Автор книги: Коллектив авторов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]
Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками
От составителя
Понятие «Жизнь Пушкина» несравненно шире одной лишь бытовой биографии поэта. Это жизнь его творческого гения и жизнь страны и народа в его эпоху. Систематическая работа пушкинистов разных поколений постепенно выявляла различные пласты документальных свидетельств, связанных с судьбою Пушкина. «История пушкиноведения еще не написана, – справедливо отмечал знаток русской поэзии И. Н. Розанов. – А это прежде всего история постепенного опубликования пушкинского литературного наследства и тем самым раскрытие борьбы величайшего русского поэта с царизмом. Это история длительной борьбы за подлинного Пушкина». Добавим – еще и история исследования добытых источников. Всевозможные документы, связанные с жизнью Пушкина, публиковались постепенно в самых различных изданиях. Цель предлагаемого сборника – собрать вместе хотя бы часть разрозненных официальных, эпистолярных, мемуарных свидетельств и, объединив их с автобиографическими строками великого поэта, сделать доступными самому массовому читателю.
С первых лет своего вступления на литературную стезю Пушкин в разнообразных формах и жанрах, так или иначе стремясь «остановить время», писал мемуары. В 1819 г. он сказал:
Но сердце… тихим сном
В минувшем любит забываться.
И тогда же:
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой…
В 1821 г. Пушкин выразил ту же мысль глубже и полнее:
В беспечных радостях, в живом очарованье,
О дни весны моей, вы скоро утекли.
Теките медленней в моем воспоминанье.
В 1824 г. в «Отрывке из письма к Д.» Пушкин, как один он умел, дал тончайшее определение – близкое авторам и читателям всех времен: «…воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему».
Трижды принимался Пушкин за свои записки, которые, не будь они в 1825–1826 гг., после восстания декабристов, уничтожены автором, стали бы для нас всех теперь бесценным автобиографическим кладом. В 1834 г. он вспоминал: «В 1821 году начал я свою биографию и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 года, при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв. Не могу не сожалеть об их потере; я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства».
Но все же поэт рассказал нам свою жизнь: она в его письмах и дневниковых записях, статьях и прозе, драмах, поэмах и стихотворениях. Здесь, однако, нужно сделать оговорку: неблагодарная работа – вычитывать из стихов Пушкина конкретные биографические сведения о нем. Каждая строка отражает душевное волнение поэта, но поэтические его создания не могут приравниваться к прямому биографическому свидетельству. В стихах, конечно же, таится жизнь Пушкина, но в них ведь и жизнь каждого читателя. Многочисленные стихотворные произведения включаются нами в документальный монтаж вовсе не с целью прямого их биографического толкования. Только в контексте писем и всех иных материалов они помогают воссоздать личную биографию поэта. Это нисколько не противоречит тому факту, что поэтические строки Пушкина, рожденные конкретными впечатлениями бытия, поразительно точны в деталях.[1]1
Он сам признался в этом устами своего любимого героя – Андрея Шенье:
‹…›. Надежды, и мечты,И слезы, и любовь, друзья, сии листыВсю жизнь мою хранят. ‹…›
[Закрыть]
Работая над «Записками» и другими биографическими сочинениями, Пушкин неизменно соединял свою жизнь и семейные предания с историей страны. Например, в первой программе записок лаконичная заметка «Смерть Екатерины. Рождение Ольги» означает кончину Екатерины II и появление на свет сестры Пушкина. А далее следует запись еще короче: 1812 год. За этим стоит огромная тема Отечественной войны и патриотизма, глубоко волновавшая Пушкина. Два величайших события пушкинской эпохи: война 1812 года и восстание декабристов занимают особенно важное место в размышлениях и творчестве поэта. Понятия «Пушкин – человек», «Пушкин – гражданин и патриот», «Пушкин – великий писатель» предстают в нерасторжимом единстве. Отделить одно от другого и третьего невозможно. Подобные попытки в прошлом кончались бесплодно.
