Текст книги "Завоеватель"

Хубилай чувствовал молчаливое давление Урянхатая, уверенного, что получится, как хочет он. Такая прямолинейность очень раздражала.

– В самом деле, орлок, враги недаром заняли именно такую позицию. Они ждут, что мы, словно дикари, бросимся через реку и будем гибнуть тысячами. – Хубилай улыбнулся, неожиданно придумав, как быстро переправить людей через реку. – Нет, орлок, мы удивим их, встретив прямо здесь.

На миг Урянхатай потерял дар речи.

– Господин, я должен тебя предостеречь. Такое решение…

– Пришли ко мне генерала Баяра. И возвращайся к туменам.

Орлок склонил голову, мгновенно спрятав злость.

– Как прикажешь, господин.

Отъезжая, Урянхатай казался еще прямее и напряженнее обычного. Хубилай мрачно смотрел ему вслед.

Вскоре перед ним предстал встревоженный Баяр. Слегка за тридцать, для военачальника он был сравнительно молод. Гладко брился, но, в отличие от Урянхатая, оставлял на подбородке клок черных волос. От молодого полководца разило гнилью, но Хубилай давно привык к отвратительному запаху. Выслушал приветствия – и к делу; развеивать опасения Баяра он не собирался.

– У меня есть для тебя поручение. Приказываю выполнить его без жалоб и возражений, ясно?

– Да, господин, – отозвался командир.

– В детстве я читал, как Чингисхан переправился через реку на плоту из овечьих шкур. Слышал о таком?

Баяр покачал головой и чуть заметно зарделся.

– Я не умею читать, господин.

– Ничего страшного, суть я прекрасно помню. Понадобится забить шестьсот овец. Шею им перерезайте повыше, чтобы при обдирании не повредить шкуру. Шерсть придется состричь. Работа тонкая, привлеки самых искусных женщин и мужчин.

Баяр смотрел с недоумением, и Хубилай вздохнул.

– Начатки истории знать не вредно. Нужно пользоваться опытом предыдущих поколений, совсем не обязательно приобретать собственный. Суть в том, чтобы зашить в шкурах все дыры, оставив лишь одну, на шее. Силачи надуют шкуры и заклеют брешь смолой или древесным соком. Понимаешь? Приготовьте чаны того и другого и поставьте кипятить. Надутые воздухом шкуры поплывут. Соедините их легкой рамой – получите плот, на таком зараз можно перевезти много воинов. – Хубилай остановился, чтобы заняться устными подсчетами, которые всегда делал быстро. – На трех плотах, скажем, из тысячи восьмисот овечьих шкур, зараз можно переправить… тысячу двести воинов. За полдня переправим двадцать тысяч. Еще полдня беру, чтобы переправить лошадей, помогая им плотами. Заставим их плыть против течения, накинув веревки на шеи. На все уйдет день, если не возникнет осложнений. Сколько времени тебе нужно, чтобы построить плоты?

У Баяра глаза чуть не вылезли из глазниц: царевич смотрел прямо на него.

– Два дня, господин, – ответил он с фальшивой уверенностью. На командира хотелось произвести впечатление, тем более что Урянхатай ударил лицом в грязь. Повторять его ошибку и гневить родного брата хана Баяру не хотелось.

Хубилай задумчиво кивнул.

– Отлично. Пока не закончите, ты освобождаешься от всех других заданий. Срок пусть будет твой – два дня. Теперь останови колонну. Вышли дозорных туда, где затаился враг. Про реку хочу знать малейшие подробности – про течение, про берега и их рельеф. Всё, до последней мелочи. Пусть доложат мне за вечерней трапезой.

– Да, господин.

Наконец Хубилай отпустил военачальника, и тот нервно сглотнул. Он никогда прежде не использовал овечьи шкуры таким образом. Баяр чувствовал: понадобится помощь, а Урянхатая о таком не расспросишь. Протрубили привал, всадники спешились, занялись конями, и Баяр увидел повозку, в которой странствовал Яо Шу, главный советник Хубилая. Кому-кому, а старому китайскому монаху известны диковины вроде надувных плотов – в этом Баяр не сомневался.

