Текст книги "Проблемы изучения билингвизма: книга для чтения"

Л.В. Щерба

Лев Владимирович Щерба (1880–1944) – выдающийся рос-сийский и советский языковед, организатор и руководитель знаменитой лаборатории экспериментальной фонетики при Ленинградском университете, основоположник ленинградской фонетической школы, крупнейший специалист в области лексикологии и лексикографии, автор работ по стилистике художественного текста – «линг-вистическому толкованию стихотворений», замечательный мастер лингвистического эксперимента. Щерба предвосхитил многое из того, о чем размышляют современные исследователи билингвизма. В центре его внимания находилось сосуществование языковых систем в сознании двуязычного человека. Классификация типов двуязычия, предложенная Щербой, легла в основу многих научных построений, хотя до сих пор вызывает различные толкования и споры.

Л.В. Щерба был одним из первых русских лингвистов, разработавших научную методику преподавания иностранных языков, внес большой вклад в развитие методики преподавания русского языка как родного и неродного, выступал на семинарах учителей русского и иностранного языков, семинарах в Народном комиссариате просвещения. Принимал участие в языковом строительстве, размышлял над проблемами языковых контактов и преподавания русского языка как второго родного.

О смешении языков (фрагмент)

// Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. – Л.: Наука, 1974. – С. 60–74.

<…> § 11. Ясно, прежде всего, что всякое взаимное воздействие языков требует наличия людей, которые хотя бы в незначительной степени были двуязычными. Поэтому <вопрос о смешении языков> надо начинать с рассмотрения вопроса о том, что такое двуязычие. Наблюдение показывает, что есть два вида сосуществования двух языков в индивиде.

1) Оба языка образуют две отдельные системы ассоциаций, не имеющие между собой контакта. Это очень частый случай у людей, выучивших иностранные языки от иностранных гувернанток, с которыми они могли говорить только на изучаемом языке с исключением всякого другого. Поэтому им никогда не представлялось случая переводить с иностранного языка на свой родной и обратно, ибо предполагалось, не без основания, что гувернантка может быть хорошей только тогда, когда она не понимает ни слова из родного языка детей. Таким образом привыкают пользоваться иностранным языком, не перемешивая его с родным языком. Поэтому оба языка образуют в данном случае две автономные области в мышлении лиц, ставших двуязычными таким путем. Обученные этим способом люди хоть и говорят довольно бегло на обоих языках, но им всегда очень трудно найти эквивалентные термины двух языков: нужные слова приходят им на память только с трудом. Они могут объяснить, что значит та или иная фраза, то или иное слово, но всегда затрудняются его перевести.

Тот же результат получается при обильном чтении без помощи словаря, он является также идеалом так называемого натурального метода преподавания языка. Этот метод, между прочим, годен для коммивояжеров, для туристов, вообще для всех тех, кто должен войти в непосредственные сношения с иностранцами, но он не имеет абсолютно никакого значения для умственного развития учеников, детей или взрослых, ибо обучение языкам имеет образовательное значение только тогда, когда оно приучает к анализу мысли посредством анализа средств выражения. А этого достигают, только изучая параллельные языки и всегда отыскивая их соответствующие элементы. Только тогда обучение языкам становится мощным орудием формирования ума, высвобождая мысль (путем сравнения языковых фактов) из оков языка и заставляя учеников замечать разнообразие средств выражения и их значения до самых тонких оттенков. Все это возможно только при применении переводческого метода.

2) Обучаясь языку именно при помощи этого последнего метода, приходят, вероятно, самым естественным образом к такому состоянию, когда два каких-нибудь языка образуют в уме лишь одну систему ассоциаций, что составляет второй вид сосуществования языков. Любой элемент языка имеет тогда свой непосредственный эквивалент в другом языке, так что перевод не представляет никакого затруднения для говорящих. Примеры такого положения вещей нам хорошо известны, ибо это случается более или менее всегда, когда мы обучаемся языку по какому-нибудь учебнику, выучивая отдельные слова с их значением и грамматические правила, применяемые исключительно в хорошо подобранных примерах.

