Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

География московских владений на Белоозере

Нам остается рассмотреть вопрос о географии московских владений на Белоозере. Духовная грамота Дмитрия Донского 1389 г. указывала, что Белоозеро отходило его сыну Андрею «со всеми волостми»⁵⁴². Тем не менее, как выяснил В.А. Кучкин, московский князь распоряжался далеко не всеми землями Белозерского княжества. Частью из них по-прежнему владели потомки белозерских князей. Об этом прямо говорится в летописных сводах 1493 и 1495 гг., в которых указывается, что князю Андрею его отцом были даны «на Белеозере два города со всеми пошлинами, а неколи бысть Белозерское княжение великое»⁵⁴³.

В этом известии наше внимание привлекает запись о «Белозерском княжении великом». Как известно, белозерские князья никогда не являлись великими князьями Владимирскими и поэтому не могли именоваться этим титулом. Но почему же так определяет Белозерское княжение летописец конца XV в.? Также как и в случае с Галичем, термин «княжение великое» по отношению к Белоозеру означает не все княжество в целом, а лишь владения старшего «великого» князя по отношению к местным удельным князьям⁵⁴⁴. Очевидно, московские князья к 1389 г. приобрели ту часть Белоозера, с которой был связан статус главного удела Белозерской земли. Местные, собственно белозерские князья, по-прежнему сидевшие в своих родовых владениях, вынуждены были подчиняться московскому князю, подобно тому как они подчинялись своему старшему сородичу. При этом любопытно отметить, что таким образом они подчинялись не только Дмитрию Донскому, но и его сыну Андрею, который в целом ряде источников в первой трети XV в., так же как и отец, именуется «великим князем»⁵⁴⁵. Вместе с тем они даже в XV в. все еще сохраняли в своих владениях остатки княжеских прав, заключавшиеся в праве суда и сбора дани в своих землях⁵⁴⁶.

Из летописных сводов 1493 и 1495 гг. видим, что Дмитрий Донской владел не всей территорией Белоозера, а лишь двумя белозерскими городками. По мнению В.А. Кучкина, данная запись летописца, хотя и противоречит показанию духовной грамоты Дмитрия, в которой говорится о передаче Белоозера «со всеми волостми», заслуживает доверия, ибо ее автор знал, что в конце XIV в. существовали не один, а два белозерских городка⁵⁴⁷.

Обратившись к «Списку русских городов» конца XIV в., видим, что в нем упоминаются «на Белеозере два городка». В летописях XIV–XV вв. их названия не встречаются – летописцы этого времени предпочитали говорить о двух безымянных «городках на Белоозере» – старом и новом. В частности, под 1398 г. при описании событий московско-новгородской войны за Подвинье ряд летописей помещает известие, что новгородцы «старый городок Белозерьскыи пожгоша, а из нового городка вышедши князи Белозерьскии и воеводы князя великого», которые дали новгородцам окуп в 60 рублей, с тем чтобы они ушли прочь⁵⁴⁸.

Где же они располагались? По мнению М.Н. Тихомирова, «одним из них является город Белозеро (на месте современного города Белозерска. – К. А.), другим надо признать городок Усть-Шехонский („а: Усть Шоксны“) при выходе реки Шексны из Белого озера, часто упоминаемый в духовных и договорных грамотах московских князей одновременно с Белозером. В XIX в. здесь находился Крохинский посад, а ранее Усть-Шехонский монастырь, по преданию построенный в XIII в.» ⁵⁴⁹.

