Текст книги "Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни"
Автор книги: Коллектив авторов
Жанр: Социология, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Подобное приписывание себя традиционности – это отнюдь не позиционирование на шкале, где полюсами были бы традиционность и модернизм, современность. Я полагаю, это одна из стратегий экзотизации – осмысленная и нарочитая, отрефлексированная и воспроизводимая. Такая традиционность убрана из «нормальной» (обыденной) жизни. В данном случае «традиции» становятся перфомансом, они откровенно помещены в досуговую сферу, сферу развлечений, то есть в особую нишу, где она оказывается вполне уместной.
О традиционности же в рутинной повседневной жизни жителей деревни, на мой взгляд, хорошо говорит следующий услышанный нами диалог двух пожилых женщин о так называемой «народной медицине». Разговор происходил на небольшой площадке, где обычно жители ожидают с пастбища коз и овец. Одна из женщин сорвала пижму и сказала: «Читала, от давления ее хорошо заваривать». Ее собеседница отреагировала: «Да? Надо посмотреть, у меня хороший справочник по травам дома есть. Тогда скажу деду, чтобы набрал!» В этом случае знание ретранслируется не «из поколения в поколение», как можно было бы ожидать в традиционном сообществе, но посредством более авторитетной печатной продукции.
В работе «Другие пространства» Мишель Фуко писал, что «в наши дни1919
А это, между прочим, 70-е годы прошлого столетия.
[Закрыть] нас беспокоит скорее вопрос пространства, чем вопрос времени; время, вероятно, предстает всего лишь как одна из разновидностей возможного взаимодействия между перераспределяющимися в пространстве элементами» (Фуко, 2006:193). Оставляя в стороне принципиальный вопрос о большей или меньшей значимости пространства и времени в конституировании социальной реальности, можно уверенно сказать, что в случае деревни «игры со временем» оказываются вовлеченными, значимыми элементами производства специфического сельского пространства.
Пространство
Тема пространства для определения деревни и дистанцирования ее от города также чрезвычайна важна. При этом, как оказалось, она более сложна для рефлексии. Ее замечают и о ней говорят, как правило, лишь в ситуации «поломок». Оттого деревенские нарративы о пространстве связаны, скорее, с «проблематичным» городом, но отнюдь не со знакомой и обжитой деревней. Например, с нами достаточно регулярно делились воспоминаниями о том, как кто-то когда-то заблудился в городе или пересказывали чувства собственной неуверенности и некомфортности от городских масштабов и так далее. Итак, специфика в организации деревенского пространства менее проговариваема, но в то же время она замечаема, ее возможно реконструировать не только из нарративов, но и из наблюдений. При этом пространственные отличия также востребуются в «производстве» сельскости.
Спецификация деревенского пространства прежде всего связана с особенностями его структурирования (как внешнего, «глобального», так и внутреннего, в пределах самой деревни). Внешнее структурирование, даже можно сказать центрирование пространства идет с обязательным привлечением города. Город выступает в качестве центра, в то время как деревня окраинна, периферийна.
Город – это центр, куда съезжается много людей из провинции, чтобы прожить счастливо и богато, но не у всех это получается (…) Как было сказано выше, город – это вечный драйв и это моя стихия. Поэтому я уверен, что большинство моих современников уедут из этой глуши в центр, в города.
(из школьного сочинения, мальчик, 10 класс)
Деревня не просто находится в некотором отдалении от «центра»города. Такая пространственная позиция понижает ее статус, низводит до «задворок», «глуши». Наверное, ныне в принципе невозможно говорить об организации и видении пространства с участием равностатусных и оттого равноудаленных, не центрированных объектов. Я полагаю, позиционирование себя в качестве окраины включает компенсационный механизм, который во многом и порождает особые экзотизированные само-характеристики.
Структурирование внутреннего пространства деревни тоже имеет свои особенности. В «домашнем мире»2020
Л.Болтански и Л.Тевено выделяют ряд фреймов или «миров», которые задают рамки интерпретации ситуаций. Один из центральных «миров» – «домашний мир»: «В домашнем мире ценность людей зависит от иерархии доверия, основанной на цепочке личных зависимостей» (Болтански, Тевено, 2000:77).
