Текст книги "Художественная культура русского зарубежья. 1917–1939. Сборник статей"

К сожалению, этой весной никак не удастся, а главное, негде… кругом столько врагов и кругом рутина сгущается все больше и больше, и, кроме тебя, никого около. Мы еще больше одиноки, чем раньше, и является насущная необходимость больше, чем когда бы то ни было, утвердиться окончательно. Но все-таки кое-кто стал следить за нами. Особенно после постановки у Дягилева… Я бы с великой радостью взялся бы за новую постановку…»

Париж, 19 мая 1929

«…я последнее время имею о тебе известия, но все через знакомых: на днях видел Эренбурга, говорили о тебе много лестного и доброго… Неделю назад имел письмо от матери и Лели[114]114
  Алексей Певзнер, младший брат Наума и Антона, оставшийся вместе с матерью в России.


[Закрыть]. Леля пишет, что: «У нас теперь не многим лучше, чем на пне лесном»… Понять не трудно. В Москве скверно. Он пока без службы, «приходится туго», беспокоится очень обо мне. Мама просто пишет, чтобы приехал домой, всем плохо, ну и мне, мол, легче будет там. Бедная мама!.. Здесь у меня нет денег на насущную жизнь, зато когда они у меня бывают, я свободно покупаю хлеб, и хороший всегда, достаю и масла, а там и за деньги теперь не достать. Фальк рассказывал мне, что есть художники, которые без штанов и рубах ходят. Впрочем, ты, я знаю, мое мнение не разделяешь и не разделял… Я собственно о России не горюю, хватит с меня моего горького детства среди злых и диких мужиков… Бог с ними, со всеми великими идеями. Ленин обещал всем хлеб, и вот все помирают там с голоду вот уже скоро 11 лет, а Форд дает всем рабочим автомобили. Ну, будет, извини, я стал говорить тебе либо старые истины, либо глупости…»

Париж, 26 октября 1929 (?)

«…я не придумаю, что нам с нашими мизерными средствами придется делать рекламу, афиши страшно дорого стоят, тысяча франков. Не знаю. Наум, надо, конечно, работать вовсю. Количество вещей не играет роли. Выставляют по 10 вещей всего, важно, что им выставить! А главное – помещение и реклама! очень я боюсь, что одному подыскать помещение трудно будет, но все же надо что-то предпринимать, ибо все-таки делается жутко в этом городе при сознании, что ты можешь очутиться через 4–5 месяцев без средств… Но я не унываю! Тебе подавно нечего – Павел [Кузнецов] и тот говорит мне, что именно ты будешь иметь здесь большой успех. Скульптуры нет больше, так говорят все. Искусство живописи есть все же. Но я повторю тебе, надо, конечно, напрячь большую волю и что-то героическое предпринять. И тогда успех колоссальный…»

Париж, 25 октября 1929

«…передо мной лежат твои письма, полученные мною за этот год, их всего 3…

Я неоднократно как-то обращался к тебе по многим вопросам, спрашивал тебя о вещах, тебя касающихся. Ты вовсе на эти письма не отвечал. Там, где следовала какая-нибудь моя просьба, ты просто просил не писать тебе и вовсе не беспокоить тебя со своими просьбами. Однако ты сам не раз пробовал жаловаться. Но и тут же ты забегал вперед и просил меня, вернее, запрещал – отвечать тебе по существу… Но настает момент, когда я наконец должен знать, что ты думаешь по сему поводу. И я наконец должен знать и выяснить, каковы же наши в сущности отношения – что происходит между мною и тобою за последнее время! Я часто льщу себя надеждой, что может произошло это оттого, что вот уже 3 года, как мы не виделись, не говорили, как следует, открыто, по наболевшим вопросам. Но, к сожалению, ты-то по данному вопросу даже ни разу не высказал свое мнение! А я хотел бы знать, что делаешь, чем ты собственно занят и почему считаешь излишним вообще чем-либо поделиться со мною!., понимаешь ли ты, что ты окончательно преградил мне путь к себе, и я не могу даже откровенно говорить с тобою! Даже писать тебе! Ибо не вижу ни малейшего твоего интереса к моей жизни… Но я все же пишу, худо ли хорошо, пишу тебе время от времени и, насколько могу, делюсь с тобою, и мне кажется, что я имею основания и от тебя требовать того же.

Перейду к делу.

У меня как-то месяц тому назад был художник Arp (Ханс Арп. – С. К.) – и взял у меня пару старых вещей и две последнего года работы для выставки в Цюрих. Причем сказал мне, что из Цюриха должен был поехать в Берлин к директору музея с тем, чтобы зайти к тебе и др. мастерам и просить работы для этой выставки. И вот я тебя спрашиваю, были ли у тебя и дал ли ты что-нибудь на эту выставку? Я все время жду от тебя вестей по этому поводу. Относительно этой выставки больше никаких сведений не имею. Вообще, материально это кажется ничего не даст – ну а что касается моральной стороны и цели этой выставки, меня мало радуют – ибо мне кажется, что это затея сюрреалистов, а потому дело, разумеется, без политики тут не обходится. Но мне наплевать, я дал то, что счел нужным дать, и полагаю, что ты сделал то же самое. Дела мои как всегда – тяну лямку со дня на день, последнее время немного работал. Начинаю постепенно выходить из тупика нравственного. Делаю, что могу и как могу, а с работой возвращается и проблема веры в свое дело. Но у меня еще небольшие крохи остались, и я пока еще кое-как тяну… на хлеб пока имею. Но работа моя страдает, на материалы нет средств, и если ко всему прибавить твой отрыв и твою полнейшую индифферентность ко всему, что происходит со мной, тогда сердце сжимается от боли…»

Париж, 17 ноября 1929

«…Я не собираюсь утешать тебя – да мне ли, по силам ли? Я убит горем как и ты, родной мой Ибрагимка[115]115
  Алексей Певзнер, младший брат Наума и Антона, оставшийся вместе с матерью в России.