Во время моих занятий лужицкими диалектами я имел случай близко наблюдать двуязычное население этого типа, говорящее одновременно на немецком и лужицком языках. Я смог констатировать, что любое слово этих двуязычных лиц содержит три образа: семантический образ, звуковой образ соответствующего немецкого слова и звуковой образ соответствующего лужицкого слова, причем все вместе образует такое же единство, как и слово всякого другого языка. Говорящие, правда, сознают, что одна форма лужицкая, а другая немецкая, но они очень легко переходят от одной к другой, так что взаимные подстановки в тех случаях, когда одна из двух форм слабеет по какой-то причине, всегда остаются незамеченными. Быть может, даже было бы неточно сказать, что люди, о которых идет речь, знают два языка: они знают только один язык, но этот язык имеет два способа выражения, и употребляется то один, то другой.

Ясно, что этот второй вид существования языков образует благоприятную почву для смешивания языков. Можно даже сказать, что два сосуществующих таким образом языка образуют, в сущности, только один язык, который можно было назвать смешанным языком с двумя терминами (langue mixte à deux termes).

§ 12. Если присмотреться теперь ближе к тому, что происходит в обоих случаях, то понятие смешения языков станет еще более отчетливым и окажется совсем иным, чем понятие заимствования.

Не следует настаивать на том факте, что всякая социальная группа, обладающая особыми понятиями материального или отвлеченного порядка, создает для них специальные термины, которые отсутствуют, так же как и самые понятия, в других группах.

Известно также, что мир, который нам дан в нашем непосредственном опыте, оставаясь везде одним и тем же, постигается различным образом в различных языках, даже тех, на которых говорят народы, представляющие собой известное единство с точки зрения культуры. Так, например, понятие температуры воды: по-французски говорят l’eau chaude, tiède; fraude; по-немецки – heisses, warmes, lauwarmes, kaltes Wasser; по-русски – кипяток (который не обязательно будет «кипящей водой», но также и не «кипяченой водой»), горячая, теплая, холодная вода. Возьмем еще понятие «принимать пищу»: по-французски говорят – я привожу только самые обычные слова – manger, avaler, déevorer, prendre son repas; по-немецки essen, fressen, speisen; по-русски – есть, кушать, жрать. Мы видим, что эти слова тоже не равнозначны. Французское aimer, русское любить соответствуют более общему понятию, чем немецкое lieben, так как нельзя, например, Weissbrot lieben. В общем, можно сказать, что нет абсолютно тождественных понятий в разных языках, а потому и перевод, как мы знаем это из опыта, никогда не бывает точным.

Более того, известно, что слова из разных языков, даже для более или менее тождественных понятий, часто бывают различны по своим вторичным ассоциациям: chauve-souris, Federmaus, летучая мышь обозначают один и тот же предмет, но представляют его в известной мере различно. Даже самые простые слова могут, обозначая один и тот же предмет, быть различными только потому, что они принадлежат к разным языкам, один из которых менее привычен, чем другой.

§ 13. Когда два языка существуют независимо у индивида, он имеет возможность, говоря на одном, черпать из словаря другого языка слова, которые кажутся ему нужными; но из всего предшествующего следует, что тогда он заимствует из другого языка, прежде чем слова, те понятия или их оттенки, ту их окраску, наконец, которые кажутся ему необходимыми по какой-либо причине. Это очень частый случай заимствования. Оно необходимо, когда речь идет о совершенно новом понятии – какой-нибудь предмет, изобретение, мысль и т. д., – и оно может иметь место даже там, где знание языка, из которого заимствуют, минимально. Но оно также имеет место, когда в этом нет непосредственной необходимости. Дело в том, что оно очень облегчает ход мысли. Когда мы хотим передать свою мысль самым точным образом, мы часто бываем очень довольны, что можем употребить иностранное слово, которое точно соответствует тому, что мы хотим сказать, как например Ursprache немцев во французском языке. Если вы хотите избежать иностранного языка, вы часто должны вернуться вспять и перестроить всю мысль, а это раздражает. Вот почему язык наших газет кишит ненужными варваризмами, проистекающими от спешки, от недостатка вкуса, филологического образования в настоящем смысле этого слова и усидчивости в работе. Но мы часто склонны вплетать в нашу речь иностранные слова и по другим мотивам: то слово кажется нам особенно выразительным, то красивым, то лишенным неприятных ассоциаций (например, для неприличных вещей) и т. д. и т. д. Случаи могут быть более или менее часты в зависимости от разных факторов, но это будут всегда заимствования слов, частей фраз или целых фраз.

