Текст книги "Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками"

Глава третья. 1816–1817

 
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт…
 

1830

Поэзия бывает исключительною страстию немногих, родившихся поэтами; она объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни…

1825

В программе автобиографических записок (гл. 2, № 1) обратите внимание на слово «Безначалие». После смерти Малиновского Лицеем управлял преподаватель немецкой словесности Гауеншильд – личность во всех отношениях непривлекательная, лицейским ненавистная. В конце концов его вынуждены были убрать. После короткого «царствования» инспектора С. С. Фролова в январе 1816 г. во главе Лицея был поставлен Егор Антонович Энгельгардт, до того бывший директором Петербургского педагогического института. Это был человек глубоко порядочный, образованный, небесталанный, верный своему делу и детям, вверенным его попечению. Но сразу же возникло первое противоречие: перед ним оказались не дети, а юноши, спешившие в жизнь, но не за парту. Кое-кто был настолько предан первому директору, что не хотел принять нового, другие вообще не склонны были признавать педагогическую власть над собой. И все же большинство воспитанников Энгельгардт кротостью и воспитательными приемами «приручил». Но не Пушкина. Лишенный воображения, не воспринимавший юмора, а тем более – иронии, Егор Антонович видел в остроумии Пушкина цинизм, а в насмешках – злую душу. Поэтические его успехи директор всерьез не принимал. Вот и появилась такая характеристика (не официальная, а в бумагах Энгельгардта): «Ум Пушкина, не имея ни проницательности, ни глубины, – совершенно поверхностный, французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто, в нем нет ни любви, ни религии: может быть, оно так пусто, как еще никогда не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувства унижены в нем воображением, оскверненным всеми эротическими произведениями французской литературы, которые он при поступлении в Лицей знал почти наизусть, как достойное приобретение первоначального воспитания». Насчет религии Энгельгардт, в общем, был прав. Об этом в 1817 г. написал в альбом Илличевскому сам Пушкин:

 
Ах! ведает мой добрый гений,
Что предпочел бы я скорей
Бессмертию души моей
Бессмертие своих творений.
 

А что касается любви – вот тут-то Егору Антоновичу не дано было понять юношеское сердце. Как раз в то время, когда записывал в черновой блокнот новый директор свою убийственную характеристику, Пушкин первой нежной любовью полюбил сестру соученика – Е. П. Бакунину. В черновых строках восьмой главы «Онегина» остановлены эти мгновения:

 
Когда тревожить начинала
Мне сердце смутная печаль,
Когда таинственная даль
Мои мечтанья увлекала…
 

Семейство Бакуниных провело в Царском все лето 1816 г., а к осени вернулось в Петербург. Ближайший лицейский друг Пушкина Антон Дельвиг писал родным 6 октября 1816 г.: «Сад сетует, не видя прелестных петербургских дам, которые целое лето жили в Царском Селе, и срывает с себя зеленую одежду. Мы ходим под шумом опустошенных деревьев и забавляем себя прошедшим и будущим. Так мы по нескольку часов слушали громкую музыку гусарского полка, теперь все молчит и отвечает грустными и пустынными видами нашему сердцу». Пушкин в те же дни написал одну из лучших своих лицейских элегий «Осеннее утро» (№ 4), обращенную к Бакуниной. Более десяти лицейских произведений – в основном элегии 1816 г. – посвящено Бакуниной. «Первая любовь всегда дело чувствительности: чем она глупее, тем больше оставляет по себе чудесных воспоминаний» – так вспомнил об этих днях Пушкин в 1830 г. Как далеко это было от «оскверненного воображения», в котором упрекнул шестнадцатилетнего Пушкина Энгельгардт!

В бессмертие творений Энгельгардт не верил. Он верил в плоды наук и еще в верховую езду и плавание, которые ввел в Лицее в качестве обязательных предметов, наняв специально для этого берейтора и матроса. Школьные рамки для возмужавшего гения становились тесными. Между тем появился новый циркуляр бюрократического свойства: «Ведомости об успехах воспитанников подавать постоянно и в означенные сроки и означать в оных успехи и прилежание в науках, равно как и поведение цифрами, приняв в основание 1, для отличных успехов; 2, очень хороших; 3, хороших; 4, посредственных и 0 за выражение отсутствия всякого знания, успехов, равно для означения дурного поведения». Так что рассказанная Пущиным история о том, как математик упрекнул поэта: «У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем», – имеет не столько математический, сколько конкретный бюрократический смысл.

