Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

Приобретение Мещеры Дмитрием Донским

Речь идет о московско – серпуховском докончании 1401–1402 гг., заключенном между великим князем Василием I и серпуховским князем Владимиром Андреевичем. В нем Владимир Андреевич, признавая «старшинство» двоюродного племянника, обязался «блюсти» под ним все его владения: «Москвы и Коломны с волостми, и всего твоего великого княженья, да Волока и Ржевы с волостми, и Новагорода Нижнего с волостми, и что к нему потягло, и Мурома с волостми, и что к нему потягло, и Мещеры с волостми, и что к ней потягло, и в та места татарьская и в мордовьская, как было, господине, за твоим отцомъ, за великим князем, и за твоим дедом, за великим князем Дмитрием Костянтиновичем, и за тобою, за великим князем»¹⁰². В данной фразе перед нами выстраивается последовательная цепочка владельцев Мещеры на протяжении почти всей второй половины XIV в., из которой явствует, что непосредственно перед Дмитрием Донским владельцем этого края был не кто иной, как князь Дмитрий Константинович Суздальский. Именно у него, надо полагать, и была «куплена» Мещера. Поскольку суздальский князь скончался в 1383 г.¹⁰³, а из московско-рязанского докончания 1381 г. мы знаем, что уже к началу 80-х гг. XIV в. этот край стал московским владением, со всей очевидностью вытекает, что Мещеру Дмитрий Донской «купил» именно у Дмитрия Константиновича Суздальского. При этом Дмитрию досталась не вся Мещера, а лишь та ее часть, которой в первой половине XIV в. когда-то владел Александр Укович¹⁰⁴.

Но по имеющимся в распоряжении исследователя источникам создается довольно странная картина, аналогичная случаю с «куплями Калиты» – из летописей нам известно, что Дмитрий Донской владеет Мещерой, однако почему-то «забывает» включить ее в свое завещание: его духовная грамота 1389 г. ни слова не говорит о ней¹⁰⁵, подобно тому как завещания его отца и деда ничего не сообщают о принадлежности им Галича, Углича и Белоозера. Складывается парадоксальное впечатление – московский князь реально владеет этим краем и в то же время не имеет права распоряжаться им.

Объяснить этот парадокс можно только единственным способом: предположив, что Мещера принадлежала не самому Дмитрию Донскому, а его жене. Как известно, московский великий князь был женат с 1366 г. на Евдокии, дочери князя Дмитрия Константиновича Суздальского¹⁰⁶. Именно это обстоятельство и подчеркивает договорная грамота 1401–1402 гг., когда указывает, что Мещера первоначально принадлежала Дмитрию Константиновичу Суздальскому, деду Василия I¹⁰⁷.

Известно, что на Руси за женами их мужья обычно получали приданое, в том числе и земельные владения, являвшиеся в ту пору главным источником доходов. Каков же был юридический статус земель, полученных в приданое? Судя по сохранившимся позднейшим актам, передача приданого оформлялась особой рядной записью, представлявшей собой точный инвентарь земель и другого передаваемого имущества и которая служила, в случае надобности, основанием для возвращения приданого¹⁰⁸. Во время существования брака приданое, юридически являвшееся собственностью жены, фактически состояло в общем распоряжении супругов. По прекращении брака смертью одной из сторон, в случае если имелись общие дети, оно переходило другому супругу, а затем их детям. Если же брак был бездетным, то за смертью жены приданое переходило не родственникам мужа, а возвращалось в род жены – братьям, а за отсутствием таковых – ближайшим ее родичам. Аналогичная ситуация имела место и при расторжении брака, с той разницей, что приданое оставалось в собственности жены и с ним она могла выйти замуж второй раз. Эти правила действовали на Руси очень долго – до начала XVIII в. они решались на базе существовавшего законодательства, а после его изменения продолжали действовать чуть ли не до начала XX в. – на основе кассационной судебной практики¹⁰⁹.

