Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

В своем внутреннем управлении они пользовались достаточно широкой автономией, объяснявшейся тем, что в зависимости от политической ситуации они могли то признавать верховенство русских князей, то склоняться на сторону Орды. В этом плане довольно показательна статья все того же московско-рязанского договора 1381 г. о Туле: «А что место князя великого Дмитрия Ивановича на Рязанской стороне, Тула, как было при царице при Таидуле, и коли ее баскаци ведали, в то ся князю великому Олгу не вступати, и князю великому Дмитрию». На первый взгляд, возникает совершенно парадоксальная ситуация: Тула принадлежит Дмитрию Донскому, но последний не имеет права сюда «вступати». Ее можно объяснить только автономностью этой территории на начало 80-х гг. XIV в.

Одним из таких образований и был Мещерский край, владельцы которого вплоть до второй половины XV в. сохраняли свою автономию, маневрируя между Москвой, Ордой и Литвой. Но описание дальнейшей судьбы Мещеры уже выходит за рамки этой работы.

Глава 2
Галич

Вопрос о времени перехода Галича под власть Москвы

Выяснив все обстоятельства, связанные с «куплей» Мещеры, мы должны снова обратиться к истории тех княжеств, которые Калита называет «куплями своего деда». Первым в этом перечне стоит Галич. Его Дмитрий Донской отдавал своему сыну Юрию: «А сына своего благословляю, князя Юрья, своего деда куплею, Галичем, со всеми волостми, и с селы, и со всеми пошлинами, и с теми селы, которые тягли к Костроме, Микульское и Борисовъское»¹⁶¹.

С какого времени Галич стал московским владением? В поисках ответа на этот вопрос историки обратились к духовным и договорным грамотам московских князей. В них Галич впервые упоминается в докончании 1372 г. великого князя Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского¹⁶². Этот документ дошел до нас в очень плохом состоянии – правый и левый его края оборваны, и осталась лишь средняя часть. Тем не менее, несмотря на дефекты источника, в нем все же можно прочитать обрывок фразы: «…господине, дал въ оуделъ Галичь, Дмитровъ с волостьми и съ… и твоим детемъ под моими детьми, и до живота»,¹⁶³ из которой можно понять, что к 1372 г. Галич входил в удел князя Владимира Андреевича Серпуховского, а следовательно, был утерян местными галичскими князьями до этой даты.

Но переход Галича под власть Москвы, несомненно, произошел еще раньше. В.А. Кучкин обратил внимание на запись в так называемом Галицком Евангелии 1357 г. Переписчик Евангелия, закончив свой труд, в соответствии с тогдашней традицией проставил на книге свои «выходные данные» – «В лето 6865 индикта 10-е, кроуга солнечного 6-е, месяца февраля 22 на память святаго отца Офонасья написано бысть святое еуангелье въ граде в Галиче при княженьи великого князя Ивана Ивановича роукою грешного Фофана. Оже буду не исправил в коемь месте, исправя бога деля чтите, а не кленете»¹⁶⁴. Из этой записи историк сделал вывод, что в 1357 г. самостоятельного Галичского княжества не существовало, а на галичском столе сидел великий князь Иван Иванович Красный, отец Дмитрия Донского¹⁶⁵.

Идя вглубь XIV в., В.А. Кучкин обратил внимание на одно место все той же договорной грамоты 1372 г.: «А рубежь Галичю и Дми… при Иване и при наших отцехъ при великих князехъ…»¹⁶⁶ Многоточием отмечены утраченные места. Исследователь предположил, что процитированная фраза представляет собой шаблонную формулу. Пропуск в ее середине может быть реконструирован на основании подобных же формул других княжеских договорных грамот XIV в. В целом, по его мнению, фраза должна читаться так: «А рубежь Галичю и Дмитрову как былъ при нашемь деде при великом князи] при Иване и при наших отцехъ при великих князехъ…» Поскольку в реконструированном тексте читается имя Ивана Калиты, приходившегося дедом как Дмитрию Донскому, так и Владимиру Андреевичу, время утраты галичскими князьями своего стольного города В.А. Кучкин отнес ко временам Калиты¹⁶⁷. Подобная трактовка фразы очень хорошо согласовывалась с показанием духовной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского, что Галич был «куплей» его деда.