Еще с XIX в. в историографии сложилось мнение, что перенос старого Белоозера (на месте нынешней деревни Крохино) на новое место (там, где располагается Белозерск) был связан с эпидемиями 1352 и 1363–1364 гг.⁵⁵⁰ Производившая на месте старого Белоозера многолетние (с 1949 по 1965 г.) археологические раскопки Л.А. Голубева описывала последние этапы существования города следующим образом. Вторая половина XIV в. стала временем упадка Белоозера. Страшные эпидемии чумы и неоднократные нападения новгородцев опустошили город. Часть оставшегося в живых населения в конце XIV в. переселилась на новое место, где в это время возникает современный Белозерск. Старый город запустел, а в начале XV в. полностью прекратил свое существование⁵⁵¹. Примерно тех же взглядов придерживался и В.А. Кучкин, полагавший, что перенос города был связан с моровым поветрием 1352 г., когда все население старого города вымерло. Сосуществование двух белозерских городков, на его взгляд, продолжалось вплоть до 1398 г.⁵⁵²

Но данная локализация может быть оспорена. Еще в 1951 г. Л.А. Голубева указала, что раскопки на старом Белоозере так и не выявили каких-либо остатков укреплений⁵⁵³. Если это так, то говорить о том, что оно представляло собой город, не приходится. Между тем летописные известия говорят именно о двух белозерских городках. Возникал парадокс – или ошиблись археологи, либо на Белоозере существовал другой, неизвестный нам город. Последнее представить было невозможно, и поэтому еще в 1959 г. А.М. Сахаров посчитал, что «Л.А. Голубева не привела никаких существенных доказательств, отвергающих подлинность летописных известий о наличии укреплений в Белоозере»⁵⁵⁴. Но лишь позднее выяснилось, кто же был все-таки прав в этой полемике. Это было сделано С.Д. Захаровым. Обратившись к итогам работ Белозерской экспедиции 1949–1965 гг., он заметил, что в ходе раскопок было выявлено чрезвычайно малое количество материалов XIV в. Привлечение новых археологических методов определения дат, появившихся лишь в последнее время, позволило ему пересмотреть датировку основных этапов развития города. Оказалось, что расцвет старого

Белоозера необходимо относить ко второй половине XII – началу XIII в., то есть к домонгольскому периоду. Во второй половине XIII в. город начинает приходить в упадок – прослеживается значительное сокращение застроенной площади. Размеры поселения XIV в. не идут ни в какое сравнение с территорией, которую город занимал во второй половине XII в. Проанализировав летописные известия о эпидемиях 1352 и 1363–1364 гг.⁵⁵⁵, он пришел к выводу, что их данные не позволяют связывать моровые поветрия и перенос города.

Подтверждение своим наблюдениям С.Д. Захаров нашел в правой грамоте, датируемой 1490–1492 гг. и составленной по судебному делу о принадлежности деревне Крохинская, стоявшей на месте старого Белоозера, между Ферапонтовым монастырем и Белозерском. В текст грамоты включены еще три документа, подтверждавшие права монастыря на это владение⁵⁵⁶. В ходе разбирательства сторонами были заслушаны свидетели из числа «старожильцев». Из их показаний выяснилось, что при князе Андрее Дмитриевиче (1389–1432) деревня Крохинская принадлежала сыну боярскому Гавриле Лаптеву, который жил даже не в самой деревне Крохинская, а в соседнем селе Великом. Он умер бездетным, и его владения, как выморочные, князь Андрей Дмитриевич взял «за собя». Далее была прослежена владельческая судьба имения и выяснилось, что в Ферапонтов монастырь деревня Крохинская была дана сыном князя Андрея Иваном Андреевичем в 1434/35 г. Все это позволило исследователю утверждать, что, по данным археологии, старое Белоозеро XIV в. должно быть названо скорее рядовым поселением, нежели городом⁵⁵⁷.

Тем не менее «Список городов русских» и летописные своды 1493 и 1495 гг. прямо говорят о наличии на Бело-озере двух городков, хотя и не раскрывают их названий. Это сделала позднейшая Устюжская летопись, сообщающая под 1389 г., что Дмитрий Донской «третьему сыну своему князю Андрею дасть город Можаеск, а на Белеозере два города: Каргалом да Каргополь, а преже того было Белозерское княжение»⁵⁵⁸. Местонахождение Каргополя известно. Где же находился Карголом? А.И. Копанев выяснил, что к востоку от современного Белозерска по актам XV–XVI вв. известна волость Карголома⁵⁵⁹. Очевидно, где-то в этом районе, на южном берегу озера Белого, и лежал город Карголом, давший название одноименной волости. Имя его упоминается составителем Никоновской летописи, помещающим под 1487 г. известие о том, что «князь великий Иванъ Васильевичь всеа Русин царя Махметъ-Аминя изъ своей руки посадилъ на царство въ Казани, а коромолныхъ князей и улановъ смертию казнилъ и иныхъ коромолниковъ; а царя Алегама съ царицею послалъ князь великий въ заточение на Вологду, а матерь его и братию его и сестры послалъ князь великий въ заточение на Белоозеро в Карголомъ»⁵⁶⁰.