Составляла ли Мещера приданое Евдокии Дмитриевны Суздальской, когда она выходила в 1366 г. замуж за Дмитрия, будущего Донского? Проверить это предположение позволяет один источник.

В литературе обычно считается, что все без исключения имущество княгини указывалось в духовной грамоте ее мужа. Действительно, в завещании Дмитрия Донского 1389 г. подробно перечисляется, чем владеет княгиня. Но так ли это было на самом деле? Сохранилось свидетельство, что жена Дмитрия Донского Евдокия пожертвовала во Владимирский Рождественский монастырь ряд владений, среди которых было и село Баскаково¹¹⁰. Однако в духовной грамоте ее мужа упоминание о нем отсутствует. Это можно объяснить тем, что село, находясь в ближайших окрестностях Суздаля¹¹¹, досталось Евдокии в качестве приданого от ее отца. Таким образом, видим, что приданое жены юридически представляло ее собственность и поэтому (при условии, что она переживет супруга) не должно было упоминаться в завещании ее мужа.

Отсюда вытекает и основной вывод данной главы – Мещера, именуемая московско-рязанским договором 1381 г. как «купля» Дмитрия Донского, представляла собой земли, полученные московским князем за его супругой Евдокией от тестя князя Дмитрия Константиновича Суздальского. Брак был заключен в 1366 г., и, следовательно, этим годом мы должны датировать приобретение этого края Дмитрием Донским. Поскольку приданое юридически являлось собственностью княгини, Дмитрий Донской, фактически владевший Мещерой, не имел права показать ее в своем завещании.

Нам необходимо упомянуть лишь еще об одном аспекте присоединения Мещеры к Москве. После смерти Дмитрия Донского ею фактически стал владеть сын Евдокии Василий I. В конце октября 1392 г. он возвратился из Орды. От Тохтамыша он привез ярлык на Нижний Новгород и Городец, «тако же Мещеру и Торусу»¹¹². Тем самым ханская власть хоть и запоздало, но все же окончательно признала переход этого края под власть Москвы.

Вопрос о «тьмах» и статусе Мещеры

Выяснив, что Мещера досталась Дмитрию Донскому в 1366 г. от князя Дмитрия Константиновича Суздальского в качестве приданого за его дочерью Евдокией, мы должны прояснить еще одно обстоятельство – почему лишь только с начала 80-х гг. XIV в. в источниках появляются первые свидетельства о том, что этим краем действительно распоряжался московский князь и почему их не встречается в предшествующих – 60—70-х гг. XIV в. Это необходимо и для того, чтобы понять – каков был статус этого края и местных мещерских князей в первые годы московского владычества – были ли они владетельными или просто служилыми князьями? Выяснение этого, в общем-то частного, вопроса позволяет затронуть одну из важнейших проблем отечественной истории – организацию системы ордынской власти на Руси.

Считается, что вскоре после монголо-татарского нашествия завоеватели для организации правильного и регулярного сбора дани разделили Северо-Восточную Русь на полтора десятка областей, называвшихся «тьмами», границы которых, возможно, совпадали с территориями отдельных княжеств, во главе которых находились специальные агенты Орды – баскаки, ответственные за сбор и поступление дани в ханскую казну. Утверждение это основано на ряде источников.

Под 1359 г. русские летописи сообщают, что в Орде был убит хан Бердибек. Его преемник Кульпа царствовал лишь около полугода и был также убит Наврусом, занявшим ханский престол. «В те же въ бранныя времена», по выражению летописца, в Орде среди прочих князей, явившихся для представления новому хану, пришлось быть и князю Андрею Константиновичу Суздальскому¹¹³.

Рогожский летописец при описании этих событий помещает уникальное известие, раскрывающее подробности пребывания суздальского князя в Орде: «По Коулпе царствова Навроус, къ немоу же первое прииде князя великого сынъ Ивана Ивановича Дмитреи и вси князи Русьстии и виде царь князя Дмитрея Ивановича оуна соуща и млада возрастомъ и наела на князя Андрея Костьнянтиновича, дая емоу княжение великое, 15 темь, он же не яся, но состоупися брату своему меньшему князю Дмитрею, а самъ поите на Роусь»¹¹⁴.