В каждый период своей необычайно насыщенной творческой жизни Пушкин неизменно обращался мыслью к периодам предыдущим, создавая как бы своеобразную единую автобиографическую и историческую книгу. Именно поэтому во многих главах двухтомника рядом с произведениями, написанными в указанное в названии время, помещаются и пушкинские воспоминания об этом периоде, относящиеся к последующим годам. Так, воспоминания об Отечественной войне 1812 года собраны в гл. 2 – Пушкин возвращался к этому событию вплоть до последних месяцев жизни; все, что связано с Лицеем, читатель найдет во 2-й и 3-й главах, с южной ссылкой – в 5–7-й главах и т. д.
Хотя настоящий двухтомник самостоятелен по отношению к «Друзьям Пушкина» (T. 1–2, Μ., «Правда», 1984; 1985), однако обе книги составляют все же некоторое внутреннее единство. Естественно, что материалы о дружеском окружении Пушкина в «Жизнь, рассказанную им самим и его современниками» не вошли, равно как и документальные портреты ближайших друзей Пушкина. Бóльшее внимание уделено тем, кто отсутствовал в «Друзьях Пушкина»: родителям поэта; лицейским наставникам; Н. И. Тургеневу; В. Ф. Раевскому; Е. К. и Μ. С. Воронцовым и другим. Некоторые повторения (в основном писем Пушкина и его друзей) все же оказались неизбежными. Нужно ли говорить, что предлагаемый двухтомник ни в коей мере не может заменить полную монографическую биографию великого поэта. Здесь лишь собраны – далеко не полно – документы и материалы, которые, хочется надеяться, послужат для нашего многотысячного читателя-пушкиниста, чья квалификация за последние десятилетия необычайно возросла, подспорьем при изучении Пушкина. Само собою, при подготовке сборника имелось в виду, что основные вехи жизни Пушкина в общих чертах известны читателю со школьной скамьи. Первый том охватывает 1799–1826 гг., второй – 1827–1835 гг. Документы, связанные с последним годом жизни и гибелью поэта, предполагается включить в отдельную книгу.
Об огромных, до конца не преодолимых трудностях воссоздания образа Пушкина хорошо сказал советский поэт Леонид Мартынов. В его стихах – та самая шутка, в которой велика доля правды:
Никто –
И этим я не удивлен –
Не написал о Пушкине романа
Или трагедии, настолько он
Велик и простота его обманна,
И ни на чьих страницах не восстать
Ему до срока, не пойму какого.
Наверно, надо Лермонтовым стать,
Чтоб написать о Пушкине толково.
Но каждое поколение пишущих и читающих о Пушкине открывает для себя все новое и новое в его созданиях и в самой его судьбе. В. Г. Белинский писал об этом: «Пушкин принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение и, как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за ней эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего».
* * *
Каждая хронологическая подборка в двухтомнике предваряется очерком, цель которого – напомнить о главных событиях соответствующего периода в жизни Пушкина, а также ввести дополнительные документы, не уместившиеся в рамки монтажа. Большая часть писем, мемуаров и т. д. дана во фрагментах; в каждом случае это не оговаривается. Номерам в подборках соответствуют номера кратких примечаний.
Назовем здесь основные общебиографические и справочные работы, без которых невозможно было подготовить двухтомник.
Анненков П. В. А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений. СПб., 1856; 1873 (переизд. – 1984; факсимильное воспроизведение: Μ., 1985).
Анненков П. В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874.
Пушкин. Письма. 1815–1833. T. I, II. Под ред. и с прим. Б. Л. Модзалевского. Μ. – Л., 1926–1928; Т. Ш. Под ред. и с прим. Л. Б. Модзалевского. Μ. – Л., 1935.
Пушкин. Письма последних лет. 1834–1837. Л., 1969.
Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. Μ. – Л., 1935.
Вересаев В. В. Пушкин в жизни. T. 1–2. Μ., 1936. Изд. 6-е. (переиздание 2-го тома: Μ., 1985).
Цявловский Μ. А. Летопись жизни и творчества Пушкина. T. I. Μ., 1951.