[Закрыть] деревни – в мире личных имен – пространство структурируется не только с помощью некоторых значимых общественных объектов/зданий, таких как, скажем, почта, магазин, администрация, как это происходило бы в городе. Пространство деревни наполнено и другими, не менее значимыми объектами – личными домами. Так, здесь вполне уместна и работает следующая схема ориентирования в пространстве: «Идите до Федотовых. А потом свернете к Сергеевым…» Таким образом, пространство деревни отчасти становится совокупностью личных подпространств, которые даже выходят за пределы двора дома, когда «свое» не заканчивается забором. Подобная ситуация может задавать иной режим ответственности. Наша информантка рассказывала о том, что ее муж регулярно поправляет шатающийся столб уличного освещения, расположенный близ их дома: «Тут уж мы сами, никого не… Ни к кому претензий не предъявляем!» Впрочем, такой режим ответственности, наверное, очень ситуативен. И тезис об особом делении и распоряжении «своего» и «общественного»/«ничейного» в деревне требует дополнительных исследований.
Кстати, в данном случае адреса в деревне практически не нужны. Они необходимы для квази-городского пространства – деревенской двухэтажки (Богданова, 2006). В качестве примера приведу два частных объявления, которые были вывешены на магазине. В первом из них говорится о приеме ягод и грибов. В этом объявлении оговариваются лишь условия приема и написана фамилия приемщицы. Предполагается, что все в курсе того, где она живет. Второе объявление предлагает частные услуги по подшиву валенок. Валеночный мастер живет в единственной в деревне двухэтажке, где расположено шестнадцать квартир. В этом объявлении указан лишь адрес, без фамилии мастера.2121
Очевидно, этот пример – хорошая иллюстрация исследования Джеймса Скотта о практиках государства по упорядочиванию и контролю (внешнее структурирование пространства) вопреки локальному знанию (внутреннее структурирование) (Scott, 1990).
[Закрыть]
Здесь же хочется отметить особенности социального пространства деревни, специфицирующие ее. Во-первых, деревенское пространство «одомашнено», оно оказывается проницаемым и открытым в двух направлениях – «из дома вовне» и, наоборот, «снаружи в дом». Так, можно подробно описать и проанализировать, как прозрачно организован деревенский дом и подворье в исследуемой нами деревне, открыты двери и не занавешены окна, позволяющие взгляду проникать в, казалось бы, «глубоко приватное». Мне представляется более важным, что открытость не только воплощена в организации пространства, но постоянно воспроизводится в социальных отношениях. В качестве примера мне хочется привести практику пользования телефоном. Телефон в деревне – это своего рода роскошь. Если раньше телефоны были практически во всех домах, то с подорожанием услуг связи от домашних телефонов стали отказываться. И сейчас телефонов в деревне осталось немного. При этом ими все-таки активно пользуются. Возможности для этого – телефоны соседей и друзей или общественный телефон на почте. Мы наблюдали, как приватные телефонные разговоры, скажем, разговор с сыном, который учится в райцентре, или разговор с женихом из другого населенного пункта, ведутся публично. При этом такая ситуация отнюдь не напоминает приватные разговоры по мобильному телефону в городе, когда говорящий, находясь в толпе, как бы создает вокруг себя границу, непроницаемую стену, где он защищен собственной анонимностью. В деревне же окружение, так или иначе, вовлекается в разговор – тут же передаются и оцениваются новости, раздаются советы и пр. Все вокруг становятся активными участниками беседы, границы приватности раздвигаются и агентов социального (в данном случае семейного) взаимодействия становится действительно много. Вся деревня становится площадкой приватного, тем самым расширяя концепцию дома до размеров всей деревни. Другое свидетельство «одомашнивания» пространства деревни – практика одеваться. Выход за пределы дома вовсе не означает смену одежды. Летом, ког да не требуется верхняя одежда, в магазин вполне возможно выйти в домашнем халате, трико и даже в тапочках.