Что означает встречающееся здесь выражение «темь» или «тьма»? В тогдашнем языке оно обозначало число 10 000. Именно в этом значении оно употребляется летописцем, когда под 1371 г. он рассказывает, что Дмитрий Донской привел «съ собою из Орды княжа Михайлова сына Тферскаго князя Ивана, окупив его у татаръ в долгу, дасть на нем 10 000 рублевъ серебра, еже есть тма»¹¹⁵. Но это слово имело и другое значение: в областях Ирана, Самарканда, Бухары термином «туман», «Тюмень» обозначали мелкие территориальные единицы. Очевидно, именно в этом значении («область, округ») мы встречаем этот термин в ярлыке крымского хана Менгли-Гирея 1506–1507 гг. великому князю Литовскому Сигизмунду. И хотя этот источник относится лишь к началу XVI в., в своем основном ядре он восходит к более ранней эпохе. Речь в нем идет о русских землях, вошедших в состав Великого княжества Литовского при Витовте и Казимире. Задним числом Менгли-Гирей соглашается признать право владения этими землями за Сигизмундом, с тем чтобы он взамен давал известное количество «поминков» в Крым. Читаем: «Дали потомуж: Киевскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Володимерскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Великого Луцка тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Смоленскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и зъ водами; Подолскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами…» и т. д.¹¹⁶

Свидетельство этого источника привело А.Н. Насонова и других исследователей к выводу, что термин «тьма» мог употребляться не только в смысле «область, округ», но и в специальном значении податного округа¹¹⁷. Действительно, в XIII–XIV вв. на Руси знали счет населения в «тьмах». Связано это было с тем, что вскоре после татаро-монгольского нашествия завоеватели произвели на Руси перепись всего населения, для определения размеров дани, которая должна была идти в Орду. Под 1257 г. русские летописи помещают известие об этой переписи: «Того же лета бысть число, приидоша числьницы и изочтоша всю землю Суждалскую и Рязянскую и Моуромскую, и поставиша десятникы, сотникы, тысущникы, темникы, толико не чтоша поповъ и диаконовъ и чернцевъ». Спустя два года это же мероприятие было проведено в Новгороде: «Тое же зимы приидоша числьницы ис татар чести Новагорода Великаго… и изочтоша Новъгородъ»¹¹⁸. Но результаты этой переписи не совсем удовлетворили татарскую администрацию – слишком много было уклонившихся от нее, и поэтому в 1273 г. была проведена повторная перепись: «бысть число второе из Орды от царя»¹¹⁹.

Но что следует понимать под фразой «княжение великое, 15 темь»? В поисках ответа на этот вопрос А.Н. Насонов обратил внимание на одно известие из «Хронографа редакции 1512 г.», который под 1399 г. сообщает: «Князь велики Витовтъ Литовьский сдумавше съ царемъ Тактамышемъ поити на царя Темирь Котлуя. Витовтъ рече: „я тебе посажю на Орде и на Сараи и на Болгарехъ и на Азтарахани и на Озове и на Заятцькой Орде, а ты мене посади на Московьскомъ великомъ княжении и на всей семенатьцати темъ и на Новеграде Великомъ и на Пъскове, а Тферь и Рязань моа и есть, а Немци и самъ возму“»¹²⁰. Встречающееся в нем выражение «17 темъ» очень близко к цифре «15 темь» Рогожского летописца и так же связывает его с территорией Великого княжения Владимирского. Неудивительно, что, основываясь на этих источниках, А.Н. Насонов предположил, что «не исключена, таким образом возможность, что слова „княжение великое 15 темь“ свидетельствуют о количестве плательщиков (или семейств) в пределах „великого княжения Владимирского“ (то есть о 150 тыс. плательщиках), хотя возможно и другое объяснение: ничего нет невероятного в том, что территория великого княжения Владимирского делилась на 15 „туманов“ или небольших областей, размеры которых определялись в соответствии с величиной взимавшейся дани»¹²¹.