Лето и осень 1816 г. скрашивались для Пушкина возможностью постоянно бывать у Карамзиных и быть свидетелем создания, а то и слушателем глав «Истории государства Российского» (№ 6). Остальное время проходило в творчестве (отнюдь не ученическом), в общении с друзьями, любовных мечтаниях о Е. П. Бакуниной. Но все же Лицей, так много доброго давший лицеистам, для многих изживал сам себя. Это поняло и начальство, решившее ускорить выпуск, перенеся его с октября на май. Экзамены обставлялись серьезно. Было решено, что испытания по всем предметам, изучавшимся на протяжении шести лет, пройдут в зале Конференции Лицея с 15 мая до 1 июня, с 8 утра до 12 дня и, после перерыва, с 4 до 8 вечера. Учащиеся присутствовали на экзаменах постоянно, слушая ответы друг друга; профессорам вменялось в обязанность пригласить на экзамены ученых из Петербурга по их разумению и выбору. 15 мая сдавали латинский язык; 16-го – закон божий; 17-го – российскую словесность; 18-го – немецкую; 19-го – французскую; 21-го – географию и статистику иностранную; 22-го – историю всеобщую и в особенности трех последних веков; 23-го – политическую экономию и финансы; 24-го – право естественное и публичное; 25-го – право гражданское и уголовное; 26-го – географию и статистику отечественную; 28-го – чистую математику; 29-го – прикладную математику; 30-го – полевую и долговременную фортификацию и часть артиллерии; 31-го – физику. За всеми частными испытаниями последовал общий публичный экзамен. Народу на нем собралось много, в том числе взволнованные родители учеников – с непременным участием Сергея Львовича. По результатам экзаменов должны были быть определены предпочтения при назначении на службу.

Пожалуй, только одному из лицейских было все равно, как сложится карьера: призвание ведь уже сложилось, и это было ясно ему самому:

 
Равны мне писари, уланы,
Равны законы, кивера,
Не рвусь я грудью в капитаны
И не ползу в асессора.
 

Вообще говоря, Пушкин все же высказал свое пожелание: поступить в гусарский полк. Но Сергей Львович на гвардейское обмундирование поскупился и соглашался только на поступление сына в армейскую часть. Остальное Пушкину уже было все равно. Но распределяющие по должностям, не приняв во внимание неординарных особенностей Александра Пушкина, нам теперь столь ясных, определили его во второй разряд окончивших с чином 10-го класса (коллежский секретарь) для прохождения службы по министерству иностранных дел. Имя его в списке выпускников – четвертое с конца. 9 июня в Лицее состоялся выпускной акт в присутствии государя, самолично раздавшего медали и похвальные листы. Все закончилось довольно скромно – пением «Прощальной песни», сочиненной Дельвигом на музыку лицейского преподавателя Теппера. На другой день бывших лицеистов распустили по домам. Тем, кто победнее, и среди них Пушкину, пошили первую чиновничью экипировку на казенный счет…

Всего в Лицее, по подсчетам пушкинистов, поэт написал 132 стихотворения; сначала Пушкин собирался включить в свой первый сборник 41 из них; но сборник не вышел ни в 1818-м, ни в 1820-м, как намечалось, а в 1825–26 гг., когда Пушкин получил возможность, наконец, готовить к печати свою первую книгу лирики, он внес большую правку, оставил из лицейских опытов всего лишь несколько: «Пробуждение» (Мечты, мечты, // где ваша сладость); «Друзьям» («Богами вам еще даны…»); «Гроб Анакреона» («Все в таинственном молчанье…»); «Певец» («Слыхали ль вы за рощей глас ночной…»); «Амур и Гименей» («Сегодня, добрые мужья…»); «Разлука» («В последний раз, в сени уединенья…»); «Лицинию» («Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице…»); «Шишкову» («Шалун, увенчанный Эратой и Венерой»); Дельвигу («Любовью, дружеством и ленью…») и другие. Эти стихи в совокупности с теми, что Пушкин по разным соображениям не перепечатывал, составляют такое богатство лирики, которого не знала до него русская поэзия. Вот что такое лицейские годы в его творчестве!