Вторая особенность пространства деревни, безусловно связанная с первой, – это особые режимы публичности. «Одомашненность» и открытость пространства отнюдь не означает отсутствие публичных мест. Они, конечно же, есть, более того, без них не существовала бы деревня как некое сообщество. При этом, я полагаю, что в ситуации деревни вообще сложно говорить о четком разграничении публичного и приватного, ибо границы между этими пространствами зыбки и подвижны, с ними происходят некие метаморфозы – они сосуществуют и в разных ситуациях или, скажем, в разное время суток «превращаются», сменяют друг друга. Примером может служить импровизированная деревенская «центральная площадь», «пятачок», расположенный в центре деревни и ограниченный с одной стороны магазином, с другой – упомянутой выше двухэтажкой. Это пространство одновременно может быть и приватным, и публичным. С одной стороны, это публичное пространство. Здесь встречаются жители деревни не только с целью покупок, но и для того, чтобы что-то обсудить, обменяться информацией и пр. В частности, здесь вывешиваются официальные и частные объявления. Вечерами здесь прогуливается принарядившаяся молодежь. В то же время эта площадка – приватное или приватно-публичное пространство. Здесь стирают и сушат белье, собирают созревшие огурцы на крошечном, захваченном под огородик пространстве под окнами дома, выходят «в исподнем», чтобы покурить, и прочее.
Справедливости ради следует заметить, что приватное и публичное сосуществуют и сменяют друг друга не всегда мирно. Пример тому – «темная» история единственного деревенского кафе, которое просуществовало недолго, не более полугода. Согласно одной из многочисленных версий, причина его закрытия – «разговоры»: «Вечером люди посидят в кафе, пообщаются. А на утро уже идут разговоры, кто с кем там был, что пили, о чем говорили…» Получается, что в данном случае произошло столкновение в общем-то анонимной практики публичного времяпрепровождения и неанонимностью, прозрачностью деревенского пространства в принципе. Одновременные приватные и публичные отношения, неопределенность статуса места привели к конфликту.
Подобная специфика деревенского пространства вызвана, прежде всего, тем фактом, что деревня – это малое поселение, где, как я уже писала выше, «все на виду» и «все друг друга знают». И такое знание почти «тотально». Очевидно, ситуация может трансформироваться с изменением структурных условий и преодолением «укорененности», что может расширить жизненные проекты, ранее воплощаемые исключительно в рамках одной локальности. Возможность жить в одном месте, учиться и работать в другом, отдыхать в третьем и так далее, появление новых жителей деревни с иным статусом (дачники) и пр. – все это будет способствовать «перезагрузке», иной организации социального пространства деревни, преодолению его прозрачности и неанонимности.
На пути к новой субъектности (вместо заключения)
Я полагаю, что убедительное свидетельство современной трансформации социальных смыслов и субъектности деревни – кризис ее определений. Приведу в пример одно из многих определений, в котором предпринимаются попытки так или иначе зафиксировать характерные черты деревни:
«Сейчас определение (деревни) должно отражать следующие черты – характер семейных производственных единиц, «традиционное» сельское хозяйство как основное занятие, жизнь в составе небольших сельских обществ, включенность в особые общественные отношения, связанные с подчиненным положением крестьянства в обществе – т.е. особая социальная организация, а также экономические, политические и культурные черты. (…) А также преемственность в характерных моделях социального воспроизводства» (Виноградский, 1996:62).