Последующая историография в целом согласилась с мнением А.Н. Насонова, что «темь» или «тьма» – «это единица административно-податного деления в русских пределах, установленная ордынцами»¹²², а великое княжение Владимирское в XIV в. было поделено татарами на 15 округов – «тем» (таких, как Владимир, Суздаль и т. д.) И, хотя в целом это объяснение выражения «княжение великое, 15 темь» выглядело достаточно убедительно, выдвинувший его А.Н. Насонов все же испытывал определенные сомнения по его правильности, главным из которых было то, что «в источниках мы не нашли пока никаких следов существования „тем“ как мелких территориальных единиц на русском Северо-Востоке»¹²³.

Между тем хотя лишь один раз, но термин «тьма» все же встречается в духовных и договорных грамотах XIV–XV вв. – в докончании 1445 г. князя Дмитрия Шемяки с суздальскими князьями: «А въ прадедину нашю, и в дедину, и въ отчину, в Суздаль, в Новгород (имеется в виду Нижний Новгород. – К. А.), в Городець, и въ Вятку, и во всю пятетем Новъгородскую, тобе, господину нашему, князю Дмитрию Юриевичю, и твоему сыну, князю Ивану, не въступатися ничим»¹²⁴.

Что же подразумевается в грамоте под выражением «всю пятетем Новъгородскую»? В переводе на современный язык его следует читать как «все пять тем новгородских». Поскольку грамотой это выражение перечисляется в одном ряду с Суздалем, Нижним Новгородом, Городцом и Вяткой, следует предположить, что оно обозначало определенную географическую область, такую же, как вышеперечисленные, и сравнимую с ними по своим размерам. Указание же грамоты, что эта область являлась новгородской (в данном случае речь идет конечно же не о Великом Новгороде, а о Нижнем) заставляет искать ее в пределах Нижегородского княжества.

Определенные указания на это дает известие Рогожского летописца под 1364 г.: «Бысть моръ силен велик на люди в Новегороде въ Нижнем и на уезде, и на Сару, и на Киши, и по странамъ, и по волостемъ»¹²⁵. Некоторое недоумение в этом сообщении вызывают слова «и по странамъ, и по волостемъ».

Русские летописи, полные сообщений о различного рода эпидемиях, при характеристике их размеров и произведенных опустошениях иногда используют выражение «страны», но употребляют его исключительно в значениях «государство», «княжество». В этом легко убедиться, читая рассказ того же Рогожского летописца о продолжении этой эпидемии, начавшейся в 1364 г.: «А преже того былъ моръ в Новегороде въ Нижнемъ, а пришелъ съ низу, от Бездежа в Новъгородъ в Нижнии, а отътоле на Коломну, а съ Коломны на другое лето в Переяславль, а отъ Переяславля на другое лето на Москву. Тако въ всехъ странахъ и градехъ и въ всехъ пределехъ ихъ былъ моръ великыи, страшный»¹²⁶.

В приведенном же нами предшествующем отрывке речь идет исключительно о территории Нижегородского княжества, где, понятное дело, не могло быть других «государств»¹²⁷. Притом эти «государства» должны были быть совершенно крошечными, поскольку, судя по контексту известия, понятия «страны» и «волости» однопорядковые, означающие мелкую территориальную единицу. Тем не менее летописец сознательно употребляет в сообщении не одно из этих слов, а одновременно два. Отсюда мы можем предположить, что в Нижегородском княжестве наряду с волостями существовали и иные мелкие территориально-административные единицы, отличные от них.

Ясность в этом вопросе наступает только тогда, когда мы вспомним о том, что именно термином «темь» или «тьма» можно было обозначить небольшую территориальную округу. Очевидно, упоминаемые в этом известии Сара и Кишь являлись не чем иным, как «тьмами». Однако слово «тьма» в тогдашнем языке имело и другое, числовое значение (10 тысяч), и поэтому летописец в своем известии предпочел дать не сам термин, а его русский перевод.