Но данная реконструкция утерянной части фразы может быть оспорена. Виной тому – ее сохранившаяся часть, где читаем: «при наших отцехъ при великих князехъ»¹⁶⁸. Отец Дмитрия – Иван Иванович Красный действительно являлся великим князем, чего нельзя сказать об отце Владимира – Андрее Ивановиче, занимавшем лишь довольно незначительный стол Серпуховского удела. Это обстоятельство заставляет нас отказаться от предложенного варианта реконструкции фразы из договора 1372 г. Чтобы дать свой вариант ее реконструкции, необходимо внимательнее посмотреть на историю Галичского княжества накануне его перехода под власть Москвы. Для этого прежде всего необходимо обратиться к родословной галичских князей.

Родословие галичских князей

Родословцы рисуют первые поколения галичских князей следующим образом. У великого князя Ярослава Всеволодовича был сын Константин, «дал ему отец Галич». У Константина был сын Давыд, внук Федор, правнук Иван и праправнук Дмитрий. «И того Дмитрея Галицкого згонил з Галича князь великий Дмитрей Донской», От сыновей правнука Дмитрия – Бориса Васильевича произошли фамилии Березиных, Осининых и Ивиных¹⁶⁹. (Другие родословцы пропускают Федора Давыдовича и считают, что последний самостоятельный князь Дмитрий приходился Константину Галичскому правнуком, а не праправнуком. Но эта версия ошибочна, ибо нарушается родословный счет по поколениям)¹⁷⁰.

Известные генеалоги XIX в. И.В. Долгоруков и И.Н. Петров не подвергали сомнению показания родословцев и в соответствии с их данными рисовали генеалогическое древо галичских князей¹⁷¹. Сомнения появились позже, когда выяснилось, что родословие потомков князя Константина Ярославина в действительности было иным, чем показывают родословцы.

С.М. Соловьев обратил внимание на то, что летописью князь Давыд Константинович называется князем Галичским и Дмитровским¹⁷². Таким образом оказалось, что в состав Галичского княжения кроме Галича входил и Дмитров. Вслед за тем выяснилось, что в летописях под 1310 г. имеется известие о рождении у князя Василия Константановича Галичского сына Федора. Их имена в родословцах отсутствовали. По некотором размышлении историк признал Василия Константиновича братом галичского князя Давыда, скончавшегося в 1280 г., тем более что ряд летописей прямо называл Василия Константиновича внуком Ярослава Всеволодовича, от которого, собственно, и произошли все галичские князья¹⁷³. После смерти Василия Константиновича единое Галичско-Дмитровское княжество разделилось, ибо, как отметил историк, «под 1333 г. говорится о смерти князя Бориса Дмитровского, а под 1334 г. – о смерти Федора Галицкого»¹⁷⁴. По мнению С.М. Соловьева, скончавшимся галичским князем мог быть только Федор Васильевич, о рождении которого летопись сообщает под 1310 г., а дмитровский князь Борис – сыном Давыда.

А.В. Экземплярский, пытаясь примирить показания родословцев, свидетельства летописей и наблюдения С.М. Соловьева, механически свел их воедино. В итоге некоторые из галичских князей оказались у него не более чем плодом фантазии. Осознавал это и сам автор схемы. Так, последнего самостоятельного галичского князя Дмитрия все опубликованные к тому времени летописи именуют только по имени, и лишь Никоновская летопись дает его отчество – Борисович¹⁷⁵. И все же, следуя за родословцами, он считал его Ивановичем. Относительно князя Василия Константиновича в летописях также имелось расхождение – одни признавали его галичским князем, другие считали ростовским. Однако А.В. Экземплярский, вслед за С.М. Соловьевым, полагал его принадлежащим к галичскому княжескому дому¹⁷⁶.