Определению более десяти лет. И за это время практически все характеристики исчерпали себя и ныне уже не работают. Так, деревня постепенно перестает быть исключительно и даже преимущественно сельскохозяйственным поселением – сельскохозяйственные предприятия закрываются или переориентируются; в случае, если появляются альтернативные возможности заработка, упраздняются или сокращаются и приусадебные хозяйства. Изменяется концепция сельской семьи, и она уже очевидно не «производственная единица». В связи с «перекройкой» жизненных сценариев сельских жителей границы их жизненного пространства расширяются, выходят за пределы локальности и «небольших сельских обществ». И, пожалуй, самая значимая трансформация – это разрушение механизма преемственности и социального воспроизводства в деревне. Дети крестьянина или, скажем, работника совхоза объективно уже не будут ни крестьянами, ни даже сельхозработниками прежде всего из-за изменений структурных условий. Их образ и стиль жизни уже значительно отличается от родительских. При этом ретрансляция, передача «сакрального знания» о работе на земле практически прервалась: в рамках семьи она не производится, среди прочего и из-за стремления родителей к «лучшей доли» для детей; а уроки труда в школе не в состоянии в полной мере реализовать функцию ретрансляции.
Итак, деревня умерла? Да здравствует деревня! Пережив непростой кризис, ныне она обретает новые социальные смыслы, и свидетельство тому – попытка переопределить представления о сельскости в постмодернистской логике «само-экзотизирования», через поиск отличных, уникальных характеристик, когда начинается некая комбинаторная игра, жонглирование смыслами, актуальными для определенных контекстов. Согласно нашему исследованию, сейчас под сельскостью понимается прежде всего «природность».
В исследуемых нами нарративах деревня репрезентируется, тематизируется как пространство природы. Согласно концепции тематизации, любые современные территории ныне конструируются и репрезентируются вокруг какой-либо определенной идеи или точки зрения, которая «собирает» вокруг себя пространство, «производит» его (Yaeger, 1998:18). В нашем случае такой объединяющей и смыслообразующей темой для деревни становится природа. Идея о том, что деревня – это природа, «гиперартикулирована», она выражена множеством нарративов и ее транслируют множество социальных агентов. Приведу лишь несколько примеров: деревенская школа проводит регулярный конкурс агитбригад под названием «Моя малая родина. Край задумчивых сосен» (НЗ, № 28 от 7 апреля 2004, стр.2); глава администрации исследуемой нами деревни в одной из первых встреч в своем, в общем-то, официальном представлении деревни сказала: «Деревня у нас красивая – озеро, лес…»; или девочка пишет в сочинении:
Но и в деревне есть свои причуды, так, например, выйдя на улицу зимой в лютый мороз, когда на небе яркое, лучистое солнышко, которое бросает свои яркие лучи на опушки деревьев, дома, так и кажется, что ты находишься в сказке, все вокруг сверкает и блестит. Еще чудеснее прогуляться на озеро и увидеть, как белоствольные березы под тяжестью снега опустили свои ветки к земле, и создается впечатление, что они благодарят землю, за то, что она помогла им вырасти, такими красивыми, могучими. Лето в деревне – это настоящий курорт, так как зайдя в лес, можно услышать трели птиц или у корней березы найти маленький подберезовик или стать очевидцем удивительного шоу, как игривая белочка перепрыгивает с одной ветки на другую. Еще очень много красивого и удивительного можно увидеть в лесу. Ведь как известно из литературы, многие писатели приезжали и жили в отдаленных от города местах, то есть деревнях. На мой взгляд, это им помогало сосредоточиться и написать свои чудесные произведения. А зачем я все это рассказываю, а для того, что жить в городе нельзя ничего такого увидеть.
(из школьного сочинения, дев., 15 лет)
В этом отрывке, трогательно переполненном штампами, столь характерными для школьного письма, деревня фактически синонимична лесу, при этом сама она как бы и не присутствует, не видна «из-за деревьев». Природа не просто рядом, но сливается с деревней, концептуально они неразделимы. В данном случае природа, по сути, конституирует «сельскость». И такая «природная деревня» обладает некоторыми особенностями. Прежде всего, природа «первозданна», она не затронута и не «испорчена» цивилизацией, она такая, какова она и есть, без видимого влияния человека. При этом, несмотря на ее «нетронутость», природа не дикая, она безопасна и дружелюбна, открыта и гостеприимна. Деревня-природа обрамлена рамкой и возведена в статус пейзажа, столь милого взгляду горожанина. И такая перспектива диктует определенные правила взаимодействия – пейзаж предполагает прежде всего созерцание. Интересно, что подобный подход к природе отнюдь не отрицает ее прагматического использования. Ягоды-грибы, столь часто упоминаемые в нарративах про природу, органично вписаны в саму ее концепцию. Они номинируются в первую очередь как ее дары. И «потребление» леса предполагает и потребление его «даров», что в общем-то маскирует, снимает проблему прагматики.