Следующее утро военачальник встретил в трудах. Задание оказалось не из легких. Первые шкуры приготовили накануне вечером, на конях перевезли к реке и торжественно спустили на воду. Посреди реки оба добровольца стали тонуть, пришлось вытаскивать их за веревки, привязанные к поясу. Затея казалась безнадежной, но Яо Шу не сомневался: надувные шкуры для переправы уже использовались, хотя и не в таком количестве. В свежестриженые шкуры попробовали втирать масло и быстро надувать, чтобы не пересохли. Вернувшись к реке, Баяр вознес беззвучную молитву матери-земле. Он надеялся на умащение шкур и привлек к этому тысячу семей. В случае провала не соблюсти ему срок, который он сам же и назначил.

В утренней дымке Баяр стоял напротив Яо Шу, черпая уверенность в его спокойствии. На их глазах два воина обвязались веревками, спустили на воду шкуры и оттолкнулись от берега. Ни один из них не умел плавать, и в темную воду они заходили очень неуверенно.

Посредине реки течение было особенно сильным, и держащих веревки поволокло вниз. Тем не менее добровольцы потихоньку переправлялись. Вот один из них добрался до мелководья у другого берега и поднял руку. Баяр издал ликующий возглас. Обратный путь получился куда быстрее: тянущих веревки резко прибавилось.

Военачальник похлопал Яо Шу по спине, нащупав под яркими одеждами выпирающие кости.

– Так вполне сойдет, – объявил он, скрывая облегчение.

Урянхатая поблизости не было. Орлок решил не замечать того, чем занимался весь лагерь. Пока семьи умащивали и сшивали шкуры, он занимался со своими лучниками и заставлял канониров работать над скорострельностью. Но Баяра это не смущало. Да и дело оказалось увлекательным. Вечером второго дня он подошел к юрте Хубилая и гордо, с трудом сдерживая улыбку, доложил:

– Господин, задание выполнено.

К его облегчению, царевич улыбнулся, почувствовав удовлетворение военачальника.

– Я не сомневался, что ты справишься.

Глава 15

Хулагу ехал на север, изнывая от жары и жажды. Большинство воинов ускакали вперед, готовясь к осаде Багдада. Царевич понимал: этот центр ислама, крупный город на реке Тигр, без боя не сдастся. Решение далось с трудом, но он надеялся, что экспедиция к Аламуту много времени не займет – это же как раздавить змею перед началом серьезного дела. Увы, в таких недружелюбных краях ему еще не доводилось бывать. Солнце вызывало злобу, которая кипела в душе у Хулагу чуть ли не неделями. Он заслонил глаза ладонью и уставился на горы: на вершине, прозванной Троном Соломона, лежал снег. На тех гордых утесах и стояла самая неприступная крепость ассасинов-исмаилитов.

Города и деревни остались далеко позади. Воины Хулагу ехали по выжженной равнине среди крупных и мелких камней, о которые не один конь поломал ноги. Пастись лошадям в такой местности негде, и царевич потратил немало времени, чтобы пополнить запасы воды и зерна. Изначально на север к ассасинам ехали три тумена, но Хулагу, оценив негостеприимную местность, отправил один за водой, другой – к Багдаду. Смотреть, как от жажды гибнут лучшие кони, совершенно не хотелось. Самого Хулагу трудности не сдерживали, а, наоборот, окрыляли. «Серьезного успеха легко не добиться, – повторял он себе. – Ценно то, что выстрадано».