Пушкин в воспоминаниях современников. T. 1–2. Μ., 1974 (переиздание: Μ., 1984).
Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1974.
Переписка А. С. Пушкина. T. 1–2. Μ., 1982.
Томашевский Б. В. Пушкин. Кн. I – П. Μ. – Л., 1956–1961.
Бродский Н. Л. А. С. Пушкин. Биография. Μ., 1937.
Гроссман Л. П. Пушкин (Жизнь замечательных людей). Изд. 3-е. Μ., 1960.
Лотман Ю. Μ. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982.
Временник Пушкинской комиссии. 1962–1982 (1–20). Л., 1963–1986.
В примечаниях указана основная литература, использованная в каждой главе.
Все тексты Пушкина в документальных подборках приводятся по изданию: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 томах. Издание 4-е. Л., 1977–1979.
Составитель признателен Государственному музею А. С. Пушкина, помогавшему в подборе иллюстраций и библиографическом оснащении книги, а также собирателю-пушкинисту И. И. Потоцкому, предоставившему для работы над двухтомником свою прекрасно подобранную коллекцию.
Глава первая. 1799–1811
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу.
Любовь к родному Пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как … …… пустыня
И как алтарь без божества.
1830
Две-три весны, младенцем, может быть,
Я счастлив был, не понимая счастья;
Они прошли, но можно ль их забыть.
1817
Вынесенное в первый эпиграф неоконченное стихотворение Пушкина представляет собой неповторимое по отточенности и глубине, верное для каждого и всех поэтическое выражение любви к родине и роду отцов и дедов. В черновике, или точнее, варианте второй строфы, существует еще особо важное дополнение к этим стихам, развивающее их главную мысль:
На них основано от века
По воле бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Иначе говоря: без родины и предков нет личности, нет человека. Чтобы лучше понять Пушкина, нужно знать, кто были его предки, как рос и как воспитывался будущий великий поэт. Речь идет о Пушкине не только в общем плане – как о высшем воплощении национальных духовных сил, но и просто об Александре Сергеевиче Пушкине, родившемся в древней русской столице и вступившем на землю вместе с поразительным в своем разнообразии и блеске XIX столетием. Тогда для читателя из отвлеченной и далекой станет буквальной и близкой строка о родном пепелище: это Москва, сожженная во время Отечественной войны 1812 года и возрожденная новой и во многом иной, чем прежде.
Черный дым московского пожара скрыл от потомков живые приметы и подробности детских лет любимого сына России. 4–5 сентября 1812 года Немецкая слобода – одно из самых пушкинских мест в Москве – полыхала огнем. В старых мемуарах говорится: «В числе ужасных обстоятельств сего пожара наипаче поражало несчастное положение жителей Немецкой слободы. Будучи из места в место преследуемы пламенем, они были принуждены укрыться в кладбищи, состоящи близ военного госпиталя. Воззрение на сих несчастных среди могил и при свете пламени представляло их наблюдателю сего великого злоключения столькими страшилищами, вышедшими из своих гробов!» Казалось бы, «рок отъял» самую память о детстве поэта. Но нет – немало и осталось в памяти самого Пушкина, его близких. Но еще больше – в благодарной памяти потомков, собравших воедино не очень многочисленные и подчас противоречивые свидетельства о жизни семьи Пушкиных в Москве в 1799–1811 гг. Пушкинисты разных поколений, уподобясь археологам и не жалея усилий, стремились отыскать все, что сохранилось от пушкинской Москвы. Ошибок и ложных гипотез было предостаточно, но и находки и удачные заключения встречались нередко.
Может быть, несколько в тени остались отношения в семействе Пушкиных. Вернее сказать, чаще всего они рассматривались односторонне.