Как мы знаем, на переводном – с младшего на старший курс – лицейском экзамене в январе 1815 г. Державин старческим взором разглядел и угасающим слухом расслышал своего преемника, «второго Державина», как он сказал. После экзамена был обед, где присутствовал и Сергей Львович. Министр заметил польщенному отцу Пушкина: «Я желал бы образовать вашего сына в прозе». На что Державин с жаром возразил: «Оставьте его поэтом». То же ощущение «оставить поэтом» возникало по отношению к Пушкину и у Жуковского, также считавшегося преемником Державина – пока не появился Пушкин. Жуковский, познакомившись с Пушкиным, писал Вяземскому: «Это надежда нашей словесности. Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не помешал себе созреть! Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет. Ему надобно непременно учиться и учиться не так, как мы учились! Боюсь я за него этого убийственного Лицея – там учат дурно. Учение, худо предлагаемое, теряет прелесть для молодой, пылкой души, которой приятнее творить, нежели трудиться и собирать материал для солидного здания. Он истощит себя». Хотя Жуковский несправедлив к Лицею, он справедлив к Пушкину. Лицей – это необходимо подчеркнуть еще раз – необычайно много давший Пушкину, истощил себя для поэта чуть раньше окончания курса. Пушкин уходил в жизнь.

* * *

Способность и стремление вспоминать – одна из важных черт Пушкина-поэта, неразделимого с Пушкиным-человеком. В сущности, этой особенности Пушкина посвящен весь наш сборник. Но если спросить, где зародилась, где развилась, где напиталась соками поэзии, реальной жизни, истории эта страсть к сопоставлению прошлого, настоящего и будущего, – ответ окажется один: в Царском Селе. Как мы знаем, юноша Пушкин рвался из лицейского заточения на вольный путь жизни. Это друг его, тихий и меланхолический Дельвиг, сразу же после Лицея написал:

 
Не мило мне на новоселье,
Здесь все уныло, там – цвело.
Одно и есть мое веселье –
Увидеть Царское Село.
 

1817

Пушкин, как видно из письма Вяземскому (№ 1), дождаться не мог, когда отворится тяжелая дверь кельи. Но уже в 1819 г. он сладким воспоминанием улетал в места, «где с первой юностью младенчество сливалось»; а позже – в 1825 г. создал великие стихи – гимн дружескому воспоминанию – «Роняет лес багряный свой убор…» (№ 14). И все последующие строфы к лицейским годовщинам – вплоть до последней, предсмертной (№ 21) – разве все это не воспоминание?

Лицейские воспоминания были светлыми и звали жить, любить и трудиться, не то что многие удары последующих лет, вызвавшие к жизни «Воспоминание» (1828).

 
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
 
 
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
 
 
И вскоре же, в 1829-м побывав на «месте своего воспитания» – в Лицее:
 
 
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
 
 
Воображал сей день счастливый,
Когда средь вас возник Лицей,
И слышал наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
 

Прочитайте эти стихи полностью и вы увидите, как изменился тон, колорит воспоминаний, – темные и глухие в 1828-м, они стали светлыми и звонкими в 1829-м. Этим преображением чувств Пушкин обязан паломничеству в Царское Село. Уж тем одним был бы бессмертен Лицей, что такие творения вызвал он к бытию.

В конце прошлого – начале нынешнего века в Царском Селе жил и трудился прекрасный поэт и критик, «последний из царскосельских лебедей», Иннокентий Федорович Анненский. Сам воздух этого города был напоен пушкинской темой. Анненский писал:

«Именно здесь в этих гармонических чередованиях тени и блеска; лазури и золота; воды, зелени и мрамора; старины и жизни, в этом изящном сочетании природы с искусством Пушкин еще на пороге юношеского возраста мог найти все элементы той строгой красоты, которой он остался навсегда верен и в очертаниях образов, и в естественности переходов, и в изяществе контрастов и даже в строгости ритмов. ‹…›

Вы скажете: он видел после Кавказ, море, степи. Не обесценивая впечатлений южного периода, я позволил бы себе заметить, что Пушкин любовался грандиозными картинами гор и волн после того, как глаз его воспитался на спокойно и изящно-величавых контурах царскосельских садов. Этого мало: в Царском Селе поэта окружали памятники нашего недавнего прошлого, в нем еще жил своей грандиозной и блестящей красотой наш восемнадцатый век, и Пушкин должен был тем живее чувствовать славу и обаяние недавних подвигов русского оружия, что его первые царскосельские годы совпали с событиями Отечественной войны. Не отсюда ли, не из этих ли садов, не от этих ли памятников, простых и строгих, но много говоривших сердцу впечатлительного юноши, идут те величавые образы, которые так бесконечно разнообразны на страницах его поэзии?»