В свое время Чингисхан поклялся уничтожить культ ассасинов и, возможно, уверовал, что достиг цели, но ассасины выжили, словно сорняки меж камней. Хулагу глянул на оставшийся тумен и расправил плечи, демонстрируя воинам свою горделивую осанку. Он вырос на сказаниях о Чингисхане. Разве не здорово встретиться с дедовым врагом на поле боя? По приказу Хулагу крепости ассасинов сровняют с землей, от них останутся лишь почерневшие камни. «Змеи и ящерицы будут ползать там, где ходили ассасины», – поклялся себе Хулагу. Мункэ точно не упрекнет его за потерянное время. Багдад падет чуть позднее. Дело тут семейное, и можно не спеша разобраться с мусульманами, которые живут в Аламуте.

По равнинам тумен вели три проводника, которых, угрожая оружием, наняли в последнем городе. Шпионов и дозорных Хулагу разослал по всей округе, но ни один из них не мог указать точное месторасположение крепости. Даже письма, которыми орлок обменивался с ассасинами, переправлялись тем через богатых городских торговцев. Самые точные имеющиеся координаты – горная цепь. И это удалось выяснить с помощью серебра и целого дня пыток человека, которого бросили друзья. Неважно. Хулагу предчувствовал, что в конце концов окажется в этих краях и начнет охоту. Он постоянно расспрашивал дозорных, но те лишь спорили друг с другом на чужом языке, пожимали плечами и показывали на горы. Новых же лиц орлок не видел давным-давно.

Неожиданно вернулись дозорные на взмыленных конях. Хулагу нахмурился, увидев, что они направляются к нему наперерез колонне. Издалека чувствовалось, что всадники спешат. Полководец заставил себя сделать обычное непроницаемое лицо.

– Господин, милях в двенадцати отсюда или чуть дальше – люди, – доложил первый дозорный, в знак уважения касаясь правой рукой поочередно лба, губ и сердца. – Я видел лишь восемь коней и шелковый навес, поэтому приблизился. Мой спутник остался вне их досягаемости, в любое мгновение готовый вернуться к вам.

– Ты говорил с ними? – спросил Хулагу. По спине прямо под доспехами заструился пот; настроение поднялось при мысли, что цель близка, раз в предгорье его ждут.

Дозорный кивнул.

– Господин, их старший назвался Рукн-ад-Дином. Он якобы уполномочен говорить от имени исмаилитов. Велел передать, что тебя, господин, ожидают прохладная палатка и напитки.

Хулагу задумался, наморщив лоб. Гостить у убийц не хотелось, пить и есть вместе с ними – тем более. Но он не может показать воинам, что боится кучки исмаилитов!

– Передай, что я приеду, – велел Хулагу. Дозорный помчался за свежим конем, а орлок вызвал Илугея и, едва тот приблизился, произнес: – Ассасины избрали место встречи. Хочу окружить его: пусть поймут, что такое предательство. Я войду в палатку, а если не выйду, хочу, чтобы ты их уничтожил. Если погибну, ты, Илугей, должен оставить в их истории пугающий след. Понял? Не ради меня, а ради тех, кто придет после.

Илугей кивнул.

– Воля ваша, господин, но ведь они не знают вас в лицо. Позвольте мне самому войти в ту палатку и выяснить их намерения. Если ассасины замыслили убийство, позвольте мне их изобличить.

Хулагу на миг задумался, но покачал головой. Внутри шевельнулся червячок страха; от него пошла злость, как жара в летний полдень. Подавить страх в зародыше Хулагу не мог, зато мог его победить.

– В другой раз, Илугей. Ассасины считают ужас своим оружием. Это часть их силы, возможно, даже основная часть. Несколько убийств в год – и все вокруг их боятся. Я им в этом помогать не стану.