Позже С.Б. Веселовский проследил судьбы галичских князей уже после утраты ими Галичского княжества. В частности, он установил, что и здесь в родословцах встречаются неточности. Выяснилось, что у Дмитрия Галичского, которого Дмитрий Донской «согнал» в 1363 г. из Галича, был один сын Василий и четыре внука: Борис, Василий, Иван и Федор, служившие московским князьям, уже не пользуясь княжеским званием. В свою очередь, у Бориса

Васильевича были три сына: Дмитрий Береза, Семен Осина и Иван Ива, от которых произошли Березины, Ивины и Осинины, представители которых в XVI в. измельчали и затерялись в основной массе служилых людей¹⁷⁷.

Позднее вопросы генеалогии галичских князей подробно разобрал В.А. Кучкин. По его мнению, «галичский» князь Василий Константинович, у которого в 1310 г. родился сын Федор, не имеет отношения к галичскому княжескому дому, а происходит из ростовских князей. Основанием этому послужило то, что данное известие попало в другие летописи из Ростовского летописца, в котором указания на то, что речь идет о семье именно галичского князя, нет. Что касается последнего самостоятельного галичского князя Дмитрия, вопрос с его отчеством Борисович (читавшимся лишь в поздней Никоновской летописи) или Иванович (в других) разрешился с публикацией раннего Рогожского летописца, где читается Борисович¹⁷⁸. Стало очевидным, что Дмитрий, вопреки показаниям позднейших родословцев, был сыном Бориса Дмитровского, а не Ивана Галичского.

Эти наблюдения позволили ему уточнить генеалогию галичских князей. Предложенная им схема родословия представляется следующим образом: у князя Галичского Константина Ярославича (ум. 1255) был сын Давыд (ум. 1280), владевший кроме Галича и Дмитровом. Между его сыновьями приблизительно на рубеже XIII–XIV вв. был произведен раздел княжества. Борису Давыдовичу (ум. 1334) достался Дмитров, а его брату Федору Давыдовичу (ум. 1335) – Галич. Тем самым род галичских князей разделился на две ветви – назовем их условно «галичской» и «дмитровской». У Федора Давыдовича был сын Иван Федорович, на дочери которого в 1345 г. женился князь Андрей Иванович Серпуховской, младший сын Ивана Калиты. У представителя «дмитровской» ветви рода Бориса Давыдовича был сын Дмитрий Борисович, который в начале 60-х гг. XIV в. попытался было захватить галичский стол, но был изгнан великим князем Дмитрием Донским¹⁷⁹.

В целом, подводя итоги изучения генеалогии галичских князей, можно согласиться с предложенной В.А. Кучкиным схемой родословия их первых колен. Вместе с тем ряд вопросов их генеалогии им выяснен не был. В частности, им не были отождествлены «Василий Галичьский», «Феодор и Михаил Галичьские», упоминаемые в синодике Успенского собора¹⁸⁰. Но в первую очередь это касается проблемы так называемых «мифических» галичских князей. Обратиться к данному вопросу нас заставляет то обстоятельство, что рассказ о «мифических» галичских князьях содержится в одной из местных галичских летописей – так называемом «Летописце Воскресенского Солигаличского монастыря», содержащем целую массу подробностей по истории этого края за период с 1332 по 1374 г. – именно ту эпоху, которая в общерусских летописях так бедна известиями о Галиче и которая представляет наибольший интерес для целей нашего исследования.

Проблема «мифических» галичских князей

Впервые на нее обратил внимание еще Н.М. Карамзин. В одном из примечаний к IV тому «Истории государства Российского» он писал: «У меня есть так называемый Летописец Воскресенского монастыря, что у Соли, в коем находятся следующие обстоятельства…» И далее он передает рассказ о современнике Калиты князе Семене Ивановиче, которому достались в удел Кострома с Галичем, его сыновьях Федоре и Андрее, последний из которых женился на дочери ветлужского князя Никиты Ивановича Байбороды, и внуке Андрее Федоровиче. Деятельности князя Федора Семеновича летописец приписывал основание в 1335 г. Воскресенского монастыря, вокруг которого позднее вырос Солигалич. Оценивая данный источник, Н.М. Карамзин был категоричен: «Это новая сказка. Князьями Галича были, после Константина Ярославина, сын его Давид, внук Иван, правнук Димитрий, изгнанный оттуда Димитрием Донским; ни Семена, ни Феодора, ни Андрея, ни ветлужских, ни хлыновских князей не бывало»¹⁸¹.