Взглянем на второй эпиграф, твердо помня, что у Пушкина нет случайных строк. Конечно, здесь легко читается мысль о младенческом непонимании горестей бытия, но видится и иное: воспоминание о коротком детском ощущении полного счастья. Расхожая точка зрения, закрепленные стереотипы оценок, «легенды пушкинизма», как их иногда называют, – одна из реальностей литературы о Пушкине. Давно существует в сознании всех нас, не вовсе лишенное оснований, но все же одностороннее представление о том, что у Пушкина было трудное детство: мать взбалмошна и эгоистична, отец слабоволен, скуп и полон любви к самому себе, дом в хаосе и небрежении. Все это восходит к отдельным, вырванным из контекста фактам, дошедшим до нас воспоминаниям сестры поэта и даже отчасти к пушкинским собственным оценкам. Но всегда ли дети, даже гениальные, объективно судят своих родителей? Кстати, и немногие известные нам слова Пушкина о матери и отце далеко не однозначно отрицательные, а поступки по отношению к ним подчас и вовсе сыновне-благодарные…
Родителям Александра Сергеевича; отношениям в семье; жизни старших Пушкиных в разные годы; встречам их с сыном-поэтом посвящен документальный очерк, предпосланный первой главе. В нем мы выходим далеко за рамки детства Пушкина, но показалось уместным для начала показать жизнь поэта (пусть неполно и фрагментарно), увиденную глазами его родителей.
В документальном монтаже, который следует за очерком, собраны высказывания и воспоминания Пушкина (поэтические, прозаические, публицистические, эпистолярные) о своих «корнях» и предках, детских впечатлениях, проблемах воспитания и т. д. Все это позволяет, на наш взгляд, достаточно убедительно опровергнуть довольно частые высказывания о том, что Пушкин мало помнил и не любил вспоминать долицейское детство. Скорее напротив, он постоянно возвращался к тем годам. Некоторые стихи его звучат как мемуарные свидетельства о детстве. Здесь же помещаем свидетельства отца поэта, С. Л. Пушкина, о жизни сына и его (С. Л. Пушкина) интерпретацию семейных событий. В мемуарной части подборки – в целом абсолютно достоверные свидетельства сестры поэта Ольги Сергеевны и не столь точные, но донесшие до нас многие важные детали воспоминания А. Ю. Пушкина и Μ. Н. Макарова.
«РОДНЫЕ ЛЮДИ ВОТ КАКИЕ…»
В начале 1837 года Сергей Львович Пушкин получил наследство, горше которого не бывает на земле. После погибшего сына достались ему 200 душ крепостных в деревне Кистеневка – те самые, что перед женитьбой Александра Сергеевича отец передал ему в «вечное и потомственное владение». Тогда (26 марта 1831 г.) Пушкин писал Плетневу: «О своих меркантильных обстоятельствах скажу тебе, что благодаря отца моего, который дал мне способ получить 38.000 р., я женился и обзавелся кой-как хозяйством, не входя в частные долги». Когда передавалась Пушкину Кистеневка, в официальном акте предусматривалась возможная кончина дарителя, но отнюдь не одариваемого: «Он, сын мой, до смерти моей волен с того имения получать доходы и употреблять их в свою пользу, также и заложить его в казенное место или партикулярным лицам; продать же его или иным образом перевесть в постороннее владение, то сие при жизни моей ему воспрещено, после же смерти моей волен он то имение продать, подарить». И вот теперь этот подарок – освобожденные от долгов кистеневские души возвращались старику-отцу…[2]2
Пушкин заложил кистеневские души в Опекунском совете и получил деньги наличными.
[Закрыть]
Е. А. Баратынский был у Сергея Львовича в Москве в тот самый час, когда отцу принесли известие о гибели сына-поэта. «Он, как безумный, долго не хотел верить, – рассказывал Баратынский. – Наконец на общие весьма неубедительные увещания сказал: „Мне остается одно – молить бога не отнять у меня памяти, чтоб я его не забыл”. Это было произнесено с раздирающей ласковостью». Кто знает, не упрекнул ли себя в чем-либо в этот день осиротевший и одинокий Сергей Львович Пушкин (жена умерла меньше года тому, дочь жила в Варшаве, младший сын воевал на Кавказе, ежеминутно подвергаясь опасности)?