* * *

Рукн-ад-Дин сидел, облаченный в легкие одежды, и пил напиток со льдом. Если монгольский военачальник не явится в самое ближайшее время, драгоценный лед с горных вершин растает. Рукн-ад-Дин глянул на оседающий белый кубик и приказал добавить льда себе в напиток. Надо же сделать ожидание приятным…

Монголы, целая стена всадников, кружили вокруг его маленького отряда. Полдня они развлекались насмешливыми криками, на которые исмаилиты не обращали внимания. Переброс десяти тысяч воинов – дело небыстрое, и Рукн-ад-Дин гадал, покажется ли ханский брат до заката. Засады монголы не обнаружили: ее не было, хотя они наверняка потратили изрядно сил, прочесывая окрестные холмы. Рукн-ад-Дин в тысячный раз перебирал предложения, который сделает от имени отца. Список небольшой – золото, а если вариантов не останется – крепость. Он нахмурился. Отца бы сюда: старик и седло для козы продаст. Хотя шанс погибнуть тоже очень велик. Монголы непредсказуемы, как обозленные мальчишки с мечами. Могут рассыпаться в любезностях, а могут перерезать горло и спокойно поехать дальше. Несмотря на свежий ветерок и холодное питье, Рукн-ад-Дин почувствовал, что потеет. А если монголы отвергнут его предложения? В этих краях их не ждали: по сообщениям из достоверных источников, они направлялись к Багдаду, за тысячи миль отсюда. Естественная преграда в виде засушливой равнины едва замедлила их, и Рукн-ад-Дин почувствовал, что боится. Еще до заката он может стать трупом.

Появление Хулагу исмаилит заметил не сразу. Знакомый с роскошной жизнью халифов, он ожидал хотя бы свиты и фанфар, а увидал грязного воина, который спешился вместе с другими. Воин остановился переговорить с подчиненными, и Рукн-ад-Дин невольно подивился ширине его плеч. Монголы увлекаются борьбой, помимо этого цивилизованных увлечений у них немного. Исмаилит гадал, заинтересуют ли ханского брата его предложения, когда увидел, что широкоплечий монгол шагает к палатке. Рукн-ад-Дин отодвинул напиток и поднялся.

– Салам алейкум. Добро пожаловать! Ты, должно быть, царевич Хулагу, брат Мункэ-хана. Я Рукн-ад-Дин, сын Сулеймана-ад-Дина.

Переводчик изложил арабскую фразу на грубом языке варвара. Хулагу посмотрел на исмаилита, и тот, воспользовавшись моментом, глубоко поклонился. Самому ему это претило, но так велел отец. Холодный взгляд воина метнулся к нему, потом скользнул по палатке, ощупывая каждую мелочь. Под навес Хулагу так и не шагнул – стоял на пороге и смотрел внутрь, а десять тысяч его воинов продолжали греметь и грохотать. Пыль летала клубами, хорошо видимая в лучах заката. Рукн-ад-Дин старался хранить спокойствие.

– Господина наверняка мучит жажда, – продолжал он, надеясь, что не перебарщивает с любезностями. – Отдохни здесь, в тени. Мои люди принесли лед, чтобы окружить нас прохладой.

Хулагу пробурчал что-то невнятное. Мужчине с безвольным лицом, стоящему перед ним, он не доверял настолько, что не собирался даже демонстрировать свое владение арабским. Вспомнилось предложение Илугея пойти вместо него. Орлок стал гадать, тот ли этот человек, за кого себя выдает. Но гостеприимный жест Рукн-ад-Дина сделал свое дело, и Хулагу соизволил войти. Стул повернули спинкой к слугам, и царевич, нахмурившись, отдал короткий приказ своим людям. Монгольский воин вошел в палатку следом за Хулагу, каждым своим шагом источая опасность. Рукн-ад-Дин не шевельнулся, когда стул поволокли по ковру к шелковой стене палатки. Наконец Хулагу уселся, жестом отослав своего воина и слугу с высокими стаканами на подносе.

– Я приказывал разрушить ваши крепости, – проговорил монгол. Он положил руки на колени и сидел прямо, готовый вскочить в любое мгновение. – Приказ выполнен?

Пока переводчик говорил, Рукн-ад-Дин прочистил горло и пригубил напиток. Он не привык, что к делам переходят так быстро, и нервничал. Исмаилит думал, что переговоры растянутся на целую ночь, а то и часть следующего дня захватят, но под жестким взглядом Хулагу залпом выпалил часть обещаний. Отцовские наказы забылись быстрее, чем растаял лед в стакане.