О чем же рассказывается в «Летописце Воскресенского монастыря»? Кратко охарактеризуем текст его древнейшей части.

Под 6840 (1332) г. он сообщает: «Приехали из Орды вен князи рустии, и досталось в удел князю Семену Ивановичу Кострома да Галич, и князь жил год и преставился, и остались два сына, князь Федор и князь Андрей. И князю Федору Семеновичу досталось Галич, а князю Андрею Кострома. И князь Андрей женился у ветлуского ис Хлынова города у князя Никиты Ивановича Байбороды. И меж собою братья враждовали, князь Андрей с Федором, к киевскому и московскому ездили миритися, и помирилися со князем Никитою Ивановичем и братом с Андреем, и московский велми жаловал князя Федора Семеновича. И в то время пришел печерской игумен своими ученики, именем Даниил, а был он во Святой Горе и во Еросалиме, и во мнозех святых местех. И князь Федор Семенович ходил к Даниилу игумену, и благословился у него, и просил у него ученик в свою отчину, старца на игуменство. Игумен Даниил, видев веру и желание его, и благословил его, и дал ему ученика своего, именем Афанасия, постриженника Печерского монастыря, а с ним два старца, именем Романа да Тихона. И князь Федор Семенович к митрополиту ходил, Афонасия на игуменство прошал. И митрополит благословил…» Далее сообщается, что князь Федор Семенович устроил в Галиче монастырь Святого Спаса, где Афанасий игуменствовал три года.

Под 6843 (1335) г. рассказывается о знамении князю Федору Семеновичу. После окончания пасхальной службы князь пошел в свои палаты и уже было расстался с игуменом, как вдруг «внезапу свет явился велик, сияющь на западной стране, аки заря, и прислоняшеся от небеси к земле». Князь удивился и спросил игумена, что сие означает. «И бысть ему глас с небеси: „О княже, дерзай, – бог ведый желание твое“». В четверг на все той же Пасхальной неделе, «в пяты час дни», когда князь шел к храму, знамение снова повторилось: «и гром бысть велми страшен, и огнен столб от небеси на той же стране». После совета с игуменом и приближенными князь Федор решил отправиться в ту сторону, где был виден таинственный свет. Край тот представлял собой «великий лес», жилья практически не встречалось, кроме редких поселений чуди. Лишь за Чудским (Чухломским) озером князю удалось встретить выходца из Твери Гавриила «Давыдова сына», который бежал сюда, в эту глушь, 17 лет назад, спасаясь от притеснений тверского князя. На вопрос Федора Семеновича – видел ли он таинственный свет, Гавриил ответил, что живет от того места за четыре «поприща». В итоге путники добрались до незнакомой реки, которая, как выяснилось позже, оказалась притоком Волги – рекой Костромой. Здесь князь решил построить монастырь. Закладка обители произошла в праздник Вознесения, который пришелся на день Святого Иова (6 мая). Возведение самого храма завершилось уже к Ильину дню (20 июля). Так возник Воскресенский монастырь, первым игуменом которого стал все тот же Афанасий. «И окрест монастыря того давал князь села своя любимая и волости, и в ыных вотчинах, и удел покупал. Дал князь Федор Семенович Чюдскова озера две трети, да Галицкаго озера четверть, и во всех реках рыбная ловля, и грамоты подавал тарханные. И братии множество всем изобилствова».

