Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

Наш вывод о том, что Углич достался московским князьям в результате брака князя Юрия Даниловича с ростовской княжной, можно подтвердить, если выяснить историю еще одной «купли» Ивана Калиты. В своей второй духовной грамоте, составленной в 1417 г., московский князь Василий Дмитриевич среди прочего отдает своей княгине «прадеда своего примыслъ в Бежицьском Верее Кистьму да села Онтоновьские, да в Ростове Василевское»⁶⁸⁵. Прадедом Василия I, как известно, был Иван Калита. Каким образом это владение досталось московским князьям?

Очевидно, дочери князя Юрия Даниловича Софье после ее пострижения в монахини все же была оставлена в качестве «прожитка» небольшая часть ее приданого. Ее составили волость Кистьма и несколько сел.

Выяснив это обстоятельство, мы можем уточнить и время кончины Софьи. Она, судя по всему, последовала приблизительно в 1371 г. После смерти Софьи встал вопрос – кто будет наследовать ее владения? На них мог претендовать Дмитрий Донской, как внук Юрия Даниловича, который отдал эти земли в приданое за своей дочерью, а с другой стороны – князья Дорогобужские, потомки Константина Михайловича Тверского от второго брака. Шансы добиться разрешения этого вопроса в свою пользу у двух сторон были примерно одинаковыми, поскольку Софья всем им приходилась родственницей не по прямой, а лишь по боковой линии. Поэтому вполне понятно, что в условиях, когда у противников не было убедительных аргументов правового характера, не замедлили развернуться военные действия.

Московский князь Дмитрий Иванович попытался захватить Бежецкий Верх, на что сразу же последовал ответ со стороны Твери. Рогожский летописец под 1372 г. помещает известие: «А князь великии Михаило Александровичу пославъ братанича своего князя Дмитрея Еремеевича (он приходился внуком Константина Михайловича Тверского. – К А) и воеводъ своихъ ратию и взял Кистьму. И воеводъ кистемьскыхъ, Ивановых детии Шенуровыхъ Андреа и Давида и Бориса, изнимавъ, приведоша въ Тферь къ великому князю Михаилу»⁶⁸⁶.

К сожалению, летописи молчат о дальнейшей судьбе Кистьмы в XIV в. Но, судя по тому, что эта волость в духовных грамотах московских князей впервые упоминается лишь во втором завещании Василия I и отсутствует в его первой духовной грамоте, составленной до кончины вдовы Дмитрия Донского Евдокии, следует полагать, что она в итоге досталась в 1370-х гг. последней, а уже от нее перешла к ее сыну Василию Дмитриевичу.

Очевидно, что в контексте борьбы за бывшее приданое Софьи Юрьевны следует рассматривать и попытку тверского князя Михаила Александровича захватить в 1371 и 1375 гг. Углич⁶⁸⁷. Но московско-тверская война 1375 г., как известно, закончилась поражением Твери, и вследствие этого тверские князья вынуждены были окончательно отказаться от своих претензий на Углич.

Заключение

Нам остается подвести основные итоги нашего исследования. В предыдущих главах данной работы было показано, что Галич, Белоозеро и Углич, которые Дмитрий Донской в своем завещании 1389 г. именует «куплями своего деда», являлись не чем иным, как землями, полученными в приданое московскими князьями. Говоря о Галиче, мы имеем дело с приданым, доставшимся Ивану Калите вместе с рукой его второй супруги Ульяны, дочери галичского князя Федора Давыдовича. В случае с Белоозером речь идет о приданом, полученном братом Калиты – князем Афанасием Даниловичем, который женился на Анне, дочери князя Василия Глебовича Белозерского. Углич стал владением московских князей в результате брака князя Юрия Даниловича Московского с неизвестной нам по имени княжной из ростовского княжеского дома, дочерью князя Константина Борисовича Ростовского.

Ошибкой предшествующих историков было то, что исследователи, читая в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского три выражения «своего деда», полагали, что речь в них идет об одном и том же лице – князе Иване Даниловиче Калите. Между тем Дмитрий Донской, говоря о Галиче, Белоозере и Угличе, каждый раз имел в виду разных лиц – братьев Ивана, Афанасия и Юрия, которые действительно являлись по отношению к нему дедами. Таким образом, приобретение этих владений московскими князьями мы можем отнести к первой трети XIV в.

Тот факт, что данные земли не упоминаются в духовных грамотах как самого Ивана Калиты, так и его сыновей Семена Гордого и Ивана Красного, объясняется их особым статусом. Хотя московские князья фактически владели этими землями (о чем говорят прямые и косвенные свидетельства источников), указывать их в своих завещаниях они не имели права: формально земли, доставшиеся им в результате браков, представляли владения их супруг, с которыми они могли бы вновь выйти замуж. Только после кончины последних они становились не только де-факто, но и де-юре полным владением князей московского дома. Этот специальный статус земель, отдававшихся в приданое, закреплялся особыми рядными договорами, заключавшимися между родственниками невесты и женихом. К сожалению, грамот, по которым московские князья получили Галич, Белоозеро и Углич, до нас не дошло. Это можно объяснить как естественной утратой документов, так и их целенаправленным уничтожением⁶⁸⁸.