– По моим сведениям, господин, работы над крепостью в Ширате начнутся весной. К концу года она исчезнет, и ты доложишь хану, что мы тебе повиновались.

Рукн-ад-Дин сделал паузу для перевода, но реакции Хулагу не дождался и заставил себя продолжать. Отец велел растолковать монголам, что крепость – это тысячи тонн камней, на разборку которых нужны месяцы. Если Хулагу примет объяснение, окончание работ можно будет откладывать снова и снова. Вопреки колоссальным усилиям, на разборку твердынь уйдут годы. Вдруг к тому времени далекий хан сломает шею или несметное войско Хулагу изберет себе другую цель…

– Шират высоко в горах, господин. Не так просто уничтожить то, что незыблемо стояло тысячелетиями. Однако мы понимаем, что тебе угодно доложить об успехе своему брату хану. Мы приготовили ему дары, золото и драгоценные камни для украшения города.

Впервые с начала встречи в глазах у Хулагу вспыхнул интерес, и Рукн-ад-Дин приободрился.

– Покажи, – велел монгол.

Перевод тоже получился коротким.

– Господин мой, они не здесь. Мы с тобой оба служим влиятельным людям. Я посланник своего отца, а ты, господин, говоришь от имени хана. Мне велено предложить тебе тысячу золотых слитков размером с палец и два ларца динаров.

От таких посулов Рукн-ад-Дина прошиб пот. Этого хватит, чтобы основать небольшой город. Между тем монгольский царевич слушал переводчика абсолютно безучастно.

– Вы принимаете дары от союзников? – настойчиво спросил Рукн-ад-Дин.

– Нет, мы принимаем дань от прислужников, – ответил Хулагу, терпеливо дождавшись перевода. – Ты высказался, Рукн-ад-Дин. Ты сказал то, что тебе поручили сказать. Теперь послушай меня. – Царевич остановился, чтобы его слова перевели. – Моя цель – Багдад, центр ислама, и я его возьму, ты меня понял?

Рукн-ад-Дин кивнул, чувствуя себя не в своей тарелке.

– По сравнению с этой целью ваша община – сущий пустяк. В память о деде я мог бы спалить ваши крепости, но ты предложил мне золото и дружбу. Это хорошо. Меня устроит, если привезете золота в два раза больше, уничтожите две крепости и поклянетесь в верности мне и моей семье. – Хулагу дождался перевода, чтобы увидеть реакцию Рукн-ад-Дина. – Но тебе я ничего обещать не стану. Ты сам упомянул, что мы оба служим влиятельным людям. Когда вернусь к брату, он спросит, говорил ли я с Сулейманом. Других вариантов нет, понимаешь? Мир между нашими семьями возможен, но только после того, как я потолкую с твоим отцом. Отведи меня в Аламут, чтобы мы с ним встретились.

Рукн-ад-Дин с трудом подавил радость. Он так боялся, что монгольский царевич отвергнет все его предложения, а то и попробует убить прямо в палатке. Впрочем, к радости примешивалось подозрение: вдруг Хулагу ухватится за шанс подвести войско к древней твердыне? Еще неизвестно, найдут ли проводники царевича крепость без подсказки. Рукн-ад-Дин подумал о неприступной твердыне, единственная тропа в которую ведет через голые скалы. Пусть подойдут и посмотрят. Метальни и пушки на такую высоту не поднять. Пусть веками ревут и бушуют у подножия, до вершины им не добраться.

– Я исполню твою волю, господин. Отправлю гонцов, и тебя встретят как друга и союзника. – Тут во взгляде Рукн-ад-Дина мелькнула хитреца, и он горестно покачал головой. – Что касается золота, вряд ли столько сыщется в целом мире. Если примешь в дар первую часть, остальное сделаем данью и разделим на ежегодные выплаты.

Только сейчас Хулагу улыбнулся. Вряд ли юноша понимал, что его жизнь в руках монгольского царевича.