Затем под 6849 (1341) г. в «Летописце» идет рассказ о болезни и смерти князя Федора Семеновича, его захоронении во Владимире «во храме у Пресвятыя Богородицы», о том, что именно было завещано им монастырю, и как его сын князь Андрей Федорович, оставшийся после отца в 12-летнем возрасте, выполнил волю родителя. Далее под 6858 (1350) г. говорится о рождении у князя Андрея Федоровича сына Ивана Андреевича. Затем рассказывается об истории вражды князя Андрея Федоровича с его дядей Андреем Семеновичем Костромским и Никитой Ивановичем Байбородой, которая привела к тому, что в 6880 (1372) г. князь Никита Иванович «с ногайскими людми и воеводами и с луговою черемисою» напали на обитель, убили иноков, до конца защищавших монастырь. «И от того времени запусте монастырь Воскресенской. И не попусти Бог князю Никите, прииде на его землю болезнь коркотная и изомроша вси, и погибе град Хлынов, и после того времени много кровопролития было»¹⁸². Таково основное содержание интересующей нас части памятника, рассказывающей о событиях XIV в.

Решительно отвергнутый Н.М. Карамзиным источник тем не менее время от времени вновь всплывал в поле зрения историков, в первую очередь писавших об истории Солигалича. В ряде изданий XIX в. приводился пересказ содержавшихся в нем известий начиная с легендарных событий XIV в. вплоть до XVII в.¹⁸³ Во всех этих работах применительно к вопросу о достоверности «Летописца» прослеживаются две основные тенденции – от полного доверия к изложенным в нем фактам, без всякой их критической проверки, до признания этого источника «позднейшей подделкой под летописные сказания», содержащего исключительно баснословные сказания.

Первые публикации самого источника увидели свет лишь в начале XX в.¹⁸⁴ Но поскольку в них не было дано критической оценки содержания памятника, вся последующая историография развивалась по прежнему пути: в одних работах просто фиксировалось существование этого источника, в других (преимущественно краеведческого плана) показания «Летописца Воскресенского монастыря» признавались абсолютно достоверными и основание Солигалича (с теми или иными оговорками) приурочивалось к 1335 г.¹⁸⁵

Проблему достоверности «Летописца» попытался решить А.А. Преображенский¹⁸⁶. На основании трех списков памятника он выяснил, что его повествование за XIV–XVII вв. состоит из трех хронологических пластов, между которыми существуют четкие границы. Первый из них охватывает 1332–1375 гг. (создание монастыря), второй рассказывает о событиях 1429–1461 гг., и прежде всего о феодальной войне второй четверти XV в., третий повествует об обретении «нетленных мощей» иноков во время земляных работ на территории Воскресенского монастыря в 1663 г. Какова степень достоверности каждого из этих хронологических пластов? Применительно к событиям XVII в. А.А. Преображенский признает их достоверность, относительно второго раздела памятника историк считает, что его факты «в достаточной мере достоверны» – ряд известий о событиях XV в. находит свое подтверждение в других летописях¹⁸⁷.

Что же касается наиболее интересного для нас рассказа о событиях XIV в., то, по мнению А.А. Преображенского, «наряду с явно сказочными рассуждениями насчет „явления князю Федору Семеновичу“ огненного столба¹⁸⁸ с громом и взывающего с небес голоса, что якобы возвещало о божественном указании князю учредить монастырь, эта часть текста содержит и другие данные. Они таковы, что позволяют предполагать стоящие за ними исторические реалии. К такого рода сведениям можно отнести рассказ о постепенном заселении края, где на „великом лесе“ жила чудь. Столь же вероятно повествование о приходе в те пустынные края людей, скрывавшихся от княжеских междоусобиц. Однако бесспорно, что главные герои летописи галичские князья Федор Семенович и Андрей Федорович – лица вымышленные». При этом историк обратил внимание на то, что «во времена, описываемые летописью, в соседнем Ростовском княжестве правил князь Андрей Федорович (1331–1409). Деятельность этого князя чем-то напоминает поведение его мифического тезки – галичского князя Андрея Федоровича в изображении монастырского летописца. Не произошло ли здесь своеобразной „пересадки“ истории ростовских князей на галичскую почву?»¹⁸⁹.