[Закрыть]… Я знаю, что горю твоему не помочь и ничто твою бедную Лизку не заменит. Это такое великое горе и такая катастрофа. Но, бедный мой Ибрагимка, я такой забитый нищенством человек, что даже не могу сейчас тебя видеть. Посмотреть на тебя, как ты там, как твое здоровье, ты не знаешь, какие муки испытываю я здесь… Я ужасный человек: мое чувство подсознательное меня всегда в ужас приводило, когда я видел и встречался с твоей Лизкой. Что-то трагическое, неземное было в этой женщине, она была человеком в полном смысле слова достойным тебя – и я неустанно ведь твердил: береги Лизку как зеницу ока – я чувствовал. Я знал, что значит тебе потерять Лизку. Это значит потерять смыл быть… Бедный, бедный Ибрагим! Идеализм наш довел нас до черты… Я почти что живу на хлебе, и результат плохой – слабо работаю, мало денег, искусство не процветает. Я тяну, но не живу. Но я все-таки умудряюсь прожить грошами, потому что у меня Виргинчик[116]116
  Жена Певзнера Виргиния.


[Закрыть] тоже оказался сверхчеловек, раз она может со мной тянуть мою лямку!.. В Париже такой ужасающий кризис, что разговаривать с художниками не хотят. Художники начинают убегать из Парижа. Принят новый закон: не пускать художников во Францию».

Париж, дата неразборчива, 1930

«…вчера я получил официальное извещение, что президент республики подписал и одобрил нашу натурализацию. Итак, со вчерашнего дня я уже считаюсь французским гражданином. Виргиния рада, счастлива. Во мне еще борются какие-то неведомые и непонятные мне чувства – особенно тревожно за материальное существование и за будущее…

Выставка «Circle et carré» сегодня закрылась. Шлю тебе выдержку с мнением Reynal (?). таково общее мнение моих товарищей. Я, к сожалению, дал одну вещь – и горько раскаиваюсь – я хотел поддержать (фамилия неразборчива. – С. К.). И лишь споганил себе – это поистине все умирающие тенденции – особенно мондриановские. Я не должен был давать на выставку ничего. Заметь… что вообще обо мне никто из критиков даже словом не обмолвился – разве что критики, о которых я понятия не имею. Все же эти олимпийцы не удостаивают даже замечанием относительно меня. Относительно выставки твоей я ничего тебе советовать не смогу, пока ты не побудешь здесь, в Париже. Главное дело, что просят 3000, 4000 франков за хорошее помещение. Что касается меня, то пока я не сделаю что-либо положительное, я не выставляюсь больше. Главное ведь, надо же дать что-нибудь и купцам – ведь они же негодяи, даже выставку не устроят, если не будут чем-нибудь заинтересованы, в противном случае, разве мы можем платить такие деньги! У меня заботы совершенно иные, я хочу хоть чем-нибудь и как-нибудь зарабатывать на хлеб насущный. Подкупать местную прессу, чтобы писали обо мне – у меня нет ни совести, ни денег, ни желания, ни никакого интереса потрясать».

Париж, 19 мая 1930

«…Оборвалась у меня последняя вера в живопись. В то же время я вижу величайшую возможность новой скульптуры и архитектуры, пути неведомые, неисследованные и непочатые. Очень хотел бы я с тобой выставиться, но для этого нужно, во-первых, выждать время, ибо ни сейчас, ни осенью не вижу никакой возможности этого сделать: причина двоякая: во-первых, лично мне нужно что-нибудь сделать существенное, определенное, чтобы действительно рядом с тобой сказать нечто индивидуальное, свое достижение – и друг друга таким образом дополнить. Вторая самая важная причина – это выждать момент благоприятный…»

Париж, 15 октября 1930

«…не волнуйся зря и не огорчайся. Я до сих пор ничего не мог предпринять по поводу твоей визы, т. к. у меня еще не было Carte d'identité т. е. право жительства во Франции или, вернее, паспорт и я ничего не мог сделать… сегодня французский паспорт мы получили… и я надеюсь, что визу тебе во что бы то ни стало я достану… Павел Кузнецов тебе подробно обо всем расскажет… выставка его сегодня закрылась и как будто на франк медный продал… Во всяком случае – тебе из Берлина надо уезжать. Правда, у меня иллюзии начинают проходить. Но успех, говорит Кузнецов, мы будем иметь – колоссальный, может, и первостепенный успех. Потому что здесь все умерло в искусстве.

Визу тебе я буду хлопотать через министерство, но говорят, что это продолжается месяц (официально). Главное, это канительно особенно, потому что у тебя красный паспорт…»

Е. П. Яковлева
Paty Животовская – американская модель К. А. Сомова

Творчество русских художников конца XIX – первой половины XX века нельзя считать изученным, пока невыявленным и неисследованным остается значительное число произведений, документов и литературных материалов, связанных с их деятельностью. В наибольшей степени это относится к периоду жизни художников в условиях эмиграции.