* * *

Сулейман глубоко вдохнул горный воздух с легкой примесью запаха овечьего навоза. Чудо, каких мало, памятник мастерству и дальновидности предков, лужок для выпаса скота скрывался за Аламутом. Стадо паслось в тени невысоких деревьев, Сулейман часто приходил сюда, когда хотел спокойно подумать. Лужок занимал лишь несколько акров, его хватало для дюжины тучных овец и шести коз. Овечья шерсть блестела на солнце, беспрестанное блеянье исцеляло душу. Некоторые животные бесстрашно приближались к Сулейману в надежде на угощение. Тот улыбался и показывал пустые руки. Он считал себя пастырем, но пас не только животных, но и людей.

По мягкой земле Сулейман дошел до голой скалы, обрамлявшей луг с одной стороны, погладил ее рукой. Здесь стояла хижина с мешками корма для скота и серыми соляными блоками, которые животные так любили лизать. Сулейман аккуратно проверил корм: плесень отравит его драгоценный скот. На какое-то время он забылся за этим занятием – переносил мешки на свет и проверял их содержимое. Здесь и сейчас не верилось, что его клану грозит полное истребление.

С теми, кто решил уничтожить его, договориться непросто. Сулейман надеялся на успех сына, хотя не слишком в него верил. Монгольский царевич пожелает увидеть Аламут, узнает дорогу через лабиринт горных долин и наконец осадит крепость. Местные жители начнут голодать. Сулейман обреченно глянул на лужок: овец и коз надолго не хватит. В Аламуте, как правило, жили человек шестьдесят-семьдесят и примерно столько же слуг. Поселение небольшое, и без золота, которое платят за их труды, ассасинам не продержаться. Сопротивляться мощи монголов он сможет не лучше, чем его отец – Чингисхану. Сулейман поморщился, осознав, что выбора нет. Трое его людей на заданиях, им скоро заплатят. Он мысленно перебрал купцов, которых велено убить его людям. Пока те трое не выполнят заказы, не вернутся. В Аламуте еще восемнадцать мастеров, владеющих искусством беззвучного убийства. Очень хотелось разослать их всех по заданиям, но на деле они лишь помешают друг другу. К массовым убийствам ассасинов не готовят. Их учат бесшумно приблизиться и нанести смертельный удар, рукой или оружием. В молодости Сулейман убил богатого купца, вначале опоив его вином с дурманом; купец заснул, и Сулейман зажал ему рот и нос. Следов на теле не осталось, и то убийство до сих пор считалось почти идеальным…

Он вздохнул, вспомнив счастливые времена. Монголы не уважают традиций и, видимо, не боятся мести. Ассасинов придется подослать к самому хану, наверное, во время осады. Сулейман не сомневался, что хан прогневается, узнав о гибели брата, как бы ему ни подали эту новость. Старик рассчитал, сколько времени у Мункэ займут странствия и как лучше подготовиться к встрече хана и царевича. Он еще надеялся откупиться от монголов или обмануть их, но роль пастыря заставляла предусмотреть все варианты.

Задумавшись, старик не заметил, как из тени хижины выбрался Хасан. Сулейман смотрел на другой конец луга, заслонив глаза от лучей садящегося солнца. Неожиданно Хасан рванул вперед и плоским камнем ударил старика по виску. Раздался треск, и Сулейман вскрикнул от боли и удивления. Перед глазами потемнело. Он качнулся в сторону и чуть не упал. Сначала подумал, что камень откололся от скалы, и стал вяло ощупывать лицо: нет ли крови. Хасан ударил снова. Старик рухнул на землю.

Глотая кровь из разбитого рта, он поднял голову, силясь понять, в чем дело. Увидел Хасана и окровавленный камень, который юноша так и сжимал в руке.

– Зачем, сынок? Зачем ты так? Разве я не был тебе отцом? – прохрипел старик.

Он видел, что Хасан во власти сильнейших эмоций и дышит, как пес, перегревшийся на солнце. Содеянное глубоко потрясло юношу. Старик протянул ему руку, едва перед глазами перестало кружиться.