Гораздо больший интерес для нас представляет другое известие Никоновской летописи, помещенное под следующим, 1488 г.: «Того же лета повелениемъ великого князя Ивана Васильевича поставиша градъ новъ на Белоозере въ Карголоме, а от старого города за 10 верстъ»⁵⁶¹. Аналогичное сообщение имеется в Софийской первой летописи⁵⁶². Софийская вторая летопись о том же событии говорит: «Того же лета городъ Белоозеро заложили»⁵⁶³. Таким образом, оказывается, что современный Белозерск (так называться он стал лишь при Екатерине II с 1777 г., а до этого именовался Белоозеро) получил статус города только в 1488 г. с закладкой укреплений. До этого данную роль играл располагавшийся в 10 верстах от него Карголом.

Это известие позволяет говорить, что перенос центра Белозерского княжества в современный Белозерск относится лишь к концу XV в. и объяснялся тем, что прежние укрепления Карголома были уничтожены во время московско-новгородской войны 1398 г.

Замечание летописца в известии 1488 г. о том, что Карголом был «старым городом», позволяет соотнести его с сожженным новгородцами «старым» городком. Другим – «новым городком» являлся Каргополь. Это предположение подтверждается тем, что известие 1398 г. застает здесь не только местных князей, но и великокняжеских воевод, а именно с Каргополем, как мы видели выше, летописец связывает первые следы московского влияния в этом крае.

С учетом сказанного ранее мы можем говорить о том, что центром Белозерского княжества в домонгольский период являлось Старое Белоозеро. Но затем, судя по археологическим данным, оно приходит в упадок. Вероятно, это было связано с политической борьбой конца XIII в. и утратой белозерскими князьями своего самостоятельного статуса. Позднее роль центра края начинает играть Карголом. Это подтверждается тем, что именно здесь сформировалась территория, которой местный княжеский род владел сообща⁵⁶⁴. Ее границы позднее определил С.З. Чернов, выяснивший размеры области, подсудной белозерским наместникам⁵⁶⁵.

Начало проникновения московских князей на Белоозеро относится к первой четверти XIV в., когда брат Калиты князь Афанасий Данилович, женившись на дочери князя Василия Глебовича Анне, вместе с ее рукой в качестве приданого получил земли в Каргополе. Этот брак также привел к тому, что тесть Афанасия Даниловича – Василий Глебович и его племянник Роман Михайлович начинают служить московским князьям.

Жена Афанасия Даниловича пережила своего мужа, скончавшегося в 1322 г., и после его смерти по-прежнему значилась номинальной владелицей каргопольских земель, хотя фактически ими распоряжались московские князья в лице Ивана Калиты и его старшего сына Семена Гордого. К сожалению, у нас нет сведений, когда она умерла. Можно лишь полагать, что она скончалась после смерти Ивана Калиты, но до 1348 г., поскольку в составленном в этом году договоре Семена Гордого с братьями о ней говорится как об умершей⁵⁶⁶. Детей у Анны от брака с Афанасием, очевидно, не было, и, по тогдашним правилам, ее приданое после кончины должно было возвратиться в род белозерских князей. Судя по составленному нами родословию каргопольской ветви белозерских князей, первым в очереди на получение выморочного удела Анны стоял ее племянник князь Семен Михайлович (братья Анны Федор и Михаил, как мы выяснили, упоминаются лишь в 1338 г., причем последний в этом году был убит).