Об эмигрантском периоде Константина Андреевича Сомова (1869–1939) сегодня можно судить как по его произведениям, находящимся в российских и зарубежных собраниях[117]117
  Они хранятся в Государственном Русском музее, Государственной Третьяковской галерее, Одесском художественном музее, Музее Эшмолеан (Оксфорд), в коллекции Р. Герра (Франция), у потомков графа С. П. Зубова (Буэнос-Айрес) и других собраниях.


[Закрыть], так и по различного рода изданиям – книгам, иллюстрированным самим художником, альбомам, статьям, каталогам, посвященным его творчеству, дневникам и воспоминаниям современников и, конечно же, по изданной в 1979 году книге, включающей откомментированные письма мастера, адресованные в Петроград-Ленинград его младшей сестре, Анне Андреевне Михайловой[118]118
  Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников / Вступ. ст., сост., примеч. и летопись жизни и творчества К. А. Сомова Ю. Н. Подкопаевой и А. Н. Свешниковой. М., 1979.


[Закрыть]. Между тем художественные и документальные материалы, связанные с именем Сомова-эмигранта, все еще требуют поисковой работы и всестороннего анализа, без чего не может быть речи об объективном изучении и осмыслении последних пятнадцати лет творческой жизни художника.

В начале 1990-х годов в Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) поступило около тридцати писем Константина Андреевича Сомова 1925–1938 годов, адресованных Клеопатре Матвеевне Животовской[119]119
  РО ИРЛИ. P. I. Оп. 8. № 38. Далее в цитируемых письмах из этого дела сноска на архив не приводится.


[Закрыть]. Передала их американская писательница Алла Кторова. Два письма тогда же она опубликовала в журнале «Художник»[120]120
  Письма К. Сомова / Публ. писем К. А. Сомова к К. М. Животовской Аллы Кторовой. США. Вашингтон, 1990 // Художник. 1991. № 5. С. 61–63. Опубликованы письма от 22.04.1935 и 08.10.1937.


[Закрыть], семь писем напечатала в «Новом журнале» сотрудник Пушкинского Дома Татьяна Царькова[121]121
  «Я все еще люблю жизнь…» (Письма К. А. Сомова К. М. Животовской) / Вступ. ст., публ. Т.С Царьковой // Новый журнал. 1995. № 2. С. 125–134. Опубликованы письма от 25.06.1925, 10.03.1932, 18.04.1932,22.04.1935,28.10.1935, 10.01.1936, 18.06.1936.


[Закрыть]. В 2004 году автором настоящей статьи весь блок писем Сомова к Животовской был откомментирован и вместе с Царьковой подготовлен к изданию в очередном томе «Ежегодника Рукописного отдела Пушкинского Дома»[122]122
  Пока настоящая статья готовилась к изданию, ежегодник вышел в свет. См.: Письма К. А. Сомова к К. М. Животовской (1925–1938). Подготовка текстов, вступ. ст. Т. С. Царьковой, комментарии и биографич. справка Е. П. Яковлевой, перевод с англ. Е. А. Тереховой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома. СПб., 2006. С. 455–528.


[Закрыть]. Обширные комментарии включали сведения из не публиковавшихся ранее фрагментов дневников Сомова и его писем сестре, воспоминаний современников художника и других источников.

Важной особенностью писем Сомова к Животовской является то, что восемь из них датированы 1936–1938 годами: об этом периоде в жизни художника известно крайне мало. В письмах содержатся новые сведения о пребывании Константина Андреевича в Америке и Франции, полнее раскрываются его характер, интересы, отношение к искусству, творчеству и окружавшим его людям. Проясняется и личность Клеопатры Матвеевны – корреспондента писем художника и его американской модели.

Paty, Patti, Пати, Патти, «миленькая Paty» называл ее в письмах Константин Андреевич. Пятидесятипятилетний Сомов и тридцатилетняя Paty познакомились в 1924 году в Нью-Йорке, где Клеопатра Матвеевна проживала с семьей – мужем[123]123
  О Викторе Тимофеевиче Животовском, за которого Клеопатра Матвеевна вышла замуж «против воли родителей и своих, и мужа» (цит. по: Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 17 февраля 1925 года. СР ГРМ. Ф. 133. Д. 143. Л. 18), Константин Андреевич отзывался как о «симпатичном», «только очень молчаливом» человеке: «он еврей, но характер его совсем не еврейский, он легкомысленный и расточительный» (цит. по: Там же. Л. 14). Почти в каждом письме, адресованном Раtу, Сомов передавал привет Виктору Тимофеевичу, а в письмах сестре сообщал о совместных с Сомовыми, Рахманиновыми и Животовскими поездках, музицировании, походах в театр, в том числе на спектакли Театра Никиты Балиева «Летучая мышь».


[Закрыть] и маленькой дочкой[124]124
  Ирине, дочери Клеопатры Матвеевны, на момент знакомства с Сомовым было пять-шесть лет. Повзрослев, она мечтала стать актрисой, однако попасть в дартингтонскую Школу-студию Михаила Чехова ей не удалось, и вместо актерской карьеры она «занялась совсем другим – изучением экономики» (цит. по: Письмо К. А. Сомова К. М. Животовской от 19 августа 1938 года). По фотографиям, посылаемым Клеопатрой Матвеевной Сомову, художник знал, что Ирина «высокого роста и хорошенькая». Об удачно сложившейся служебной карьере Ирины Животовской, ее замужестве и рождении сына – внука Клеопатры Матвеевны и Виктора Тимофеевича – известно из кратких посланий С. В. Рахманинова К. М. и В. Т. Животовским начала 1940-х годов.