Между тем в нашем распоряжении имеются позднейшие рядные грамоты XVI–XVII вв., данные которых позволяют судить о содержании аналогичных документов предшествующего времени. Судя по ним, тесть или родственники невесты при заключении брака давали зятю: «святость» (в виде икон и образов), различное движимое и недвижимое имущество, холопов и крепостных людей.

Первые из дошедших подобных грамот сохранились начиная с середины XVI в. Такова, к примеру, рядная грамота 1542 г., составленная от имени княгини Марии Ивановны Согорской (урожденной Кемской): «Се язъ, княини Марья, княжъ Иванова дочь Кемского, княж Костянтинова жена Ахметековича Согорского, даю дочерь свою княиню Соломаниду княжъ Андреевскую жену Юрьевича Пронского, за князя за Данила Васильевича Хованскаго. Благословляю зятя своего князя Данила Васильевича: образъ Спасовъ – обложенъ со вкладками, пелена жемчюгомъ сажена съ дробницами, да образъ Рожество Пречистые – обложенъ три гривны серебряны, да серга жемчюжная, пелена жемчюгомъ сажена, да икона воротная серебряная с мощами. Да даю зятю своему, князю Данилу Васильевичю, въ приданые – вотчину государя своего, князя Костянтина Ахметековича, в Согорзе, въ Пошохонскомъ уезде, по отца его духовной по Ахметекове: село Тутаново, а въ немъ церковь Илья Пророкъ, а къ селу деревень: дер. Телешево, дер. Воронково, дер. Дуброва, дер. Демидково, дер. Климово, дер. Прибытково, дер. Дубовица, дер. Ванино, дер. Клементьево, дер. Матиево, дер. Серково, дер. Шылово, дер. Липовка Медведева, дер. Олексийковъ Починокъ, дер. Кишкино, дер. Денисово, дер. Огорокъ, дер. Семенцово, дер. Жилково, дер. Завражье Занино, дер. Игнатцово, дер. Шишкино, дер. Завражье Пашуково, дер. Юдино, да починокъ пустошь Рыжунина. Да по отца своего духовной грамоте, далъ князь Костянтинъ изъ своей половины матере своей княине Марье десять деревень, до ее живота: дер. Росолово, дер. Погорелово, дер. Брагино, дер. Слугинское, дер. Беляевъ Починокъ, дер. Попково, дер. Митрошово, дер. Семенцово, дер. Сырнево, дер. Терпичево, а после матери моей живота и та десять деревень зятю же моему, князю Данилу Васильевичу; да десять головъ людей служнихъ и делавыхъ; да пятьдесятъ рублевъ денегъ: за платье, и за саженье, и за манисто, за серги и за запястье. – А на то послуси: князь Петръ княжъ Александровъ сынъ Ухтомского, да отецъ нашь душевной игуменъ Макарей Семеновской, да попъ Терентей Троецкой Софоновъ сынъ, да попъ Григорей Олексиевъ сынъ Ильинской. А рядную писалъ мой человекъ Сухой, лета 7050», На обороте грамоты имеются собственноручные подписи: «Къ сей рядной язъ, князь Петръ княжъ Александровъ сынъ, послухъ и руку приложилъ. А по сей рядной язъ, игуменъ Макарей, руку свою приложилъ, отецъ ихъ душевной. Къ сей рядной азъ, попъ Тереньтей, послухъ руку свою приложилъ. К сей рядной попъ Григорей руку свою приложилъ»⁶⁸⁹.

Но рядные грамоты, оформлявшие имущественные взаимоотношения между новыми родственниками, не являлись единственным документом, составлявшимся во время сватовства. Как правило, им предшествовали сговорные записи, представление о содержании которых дает сговорная грамота 1549 г. Тишины Сульменева о женитьбе на Елене

Ржевской: «Се язъ, Тишина Костянтиновъ сынъ Сулменева: жениться мне у Замятии, да у Василья у Михайловыхъ детей Ржевского, а понята мне ихъ сестра О лена Михайлова жъ дочь Ржевского, за неделю до заговенья Филипова, лета 7050-осмаго. А не женюсь язъ, Тишина, на тотъ срокъ у Замятии да у Василья, ино на мне, на Тишине, взять Замятие да Василью, по сей записи, сто рублевъ денег. – А на то послуси: Дмитрей Ивановъ сынъ Маршалкова, да Костянтинъ Федоровъ сынъ Засецкого, да Федоръ Ивановъ сынъ Лыковъ, да Замятия Костянтиновъ сынъ Сулменева. А запись писалъ Васюкъ Федоровъ сынъ Засецкого, лета 7057». На обороте собственноручные подписи свидетелей: «Послухъ Федоръ руку приложилъ. Послухъ Костя руку приложилъ. Послухъ Замятая руку приложилъ»⁶⁹⁰.