§ 14. С другой стороны, ясно, что, для того чтобы образовать систему ассоциаций, т. е. смешанный язык с двумя терминами, оба языка, сосуществующие в индивиде, должны иметь все семантические элементы общими, т. е. они обязаны придать единообразие своему пониманию мира и сделать все свои понятия более или менее тождественными не только в отношении их содержания, но также – и, может быть, даже главным образом – в отношении их объема. Мы видим, как это происходит каждый день с лицами, которые недостаточно хорошо знакомы с каким-нибудь иностранным языком. Например, русский человек сказал бы по-французски j’ai reçu la permission, j’ai reçu un rhume вместо j’ai obtenu une permission, j’ai attrapé un rhume, потому что русский глагол получать, соответствующий французскому recevoir, имеет совсем общее значение без всякого специального оттенка. Зато малоискушенный француз прекрасно смог бы сказать я варю хлеб = ich koche Brot, очень мало заботясь о том, что варить = kochen и печь = backen являются двумя четко противоположными понятиями как в немецком языке, так и в русском, потому что французское cuire соответствует более общему понятию. <…>

Комментарии

Лужицкий язык – язык лужичан (лужицких сербов), один из западнославянских языков. Распространен в Лужице – регионе, расположенном на территории немецких земель Саксония и Бранденбург и юго-западной Польши.

j’ai attrapé un rhume – я подхватил насморк (франц.).

j’ai obtenu une permission – я добился разрешения (франц.).

j’ai reçu — я получил (франц.).

Ursprache — язык подлинника, праязык (нем.).

Weissbrot – белый хлеб (нем.).

К вопросу о двуязычии (фрагмент)

// Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. – Л.: Наука, 1974. – С. 313–318.

<…> Под двуязычием подразумевается способность тех или иных групп населения объясняться на двух языках. Так как язык является функцией социальных группировок, то быть двуязычным значит принадлежать одновременно к двум таким различным группировкам. В старом Петербурге имелось довольно много людей, у которых «семейным» языком, а зачастую и обычным языком интимного круга знакомых, являлся немецкий язык, тогда как вся их общественная деятельность связана была теснейшим образом с русским языком. Аналогичные случаи часты также, например, в Узбекистане, – с той, однако, разницей, что здесь случаи часто бывают более запутанные в том смысле, что сфера применения русского языка в общественной жизни сужена. Еще более сложные отношения бывают при смешанных браках. В таких обстоятельствах нередко возникает два семейных языка: с отцом дети говорят на одном языке, а с матерью – на другом. Бывает и так, что, хотя семейный язык один, однако люди вынуждены общаться с кругом родных жены на одном языке, а с кругом родных мужа – на другом. Любопытен случай, который широко распространен у славян, живущих в немецком окружении: у себя в деревне, на крестьянской работе они говорят по-славянски, а на фабрике – по-немецки, и это тем более разительно, что многие из них одновременно занимаются и крестьянством, и фабричной работой, меняя, таким образом, свою языковую шкуру два раза в день. <…>

Проф. Б.А. Ларин в своей статье «Язык города»[76]76
  Статья Б.А. Ларина, о которой здесь идет речь, была опубликована под названием «Лингвистическое изучение города» в сборнике «Русская речь» (Новая серия. III. Л., 1928).


[Закрыть] справедливо приводит в качестве примера многоязычия матросов из Архангельской губы, членов ВКП(б): со своими земляками они разговаривают на архангельском наречии; в качестве матросов им свойственен особый профессиональный жаргон, и, наконец, в партийной среде они говорят на интеллигентском языке со специальной окраской, характеризующей определенную идеологическую устремленность. Аналогичных примеров можно найти множество.

Познакомившись с тем, что такое двуязычие, посмотрим, каким оно может быть. Два крайних случая при этом совершенно очевидны: или социальные группы, лежащие в основе того или другого двуязычия, взаимно друг друга исключают, или они в той или иной мере друг друга покрывают. В первом случае два языка никогда не встречаются: член двух взаимно исключающих друг друга групп никогда не имеет случая употреблять два языка вперемежку. Оба языка совершенно изолированы друг от друга. Так, например, бывает у детей, которые учатся в школе на одном языке, употребляя его и при общении с товарищами, но которые говорят дома с родителями на другом, так как эти последние не понимают первого языка. Аналогичный случай может быть также у человека, у которого на работе употребляется один и тот же язык и который дома употребляет только другой язык. Во всех этих случаях и подобных им двуязычие можно назвать «чистым».