[Закрыть], а Константин Андреевич находился в командировке в качестве петроградского представителя масштабной выставки русского искусства[125]125
  «Выставка русского искусства» включала «все группы и все направления, за единственным исключением ультрамодернистов» (Константин Андреевич Сомов. С. 567). В ее состав вошло около 40 произведений Сомова – живопись, акварель, иллюстрации, фарфоровые композиции. В числе сопровождавших выставку были, по словам И. Э. Грабаря, «И. Д. Сытин, долголетний сотрудник Сытина, педагог И. И.Трояновский, однофамилец доктора Трояновского, С.А.Виноградов, художник, один из наиболее активных деятелей «Союза русских художников», и, вместе с Трояновским, ближайший помощник Сытина по организации выставки, скульптор СТ. Коненков, художник Ф. И. Захаров, К. А. Сомов, в качестве представителя интересов петроградцев, В. В. фон Мекк, в качестве знатока английского языка, <…> и я – всего восемь человек» (Грабарь И. Э. Моя жизнь: Автомонография. Этюды о художниках. М., 2001. С. 278). В январе 1924 года группа прибыла из Лондона в Нью-Йорк, где 8 марта в Grand Central Palace открылась выставка (см.: The Russian Art Exhibition / Foreword by Christian Brinton. Introduction and catalogue by Igor Grabar. Grand Central Palace. New York, 1924). После завершения выставки в Нью-Йорке из экспонировавшихся произведений были сформированы две передвижные выставки – Южная и Северная, каждую из которых сопровождал свой каталог. Из сопровождавших выставку советских представителей на родину вернулись трое: Грабарь, Сытин и Трояновский. В Америке остались Коненков, Захаров и фон Мекк, «Сомов поехал в Париж <…>, Виноградов – в Ригу, где также осел» (Грабарь И. Э. Моя жизнь. С. 288).


[Закрыть]. Они познакомились в среде русских эмигрантов – американских родственников художника, супругов Евгения Ивановича и Елены Константиновны Сомовых и матери Евгения Ивановича, Ольги Лавровны. Paty была близкой подругой Елены Константиновны. В круг их общения входила также семья композитора и пианиста Сергея Васильевича Рахманинова, барон Лев Александрович Нольде, другие бывшие соотечественники. В 1924 году Евгений Иванович Сомов оказал неоценимую помощь своему родственнику и его коллегам из Советской России в организации и проведении выставки русского искусства в Америке. Без него, по словам Константина Андреевича, «ничего бы не вышло»[126]126
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 1 мая 1924 года // Константин Андреевич Сомов. С. 240.


[Закрыть]. Участвовала в популяризации этой выставки и жена Евгения Ивановича Елена Константиновна, которая вместе с Paty занималась распространением каталогов на вернисаже.

В Америке Константин Андреевич находился больше года: с января 1924 по май 1925 за исключением трех летних месяцев 1924 года, которые провел в Париже. Окончательно покидая Новый Свет, он отправился не в СССР, а во Францию, где и прошли последние четырнадцать лет его жизни – с июня 1925 по май 1939 года.

Почти весь этот период Константин Андреевич и Клеопатра Матвеевна переписывались. Paty писала из Америки – сначала из Нью-Йорка, потом из Вашингтона. Летом 1926-го они встретились в Париже, куда семья Животовских приезжала, путешествуя по Франции[127]127
  Подробности – в приложении к настоящей статье «О встречах К. А. Сомова и К. М. Животовской во Франции в 1926 году».


[Закрыть]. По приглашению Сомова Животовские побывали в Нормандии, в деревне Гранвилье, где жил в то время художник[128]128
  Деревня Гранвилье находилась «в 21/2 часах от Парижа, по дороге через Версаль» (Константин Андреевич Сомов. С. 277). В начале 1925 года там приобрел ферму Мефодий Георгиевич Лукьянов (1892–1932) – близкий друг Константина Андреевича с 1910 года.


[Закрыть] и где находился портрет Клеопатры Матвеевны, написанный им в Нью-Йорке в феврале 1925 года. Сомов исполнил его маслом на холсте за восемь сеансов, «считая сеанс в 3 часа»[129]129
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 17 февраля 1925 года // Константин Андреевич Сомов. С. 267.


[Закрыть]: начал 9-го и завершил 16 февраля 1925 года. В письме сестре Константин Андреевич так отозвался о портрете: «не очень похож, но как первая проба скорописи не так уж плох. Всем он очень нравится, в особенности американкам»[130]130
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 8 марта 1925 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 143, л. ЗОоб., 31.


[Закрыть].

Художник изобразил Клеопатру Матвеевну в натуральную величину. «Этот портрет четырехугольный, по пояс, – писал он сестре. – Сидит она в черном суконном платье с красно-карминным тоже суконным воротником и такими же отворотами на рукавах. – Руки в черных шведских перчатках, на одном плече красно-рыжая с серыми разводами шаль. На голове черный бархатный трикорн. Лицо вышло и похоже, и непохоже. Дама улыбается, лицо бледное, и сильно покрашен рот»[131]131
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 17 февраля 1925 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 143, д. 18.


[Закрыть].

Клеопатра Матвеевна осталась «очень довольна» портретом и в качестве «вознаграждения» подарила автору «букет прелестных роз, банку пьяных вишен и…!! ливерной колбасы к завтраку». «Она знает, что эту колбасу я очень люблю»[132]132
  Там же.