Право, когда читаешь его письма той поры, кажется, что отец понял не только, кого потерял, но и кем был его старший сын. 22 апреля 1837 г. С. Л. Пушкин отвечал князю П. А. Вяземскому из Москвы в Петербург: «Благодарю вас за портреты несчастного моего Александра, доставленные мне третьего дня вашим управляющим. Признаюсь, я еще не взглянул на портрет, рисованный Бруни; у меня не достает на то духу и, вероятно, никогда не достанет. И это не потому, что я боялся возобновить мою скорбь; ужасная потеря, мною понесенная, дает мне знать себя теперь еще сильнее (если это только возможно), нежели в то время, когда я получил о ней страшное известие.
Время не ослабляет, а только усиливает мою горесть: с каждым днем моя тоска становится резче и мое уединение чувствительнее. В мои лета одно утешение – это надежда скоро соединиться с теми, кого я лишился в короткий десятимесячный срок. Насильственная смерть сына, подобного моему, не принадлежит к категории несчастий, присущих нашему существованию: оно превосходит все, что я мог ожидать. После смерти моей прекрасной жены, которая была моим ангелом-хранителем, я мог лишь ожидать конца моей грустной жизни, и вдруг это несчастное событие довершает меру моих страданий и исчерпывает все мои моральные силы… Прощайте, дражайший и любезнейший князь Петр Андреевич. Позвольте мне обнять вас как искреннего друга моего Александра. Не забывайте меня. Участие, принимаемое во мне людьми, которые любили его, дает мне еще некоторые силы для того, чтобы жить и страдать».
История с портретами, на которые отец боялся взглянуть, дополняется рассказом современника о том, как у одного знакомого Сергей Львович увидел бюст Александра Сергеевича: «Отец встал, подошел к нему, обнял и зарыдал… Это не была аффектация, это было искреннее чувство его». 20 апреля 1837 г. Сергей Львович писал другу покойного сына Николаю Раевскому: «Ничего так не желаю, как съездить поклониться его могиле и могиле моей жены, рядом с которою он пожелал быть погребенным. Это в Псковской губернии в трех верстах от деревни, где он провел два года и которую он очень любил. Прощайте, дорогой генерал, позвольте мне эту фамильярность, вы дороги мне и вечно будете дороги – и по множеству причин».
Сперва в рукописи, а потом в журнале «Современник» отец поэта получил обращенное к нему и ко всем, кому тогда были дороги честь и достоинство России, равно как и к нам, потомкам, письмо Жуковского о смерти Пушкина (этим документом закончится наш сборник). Здесь приведем строки из письма Пушкина-старшего Вяземскому от 2 августа 1837 г.: «Я видел Современника, не в силах был и дочитать письма Василия Андреевича. Когда я получил оригинальное, я собрался с силами прочесть его, после того не мог до него дотрагиваться. Я приехал сюда (в Москву. – В. К.) единственно для свидания с неоцененным Жуковским. Добрый Жуковский! Как он обнимал меня! Мне очень грустно, очень тяжело – что будет со мною? Истинно, не знаю, кажется, буду и в Петербурге, увижу и обниму вас, любезнейший. Я провел десять дней у Натальи Николаевны (в Полотняном заводе. – В. К.). Нужды нет описывать вам наше свидание. Я простился с нею, как с дочерью любимою, без надежды ее еще увидеть или, лучше сказать, в неизвестности, когда и где я ее еще увижу. Дети – ангелы совершенные; с ними я проводил утро, день с нею семейно. Теперь я один и в трактире, что я ненавижу; сердце почти непрерывно стеснено и одно утешение, что по моим летам состояние сие продолжиться не может. ‹…› Вспоминая об Александре, не забывайте меня. Сохраните ко мне участие, мне столь драгоценное…»
Последняя просьба обращена и к нам, людям последующих поколений, для которых важна каждая подробность жизни Пушкина и близких ему людей. Многое можно простить отцу, знакомясь со всеми этими документами. Но потомство, определенным образом настроенное мемуаристами, не склонно прощать. Вот и кочуют из книги в книгу несколько одних и тех же нелестных фраз о Сергее Львовиче. Между тем, ведь не зря говорят артисты: играешь злодея, ищи, где он добрый. А Сергей Львович и не злодей вовсе и своему великому сыну сделал немало доброго, особенно в детстве.