Воспоминания о Лицее и лицейских товарищах, написанные в разные годы, составляют основное содержание пушкинских стихов, вошедших в документальную подборку к 3-й главе. Здесь же некоторые свидетельства последних лицейских лет – письмо его к Вяземскому; письма лицеистов Илличевского и Горчакова; сюда же показалось не лишним включить донесения правительственных агентов о вредоносности лицейского духа – они освещают проблему Лицея, так сказать, «от противного», обнаруживая огромную прогрессивную роль этого учреждения и немалое мужество его руководителей.

1

‹…› Что сказать вам о нашем уединении? Никогда Лицей (или Ликей, только, ради бога, не Лицея) не казался мне так несносным, как в нынешнее время. Уверяю вас, что уединенье в самом деле вещь очень глупая, назло всем философам и поэтам, которые притворяются, будто бы живали в деревнях и влюблены в безмолвие и тишину. ‹…›

Правда, время нашего выпуска приближается; остался год еще. Но целый год еще плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного!.. целый год еще дремать перед кафедрой… это ужасно. Право, с радостью согласился бы я двенадцать раз перечитать все 12 песен пресловутой «Россиады», даже с присовокупленьем к тому и премудрой критики Мерзлякова, с тем только, чтобы граф Разумовский сократил время моего заточенья. Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовольствии погребать покойную Академию и Беседу губителей российского слова. Но делать нечего.

 
Не всем быть можно в ровной доле,
И жребий с жребием не схож. –
 

От скуки часто пишу я стихи довольно скучные (а иногда и очень скучные), часто читаю стихотворения, которые их не лучше, недавно говел и исповедовался – все это вовсе незабавно. Любезный арзамасец! утешьте нас своими посланиями – и обещаю вам если не вечное блаженство, то по крайней мере искреннюю благодарность всего Лицея.‹…›

Пушкин – П. А. Вяземскому.

Из Царского Села в Москву.

27 марта 1816 г.

2

Кстати о Пушкине: он пишет теперь комедию в пяти действиях, в стихах, под названием Философ. План довольно удачен – и начало: то есть 1-е действие, до сих пор только написанное, обещает нечто хорошее, – стихи и говорить нечего, а острых слов сколько хочешь! Дай только бог ему терпения и постоянства, что редко бывает в молодых писателях; они то же, что мотыльки, которые недолго на одном цветке покоятся, – которые также прекрасны и также, к несчастию, не постоянны; дай бог ему кончить ее – это первый большой ouvrage, начатый им, – ouvrage, которым он хочет открыть свое поприще на выходе из Лицея. Дай бог ему успеха – лучи славы его будут отсвечиваться в его товарищах.

А. Д. Илличевский – П. Н. Фуссу.

16 января 1816 г.

3

К ЖУКОВСКОМУ

 
Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени
Я с трепетом склонил пред музами колени,
Опасною тропой с надеждой полетел,
Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел.
Страшусь, неопытный, бесславного паденья,
Но пылкого смирить не в силах я влеченья,
Не грозный приговор на гибель внемлю я:
Сокрытого в веках священный судия,
Страж верный прошлых лет, наперсник муз любимый
И бледной зависти предмет неколебимый
Приветливым меня вниманьем ободрил;
И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил;
И славный старец наш, царей певец избранный,
Крылатым гением и грацией венчанный,
В слезах обнял меня дрожащею рукой
И счастье мне предрек, незнаемое мной.
И ты, природою на песни обреченный!
Не ты ль мне руку дал в завет любви священный?
Могу ль забыть я час, когда перед тобой
Безмолвный я стоял, и молнийной струей
Душа к возвышенной душе твоей летела
И, тайно съединясь, в восторгах пламенела, –
Нет, нет! решился я – без страха в трудный путь,
Отважной верою исполнилася грудь.
 