[Закрыть], – шутливо заметил Сомов.

Поскольку портрет создавался не под заказ, автор оставил его себе. К тому времени у Paty уже был ее маленький портрет работы Сомова – «в крохотной стоячей зол<оченой> рамочке»[133]133
  Дневник К. А. Сомова. Запись от 31 декабря 1924 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 424, л. 13.


[Закрыть]. Вместе с поздравительным стихотворением художник вручил его своей модели к Новому, 1925 году. Возможно, этот дар и подсказал ему идею написания большого портрета.

Портрет К. М. Животовской вместе с портретом Е. К. Сомовой, написанным в июне 1924 года[134]134
  Ныне портрет Е. К. Сомовой хранится в собрании Государственного Русского музея.


[Закрыть], художник привез во Францию и повесил в своей комнате в Гранвилье. «Теперь моя комната сделалась жилая»[135]135
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 5 июня 1925 года // Константин Андреевич Сомов. С. 278.


[Закрыть], – писал он сестре, а Клеопатре Матвеевне, желая польстить, сообщал: «Ваш портрет всем, кто его видел, очень понравился, моя подруга Генриетта[136]136
  Генриетта Леопольдовна Гиршман (урожд. Леон) (1885–1970) – друг К. А. Сомова, жена Владимира Осиповича Гиршмана (1867–1936), эмигранта, в прошлом – московского фабриканта, мецената, коллекционера. С семьей Гиршман Сомов дружил в России и во Франции. Им принадлежали произведения художника, в том числе известный портрет Генриетты Леопольдовны (1915). Константин Андреевич неоднократно портретировал Генриетту Леопольдовну. В Париже В. О. Гиршман занимался устройством интерьеров в богатых домах. Ему и его родственнику Н. А. Ассу принадлежал антикварный магазин-салон на улице St. Honore, ставший своеобразным клубом русской эмиграции. В магазине устраивались художественные выставки, в том числе в июле 1924 года прошла выставка Сомова. В феврале 1929 года устройством выставок в магазине Гиршмана занялся Мефодий Георгиевич Лукьянов (1892–1932). В начале экономического кризиса рубежа 1920–1930-х годов магазин прекратил существование, Владимир Осипович заболел, а Генриетта Леопольдовна поступила работать сначала в книжный магазин, а потом в женский пансион-гимназию под Парижем.


[Закрыть] (не ревнуйте!) очень одобрила и живопись, и особу, и костюм»[137]137
  Письмо К. А. Сомова К.М. Животовской от 25 июня 1925 года.


[Закрыть].

Спустя полгода, вспоминая эпизоды, относящиеся ко времени пребывания в Америке, Сомов писал Животовской: «Ваш портрет – которому, увы, так далеко до Вашей прелести, – висит в комнате нашего маленького коттеджа, и я могу каждый день мысленно беседовать с Вами и воображать, глядя на него, множество приятных вещей: наши прогулки в лес и горы, венки из цветов и листьев, Ваш звонкий и сердечный смех, который я очень люблю; розы, преподнесенные Вами с такой щедростью; наши интимные ланчи в Вашей квартире на 83 улице и (простите, я – не обжора и не хищник, но даже и еда в восхитительном обществе имеет свой шарм и поэзию) яичницу-болтунью, сделанную Вашими руками, ливерную колбасу и кофе Вашего приготовления!»[138]138
  Письмо К. А. Сомова К. М. Животовской от 16 августа 1925 года (на англ. яз.). Перевод Е. Тереховой.


[Закрыть]

В январе 1926 года репродуцированные портреты К. М. Животовской (под названием «Givotovsci») и Е. К. Сомовой появились на страницах журнала «Kunst und Kunstler»[139]139
  Kunst und Kunstler. Jahrgang XXIV. Heft IV. 1926. Januar.


[Закрыть]Тогда же художник перевез обе картины в Париж и разместил их в квартире Гиршманов, у которых постоянно останавливался, пока в конце 1927 года не приобрел в Париже собственное жилье. 3 марта 1926 года он писал Клеопатре Матвеевне: «Ваш портрет, дорогой друг, здесь, в Париже, имеет большой успех. Я не понимаю, как это произошло! Не меньший, чем Елены. Его находят живым, элегантным и хорошо написанным, говорят, что и сама дама привлекательна»[140]140
  Письмо К. А. Сомова К.М. Животовской от 3 марта 1926 года (на англ. яз.). Перевод Е. Тереховой.


[Закрыть]Заметим, что «Портрет Е. К. Сомовой» автор ценил особенно высоко. «Это, действительно, мой лучший портрет, – писал он сестре 9 апреля 1925 года. – Я его не считаю шедевром, – но по сравнению со всеми отвратными моими дамскими портретами (исключая, может быть, Остроумовой) он хорош»[141]141
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 9 апреля 1925 года // Константин Андреевич Сомов. С. 272.


[Закрыть]

В 1928 году портрет К. М. Животовской под названием «Дама в черных перчатках» в числе тридцати других своих произведений Сомов отправил в Брюссель на Международную выставку[142]142
  См.: Palais des Beaux-Arts. Art russe ancien et moderne. Bruxelles, Inauguration des salles d'exposition. Mai-juin / Catalogue [Bruxelles, 1928]. Пользуясь случаем, благодарю Н. А. Авдюшеву-Лекомт за предоставленные сведения о продаже произведений К. А. Сомова с этой выставки.