Итак, в пределах Нижегородского княжества, по соседству с Нижним Новгородом находились две территориально-административные единицы – Сара и Кишь, – возможно носившие название «тьма». Но окончательно в этом можно убедиться лишь тогда, когда найдем остальные три. Они, вероятно, лежали поблизости от первых двух, и поэтому нам необходимо обратиться к другим известиям летописца, где упоминаются и другие административно-территориальные единицы этого района¹²⁸. Под 1375 г. имеется сообщение, что «пришедше татарове из Мамаевы орды и взяша Кишь и огнем пожгоша и боярина убиша Парфениа Федоровича и Запиание все пограбиша»¹²⁹. Еще одно упоминание этих мест содержится в описании отступления татар после их набега на Нижний Новгород в 1408 г.: «И поидоша отъ Новагорода воюючи У яды и Березово поле, тако поидоша обаполъ и по лесомъ ищучи людей… и оттоле поидоша къ Суре, начаша Суру воевати, Кормышъ пожгоша и Сару Великую пожгоша…»¹³⁰

Все упомянутые в этих известиях пять пунктов – Сара, Кишь, Запьяние, Уяды и Курмыш, за исключением Березова поля, которое находилось непосредственно у Нижнего Новгорода, компактно располагались вдоль нижнего течения реки Суры, ее левых притоков Пьяны и Кишь. Во второй половине XIV – первой половине XV в. они входили в Нижегородское княжество и образовывали на его восточной окраине единую область с центром в Курмыше¹³¹. Судя по грамоте 1445 г., она именовалась как «пять тем нижегородских».

И хотя эта область входила в состав Нижегородского княжества, она делилась не на волости, а на «тьмы». Это объясняется тем, что преобладающим элементом здешнего населения были не русские, а мордва и татары. Об этом свидетельствует летописный рассказ о нижегородском «госте» Тарасии Петрове, купившем в этих местах приблизительно в 60—70-х гг. XIV в. себе «вотчину… шесть сел» у местного, вероятно мордовского, князя Муранчика¹³². Селились здесь и татары, приходившие из Орды. Так, под 1361 г. Рогожский летописец сообщает: «А Секиз бии Запиание все пограбил и, обрывся рвомъ, ту седе»¹³³.

В литературе приобретение этих земель суздальско-нижегородскими князьями обычно относят к 60 – 70-м гг. XIV в.¹³⁴ Суздальские князья, присоединив эту территорию, не спешили вводить здесь прямое русское управление с привычным для нас делением на волости, а оставили для местного мордовского и татарского населения известную автономию и прежнюю систему административно-территориального устройства, состоящую из «тем». Таким образом, под термином «тьма» следует понимать мелкую административно-территориальную единицу, аналогичную волости, на землях, населенных по преимуществу нерусским населением, и сохранявшую определенную самостоятельность во внутреннем управлении.

Появление этих новых административно-территориальных единиц в пределах Русской земли объяснялось тем, что уже с достаточно раннего времени в Орде начинаются смуты и междоусобицы. Ожесточенная грызня за ханский престол выбрасывала за пределы Большой Орды царевичей и вельмож, потерпевших поражение в этой борьбе. Вместе с ними, спасаясь от мести победителей, бежали десятки и сотни их сторонников. Вся эта масса оседала на малозаселенных местах между русскими княжествами, Литвой и Великой степью, создавая ту широкую буферную зону между Русью и Ордой, которую уже в XV в. назовут «украиной»¹³⁵. Русские и литовские князья охотно принимали выходцев из Орды, предоставляя им свободные земли, справедливо полагая, что могут использовать их в качестве заслона против татарских набегов¹³⁶.