 
‹…›
 

А. С. Пушкин.

1816

4

ОСЕННЕЕ УТРО

 
Поднялся шум; свирелью полевой
Оглашено мое уединенье,
И с образом любовницы драгой
Последнее слетело сновиденье.
С небес уже скатилась ночи тень,
Взошла заря, блистает бледный день –
А вкруг меня глухое запустенье…
Уж нет ее… я был у берегов,
Где милая ходила в вечер ясный;
На берегу, на зелени лугов
Я не нашел чуть видимых следов,
Оставленных ногой ее прекрасной.
Задумчиво бродя в глуши лесов,
Произносил я имя несравненной;
Я звал ее – и глас уединенный
Пустых долин позвал ее в дали.
К ручью пришел, мечтами привлеченный;
Его струи медлительно текли,
Не трепетал в них образ незабвенный.
Уж нет ее!.. До сладостной весны
Простился я с блаженством и с душою.
Уж осени холодною рукою
Главы берез и лип обнажены,
Она шумит в дубравах опустелых;
Там день и ночь кружится желтый лист,
Стоит туман на волнах охладелых,
И слышится мгновенный ветра свист.
Поля, холмы, знакомые дубравы!
Хранители священной тишины!
Свидетели моей тоски, забавы!
Забыты вы… до сладостной весны!
 

А. С. Пушкин.

1816

5

Так как мы уже заговорили о поэзии, то скажу вам, что ваши знакомцы по журналам, т. е. наши домашние поэты что-то умолкли, сам Пушкин заленился, видно и на него действует погода. Очень часто ходит он к Карамзину, к нему очень хорошо расположен; не худо было бы, если бы там, в храме вкуса и познаний, он бы почерпнул что-нибудь новое и прекрасное и ознакомил бы на досуге в прекрасных стихах; на нынешнее лето, кажется, надежды мало, да и вообще оно не очень плодородно в Лицее. Все поэты наши дремлют до радостного утра. Пушкина пьесы с три должны быть на днях напечатаны в Вестнике Европы; он давно уже их отправил. В числе трех «Гроб Анакреона», который, я думаю, вам понравится. Недавно составилось из наших поэтов и нескольких рифмачей род маленького общества, которое собирается раз в неделю, обыкновенно в субботу и, садясь в кружок, при чашке кофе, каждый читает маленькие стишки на предмет или, лучше, на слово, заданное в прежнем заседании.

А. Μ. Горчаков – А. Н. Пещурову.

10 июля 1816 г.

6

Пушкин свободное время свое во все лето проводил у Карамзина, так что ему стихи на ум не приходили, но так как Карамзин сегодня уезжает совсем, то есть надежда, что в скором времени мы услышим знакомый и приятный голос домашней лиры.

А. Μ. Горчаков – А. Н. Пещурову

20 сентября 1816 г.

7

Жуковский прислал Пушкину своего «Певца на Кремле» (которого вы теперь, вероятно уже имеете или читали) с надписью «Поэту товарищу Ал. Серг. Пушкину от сочинителя».

А. Μ. Горчаков – А. Н. Пещурову

7 марта 1817 г.

8

КНЯЗЮ А. Μ. ГОРЧАКОВУ

 
Встречаюсь я с осьмнадцатой весной.
В последний раз, быть может, я с тобой,
Задумчиво внимая шум дубравный,
Над озером иду рука с рукой.
Где вы, лета беспечности недавной?
С надеждами во цвете юных лет,
Мой милый друг, мы входим в новый свет;
Но там удел назначен нам не равный,
И розно наш оставим в жизни след.
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный, –
Моя стезя печальна и темна;
 
 
‹…›
 
 
А мой удел… но пасмурным туманом
Зачем же мне грядущее скрывать?
Увы! нельзя мне вечным жить обманом
И счастья тень, забывшись, обнимать.
Вся жизнь моя – печальный мрак ненастья.
 