Итак, природа становится не просто брэндом деревни, это бодрийяровский симулякр – знак, который имеет тенденцию заменять, вытеснять реальность. Природность деревни формирует ее новую субъектность, позволяющую переопределить деревне свой статус, свою роль и взаимоотношения с окружающим миром. Новая субъектность позволит деревне переопределить взаимоотношения с городом, вывести их на качественно иной уровень взаимозависимости.
Вопрос о том, почему для современной деревни именно идея природы оказалась центральной темой констируирования пространства, ключевой смыслообразующей категорией, требует дополнительных исследований. Я лишь могу предположить, что в ситуации, когда в общественном дебате крайне проблематизирована экология, «первозданная» природа становится несомненной и неоспоримой ценностью. Пространственная близость позволила деревне воспользоваться таким ресурсом, превратить ее в особый капитал. И в заключение следует еще раз акцентировать сущностную подвижность современной субъектности. Безусловно, брэнды и знаки деревни могут и будут меняться и множиться в зависимости от изменения социальных условий и контекстов.
Литература
Бауман З. (2002) Индивидуализированное общество / Перевод с англ. / Под редакцией В. Иноземцева. М.: Логос.
Богданова Е. (2006) Антропология деревенской двухэтажки, или к вопросу о неудавшихся проектах власти // Крестьяноведение: Теория. История. Современность. Ученые записки / Под ред. Т. Шанина, А. Никулина. Вып.5. М. С. 351–366.
Болтански Л., Тевено Л. (2000) Социология критической способности // Журнал социологии и социальной антропологии. Том III. № 3. С. 66–83.
Великий незнакомец (1992): крестьяне и фермеры в современном мире / Хрестоматия. Сост.: Теодор Шанин. Пер. с англ. М.: Прогресс; Прогресс – Академия.
Великий П., Елютина М., Штейнберг И., Бахтурина Л. (2000) Старики российской деревни. Саратов: Изд-во «Степные просторы». 128 с.
Виноградский В. (1996) Российский крестьянский двор // Мир России (Социология. Этнология. Культурология). № 3. С. 3– 76.
Виноградский В. (1999) “Орудия слабых”: неформальная экономика крестьянских домохозяйств // Социологический журнал. № 3/4. С. 36–48.
Гололобов И. (2005) Деревня как не-политическое сообщество: социальная (дис)организация мира собственных имен // Журнал социологии и социальной антропологии. № 2. Т. VIII. С. 40–54.
Нойманн И. (2004) Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей / Пер.с анг. М.: Новое издательство. 336 с.
Пшизова С. (1999) Два тела президента // Полис. № 2. С. 122–133.
Серебряная О. (2007) В 1970-е и обратно. Автобиография с одним отступлением // Неприкосновенный запас. № 4 (54). С. 101–113.
Фуко М. (2006) Другие пространства // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. Часть 3 / Пер.с фр. Б. Скуратова. М.: Праксис. С. 191–204.
Штейнберг И. (2002) К вопросу об определении сети социальной поддержки на селе // Рефлексивное крестьяноведение / Под ред. Т. Шанина, А. Никулина и В. Данилова. М.: МВШСЭН, РОССПЭН. С. 275–283.
Scott J. (1990) Seeing Like a State: How Certain Schemes to Improve the Human Condition Have Failed (The Institution for Social and Policy St),City on the Edge: Buffalo, New York,.