Выясняя время возникновения монастыря, историк усомнился в дате его основания (1335 г.), поскольку она встречается лишь в самом «Летописце» и не подкреплена другими источниками, но вместе с тем должен был признать существование обители уже в XIV в., по крайней мере начиная с эпохи Дмитрия Донского. На это указывает материал обыска, проведенного в 1580-х гг. на посаде

Солигалича и по окрестным селениям. Опрошенные тогда люди подтвердили, что «слухъ у нихъ и ведомо есть, что государь князь Дмитрей Ивановичь Донской то селцо Балыново и починокъ Бракотинъ къ тому монастырю въ вотчину далъ, и грамота у нихъ жаловалная на ту ихъ вотчину была»¹⁹⁰. Вместе с тем, по мнению историка, окончательно решить вопрос о достоверности этого памятника могла бы находка новых списков «Летописи Воскресенского Солигаличского монастыря»¹⁹¹.

Эту задачу выполнила С.А. Семячко, сумевшая обнаружить пятнадцать списков памятника, самые ранние из которых относятся ко второй четверти – середине XVII в.¹⁹² Она установила, что древнейшая часть «Летописца» создавалась единовременно, много позже описываемых в ней событий. Время возникновения памятника она относила предположительно к первой половине XVII в., возможно, даже вскоре после разгрома Воскресенского монастыря в 1613 г. в период Смутного времени¹⁹³. Поэтому неудивительно, что в нем встречаются ошибки, особенно в хронологии. Наиболее показательная из них содержится в статье под 6843 (1335) г. В ней сообщается, что первое «знамение» было князю Федору Семеновичу на Пасху – «Бысть явление против Велика дни», а закладка храма состоялась «на Вознесениев день на память святаго и праведнаго Иова». Вознесение Господне празднуется в сороковой день по Пасхе, а память Иова – 6 мая (все даты по старому стилю). Несложно подсчитать: если Вознесение в описываемый год приходилось на 6 мая, то Пасха праздновалась 28 марта. Но, пользуясь пасхальными таблицами, легко установить, что в 6843 г. Пасха отмечалась 16 апреля, а Вознесение – 25 мая. Ближайшая дата, при которой Пасха приходилась на 28 марта, а Вознесение – на 6 мая, падает на 1339 г.¹⁹⁴

Из этих наблюдений становится понятным и отношение исследовательницы к вопросу о достоверности древнейшей части «Летописца» – его следует рассматривать не как историческое сочинение, а прежде всего как чисто литературное произведение, представляющее собой типичную повесть об основании монастыря. Вывод исследовательницы неутешителен – в нем «мы найдем практически все мотивы традиционных летописных рассказов: поездка русских князей в Орду (интересно, что это „вей князи рустии“), получение уделов, смерть князя, раздел его наследства сыновьями, женитьба князя, междукняжеские распри. Но все это отражение не реальных событий, а представлений автора более позднего времени о событиях, которые могли происходить в XIV в. И представления эти не столько исторические, сколько эпические. Так, Андрей и Федор едут мириться к киевскому и московскому князьям, и очевидно, что перед нами не исторический Киев XIV в., а эпическое представление о стольном граде Киеве, каковым он уже в описываемое время не является»¹⁹⁵. Признавая вымышленный характер древнейшей части «Летописца», она оставила открытым лишь один вопрос: «Что дало толчок фантазии автора, – были ли то события, происходившие в каком-то другом месте, или в тексте нашли отражение отголоски монастырского фольклора, или нечто иное»¹⁹⁶.

Итак, после подробного рассмотрения различных списков «Летописца» видим, что в историографии сложилось достаточно категоричное мнение – древнейшая его часть представляет собой не более чем баснословную легенду. Однако тщательный анализ источников показывает, что в действительности дело обстоит иначе – в этой части «Летописца» действуют реальные персонажи, жившие хотя и не в середине XIV в., но в близкую к ней эпоху – время княжений Дмитрия Донского и его сына Василия I.

Первым из «мифических» галичских князей назван князь Семен Иванович. Упоминается ли он в других источниках XIV в.? Да.