* * *
Как водилось в дворянских семьях, семилетнего Сергея Пушкина (родился он в 1770 г.) записали сержантом в лейб-гвардии Измайловский полк. Пока он резвился в отцовском имении и в саду московской усадьбы, служба шла.
Рос он и воспитывался вместе со старшим братом, будущим поэтом Василием Львовичем. Последний вспоминал об этом в стихах (1797 г.):
Ты помнишь, как, бывало,
Текли часы для нас?
Природой восхищаясь,
Гуляли мы с тобой?
Или полезным чтеньем
Свой просвещали ум;
Или творцу Вселенной
На лирах пели гимн…
Поэзия святая!
Мы с самых юных лет
Тобою занимались;
Ты услаждала нас…
Или в семействе нашем,
Где царствует любовь,
Играли мы как дети
В невинности сердец.
Если о детстве Александра Сергеевича существует до обидного мало прямых свидетельств, то о юных годах его отца и подавно. Так что стоит прислушаться к поэтическим мемуарам Василия Львовича. Святая поэзия услаждала душу братьев Пушкиных, «полезным чтеньем» (французской литературой XVIII в. и русской, новой по тому времени) они свой просвещали ум. Где-то здесь станет «горячо», когда потомки попытаются найти истоки первых впечатлений Александра Сергеевича.
В 1791 г. С. Л. Пушкин переехал в Петербург, где вступил в реальную службу – прапорщиком. В 1797 г. капитан-поручик лейб-гвардии Егерского батальона Сергей Пушкин ушел в отставку со службы военной и, возвратившись в Москву, впоследствии перешел в статскую: в Комиссариатскую часть.
В 1795 г. братья Сергей и Василий и матушка их Ольга Васильевна получили немалое наследство – 2114 душ в селе Болдино Лукояновского уезда Нижегородской губернии. Теперь можно подумать было и об отставке, и о женитьбе, и о житье своим домом в Москве. Так и поступили по старшинству – сперва Василий, потом Сергей.
* * *
Вот у кого, правда, было нелегкое детство – у матери Пушкина Надежды Осиповны. В 1773 г. один из сыновей «царского арапа» Абрама Ганнибала Осип (Януарий) Абрамович в Липецке сочетался браком с дочерью тамбовского воеводы Алексея Пушкина Марьей. В 1775 г. родилась у них единственная дочь Надежда Осиповна (брат ее умер в младенчестве). Но мир в семействе Ганнибала был нарушен, когда дочери исполнился всего-то годик. В 1776 г. дед Пушкина покинул жену и забрал с собой дочь, поручив ее опекунству приятеля. Скоро он от живой первой жены тайно обвенчался со второю, чем навлек на себя, Марию Алексеевну, Надежду Осиповну и всех родных неисчислимые хлопоты и неприятности. Правда, дочь вскоре возвратили матери, но Мария Алексеевна жила в постоянном страхе: как бы отец не похитил дочь или не востребовал к себе. Поселились они сперва в Тамбовской губернии, у деда, но тот умер, а имение Марии Алексеевне не досталось; перебрались в Москву к дядюшке, а оттуда в Петербург. Все это потом отразилось в образе жизни Пушкиных – в необъяснимом, казалось бы, метании по Москве: охота к перемене мест была сильнее самой Надежды Осиповны (теперь уже насчитывают не менее 12 адресов пушкинского московского детства). Мария Алексеевна горячо любила нелегко доставшуюся ей дочь и баловала как могла. Всюду, как потом для детей Пушкиных, нанимались для Надин учителя, шились, едва ли не из последних сил, наряды, вывозила ее мать на балы и вечера. Но достатка серьезного не было, не говоря уже о роскоши: наследственную деревеньку пришлось продать за долги мужа. Жили они на средства, по суду вытребованные от Осипа Абрамовича. Четвертая часть его имения была отдана в ведомство опеки, «дабы оная употреблена была в пользу и на содержание малолетней Осипа Ганнибала дочери». Брат отца Петр Ганнибал и брат матери Михаил Пушкин были назначены опекунами Надежды Ганнибал. Опека вела дело толково: Мария Алексеевна получила даже возможность купить дом в Петербурге, в Преображенском полку. На лето ездили неподалеку – в Кобрино, отсуженное у мужа.