– Хасан, помоги мне встать, – тихо попросил он.

Тот приблизился, и Сулейману показалось, что он действительно поможет. В самый последний момент Хасан снова замахнулся и ударил старика по лбу, пробив ему череп. Больше Сулейман не услышал ничего, даже как молодой идиот с рыданиями бежит обратно в крепость.

Что греха таить, Аламут потряс Хулагу. Камень, из которого сложили крепость, отличался от местных скал. Орлок не представлял, ценою какого труда естественную расселину расширили при помощи молотов и клиньев, уложили в нее плиты, а потом – камень за камнем, пока все это не вписалось в окрестный пейзаж.

Хулагу поднял голову, запрокинул ее, потом еще сильнее. Как ни поднимай пушки, они в лучшем случае лишь поцарапают стены; смертоносные ядра камушками поскачут по ним. Из долины крепость не достать: нечем. По скалам тянется узкая тропка. Ворота штурмом не возьмешь: на тропке больше двух человек зараз не уместятся, третий полетит вниз с высоты нескольких тысяч футов.

Путь до крепости получился неблизкий. Хулагу понимал, что без Рукн-ад-Дина вряд ли нашел бы ее. Десять тысяч воинов обшарили бы каждую окрестную долину, каждый тупичок, но потратили бы на это месяцы. Проводники казались ошеломленными не меньше, чем монголы. Хулагу подозревал, что вести его воинов они согласились только из страха.

С Рукн-ад-Дином напряжение возникло лишь однажды. Юноша настаивал, что на последнем этапе при Хулагу должен остаться лишь один охранник. Условия дозволено ставить тому, за кем сила, а она была явно не за исмаилитом. Стоило Хулагу перечислить варианты пыток, к которым он обычно прибегает, чтобы выпытать секреты, как Рукн-ад-Дин притих. Он больше не гарцевал, расправив плечи, и не болтал со своими людьми. Посланцы Аламута наконец поняли: вопреки красивым словам и торжественным обещаниям, они фактически в плену.

Тем не менее вид крепости поколебал решимость Хулагу. Часть его войска приближалась к Багдаду, и царевичу совершенно не улыбалось устраивать здесь двухгодичную осаду. Царевич подошел к началу тропки и увидел, как по ней спускаются люди – видать, посланцы отца Рукн-ад-Дина. Орлок с досадой оглядел крутые ступеньки и, поддавшись порыву, велел одному из своих воинов подняться по ним. Он надеялся, что коренастые монгольские кони справятся. Они же проворные и знакомы с горами.

Хулагу с интересом следил, как одинокий всадник ведет коня к первому повороту в сотнях футов над головами у остальных. Члены его свиты шепотом делали ставки. Вот один выругался. Хулагу заслонил глаза от солнца, чтобы посмотреть вверх.

Мгновение спустя конь и всадник упали вниз. Гулкое эхо разнесло грохот по окрестным холмам. Оба погибли. Хулагу выругался сквозь зубы, а Илугей радостно собрал серебряные монеты у заключивших пари.

Спускавшиеся по ступенькам глянули вниз и, прежде чем двинуться дальше, обменялись жестами. Когда наконец спустились на землю, оба оказались в поту и в пыли. Ассасины торопливо поклонились монголам, но смотрели только на Рукн-ад-Дина. Они кланялись ему, когда Хулагу спешился и подошел к ним.

– Господин, ваш отец погиб, – проговорил один.

Рукн-ад-Дин вскрикнул от боли и горя, а царевич усмехнулся.

– Видимо, по тропе меня поведет новый властитель Аламута, да, Рукн-ад-Дин? Мои люди пойдут первыми. Держись рядом. Не хочу, чтобы в час скорби ты покончил с собой.

Рукн-ад-Дин смотрел на него тусклыми от отчаяния глазами. Он выслушал Хулагу и, ссутулившись, как в бреду побрел за первым из монголов, поднимавшихся по тропе к горной крепости.