 
‹…›
 
 
Твоя заря – заря весны прекрасной;
Моя ж, мой друг, – осенняя заря.
Я знал любовь, но я не знал надежды,
Страдал один, в безмолвии любил.
Безумный сон покинул томны вежды,
Но мрачные я грезы не забыл.
Душа полна невольной, грустной думой;
Мне кажется: на жизненном пиру
Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый,
Явлюсь на час – и одинок умру.
И не придет друг сердца незабвенный
В последний миг мой томный взор сомкнуть,
И не придет на холм уединенный
В последний раз любовию вздохнуть!
Ужель моя пройдет пустынно младость?
Иль мне чужда счастливая любовь?
Ужель умру, не ведая, что радость?
Зачем же жизнь дана мне от богов?
Чего мне ждать? В рядах забытый воин,
Среди толпы затерянный певец,
Каких наград я в будущем достоин
И счастия какой возьму венец?
Но что?.. Стыжусь!.. Нет, ропот – униженье.
Нет, праведно богов определенье!
Ужель лишь мне не ведать ясных дней?
Нет! и в слезах сокрыто наслажденье,
И в жизни сей мне будет утешенье
Мой скромный дар и счастие друзей.
 

А. С. Пушкин.

1817

9

ТОВАРИЩАМ

 
Промчались годы заточенья;
Недолго, мирные друзья,
Нам видеть кров уединенья
И Царскосельские поля.
Разлука ждет нас у порогу,
Зовет нас дальний света шум,
И каждый смотрит на дорогу
С волненьем гордых, юных дум.
Иной, под кивер спрятав ум,
Уже в воинственном наряде
Гусарской саблею махнул –
В крещенской утренней прохладе
Красиво мерзнет на параде,
А греться едет в караул;
Другой, рожденный быть вельможей,
Не честь, а почести любя,
У плута знатного в прихожей
Покорным плутом зрит себя;
Лишь я, судьбе во всем послушный,
Счастливой лени верный сын,
Душой беспечный, равнодушный,
Я тихо задремал один…
Равны мне писари, уланы,
Равны законы, кивера,
Не рвусь я грудью в капитаны
И не ползу в асессора;
Друзья! немного снисхожденья –
Оставьте красный мне колпак,
Пока его за прегрешенья
Не променял я на шишак,
Пока ленивому возможно,
Не опасаясь грозных бед,
Еще рукой неосторожной
В июле распахнуть жилет.
 

А. С. Пушкин.

1817

10

СВИДЕТЕЛЬСТВО

Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божием и Священной истории, в Логике и Нравственной философии, в Праве естественном, Частном и Публичном, в Российском гражданском и уголовном праве хорошие; в Латинской словесности, в Государственной экономии и финансах весьма хорошие; в Российской и Французской словесности, также в Фехтованье превосходные; сверх того занимался Историею, Географиею, Статистикою, Математикою и Немецким языком. Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея свидетельство с приложением печати.

Царское Село

июня 9-го дня 1817 года

Директор Лицея Егор Энгельгардт

Конференц-секретарь

профессор Александр Куницын

11

ЦАРСКОЕ СЕЛО

 
Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой, и мечтой,
Я знал поэзию, веселость и покой.
Веди, веди меня под липовые сени,
Всегда любезные моей свободной лени,
На берег озера, на тихий скат холмов!..
Да вновь увижу я ковры густых лугов,
И дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И злачных берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.
 
 
Другой пускай поет героев и войну,
Я скромно возлюбил живую тишину,
И, чуждый призраку блистательному славы,
Вам, Царского Села прекрасные дубравы,
Отныне посвятил безвестный музы друг
И песни мирные и сладостный досуг.
 

А. С. Пушкин.

1819

12

МУЗА

 
В младенчестве моем она меня любила
И семиствольную цевницу мне вручила.
Она внимала мне с улыбкой – и слегка,
По звонким скважинам пустого тростника,
Уже наигрывал я слабыми перстами
И гимны важные, внушенные богами,
И песни мирные фригийских пастухов.
С утра до вечера в немой тени дубов
Прилежно я внимал урокам девы тайной,
И, радуя меня наградою случайной,
Откинув локоны от милого чела,
Сама из рук моих свирель она брала:
Тростник был оживлен божественным дыханьем
И сердце наполнял святым очарованьем.
 

А. С. Пушкин.

1821

13

 
Вы помните ль то розовое поле,
Друзья мои, где красною весной,
Оставя класс, резвились мы на воле
И тешились отважною борьбой?
Граф Брогльо был отважнее, сильнее,
Комовский же – проворнее, хитрее;
Не скоро мог решиться жаркий бой.
Где вы, лета забавы молодой?
 