Выросла Надежда Осиповна красавицей. Она была остроумна, свободно изъяснялась по-французски и по-русски, много читала и оживляла собою светское общество, где прозвали ее прекрасною креолкою – с намеком на необычное происхождение. В Петербурге познакомился с нею дальний родственник, молодой офицер, так и сыпавший французскими каламбурами, Сергей Львович Пушкин. Брак их был заключен по взаимному чувству, без примеси каких-либо расчетов – 28 сентября 1796 г. в церкви на мызе Суйда венчались «Лейб гвардии Измайловъскаго полку порутчик отрок Сергей Львович сын Пушкин, артиллерии морской 2-го ранга капитана Осифа Абрамовича Генибала з дочерью его девицей Надеждой Осиповой, оба первым браком».[3]3
Креолами называли потомков испанских, португальских и французских колонизаторов – выходцев из латиноамериканских колоний; позже – людей смешанного происхождения от двух рас.
[Закрыть][4]4
Н. О. Ганнибал приходилась С. Л. Пушкину двоюродной племянницей. Иногда пушкинисты называют мать поэта внучатной племянницей его отца, что также верно (об этих терминах родства см. В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. T. I, с. 116; т. Ш, с. 124. Μ., 1955).
[Закрыть]
Как поженились, сразу же засобирались в Москву. Сергей Львович опасался, что, не испроси он отставку, не миновать дальних военных походов и разлуки с горячо любимой женой. Мария Алексеевна продала свой петербургский дом и поехала вслед за дочерью и зятем. Современница вспоминала об их московском житье-бытье: «Пушкины жили весело и открыто, и всем домом заведывала больше старуха Ганнибал, очень умная, дельная и рассудительная женщина; она умела дом вести как следует, и она также больше занималась и детьми: принимала к ним мамзелей и учителей и сама учила…» Словом, получается более или менее нормальный семейный дворянский уклад и отношения в семье тоже обычные. А образованность даже необычно высокая. Первый биограф Пушкина, П. В. Анненков, рассказывает об отце и дяде поэта: «Никто больше их не ревновал и не хлопотал о русской образованности, под которой они разумели много разнообразных предметов: сближение с аристократическими кругами нашего общества и подделку под их образ жизни, составление важных связей, перенятие последних парижских мод, поддержку литературных знакомств и добывание через их посредство слухов и новинок для неумолкаемых бесед, для умножения шума и говора столицы». «Шум и говор» вокруг маленького Пушкина не прошли бесследно и отозвались в свое время так глубоко, как и помыслить не могли шумевшие и говорившие.
В характеристике Анненкова заметна некоторая ирония, но все же не так далеки были братья Пушкины и от забот отечественной литературы: Василий Львович поэт несомненный – некоторые его стихи и сегодня не умерли. Сергей Львович – версификатор не без способностей. Приведем пример его русского стихотворчества (было и французское). Стихи относятся к 1833 г. – времени относительного благополучия в семье (правда, не материального). Сергей Львович оплакивает пса Руслана:
Лежит здесь Руслан – мой друг, мой верный пес,
Был честности для всех решительным примером.
Жил только для меня, со смертью же унес
Все чувства добрые: он не был лицемером,
Ни вором, пьяницей, развратным тож гулякой.
И что ж мудреного: был только он собакой.
Совсем не плохо для безвестного в литературе отца великого поэта, не правда ли?
