше почувствовать всю относительность нашего знания о направлении развития государства и права. По большому счету, магистральный путь развития человечества, государства и права нам неизвестен. Тенденция видна: усиление государства и повышение роли права, все большее подчинение им подвластного населения. Но конечный пункт этого движения – непознаваемая вещь в себе.