А. С. Пушкин. Гавриилиада.

Из ранних редакций.

1821

14

19 ОКТЯБРЯ

 
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
 
 
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
 
 
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
 
 
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
 
 
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О, волн и бурь любимое дитя!
 
 
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
 
 
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен –
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
 
 
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
 
 
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
 
 
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
 
 
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
 
 
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
 
 
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся – но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
 
 
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг –
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
 
 
Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
 
 
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует Лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
 
 
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
 
 
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
 
 
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой, хоть печальной,
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
 

А. С. Пушкин.

1825

ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ

 
1
 
 
Товарищи! сегодня праздник наш.
Заветный срок! сегодня там, далече,
На пир любви, на сладостное вече
Стеклися вы при звоне мирных чаш.
Вы собрались, мгновенно молодея,
Усталый дух в минувшем обновить,
Поговорить на языке Лицея
И с жизнью вновь свободно пошалить.
 
 
2
 
 
На пир любви душой стремлюся я…
Вот вижу вас, вот милых обнимаю.
Я праздника порядок учреждаю…
Я вдохновен, о, слушайте, друзья:
Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!
Садитеся, как вы садились там,
Когда места в сени святого крова
Отличие предписывало нам.
 
 
3
 
 
Спартанскою душой пленяя нас,
Воспитанный суровою Минервой,
Пускай опять Вольховский сядет первый,
Последним я, иль Брольо, иль Данзас.
Но многие не явятся меж нами…
Пускай, друзья, пустеет место их.
Они придут; конечно, над водами
Иль на холме под сенью лип густых
 
 
4
 
 
Они твердят томительный урок,
Или роман украдкой пожирают,
Или стихи влюбленные слагают,
И позабыт полуденный звонок.
Они придут! – за праздные приборы
Усядутся; напенят свой стакан,
В нестройный хор сольются разговоры,
И загремит веселый наш пеан.
 

15

19 ОКТЯБРЯ 1827

 
Бог помочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!
 
 
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
 

А. С. Пушкин

16

19 ОКТЯБРЯ 1828

 
Усердно помолившись богу,
Лицею прокричав ура,
Прощайте, братцы: мне в дорогу,
А вам в постель уже пора.
 

А. С. Пушкин

17

* * *

 
Зорю бьют… из рук моих
Ветхий Данте выпадает,
На устах начатый стих
Недочитанный затих –
Дух далече улетает.
Звук привычный, звук живой,
Сколь ты часто раздавался
Там, где тихо развивался
Я давнишнею порой.
 

А. С. Пушкин.

1829

18

ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

 
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок Библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
 
 
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады.
 
 
Воображал сей день счастливый,
Когда средь вас возник Лицей,
И слышал наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым,
Мечтанья смутные в груди моей тая,
Скитаясь по лугам, по рощам молчаливым,
Поэтом забываюсь я.
 
 
И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы.
Еще исполнены великою женою,
Ее любимые сады
Стоят населены чертогами, вратами,
Столпами, башнями, кумирами богов,
И славой мраморной, и медными хвалами
Екатерининских орлов.
 
 
Садятся призраки героев
У посвященных им столпов,
Глядите: вот герой, стеснитель ратных строев,
Перун кагульских берегов.
Вот, вот могучий вождь полунощного флага,
Пред кем морей пожар и плавал и летал.
Вот верный брат его, герой Архипелага,
Вот наваринский Ганнибал.
 
 
Среди святых воспоминаний
Я с детских лет здесь возрастал,
А глухо между тем поток народной брани
Уж бесновался и роптал.
Отчизну обняла кровавая забота,
Россия двинулась, и мимо нас волной
Шли тучи конные, брадатая пехота
И пушек медных светлый строй.
 
 
……………………………….
 
 
На юных ратников взирали,
Ловили с жадностью мы брани дальний звук,
И, негодуя, мы и детство проклинали,
 
 
И узы строгие наук.
 
 
……………………………….
 
 
И многих не пришло. При звуке песней новых
Почили славные в полях Бородина,
На кульмских высотах, в лесах Литвы суровых,
Вблизи Монмартра
 

А. С. Пушкин.