[Закрыть]в состав которой входила экспозиция «старого и нового русского искусства», включавшая произведения от икон до работ современных художников. Несколько художников, а именно К. А. Сомов, А. Н. Бенуа, М. В. Добужинский и И. Я. Билибин, были приглашены на вернисаж. В ходе работы выставки было продано немало работ, в том числе две картины и пять миниатюр Сомова. 8 июня 1928 года художник писал Paty: «Как вижу, Вам рассказали о нашем успехе в Брюсселе. Он, действительно, был, и к тому же достаточно большим как в моральном, так и в коммерческом отношении. Будучи причастен к нему, я поправил свое финансовое положение, которое оставалось отнюдь не блестящим в течение всей зимы. Между прочим: Ваша картина «Dame aux gant noirs» («Дама в черных перчатках». – франц.) также там выставлялась. Надеюсь, что Вы ничего не имеете против этого? Она имела много хороших отзывов и понравилась»[143]143
  Письмо К. А. Сомова К. Животовской от 8 июня 1928 года (на англ. яз.). Перевод Е. Тереховой.


[Закрыть]Со временем, однако, автор изменил свое мнение об этом портрете.

Спустя девять лет, в письме Клеопатре Матвеевне от 21 марта 1937 года, отвечая на ее вопрос, где находится портрет, художник сообщил, что продал его, но новый владелец портрета застрелился. «<…> дурного признака для Вас тут я не нахожу, – утешал Paty Сомов, – до сих пор не знаю, к кому он попал, мне надо встретить то лицо, которое может об этом знать. Но даже если бы Вы сделались долларной миллионершей, я бы не советовал Вам его покупать – так как я считаю его неудачным, непоэтичным – я даже продал его потому – удивительно, что нашелся на него охотник, впрочем, он в живописи ничего не понимал – я не подарил его Вам, как было бы, если б я был им доволен. Не надо Вам его и разыскивать!»[144]144
  Письмо К. А. Сомова К. Животовской от 21 марта 1937 года.


[Закрыть]

И все же хотелось бы найти этот портрет, с которым связан важный период жизни и творчества художника.

Так кем же была Paty Животовская?

Точными биографическими сведениями мы не располагаем. Из писем Сомова сестре известно, что Клеопатра Матвеевна носила фамилию мужа, Виктора Тимофеевича Животовского. Какова ее девичья фамилия, откуда она родом и какого происхождения, где жила в дореволюционной России и когда оказалась в эмиграции, установить не удалось. Дату рождения Клеопатры Матвеевны можно вычислить лишь предположительно, опираясь на письма Сомова. Получается, что это 1 ноября 1894 или 1896 года. Умерла Животовская, по сведениям Аллы Кторовой, в 1980 году «в городе Санкт-Петербурге, штат Флорида, в США, где она жила в последние годы своей жизни»[145]145
  Письма К. Сомова. С. 61.


[Закрыть]

Первое упоминание о семье Животовских содержится в письме Константина Андреевича сестре от 2 октября 1924 года. Художник с восхищением описывает дачу, которую снимали американские Сомовы в Хайлендах, близ Нью-Джерси, «в чудной местности на берегу океана»[146]146
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 28 мая 1924 года // Константин Андреевич Сомов. С. 242.


[Закрыть]. «Кроме семьи Жени живут с ними молодые супруги Животовские с девочкой 5 лет и один господин, уродливого вида, страшно милый и невероятный Дон Жуан – у него три жены <…>. Зовут его Афоня, и он любимец Ольги Л<авровны>»[147]147
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 2 октября 1924 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 142, л. 1.


[Закрыть]. Неподалеку от этого места служила «ботаничкой (по грибам)» сестра Рахманиновых С. А. Сатина, «очаровательная особа лет 45»[148]148
  Там же.


[Закрыть], а рядом, в Локуст Пойнт, находилась дача Рахманиновых.

В начале ноября художник вновь пишет сестре о Paty, не называя ее имени: «Вчера был на рождении одной молодой дамы, с которой я много гулял в Highlands'ax. Она со мной флиртует и говорит, в меня влюблена. Я шутливо за ней ухаживаю и говорю ласковые дерзости. Она bonne enfant (хороший ребенок. – франц.), богемна и очень мила»[149]149
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 2 ноября 1924 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 142, л. 12.


[Закрыть].

Через три месяца, 28 января 1925 года, Сомов сообщает сестре, что Клеопатра Матвеевна в компании с Еленой Константиновной и Евгением Ивановичем приезжала к нему на «смотрины» только что законченного портрета младшей дочери Рахманинова Татьяны Сергеевны[150]150
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 28 января 1925 года // Константин Андреевич Сомов. С. 266.


[Закрыть]. Вероятно, тогда-то и был определен день первого позирования Животовской, а 17 февраля работа над ее портретом уже была завершена. Художник так охарактеризовал свою модель: «<…> эта «дамочка» прелестный человек, простой, веселый, не глупый, хотя малокультурная и в высшей степени bonne enfant и bonne camarade (хороший ребенок и хороший товарищ. – франц.). <…> Зовут ее Патти, уменьшительным от Клеопатры. <…> Она светлая блондинка с бледным лицом. Женя (Е. И. Сомов. – Е. Я.) находит, что она похожа на обезьянку, и дразнит ее, что у нее нос грушей»[151]151
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 17 февраля 1925 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 143, л. 18.


[Закрыть].