По меткому замечанию Ф. Энгельса, «для рыцаря или барона, как и для самого владетельного князя, женитьба – политический акт, случай для увеличения своего могущества при помощи новых союзов; решающую роль должны играть интересы дома…»⁵⁶⁷. Не являлись исключением из этого правила московские князья. Обязанные возвратить выморочный удел Анны в род белозерских князей, они, судя по всему, предпочли отдать его не ближайшему по очереди – племяннику Анны князю Семену Михайловичу, а более далекому, но зато верному – сыну служившего Москве Романа Михайловича – князю Федору Романовичу. Юридически это было оформлено в виде брака сводной сестры Семена Гордого Феодосии с Федором Романовичем, заключенного, возможно, еще при жизни Анны. Последний вместе с невестой в качестве приданого получал те земли, которые московские князья и так должны были отдать в белозерский княжеский дом. При этом москвичи продолжали сохранять фактический контроль над этими владениями, поскольку Федор Романович, получивший их «из руки» Семена Гордого, если и распоряжался ими, то, судя по всему, лишь сохраняя остатки прежних суверенных прав.

Несомненно, что первый претендент из рода белозерских князей в очереди на выморочное имущество Анны князь Семен Михайлович был крайне раздосадован подобной операцией, и, очевидно, именно этим обстоятельством объясняется то, что он в итоге оказался на службе у суздальских князей, которые в середине XIV в. пытались оспаривать великокняжеский стол у Москвы.

Князь Федор Романович Белозерский погиб вместе с сыном Иваном на Куликовом поле. С их смертью эта ветвь белозерских князей пресекалась в мужском колене, а единственной ее представительницей оставалась вдова Федора Романовича Феодосия. В ее руках сосредоточились владения двоякого рода: в Каргополе, которые являлись ее приданым и представляли ее личную собственность, и владения мужа в Карголоме, составлявшие часть родового достояния всего клана белозерских князей. Проследим их дальнейшую судьбу.

Русское земельное законодательство вплоть до XVIII в. четко разделяло два вида земельных владений: родовые и благоприобретенные. Если последними их владелец мог распоряжаться свободно, то относительно родовых существовали известные ограничения, направленные на сохранение их в роду. Поэтому из владений в Карголоме Феодосии в качестве «прожитка» досталась лишь их часть. Впоследствии они достались московским князьям. Их перечень содержит духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского: «А что ми дала княгини Федосья Суду на Белеозере, да Колашну, и Слободку, и что благословила княгиню мою Городком до Волочкомъ, та места ведает княгиня Федосья до своего жывота, а по ее жывоте то княгини моей»⁵⁶⁸. Что же касается каргопольских владений, то они представляли собой приданое Феодосии. Поскольку ее муж и сын погибли, владения Феодосии оказывались выморочными и после ее смерти должны были отойти «в ее род», то есть к все тем же московским князьям. Судя по тому, что из сообщения летописца о московско-новгородской войне 1398 г. в Каргополе оказываются воеводы великого князя, эти земли достались старшему сыну Дмитрия Донского – Василию I. Именно с этого времени расходятся исторические судьбы Каргополя, ставшего владением великокняжеской ветви московского княжеского дома и затем образовавшего самостоятельный Каргопольский уезд, и Белоозера, доставшегося, в лице князя Андрея Дмитриевича, можайской линии московских князей.

Выяснение способа приобретения московскими князьями владений на Белоозере позволяет затронуть еще один любопытный историко-географический вопрос. Речь идет о так называемых «Печорских актах» – грамоте 1294–1304 гг. великого князя Андрея Александровича о порядке обеспечения великокняжеских ватаг в их походах на море⁵⁶⁹;

грамоте 1328–1339 гг. великого князя Ивана Даниловича Калиты о пожаловании печорским сокольникам Жиле с товарищами льготных прав⁵⁷⁰; грамоте 1329 г. великого князя Ивана Даниловича Калиты и Великого Новгорода о поручении Печорской стороны в ведение Михаила с ватагой для морского промысла⁵⁷¹; грамоте 1363–1389 гг. великого князя Дмитрия Ивановича Донского о пожаловании Андрея Фрязина Печорою в кормление⁵⁷². К этим актам примыкает свидетельство «Предисловия летописца княжения Тферскаго», в котором его автор, перечисляя владения тверского князя Александра Михайловича, сообщает, что тот владел «землею Рускою… даже до моря Печерскаго»⁵⁷³.