Биографы Пушкина не устают упрекать родителей поэта в том, что они мало занимались детьми, передоверяя их нянькам и наемным учителям. Но, во-первых, нет худа без добра – начатки русского воспитания, воспринятые Пушкиным от бабушки и няни Арины Родионовны, как мы знаем, были неслыханно потом развиты. Во-вторых, не так уж и передоверяли: Мольера Сергей Львович детям читывал, из библиотеки своей не только их не изгонял, но всячески к ней приохочивал, к гостям выводил (а среди них писатели Н. Μ. Карамзин, И. И. Дмитриев, директор Московского университета И. П. Тургенев), в гости с собою возил – например, к родственникам Бутурлиным, образованнейшему московскому семейству. Наконец, в-третьих, таков был принятый уклад московской семьи, принадлежащей к определенной социальной группе. Не забудем, что из московского дворянства вышли многие герои войны 1812 года, декабристы, славные писатели, ученые, художники. Вот и выходит, что пишущие о Пушкиных-старших иной раз явно перегибают палку, возводят на них напраслину, как сделал, например, В. В. Вересаев (вслед за Μ. И. Семевским) в книге «Родственники Пушкина»: «К детям своим Сергей Львович был глубоко равнодушен. При малейшей жалобе гувернантки или гувернера он сердился, выходил из себя, но гнев его проистекал только из врожденного равнодушия ко всему, что нарушало его спокойствие».
На самом деле все не так. Сергей Львович был не равнодушен к детям и к дому – он был слабохарактерен. И только! Побеждать в спорах и бороться с неурядицами не умел. Жалоб и ссор боялся. Легко пускался в ложную риторику или впадал в слезливый тон. Властная и сильная Надежда Осиповна уместно дополняла доброго, но не стойкого в решениях, склонного к сентиментальным излияниям супруга. Детей они любили и горестно пережили раннюю смерть пятерых из них. Но вот Александра Сергеевича в детстве, да и в молодых его годах, совершенно не поняли, упорно стремясь применять к нему обычные мерки и останавливаясь перед глухой стеной ответного равнодушия.
Кстати сказать, Сергею Львовичу и недосуг было как следует заняться детьми. И вовсе не из-за светских развлечений. Спустя пять лет после переезда в Москву он вступил в статскую службу. 9 января 1802 г. Военной коллегии был объявлен именной указ Александра I: «Государь император по представлению генерал-интенданта армии князя Волконского указать соизволил отставных майора Богомолова, коллежского асессора Пушкина и гвардии поручика Цедельмана определить в штат комиссариатской». Сергею Львовичу в 1802 г. был присвоен чин комиссионера 8-го класса, а в 1804 г. – 7-го класса. Определен он был в комиссию Московского комиссариатского депо «для разных поручений». Комиссия, между прочим, заседала все дни недели, с понедельника по субботу, с 8 утра до 3 дня. И, за исключением нескольких отпусков, на всех заседаниях значится присутствующим С. Л. Пушкин. Впоследствии «разные поручения» сменились ответственностью «по денежному отделению бухгалтерии о деньгах и по казначейству в производстве дел». 28 июля 1811 г. отец Пушкина был удостоен ордена св. Владимира 4-й степени; 25 июня 1812 г. ему был объявлен высочайший указ о производстве его в чин военного советника. Во время войны, вынужденный уехать с семьей из Москвы перед падением города и пожаром, С. Л. Пушкин был членом Нижегородской комиссариатской комиссии. Наконец, в 1814 г. он был направлен на должность начальника комиссариатской комиссии резервной армии в Варшаве. Это была единственная его долгая разлука с Надеждой Осиповной. Оба они вспоминали потом 1814 год как тяжкое жизненное испытание. Опубликовавший данные из послужного списка С. Л. Пушкина неутомимый исследователь всех обстоятельств московской жизни Пушкиных С. К. Романюк не без резона замечает: все это «право же, не слишком согласуется со ставшим уже традиционным представлением о нем как о легкомысленном жуире и бонвиване».[5]5
См. Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982, с. 5–15.
[Закрыть]
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?