Основным связующим звеном между Константином Андреевичем и Клеопатрой Матвеевной являлись, конечно же, американские родственники художника. Личность Евгения Ивановича Сомова (1881–1962) и его деятельность в эмиграции заслуживают отдельного исследования. Инженер по образованию, он в 1922–1939 годах работал секретарем и помощником С. В. Рахманинова, а с 1939 года – М. А. Чехова, состоял членом Комитета русской секции Американского Красного Креста, возглавляемого композитором. Евгений Иванович и его жена дружили с семьями Рахманиновых и Чеховых. С огромной симпатией относился к ним Константин Андреевич: «Евгений Иванович само совершенство – лучше человека себе нельзя и представить, – писал он. – Большего альтруизма я ни у кого не встречал <…>. Он очень спокойный, малоразговорчивый, но очень уютный, обожает жену»[152]152
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 1 февраля 1924 года // Константин Андреевич Сомов. С. 230.


[Закрыть]. С неизменной симпатией Константин Андреевич отзывался и о Елене Константиновне: «Она очень живая, культурная, всем интересуется»[153]153
  Там же.


[Закрыть]. Чем больше узнавал ее, тем больше ценил: «Она очень благородна и умна. Весела, имеет долю легкомыслия, все понимает»[154]154
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 1 мая 1924 года // Константин Андреевич Сомов. С. 240.


[Закрыть]. «Женщиной без недостатков» называл Елену Константиновну Сомов. Она вызывала у него чувство восхищения: «всегда приветлива, весела, любит гулять и кататься, чудная хозяйка без всякого шума, много читала, любит и понимает все искусство, обожает говорить о любви и приятно сплетничает. Очень тактична и деликатна»[155]155
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 2 октября 1924 года. Л. 2.


[Закрыть].

Семья Рахманиновых в те годы, помимо главы, Сергея Васильевича, и его жены, Натальи Александровны, включала двух дочерей – Ирину и Татьяну и мужа старшей дочери, начинающего художника, светлейшего князя Петра Волконского. Вместе они проводили время, вместе же – Рахманиновы и Константин Андреевич – в мае 1925 года отправились на пароходе «New Amsterdam» в Европу, а по прибытии во Францию, с 31 июля по 17 августа, художник гостил у «счастливого семейства» на даче в Орсэ, в замке Корбевиль, где 12 августа неожиданно и скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг двадцативосьмилетний зять Рахманиновых.

Во Франции Сомов исполнил несколько портретов композитора, в том числе – знаменитый портрет по заказу фабрики Стейнвей, написал несколько портретов Татьяны, младшей дочери Рахманиновых, с которой (в отличие от старшей, Ирины) у него сложились добрые дружеские отношения. Обо всем этом и многом другом, связанном с этой семьей, Сомов писал Клеопатре Матвеевне. На протяжении четырнадцати лет он рассказывал ей о своей жизни в Гранвилье, в Париже, о своих новых работах, о пребывании на виллах Рахманиновых и «парижских» баронов Нольде, о лондонском друге – коллекционере Михаиле Васильевиче Брайкевиче, об общих знакомых, об утрате горячо любимого друга Мефодия Георгиевича Лукьянова и о своих старческих болезнях…

Paty Животовская не сыграла в жизни Константина Андреевича Сомова значительной роли. С момента знакомства он считал ее простоватой и «малокультурной», то есть недостаточно образованной. Между тем с каждым годом Paty становилась ему ближе и ближе. Она все больше располагала к себе, покоряя сердце художника добротой и вниманием. Судя по письмам, Сомов так привязался к ней, что к концу жизни воспринимал ее как своего верного друга. Одно из последних писем завершалось словами: «<…> моя дорогая Paty! Надеюсь, что Вам захочется написать вашему старому и уже теперь старинному другу!»[156]156
  Письмо К. А. Сомова К.М. Животовской от 19 августа 1938 года.


[Закрыть]

Эволюция отношения Сомова к Животовской особенно видна при знакомстве со всем блоком писем, адресованных художником Paty. Писал их Константин Андреевич на русском и английском языках. Ответы Животовской, к сожалению, нам не известны. Уцелели ли они и где хранятся? Сохранилась ли переписка Сомовых – Константина Андреевича с Еленой Константиновной и Евгением Ивановичем? А их письма должны быть очень интересны.

Отметим, что никто из исследователей творчества Сомова ранее не проявлял интереса к Клеопатре Матвеевне Животовской, и это не удивительно: портрет ее неизвестен; местонахождение его не выявлено. Вполне вероятно, у современных владельцев он значится как «Портрет неизвестной». И все же хочется надеяться, что эта публикация поможет отыскать портрет русской американки – модели Сомова и корреспондента его писем. Прощаясь, художник написал ей: «Не хочу и не буду забывать Вас, милых нью-йоркцев, в особ<енности> Вас, миленькая Paty, кот<орая> так очаровательно ко мне мила»[157]157
  Письмо К. А. Сомова К.М. Животовской от 1 июня 1925 года.


[Закрыть].

О встречах К. А. Сомова и К. М. Животовской во Франции в 1926 году

Эти сведения содержатся в письмах Константина Андреевича Сомова, адресованных не только Клеопатре Матвеевне Животовской, но и сестре художника Анне Андреевне Михайловой, с которой художник был всегда предельно откровенен и близок духовно.

Письма художника сестре, хранящиеся в Секторе рукописей Государственного Русского музея, как известно, вошли в книгу 1979 года[158]158
  Константин Андреевич Сомов.