Из них выясняется, что Печорой с конца XIII в. по вторую половину XIV в. последовательно владели великие князья – сначала Андрей Александрович Городецкий, затем Александр Михайлович Тверской, которого сменил Иван Калита, а позднее владельцем Печоры стал Дмитрий Донской. Хотя эти акты вошли в научный оборот достаточно давно, в литературе до сих пор не было высказано мнения по поводу того, каким образом данным князьям досталась Печора.

Между тем выше нами было показано, что на рубеже XIII–XIV вв. белозерские князья переходят на службу к великому князю Андрею Александровичу, затем служат Михаилу Тверскому, а позднее – московским князьям. Судя по всему, печорские владения были связаны с Каргополем – именно сюда с Печоры шел громадный поток пушнины, который здесь обрабатывался и далее направлялся в различные места. Любопытно, что вплоть до XIX в. основным промыслом в Каргополе являлась выделка беличьих мехов – еще в 70-х гг. XIX в. тут выделывалось до 2 млн шкурок белок. Упоминание в указанных грамотах Новгорода говорит о том, что в XIII–XIV вв. Каргополь представлял собой «сместное» владение Новгорода и указанных князей, подобно тому как тот же статус имели Вологда, Волок и другие подобные земли⁵⁷⁴.

Глава 4
Углич

Вопрос о времени присоединения Углича к Москве

Духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского последней среди «купель своего деда» упоминает Углич, который был выделен четвертому сыну московского князя Петру⁵⁷⁵.

Данные об этом городе за XIV в. крайне скудны и относятся к тому времени, когда он уже являлся московским владением. Под 1386 г. сообщается об участии угличской рати в походе Дмитрия Донского на Новгород⁵⁷⁶. Шестью годами раньше угличане принимали участие в Куликовской битве⁵⁷⁷.

Но больший интерес для нас представляют два летописных известия начала 70-х гг. XIV в., из которых явствует, что претензии на Углич в это время предъявляла Тверь. Одно из них под 1371 г. сообщает, что тверской князь Михаил Александрович, боровшийся с Дмитрием Донским, сжег Углич. Как справедливо отметил В.А. Кучкин, данное обстоятельство позволяет говорить о распространении власти Москвы на этот город⁵⁷⁸. Новую попытку отобрать Углич у Дмитрия тверской князь предпринял в 1375 г.⁵⁷⁹, но после поражения в последовавшей затем московско-тверской войне был вынужден окончательно отказаться от своих претензий на Углич. Собственно этими четырьмя известиями и исчерпываются все сведения общерусских летописей об Угличе за XIV в.

Когда же этот город перешел под власть Москвы? Некоторый свет на историю Углича в интересующий нас период могли бы пролить местные летописи. Но с ними дело обстоит не так просто.

А.Н. Насонов, обнаруживший в Ермолинской летописи чисто угличские известия, полагал, что в Угличе, как и в других крупных русских городах, также велось самостоятельное летописание⁵⁸⁰. Действительно, угличский историк XIX в. Ф.Х. Киссель сообщал о наличии в его распоряжении до пяти местных летописей и различных списков с них, которые восходят древностью до времен убийства царевича Дмитрия, то есть до конца XVI в.⁵⁸¹ Н.Д. Русинов, изучавший угличское летописание, полагал, что местная летопись была составлена в начале XVI в. при сыне Ивана III Дмитрии, княжившем в Угличе, который дал поручение монаху Переславского Троицкого монастыря Даниилу составить угличскую летопись. Мы не знаем, сохранилась ли она впоследствии. Во всяком случае, следующим этапом угличского летописания стал местный летописец, составленный вскоре после Смутного времени. Уже в XVIII в. этот источник подвергся коренной переработке. Результаты этой работы дошли до нас в целом ряде списков XVIII–XIX вв., которые распадаются на два вида – так называемые Супоневскую и Серебренниковскую летописи⁵⁸². Первая из них – Супоневская⁵⁸³ – представляет из себя компилятивный труд автора XVIII в., использовавшего данные каких-то общерусских летописей, жития местных святых и «Повесть о разорении града Углича» в Смутное время. Но применительно к задачам нашего исследования она мало что может дать, поскольку, говоря об истории Углича с древнейших времен, она, как и общерусские летописи, молчит о судьбах города в XIV в.