До поры до времени эти выходцы из Орды сохраняли достаточно широкую автономию в делах внутреннего управления, привычный уклад жизни и прежних правителей, а зависимость от русских князей, судя по всему, выражалась лишь в эпизодической посылке военных отрядов против их врагов. В то же время они продолжали сохранять и определенные связи с Ордой, порой участвуя во внутриордынских спорах и противоречиях. Занимая широкую «буферную» зону между Ордой и Русью, которая тянулась вдоль всей кромки русских земель, в своей политике они балансировали между этими двумя государственными образованиями, готовые в любой подходящий момент склониться на сторону сильнейшего. Поэтому зависимость этих территорий от русских княжеств то ослабевала, то усиливалась, в соответствии с «текущим моментом»¹³⁷.

Для нас в этом вопросе важно другое. Мы установили – где располагались пять нижегородских «тем». Вероятнее всего, их вхождение в состав Суздальского княжения следует приурочить к 1360 г., когда суздальский князь Дмитрий Константинович вместо отказавшегося своего старшего брата Андрея получил великое княжение и 15 тем. Однако известие Рогожского летописца под 1359 г. говорит о 15 «тьмах». Но где же находились остальные 10 «тем», полученные суздальскими князьями в 1360 г.? Очевидно, они располагались в районе Мещеры и тех «мест татарских и мордовских», лежавших на правобережье Оки, в бассейне рек Мокши и Цны, которые также, судя по известию грамоты 1401–1402 гг., когда-то принадлежали суздальским князьям¹³⁸. Таким образом, приобретение ими Мещеры следует также датировать этим же временем. В 1366 г. этот край достается Дмитрию Донскому и по-прежнему сохраняет широкую автономию, фактически являясь лишь номинально зависимой от московского князя территорией. И только после сражения 1378 г. на реке Воже, показавшего силу московских ратей, мещерские князья начинают регулярно принимать участие в походах Дмитрия Донского – на Куликово поле в 1380 г. и на Новгород в 1386 г.

Завершая рассмотрение этой темы, мы не можем не коснуться и вопроса о баскаках. Мы только что выяснили, что под «тьмой» следует понимать небольшую административно-территориальную единицу с преимущественно нерусским населением. Все они располагались в широкой полосе пограничья русских земель с Ордой. Кто же возглавлял «тьмы»?

А.Н. Насонов, рисуя картину ордынской власти на Руси, создает стройную схему ее организации из баскаческих отрядов во главе с владимирским баскаком, называвшимся «великим», которому были подчинены другие баскаки, державшие баскачества разных княжений. Все это, по мнению ученого, было направлено для решения лишь одной задачи – удерживать в повиновении покоренное население¹³⁹. В этой связи логичными представляются его выводы о том, что Великое княжение Владимирское было разделено на 15 областей – «тем». Пытаясь подтвердить свою версию, он сумел обнаружить по «Спискам населенных мест Российской империи» в ряде губерний Центральной России поселения с названиями: Баскаки, Баскаково, Баскачи и т. п. По его мнению, происхождение части этих названий связано с местопребыванием или деятельностью баскаческих отрядов или баскаков¹⁴⁰.

Однако он не учел того обстоятельства, что более половины населенных пунктов Центральной России получили свои названия от имен, прозвищ, фамилий своих первых владельцев или первопоселенцев¹⁴¹. Между тем на Руси, по данным дворянских родословных книг, известно несколько родов Баскаковых. Первый из них официально считался происходящим от Михаила Козьмича Баскакова, упоминающегося в 1597 г., и был внесен в VI часть дворянской родословной книги Калужской и Ярославской губерний. Другой род вел начало от Нефеда Захаровича Баскакова, верстанного поместьем в 1650 г., и был записан в VI часть родословной книги Костромской и Ярославской губерний. Третий род, также внесенный в VI часть родословной книги Костромской губернии, происходил от Григория Гавриловича Баскакова, скончавшегося в 1600 г. и имевшего трех сыновей: Михаила, Ивана и Парамона, от которых пошли отдельные ветви. Четвертый род был внесен в VI часть родословной книги Смоленской губернии и вел начало от Венедикта Федоровича Баскакова. Известен еще старый дворянский род Баскаковых по Тамбовской губернии, восходящий к концу XVI в., но Герольдией в древнем дворянстве он утвержден не был. Четыре позднейших рода Баскаковых были записаны по Московской губернии (II, III и VI части родословной книги), два – по Владимирской (II и III части родословной книги), один по Нижегородской¹⁴². И хотя представителям этой фамилии удалось проследить родословие отдельных ее ветвей лишь до рубежа XVI–XVII вв., несомненно, что она существовала и раньше. Поэтому говорить о том, что указанные А.Н. Насоновым селения происходят от когда-то стоявших в этих местах баскаческих отрядов, было бы весьма неосторожно.