Деревня как не-политическое сообщество: социальная (дис)организации мира собственных имен
Иван Гололобов
Почему меня – человека, который «прошел профессиональную переподготовку по программе Политическая теория и политическое развитие», имеющего запись Master of Arts in political sciences в магистерском дипломе и, более того, пишущего докторскую диссертацию по программе Ideology and Discourse Analysis, – вдруг заинтересовала проблема изучения деревни? Причем не той деревни, которая является деятельным актором и, в некотором смысле, «автором» политической истории, будучи эпицентром крестьянских восстаний и бунтов, а современной российской деревни – того сообщества «слабых», «великого незнакомца»2222
Эпитеты, щедро раздаваемые крестьянству многими современными исследователями, например, Теодором Шаниным и Виктором Даниловым (Великий незнакомец, 1992), Джеймсом Скоттом (Scott, 1985) и др.
[Закрыть], чуждого любого политического участия? Казалось бы, что может быть здесь интересного для исследователя политики, помимо банального отслеживания «артефактов» или «вариантов» политических практик и институтов, порожденных вне сельского сообщества и в своей «чистой» форме приходящих из «города»? Действительно, если пытаться понять политическое через изучение того, как оно устроено «изнутри», то деревня вряд ли попадет в ряд наиболее интересных объектов исследования. Однако если попытаться понять политику посредством изучения того, чем и как она ограничивается, то деревня со всей ее не-политичностью становится одним из интереснейших объектов, позволяющих осуществить подобный проект. Исходя из этой перспективы, ценность деревни заключается именно в ее не-политичности, что делает возможным рассмотрение характерных особенностей организации деревенского общежития не как «отклонения» от некоей приходящей из города «нормы», но как в некотором смысле иную «норму».
Не-политичность села если не очевидна, то, как мне кажется, вполне доказуема. В современной отечественной литературе уже поднимался вопрос о, мягко говоря, «странных» мотивациях участия крестьян в том, что принято называть акциями политического процесса. Например, Яров показывает, что называть данные мотивации политическими можно с большой натяжкой и что, на его взгляд, закономерности крестьянского протеста следует связывать с иными причинами, лежащими скорее в области традиционной культуры, нежели политики (Яров, 1999).
Однако не-политичность деревни определяется не только и, как мне кажется, не столько не-политическими мотивациями протестной активности (хотя они, безусловно, служат наиболее выразительными ее формами), сколько специфической формой социальной организации сельского сообщества. Чтобы показать эту специфику, необходимо дать краткую характеристику села как социального типа, позволяющую начальное выделение данного объекта как такового.
* * *
Деревня2323
В данном исследовании не делается принципиального различия между «селом», «деревней» и прочими номинациями сельского населенного пункта.
[Закрыть] уже достаточно давно является объектом исследования социологов и экономистов в России.2424
См. многочисленные исследования Шанинской группы: Ежегодники «Крестьяноведение: Теория. История. Современность» (М.: Аспект-пресс); Рефлексивное кре стьяноведение: десятилетие исследований сельской России (под ред. Т. Шанина и В. П. Данилова). М.: РОССПЭН, 2002 и др.
[Закрыть] Данный интерес обуслов лен рядом причин, которые, в целом, объясняются особенностями жизнедеятельности сельского сообщества. В число последних традиционно попадает специфическая форма производства, связанная с работой на земле.2525
Марксистское «земля как основное средство производства крестьян» неотступно преследует практически всех исследователей села ХХ века. Для Чаянова это определение само собой разумеющееся, он даже его не комментирует принимая per ce (см. Чаянов, 1989). Работа на земле фигурирует в качестве основного признака социального типа крестьянства в трудах Роберта Редфилда (Redfield, 1973:14–20) и других исследователей.
[Закрыть] Сюда же относится особенная «семейная» форма организации производственной единицы (Thomas, Znaniecki, 1927, Торнер, 1992 и др.). Многие исследователи к числу характерных социальных признаков деревни относят также специфические отношения сельских сообществ с властью, выражающиеся в низком положении деревни в системе властной иерархии (Scott, 1985, Шанин, 1992).
Однако социальная уникальность сельских сообществ имеет еще одно измерение, которое трудно не заметить. Деревня представляет собой специфически организованное дискурсивное пространство. Более того, осмелюсь предположить, что особенности организации последнего являются определяющими для множества других характерных социальных признаков села, обуславливающих социологический интерес к данному объекту.