Во многих летописных сводах помещено «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», но только так называемый Список Дубровского IV Новгородской летописи дает уникальное известие о тех боярах, которых перед смертью призвал Дмитрий Донской и которым тот поручил «блюсти» своих княгиню и детей: «избравъ отъ благороднейшихъ отъ бояръ своихъ первыхъ своея полаты, иже бяше ему достоинии и вернеиша паче всехъ: Дмитрия Михаиловича, Тимофея Васильевича, Ивана Родионовича, Дмитрия Костянтиновича, Семена Ивановича, Ивана Феодоровича, Никиту Феодоровича, Феодора Андреевича, Ивана Федоровича Квашнина, тако рече бояромъ своим: „се, ведаю васъ известнеиша паче всехъ человекъ и се предаю вамъ княгиню свою и дети своя, и будите имъ въ тверде разуме, в мое место, яко же имъ азъ самъ былъ“»¹⁹⁷.

Насколько верен этот список бояр Дмитрия Донского? Сохранилось его завещание 1389 г., из которого явствует, что свидетелями этого документа были следующие бояре: Дмитрий Михайлович, Тимофей Васильевич, Иван Родионович, Семен Васильевич, Иван Федорович, Александр Андреевич, Федор Андреевич, Федор Андреевич, Иван Федорович, Иван Андреевич¹⁹⁸. Сопоставим оба источника.

Как видим, хотя перечни бояр и совпадают, но лишь частично. Это вполне объяснимо, и никакого противоречия здесь нет, поскольку летопись здесь не говорит о свидетельствовании боярами духовной грамоты своего князя.

С.Б. Веселовский, используя различные частные разряды и местнические записи, попытался определить – лица из каких родов упоминаются в этих двух источниках. Последуем за ним.

1-й и 10-й – несомненно, Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, знаменитый воевода засадного полка во время Куликовской битвы¹⁹⁹. Летописью он упоминается также как воевода в походе против Олега Рязанского в 1371 г., на волжских болгар в 1376 г., на Литву в 1379 г.²⁰⁰

2-й и 11-й – Тимофей Васильевич Вельяминов. В 1378 г. он был воеводой в сражении на реке Воже²⁰¹. В 1380 г. стоял на Лопасне для охраны тыла армии, вышедшей против татар²⁰².

3-й и 12-й – Иван Родионович Квашня, родоначальник Квашниных, умерший в 1390 г. «Сказанием о Мамаевом побоище» он упоминается среди воевод на Куликовом поле²⁰³.

6-й и 14-й – Иван Федорович Воронцов, племянник Тимофея Васильевича Вельяминова.

8-й и 16-й – Федор Андреевич Свибло. Летописью он упоминается в качестве воеводы в походе на Мордовскую землю в 1377 г. В 1380 г. был оставлен в Москве для охраны столицы, а в 1384 г. ездил в Новгород за «черным бором» – данью Орде²⁰⁴.

9-й и 18-й – Иван Федорович Собака, сын Федора Константиновича Фоминского.

Ряд лиц упоминается только в духовной грамоте 1389 г.:

13-й – Семен Васильевич, брат Тимофея Волуя Окатьевича, убитого на Куликовом поле.

15-й – Александр Андреевич Остей, брат Федора Андреевича Свибло. В 1385 г. он был наместником в Коломне, где был захвачен в плен князем Олегом Рязанским²⁰⁵.

17-й – Федор Андреевич Кошка, сын Андрея Кобылы.

19-й – Иван Андреевич Хромой, брат Федора Свибло и Александра Остея.