Просматривая немногочисленные упоминания русских летописей о баскаках, мы должны обратить внимание только на одну сторону их деятельности, точнее, на те географические районы, где они действовали. И здесь нас подстерегают неожиданности, на которые историки не обращали внимания.

Под 1331 г. летописи рассказывают о том, что новоизбранный новгородский владыка Василий отправился для своего посвящения на Волынь, где находился тогда митрополит Феогност. На обратном пути, уже под Черниговом, его настиг «князь Федоръ Киевьскыи со баскакомъ въ пятидесят человекъ розбоемъ»¹⁴³. Широко известен летописный рассказ о баскаке Ахмате, активно действовавшем в 1280-х гг. в районе Курска и создавшем там свои слободы¹⁴⁴. Упоминаются баскаки в грамотах русских митрополитов, адресованных населению территории, примыкавшей к Червленому Яру (возле Хопра и Дона), чья принадлежность была спорной между Рязанской и Сарайской епископиями¹⁴⁵, а также, судя по московско-рязанскому докончанию 1381 г., в Туле¹⁴⁶. Согласно Житию Пафнутия Боровского, дед святителя Мартин был баскаком в Боровске¹⁴⁷.

Складывается довольно любопытная картина: ареал деятельности баскаков оказывается связанным с той же самой широкой «буферной» полосой русско-ордынского пограничья, где источниками фиксируются мелкие территориальные единицы «тьмы».

Некоторым диссонансом в этом смысле может показаться известие 1269 г., когда князь Святослав Ярославич «прииде… в Новъгород, бяше же с ними баскакъ великии Володимерьскии именем Армаганъ, и хоте ити на город на неметцкии Колыванъ, и уведаша немци, прислаша послы своя с челобитьемъ, глаголюще: „челом бьем, господине, на всей твоей воли, а Неровы всее отступаемся“. И тако взя миръ с немци»¹⁴⁸. Но это противоречие снимается, когда мы узнаем, что свои войска князь Святослав собирал по приказу своего отца великого князя Владимирского Ярослава Ярославича в «Низовской земле». Выше, говоря о центре владений князей Мещерских Андрееве городке, мы связывали его основание с именем великого князя Андрея Александровича. Очевидно, где-то по соседству, на границе «Низовской земли» в несколько более раннюю эпоху располагались и владения баскака Амрагана (Армагана). Поскольку он зависел от великого князя Владимирского, вполне объяснимо его упоминание летописцем как «баскака великого владимирского»¹⁴⁹.

Наконец, под 1305 г. Лаврентьевская летопись сообщает о смерти баскака Кутлубуги, который был связан с Ростовской землей¹⁵⁰. Как будет показано в следующей главе, на рубеже XIII–XIV вв. ростовским князьям принадлежали огромные лесные пространства русского пограничья, лежавшие по реке Ветлуге, где компактно проживало нерусское население. Правда, следует отметить, что здешние мелкие территориально-административные единицы не носили названия «тьма», а именовались «дорога». По документам XVII в. на реке Ветлуге, наряду с чисто русскими волостями, известны «Лапшангская» и «Вятская» дороги¹⁵¹.