1829

19

 
I
 
 
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
 
 
II
 
 
И свет ее с улыбкой встретил;
Успех нас первый окрылил;
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
 
 
‹…›
 

«Евгений Онегин».

Глава 8

ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ

 
I
 
 
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Елисея,
А Цицерона проклинал,
В те дни, как я поэме редкой
Не предпочел бы мячик меткой,
Считал схоластику за вздор
И прыгал в сад через забор,
Когда порой бывал прилежен,
Порой ленив, порой упрям,
Порой лукав, порою прям,
Порой смирен, порой мятежен,
Порой печален, молчалив,
Порой сердечно говорлив,
 
 
II
 
 
Когда в забвенье перед классом
Порой терял я взор и слух,
И говорить старался басом,
И стриг над губой первый пух,
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы и любовь
Младую взволновала кровь
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал,
 
 
III
 
 
В те дни – во мгле дубравных сводов
Близ вод, текущих в тишине,
В углах лицейских переходов
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась! Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт,
В душе моей едины звуки
Переливаются, живут,
В размеры сладкие бегут.
 
 
IV
 
 
И, первой нежностью томима,
Мне муза пела, пела вновь
(Amorem canat aetas prima)
Все про любовь да про любовь.
Я вторил ей – младые други
В освобожденные досуги
Любили слушать голос мой.
Они, пристрастною душой
Ревнуя к братскому союзу,
Мне первой поднесли венец,
Чтоб им украсил их певец
Свою застенчивую музу.
О, торжество невинных дней!
Твой сладок сон душе моей.[35]35
  Пусть юный возраст поет о любви (лат.).


[Закрыть]
 
 
V
 
 
И свет ее с улыбкой встретил,
Успех нас первый окрылил,
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
И Дмитрев не был наш хулитель;
И быта русского хранитель,
Скрижаль оставя, нам внимал
И музу робкую ласкал.
И ты, глубоко вдохновенный
Всего прекрасного певец,
Ты, идол девственных сердец,
Не ты ль, пристрастьем увлеченный,
Не ты ль мне руку подавал
И к славе чистой призывал.
 
 
________
 
 
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Виргилием зевал,
Когда ленился и проказил,
По кровле и в окошко лазил,
И забывал латинский класс
Для алых уст и черных глаз;
Когда тревожить начинала
Мне сердце смутная печаль,
Когда таинственная даль
Мои мечтанья увлекала,
И летом …… для дня
Будили радостно меня,
 
 
________
 
 
Koгда французом называли
Меня задорные друзья,
Когда педанты предрекали,
Что ввек повесой буду я,
Когда по розовому полю
Резвились и бесились вволю,
Когда в тени густых аллей
Я слушал клики лебедей,
На воды светлые взирая,
Или когда среди равнин
………………….
Кагульский мрамор навещая
………………….
 

20

* * *

 
Чем чаще празднует Лицей
Свою святую годовщину,
Тем робче старый круг друзей
В семью стесняется едину,
Тем реже он; тем праздник наш
В своем веселии мрачнее;
Тем глуше звон заздравных чаш
И наши песни тем грустнее.
 
 
Так дуновенья бурь земных
И нас нечаянно касались,
И мы средь пиршеств молодых
Душою часто омрачались;
Мы возмужали; рок судил
И нам житейски испытанья,
И смерти дух средь нас ходил
И назначал свои закланья.
 
 
Шесть мест упраздненных стоят,
Шести друзей не узрим боле,
Они разбросанные спят –
Кто здесь, кто там на ратном поле,
Кто дома, кто в земле чужой,
Кого недуг, кого печали
Свели во мрак земли сырой,
И надо всеми мы рыдали.
 
 
И мнится, очередь за мной,
Зовет меня мой Дельвиг милый,
Товарищ юности живой,
Товарищ юности унылой,
Товарищ песен молодых,
Пиров и чистых помышлений,
Туда, в толпу теней родных
Навек от нас утекший гений.
 
 
Тесней, о милые друзья,
Тесней наш верный круг составим,
Почившим песнь окончил я,
Живых надеждою поздравим,
Надеждой некогда опять
В пиру лицейском очутиться,
Всех остальных еще обнять
И новых жертв уж не страшиться.
 

А. С. Пушкин.

1831

ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