Во втором случае, т. е. когда две социальные группы в той или иной мере друг друга покрывают, люди постоянно переходят от одного языка к другому и употребляют то один, то другой язык, сами не замечая того, какой язык они в каждом данном случае употребляют. Так бывает, например, когда все члены семьи, принадлежа вместе со своими родными и знакомыми к одной группе населения, тем не менее входят и в другую по своей работе. Встречаясь друг с другом в разных окружениях, они перестают отличать групповые границы и начинают употреблять оба языка вперемежку. Такое двуязычие можно назвать «смешанным», так как действительно при нем нормально происходит в той или иной степени смешение двух языков, их взаимопроникновение. В наиболее выраженных случаях этого рода, когда люди в общем свободно говорят на обоих языках, у них создается своеобразная форма языка, при которой каждая идея имеет два способа выражения, так что получается в сущности единый язык, но с двумя формами. Люди при этом не испытывают никаких затруднений при переходе от одного языка к другому: обе системы соотнесены у них друг ко другу до последних мелочей. При этом обыкновенно происходит иногда взаимное, иногда одностороннее приспособление двух языков друг к другу. Какое оно будет, зависит от сравнительной культурной значимости обоих языков, а также от наличия или отсутствия среды, употребляющей только один из данных языков, а потому не испытывающей влияния другого языка. Эта среда, если носители двуязычия являются ее членами, поддерживает один из языков двуязычия. Варьяций тут может быть множество, и в детали можно сейчас не вдаваться, хотя они и представляются крайне важными с разных точек зрения. <…>

Прежде чем перейти к практической оценке обоих типов двуязычия, между которыми в жизни встречается бесконечное число переходных случаев, нужно остановиться на том факте, что знание языка может быть сознательным и бессознательным. На родном языке мы говорим обыкновенно совершенно бессознательно, т. е. мы говорим, не думая, как говорим, что и вполне естественно: мы разговариваем для сообщения наших мыслей и чувств собеседнику и думаем, конечно, об этих последних, а не о языке, который является лишь орудием общения. Однако уже когда мы употребляем собственный литературный язык, мы вынуждены думать об этом орудии, выбирая наиболее подходящие слова и обороты для выражения наших мыслей. Когда же мы обучаемся этому литературному языку, то сознательность совершенно необходима: мы должны выучиться писать и говорить не совсем так (а иногда и очень не так), как говорили детьми в семейном кругу. <…>

Итак, знание родного литературного языка обыкновенно бывает сознательным. Чем же эта сознательность обусловливается? Сравнением двух языков – родного разговорного и родного литературного, подлежащего усвоению. Всякое познание возможно лишь при столкновении противоположностей – это основной закон диалектики, который находит себе полное применение и в языке. В каком же типе двуязычия мы имеем условия, благоприятствующие сравнению, а следовательно, и сознательности? Очевидно, лишь в смешанном типе двуязычия, где самый факт постоянного чередования двух языковых форм все время побуждает к сравнению, а следовательно, и к большему осознанию их значения.

Этот тип двуязычия и является, таким образом, типом, имеющим громадное образовательное значение, так как при чистом двуязычии человек, говорящий на двух, трех или более языках как на родных, не будет от одного этого более культурным, чем говорящий на одном родном языке: у него нет поводов к их сравнению. А почему сравнение языков имеет такое большое значение? Во-первых, через сравнение, как уже было указано, повышается сознательность: сравнивая разные формы выражения, мы отделяем мысль от знака, ее выражающего, и этой мысли. Во-вторых, и это самое главное, надо иметь в виду, что языки отражают мировоззрение той или иной социальной группы, т. е. систему понятий, ее характеризующую, а система понятий, как нас учит диалектика, не есть нечто раз навсегда данное, а является функцией от производственных отношений со всеми их идеологическими надстройками.