Это обстоятельство заставляет вспомнить, что в XIV в. термин «баскак» заменяется в русских источниках словом «даруга» (или «дорога» в русифицированной форме). Не останавливаясь на выяснении причин этого явления, отметим высказанное в литературе мнение, что тюркский термин «баскак» однозначно соответствует монгольскому «даруга»¹⁵². Каковы были функции «даруги»? А.Н. Насонов, продолжая строить свою схему ордынского владычества на Руси, утверждал, что они занимались тем же, что и баскаки, – сбором дани, только с той разницей, что «теперь князья отдельных княжеств имели дело каждый со своим „дорогой“, то есть московский князь с „дорогой московским“, тверской с „дорогой тверским“ и т. п. Так, под 1432 г. в Симеоновской летописи упомянут „московский дорога“ Минь-Булат, а под 1471 г. – „князь Темирь, дорога рязанской“. Отсюда следует предположить, что существовали „дорога тверской“ и „нижегородско-суздальский“ и, может быть, другие»¹⁵³. Но при ближайшем знакомстве – с какими географическими регионами была связана деятельность «даруг» – становится ясным, что эти предположения остаются не более чем игрой ума.

Под 1376 г. летописец сообщает о походе воевод Дмитрия Донского и его тестя князя Дмитрия Константиновича Суздальского «ратью на безбожный Болгары». Несмотря на то что осажденные «из града громъ пущаху», а другие выезжали на верблюдах, «полошающе кони русскыя», победа была за русскими: «Князи же болгарьскии Осанъ и Махматъ салтанъ и добиста челомъ князю великому и тьстю его князю Дмитрею Костянтиновичю… а дарагу и таможника посадиша князя великого в Болгарех и отъидоша прочь»¹⁵⁴. Еще раз термин «даруга» встречается в летописи под 1438 г. при описании переговоров перед Белевским боем, когда татарский царь Махмут послал к русским воеводам «зятя своего Ельбердеа да дараг, князей Усеина Сараева да Усень Хозю». Как видим, речь снова идет о пограничных территориях русско-ордынского порубежья¹⁵⁵.

К этой же территории относится и упоминание Симеоновской летописью «рязанского дороги» Темиря под 1471 г.¹⁵⁶ Он, очевидно, управлял теми «тьмами» в Рязанской земле, свидетельство о существовании которых находим в ярлыке крымского хана Менгли-Гирея литовскому великому князю Сигизмунду¹⁵⁷. Что же касается «московского дороги» Минь-Булата, у которого в 1432 г. находились великий князь Василий Темный и его дядя князь Юрий Галицкий, то, вспомнив об известии «Хронографа редакции 1512 г.», сообщающего под 1399 г. о Московском великом княжении и 17 «тьмах»¹⁵⁸, выясняем, что его владения, вероятнее всего, лежали в районе Тулы, которая московско-рязанским договором 1381 г. именуется как «место» московского князя. Наконец, московско-рязанское докончание 1483 г. упоминает даруг касимовского царевича¹⁵⁹. Таким образом, становится понятным, что речь идет все о тех же русско-ордынских пограничных землях.

Отсюда вытекает и наш основной вывод: эти земли русско-ордынского пограничья, широкой полосой протянувшиеся вдоль всей кромки русских княжеств, представляли собой территории с редким русско-татарским населением, преобладающим элементом которого были выходцы из Золотой Орды. Административно они состояли примерно из полутора десятков мелких образований, носивших названия «тьмы» и управлявшихся главами этих образований, носивших приблизительно до середины XIV в. название баскаков, а позднее – даруг. Разница в количестве «тем» (15, по сообщению летописи под 1359 г., и 17, по известию 1399 г.) объясняется тем, что первое из них не учитывало двух «тем» – Боровской, где баскаком сидел дед Пафнутия Боровского (Боровск впервые упомянут в духовной грамоте 1358 г. великого князя Ивана Красного), и Тульской, упоминаемой в московско-рязанском докончании 1381 г.¹⁶⁰ Чуть меньшее количество «тем» приходилось на литовско-татарское пограничье.