В самых общих словах в контексте данного исследования под дискурсом понимается область практик и смыслов, формирующих определенный коллектив акторов.2626
Данная терминологическая «выдержка» заимствована из работы Ховарта «Дискурс», см: Howarth, 2000:5.
[Закрыть] Именно благодаря определению акторов возможна организация общества как системы, регулирующей взаимоотношения между различными группами «действующих лиц» социального пространства. Характерные институциональные особенности социальной организации зависят от того, какая система акторства становится доминирующей в конкретном месте и в конкретное время. Например, классовое деление общества на «рабочих», «крестьян» и «буржуазию» предполагает совершенно иную его организацию, нежели проекты, основанные на определении «экономически независимых индивидов» или «наций» как «субъектов исторического процесса».
В качестве общего теоретического основания подобного понимания дискурса можно указать работы таких авторов как Барт, Деррида, Фуко и так называемых «новых теоретиков дискурса» (Torfing, 1999), которые, несмотря на очевидные различия в ряде концептуальных моментов, едины в своем понимании дискурса как области объективации реальности.2727
Здесь необходимо отметить, что данная традиция отличается от так называемого «критического дискурс анализа», пропагандируемого Тойном Ван Дейком (Teun Van Dijk), Рут Водак (Ruth Wodak), Норманом Фэйрклау (Norman Fairclough) и рядом других авторов. Последние понимают дискурс как речевую практику. Для них дискурсивное не есть общественное, но есть его производное, в то время как для «новых теоретиков» дискурс является смысловым предикатом «общества», определяющим саму возможность существования последнего. Об этом подробнее см. Лаклау, 2003.
[Закрыть] Эта область включает в себя как знание, предписывающее специфическое выделение объектов социальной реальности, так и институциональные основания их различения. Также сфера дискурса включает в себя набор практик, материализующих данные различия конкретными социальными интеракциями. В силу того, что дискурс понимается как основа формирования социального акторства как такового, эта сфера признается конституирующим элементом любой социальной системности. Только здесь мы получаем представление о том, из кого состоит общество – людей, наций, граждан, племен, классов и т.д., и только здесь отношения между этими «единицами» обретают свою организацию.
* * *
Кто же является основными «действующими лицами» социального пространства деревни? Из кого оно состоит? Данный вопрос отнюдь не так банален, как это может показаться с первого взгляда. Чтобы продемонстрировать актуальность и познавательную ценность этого вопроса, сравним, как обращаются люди друг к другу в городе и как – на селе. В городе: в магазине – «девушка»; в такси – «шеф»; в разговоре с милиционером – «начальник»; обращаясь к прохожему – «мужик», «женщина», «гражданин» или «тетка» и пр. А как в деревне? Из наблюдений: село, центральная улица, группа местных жителей. Разговаривают. Через некоторое время после начала разговора к ним присоединяется еще один собеседник. Сначала молчит. Слушает. Затем спрашивает: «Чей Ванька?» Уточняет: «А, Петренко»2828
Все имена и фамилии участников наблюдаемых ситуаций в статье вымышлены.
[Закрыть]. И после этого активно включается в обсуждение. О чем это говорит? Пока объект обсуждения не был персонифицирован, а ограничивался категориальным указанием типа «мужик» или даже не совсем конкретным именем «Ванька», он не был понят. Это уточнение «чей?» – ключ к пониманию дискурсивной природы деревенского сообщества.
В городе люди живут в мире, состоящем из достаточно абстрактных «воображаемых» категорий. Горожане организуют свою жизнь в соответствии с этими категориями. Абстрактных и воображаемых в том смысле, что горожанин не знает и не может знать всех индивидов, принадлежащих к группам «девушек», «шефов», «начальников» и т.д. Им не интересно и не важно «чей Ванька» за рулем маршрутки или «чья Зинка» за прилавком магазина. Они этого не знают и знать не хотят. Именно такие абстрактные категории и определяют основу социального акторства в городе.