Поэтому системы понятий от языка к языку могут быть разными. Несколько примеров покажут это яснее: по-немецки Baum означает растущее дерево, а Holz – дерево как материал, причем безразлично, служит ли этот материал для топлива или для поделок. По-узбекски jaqac будет означать и растущее дерево и дерево как материал, однако дерево как топливо имеет особое слово otun, как и в русском (дрова). По-русски имеется одно слово и одно понятие ссадина, безразлично – будет ли это у человека или у животного. В казахском, как мне сообщил проф. Юдахин, различаются понятия ссадина у человека и ссадина у лошади, что, конечно, вполне гармонирует с их производственными отношениями. По-русски, в сущности, нет даже установленного термина для понятия сдирать, снимать кожу, шкуру. В узбекском имеется целый ряд терминов, отмечающих различные оттенки этого понятия: julmaq, sьlmaq, tonamaq, sojmaq, – что опять-таки отвечает разнице в производственных отношениях. Примеры можно умножать без конца, особенно если перейти к области надстроечных понятий.

Сравнивая детально разные языки, мы разрушаем ту иллюзию, к которой нас приучает знание лишь одного языка, – иллюзию, будто существуют незыблемые понятия, которые одинаковы для всех времен и для всех народов. В результате получается освобождение мысли из плена слова, из плена языка и придание ей истинной диалектической научности.

Таково, по-моему, колоссальное образовательное значение двуязычия, и можно, мне кажется, лишь завидовать тем народам, которые силою вещей осуждены на двуязычие. Другим народам его приходится создавать искусственно, обучая своих школьников иностранным языкам.

В свете этих преимуществ двуязычия и специально смешанного двуязычия меркнут те некоторые соображения по поводу него, которые высказывались в последнее время.

Дело в том, что в деле овладения иностранными языками для практических целей выгоднее создавать себе чистое двуязычие, ибо в таком случае при прочих равных условиях второй язык оказывается, с одной стороны, более автоматизированным и, следовательно, более успешно выполняющим свою непосредственную задачу, а с другой стороны, менее подверженным деформирующему влиянию первого языка. Если я могу говорить на иностранном языке, не думая, не выбирая слов, то очевидно, что практически это выгодно. Однако искусственное создание такого двуязычия требует больших усилий и возможно лишь путем организации с детских лет искусственного иностранного окружения. <…>

Однако так как чистое двуязычие теоретически (и, по-моему, по недоразумению) продолжает оставаться каким-то идеалом в методике преподавания иностранных языков и так как, с другой стороны, чистое двуязычие лишено образовательного значения, как это было выше выяснено, то время от времени раздаются голоса о бесполезности, а потому и вредности с точки зрения общеобразовательной двуязычия вообще.

Ошибка этих – правда, крайне немногочисленных – голосов очевидна, так как их суждение относится лишь к чистому двуязычию, и единственный выход, который надо отсюда сделать, сводится к тому, чтобы, исходя из смешанного двуязычия, являющегося как раз особо ценным с образовательной точки зрения, найти способы, устраняющие его недостатки.

Основной его практический недостаток, как это было выяснено выше, состоит во взаимном искажении обоих языков, на практике, при изучении иностранного языка, в искажении именно этого иностранного языка под влиянием родного. Пользуясь тем, что самый способ сосуществования языков при смешанном двуязычии естественным образом ведет к сравнению их друг с другом, нужно только рационализировать это сравнение, поставить его на научных основаниях, а не представлять его на волю стихий. На такой рационализации этого сравнения и поставлено современное фонетическое практическое обучение языкам, дающее прекрасные результаты в области произношения. Такое же систематическое сравнительное изучение двух грамматик, например узбекской и русской, а также сравнительное изучение словоупотребления в обоих языках предупредит нежелательные искажения, например, русского языка узбеками и узбекского русскими. К сожалению, методика эта еще плохо разработана, ибо прежде всего нет ни хороших грамматик, ни русских, ни узбекских. <…>

Далее, недавно было высказано мнение о взаимном торможении языков при двуязычии. Теоретически отрицать этого нельзя; но едва ли это справедливо по отношению к родному, если он не забыт и продолжает постоянно употребляться. Некоторое торможение по отношению к иностранному со стороны родного неизбежно и не представляет ничего страшного: это есть естественная трудность при изучении иностранного языка. Если оба языка хорошо изучены и постоянно употребляются, то никакого взаимного торможения не наблюдается; некоторые явления в этом смысле появляются лишь в тех случаях, когда один из языков перестает постоянно употребляться. <…>