[Закрыть], однако интересующая нас информация осталась в тех фрагментах, которые оказались неопубликованными. Сведения, полученные из них и выстроенные по хронологии, позволили узнать о совместном времяпрепровождении Константина Андреевича и Клеопатры Матвеевны, понаблюдать за меняющимся отношением художника к Paty, но, самое главное, ближе познакомиться с обоими. Все вкупе, как представляется, добавило новые штрихи в их психологические портреты.

Итак, 5 апреля 1926 года Константин Андреевич писал сестре, что известная ей по прежним его письмам Paty вместе с мужем «едет на лето в Париж»[159]159
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 5 апреля 1926 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 151, л. 5.


[Закрыть], однако во Францию Животовские прибыли уже в начале мая. 8 мая Сомов спрашивал Клеопатру Матвеевну: «Когда мы видимся?» и тут же предлагал: «Не хотите ли вы завтра вместе обедать, часов в 8-м? Назначьте мне свидание, где вам удобнее, у вас в отеле, или где-нибудь в городе. Вчера вечером я сидел у Weber'a и мне казалось, что и Вы с мужем придете»[160]160
  Письмо К. А. Сомова К.М. Животовской от 8 мая 1926 года.


[Закрыть].

Между тем необходимость общений с Paty вызывала в Сомове неприятное напряжение. Как бы оправдываясь, он писал сестре 30 мая: «Надо с ней немного повозиться, уж очень она была со мной мила в N<ew> Y<orke>. Приехала она с мужем и с беби 8 л<ет>, девочкой, довольно несносной. Там у меня с ней было нечто вроде романа <…>, и больше с ее стороны. Теперь я совершенно не в настроении продолжать эдак жить. Тем более роман этот был на глазок Елены и под ее подстрекательством. Втроем было забавно дурачиться <…>»[161]161
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 30 мая 1926 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 151, л. 20об.


[Закрыть].

Через неделю, как всегда отчитываясь перед сестрой о прожитых днях, Сомов писал, что свои именины – 3 июня – он не отмечал: о них никто не знал, кроме Paty, но с ней они отметили их «только на следующий день, 4-го, легким ужином с coups de Champagne в cafe Weber»[162]162
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 6 июня 1926 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 151, л. 22.


[Закрыть].

Несмотря на то, что с Животовскими и, в частности, с Paty во Франции Сомову было скучно и неинтересно, художника подкупало ее внимание и доброе к нему отношение. Он признавался сестре: «Мне было лень как-то с ней возиться, когда я ее еще не видел. Но она и ее муж были так очаровательно милы и серьезны со мной, что мне пришлось растаять. Пати радовалась, увидевши меня, как ребенок. А накануне нашего 1-го свидания, с извещением, что они уже здесь, она прислала мне букет роз. Надо ей сделать удовольствие, пригласив в Grandvilliers, ей, по-видимому, это очень хочется. Хочется познакомиться и с Мифемой (так в узком кругу называли М. Г. Лукьянова. – Е. Я.)»[163]163
  Там же.


[Закрыть].

15 июня Сомов писал, что это знакомство состоялось: «<…> внешне было весело и оживленно. Но настоящего веселья не было. Миф<ема> нашла Paty милой, но незначительной»[164]164
  Письмо К. А. Сомова А. А. Михайловой от 15 июня 1926 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 151, л. 25об.


[Закрыть]. В том же письме сестре Константин Андреевич признавался, что «много раз, насколько позволяла работа и усталость после нее – видался с Paty и ее мужем», но они по-прежнему казались ему «очень милы, но не очень интересны». «Paty увяла за то <время>, что я ее не видал, и вид у нее больной»[165]165
  Там же.


[Закрыть], – заметил он. Раньше же, вернувшись в Гранвилье, художник послал в Париж Виктору Тимофеевичу (вероятно, в продолжение какой-то беседы) «список интересных книг»[166]166
  Письмо К. А. Сомова В. Т. Животовскому от 12 июня 1926 года.


[Закрыть].

Июль Животовские провели на юге Франции. 4 августа Сомов, находясь в Гранвилье, писал вернувшейся в Париж Клеопатре Матвеевне: «Моя дражайшая Патти! Счастлив узнать, что Вы возвратились в Париж! Я намерен быть там в понедельник, 9-го. Может быть, пообедаем вместе? Тогда назначьте мне время и отправьте Ваше письмо м-ру Гиршману – 27, rue Casimir Perier. Я найду его по приезде. Надеюсь, что Вы довольны своим путешествием и теперь вполне здоровы. Дошло ли до Вас мое письмо, отправленное в Ниццу? <…> Жду нашей встречи с возрастающим нетерпением. Ваш К.»[167]167
  Письмо К. А. Сомова К. М. Животовской от 4 августа 1926 года (на англ. яз.). Перевод Е. А. Тереховой.


[Закрыть].

Одна из встреч произошла в Гранвилье в августе. Сомов пригласил не только Животовских, но и Гиршманов. Приехав в субботу, они пробыли там до понедельника. Мефодий Лукьянов писал: «Пати привезла пьяных вишен, а Вл<адимир> Ос<ипович> (Гиршман. – Е. Я.) – ананас для крюшона, который испортили, положив туда земляничный компот, по совету Коко (К. А. Сомова. – Е. Я), – и весь крюшон пропал»[168]168
  Письмо М. Г. Лукьянова А. А. Михайловой от 17 августа 1926 года. СР ГРМ, ф. 133, д. 152, л. 22.


[Закрыть].