Несколько более древняя, но относящаяся все к тому же XVIII в. Серебренниковская летопись была составлена жителем Углича Григорием Дмитриевичем Серебренниковым. Хотя в ней излагаются те же сведения, что и в Супоневской, но относительно подробнее и детальнее, за счет того, что было использовано больше источников, поименованных в ней: жития Даниила Переславского и угличских святых, местные «старособранные летописания», «летописец московский времен Федора Ивановича», «землемеро-писцовые книги» и т. д. В отличие от Супоневской летописи Серебренниковская содержит данные о князьях, правивших Угличем в XIV в.⁵⁸⁴ Но относиться к этому источнику надо очень осторожно, поскольку он считается буквально напичканным фактическими и хронологическими ошибками. По сути, он представляет собой не летопись в привычном нам понимании этого термина, а произведение историографической мысли XVIII в.⁵⁸⁵ Тем не менее, несмотря на ошибки в хронологии, из нее все же можно извлечь определенные сведения по истории Углича за XIV в.

Под 1343 г. Серебренниковская летопись сообщает, что после смерти великого князя Андрея Александровича, владевшего Угличем, московский великий князь Семен Гордый «на Углеческое княжение в то же лето посаждает сродника своего из княжескаго рода, из невластодержавных и менших князей, – именем Константин, по реклу Улемца», который княжил здесь 12 лет⁵⁸⁶. Это достаточно редкое прозвище носил князь Константин Федорович Улемец, сын князя Федора Ростиславича Ярославского и Смоленского, умершего в 1299 г. Никаких сведений о нем в летописи не сохранилось. Кроме того, что он был вместе с отцом и братом Давыдом впоследствии канонизирован, мы не знаем – где он княжил, был ли женат и имел ли детей.

После него великим князем Иваном Красным (последний, по летописцу, ошибочно назван сыном Семена Гордого, хотя в действительности был его братом) в 1356 г. на угличский стол был посажен следующий князь, также по имени Константин, который княжил здесь вплоть до своей кончины в 1385 г. «Сей Константин, – добавляет летописец, – бысть от местных княжений владетель прежде черноземских людей»⁵⁸⁷. Таким образом, видим, что и местные угличские летописи, относящие начало московского влияния в Угличе к 40-м гг. XIV в., также ничего не говорят о том, каким способом, а главное – когда этот город был присоединен к Москве.

Некоторый свет на это проливает наблюдение Л.И. Ивиной, отметившей, что неподалеку от города, на месте нынешнего села Прилуки на левом берегу Волги, в XIV в. возникает Рождественский монастырь. Об истории обители за первый век ее существования известен лишь один факт – в 30-х гг. XIV в. в ее стенах принял иночество Павел Обнорский, уроженец Москвы, ставший позднее учеником Сергия Радонежского⁵⁸⁸. Данный факт, хотя и весьма косвенно, все же подтверждает сообщение духовной грамоты 1389 г. Дмитрия Донского о том, что начало московского проникновения в Углич действительно следует относить ко временам Ивана Калиты.

Каким же образом Углич попал под власть Москвы? Прежде чем ответить на этот вопрос, мы должны решить другую проблему – являлся ли в XIV в. Углич самостоятельным городом, имевшим собственных князей, или же был частью другого княжества? Для этого мы должны обратиться к «Списку русских городов дальних и ближних».