В летописном «списке вернейших бояр» видим новые лица: Дмитрия Константиновича (4-й), Семена Ивановича (5-й) и Никиту Федоровича (7-й). С.Б. Веселовский затруднялся с отождествлением этих лиц: «Дмитрий Константинович среди боярских родов был один: это – Д.К. Заяц-Добрынский, младшие братья которого при великом князе Василии Дмитриевиче и великом князе Василии Васильевиче были боярами. Но это сомнительно, как потому, что на боярство Д. Зайца пока не найдено нигде указаний, так и потому, что для его боярства, если оно было, это как будто рано. Если высказывать предположения, то вероятнее, что в данном случае произошла ошибочная перестановка имени и отчества, и, очевидно, можно видеть в этом боярине Константина Дмитриевича Шею Зернова… Семен Иванович, это, несомненно, ошибка, и следует Семен Васильевич (№ 13 нашего списка. – /С А), т. к. Семена Ивановича за это время нет ни в одном роде… Никита Федорович. С таким именем есть одно лицо – Н.Ф. Туриков-Всеволож, но он жил много позже (при великом князе Василии Темном), и на боярство его тоже нет указаний в источниках»²⁰⁶.

Но согласиться с тем, что в летописном списке могла произойти или перестановка имени и отчества, или описка сразу в двух случаях подряд, вряд ли возможно. Поэтому необходим комплексный анализ известий об этих лицах.

Первым в числе этих лиц, присутствовавших при смерти Дмитрия Донского, но не свидетельствовавших его завещания, значится Дмитрий Константинович. Единственной возможной фигурой с этим именем и отчеством оказывается князь Дмитрий Константинович Ноготь Суздальский, младший дядя жены Дмитрия Донского, родоначальник князей Ногтевых. Летописью он упоминается лишь дважды – как участник похода суздальских князей в 1367 г. против ордынского князя Булат-Темира и похода Дмитрия Донского на Тверь в 1375 г.²⁰⁷ Поскольку сын Дмитрия Ногтя Юрий уже не имел удела²⁰⁸, можно предположить, что к 1389 г. Дмитрий уже перешел на московскую службу и находился в полувассальной зависимости от великого князя. Летопись не упоминает о его смерти, но, так как Дмитрий Ноготь был младшим из сыновей суздальского князя Константина, В.А. Кучкин полагает, что он вполне мог дожить до конца XIV – начала XV в. Его старший брат, также Дмитрий Константинович (тесть Дмитрия Донского,) умер в 1383 г., другой брат Борис скончался в 1394 г.²⁰⁹

То, что Дмитрий Константинович упоминается «списком» без княжеского титула, не должно смущать нас. В XIV в. князья, переходя на службу в Москву, зачастую именовались без своего титула. Яркий пример этому – знаменитый воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский. Московским летописным сводом конца XV в. под 1371, 1376 и 1379 гг. он упоминается с княжеским титулом²¹⁰, хотя в то же время в перемирной грамоте с Ольгердом 1371 г. и завещании Дмитрия Донского 1389 г. он назван без него²¹¹. И только с начала XV в. потомки Рюрика и Гедимина сохраняют свой титул.

Упоминаемого «Списком вернейших бояр» Семена Ивановича нельзя признать Семеном Васильевичем духовной грамоты 1389 г., хотя бы потому, что имя Семена Ивановича известно по другим источникам. Киприановская редакция «Сказания о Мамаевом побоище» при описании начала Куликовского боя среди воевод полка правой руки называет среди прочих и князя Семена Ивановича²¹². Поскольку в это время среди боярских родов действительно нет ни одного Семена Ивановича (носивший эти имя и отчество Семен Иванович Добрынский погиб в 1375 г. при штурме Твери²¹³), упоминаемого «Сказанием о Мамаевом побоище» и летописным списком, Семена Ивановича следует отождествить с князем Семеном Ивановичем «Летописца Воскресенского монастыря». То, что это был именно галичский князь, подтверждается двумя фактами: 1) рать из Галича принимала участие в Куликовской битве, в описании которой называется князь Семен Иванович²¹⁴, и 2) благодаря тому что ранее В.А. Кучкиным было выяснено действительное родословие первых колен галичских князей, его следует признать сыном князя Ивана Федоровича Галичского, на дочери которого в 1345 г. женился князь Андрей Иванович Серпуховской. То, что Семен Иванович в 1380 г. упоминается с княжеским титулом, а через девять лет – без него, объясняется тем, что он, так же как и князь Дмитрий Константинович Ноготь, утрачивает княжеский титул на московской службе.