В деревне все по-другому. Каждый объект социума должен быть персонифицирован как конкретный, уникальный объект. Только после этого он включается в социальное поле деревни. Это поле принципиально отличается от городского тем, что оно состоит из конкретных личностей. Идя к врачу, горожанин, как правило, идет к «врачу». Обращаясь к сантехнику, он вызывает «сантехника». В селе же люди идут не «к врачу» а, например, к «Александр Геннадьевичу». Обращаясь «к председателю», они идут к «Павел Петровичу» и т.д. Конкретные персоны, «имена» – вот что определяет структуру социального акторства в деревне.2929
Данная особенность организации социального пространства сельского коллектива уже отмечалась некоторыми авторами. Так, например, Козлова в своем труде «Горизонты повседневности советской эпохи», говоря об особенностях организации сельских сообществ в советской России, пишет: «Еще раз подчеркнем, что жизнь этих общностей базируется на личной связи. Люди здесь общаются с людьми, а не с абстрактными системами (представленными деньгами, наукой, правом, системой легитимации и т.д.). Личная связь – это множественная сложная связь, базирующаяся на личном доверии. Современные функциональные отношения могут переосмысливаться в терминах личной связи» (Козлова, 1996:114).
[Закрыть]
Безусловно, конкретность и абстрактность в восприятии социального пространства не всецело соответствует «городскому» или «сельскому» типу мировосприятия. Очевидно, что горожанин также живет в мире персон. Это его семья, друзья, соседи и знакомые. Для него они конкретные «Вася», «Люба», «Михаил Иваныч» и т.д. Принципиальный аспект, собственно определяющий интересующее нас противопоставление, заключается в том, что горожанин живет одновременно в нескольких, ситуативно актуализируемых мирах собственных имен. Один – семья, другой – рабочий коллектив, третий – друзья и т.д. Они могут пересекаться, а могут и нет. Причем их пересечение возможно только в результате подчинения имен категориям. Постольку поскольку Вася – «друг», я позиционирую его как «Вася» своей жене; поскольку Сидор Петрович – мой «начальник», я называю его «Сидор Петрович» в разговоре с друзьями.
В деревне человек живет в одном, едином и неделимом мире собственных имен. «Профильной специализации» сфер функционирования личных номинативов здесь нет. Дружеские отношения в принципе не отделимы от семейных, соседских и профессиональных. Такой мир можно назвать тотальным. Из него нельзя «выйти» после работы или «войти» в процессе распития пива с друзьями. Более того, имена «предшествуют» возможному наложению категориальных рамок. Какой-нибудь «Коля-механизатор» прежде всего конкретный «Коля», а уже потом «механизатор»; так же как и «Жора-алкаш» сначала «Жора», а только потом «алкаш». В отличие от города, в деревне нельзя сказать: «пошел к друзьям» или «задержался с коллегами на работе». Необходимо указать их «смысловой предикат» – с кем конкретно задержался и к кому именно пошел. Оперирование «пустыми» категориями «друзей» и «коллег» для сельского сообщества – непроходной вариант.
Тем не менее, любой наблюдательный полевик может возразить, что в деревне все же существуют безличные категории социальных акторов. Так, например, милиционеры из райцентра, караулящие подвыпивших автолюбителей на выезде из села, для самих селян – «менты»; поставщики товара в сельпо – «приехали с товаром из города»; дачники – «дачники»; сезонные рабочие, приезжие из других мест, – «хохлы», «красноярцы», «северяне» и т.д. Однако здесь необходимо отметить, что, в отличие от города, где данные категории «связывают» разные личные сообщества, в тотальном мире имен деревни они приобретают совершенно иное значение. И это является очень важным ключом к пониманию социальных особенностей деревенского сообщества.
* * *
«Категории» в селе становятся означающими внешности, чужеродности происхождения актора, маркированного подобным образом. Данное, весьма характерное, восприятие категорий лежит в основе принципиальной не-политичности сельского коллектива.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?