Впрочем, нередко сговорная и рядная записи объединялись в одном документе. Такова, к примеру, рядная (сговорная) запись 1612 г. о женитьбе крестьянина Прилуцкого монастыря Марка Иванова сына Скоровского на Епистимии Окинфиевой, содержащая как перечень передаваемого жениху имущества, так и обязательство последнего жениться. Из пометы на этой грамоте: «А записи писалъ по противнемъ Иванко Дмитреевъ» выясняется, что подобные документы составлялись в двух экземплярах – один предназначался жениху, другой оставался у родственников невесты⁶⁹¹.

Наконец, окончательно процесс сватовства и женитьбы оформлялся так называемой «венечной памятью». Такова одна из них, датируемая 1630 г.: «По благословению великого государя святейшаго патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Русин указу, и по грамоте Нижнего Новагорода отъ Архангилского протопопа Иосифа, да отъ поповъскихъ старостъ: от Троецкого попа Богдана, да села Офонасьева от Успенского попа Ивана, въ село Лекеево Николскому попу Мартемьяну. Женится отрокъ Романъ Ивановъ, поимаетъ девку Устинью Андрееву дочь. И ты бъ про нихъ обыскалъ, чтобъ ни въ роду, ни в племяни, ни въ кумовстве, ни въ сватовстве. А обыскавъ бы еси венчалъ. Лета 7138 году генваря въ 10 день. Къ сему знамени Архангилской протопопъ Иосифъ печать свою приложилъ»⁶⁹².

Подобные документы были в ходу и в гораздо более позднее время, дожив в крестьянской среде вплоть до эпохи НЭПа начала 20-х гг. XX в. Таковы, к примеру, несколько решений сельского схода подмосковной деревни Ступино по утверждению «семейных контрактов».

Вот первое из них: «26 апреля 1918 г. мы, нижеподписавшиеся Жилевского волостного совета граждане д. Ступиной, быв сего числа на общем собрании в присутствии председателя сельского совета Алексея Ильичева, где обсуждались вопросы нашего селения, куда и явилась наша односельная гражданка вдова Парасковья Евфимиевна Абрамова с зятем своим Николаем Ивановичем Аббакумовым из д. Сайгатово Туровской волости, который и проживает с семейством у ней, Абрамовой, и заявила, что она вдова престарелых лет, наследников у нее нет, кроме единственной дочери Ольги Ивановны Аббакумовой, и что она все свое полное хозяйство, как движимое, так и недвижимое передает зятю своему Николаю Ивановичу Аббакумову с правом принятия его в дом и причисления к гражданам д. Ступиной, с правом пользования правом голоса наравне с прочими гражданами. По выслушании заявления общее собрание приняло просьбу Абрамовой во внимание и постановило принять Николая Ивановича Аббакумова в граждане д. Ступиной с правом пользования имуществом Парасковьи Абрамовой во все полное ее обеспечение, причем он должен покоить, кормить и поить Абрамову до самой ее смерти, и настоящий приговор передаем в Жилевский волсовет, в чем и подписуемся». Следуют подписи крестьян. Подписал председатель сельсовета А. Ильичев. «13 мая для передачи Абрамовой получил» (подпись неразборчива).

Аналогичное «домашнее условие» было утверждено сельским сходом 10 февраля 1922 г.: «Я, нижеподписавшийся гражданин д. Ступиной, Смагин Дмитрий Никифорович, даю сию расписку гражданке той же деревни Афимье Степановне Чуткиной в том, что я, Смагин, вхожу к ней, Чуткиной, во двор в зятья, на ее родную дочь Наталью Алексеевну, на условиях следующих: я, Смагин, обязуюсь выдать в замужество 2 Чуткиных дочерей Ольгу Алексеевну и Марию Алексеевну. В крайнем случае невыхождения в замужество Ольги и Марии я обязуюсь их спокоить, то есть обеих опекать, и также я, Смагин, обязуюсь исправлять все домашние расходы и так же по смерти Афимьи Чуткиной не считаюсь хозяином дома, а после смерти Чуткиной я должен остаться полным домохозяином, то есть наследником как домом, так и всем имуществом. Условие это я, Смагин, должен исполнять в точности. Условие сие сделано в согласии Афимьи Чуткиной и ее зятем Дмитрием Никифоровичем Смагиным. В чем и подписуемся: Ефимья Чуткина и Смагин Дмитрий»⁶⁹³.

Тот факт, что подобные грамоты и соглашения дожили до начала XX в., а в виде брачных контрактов возрождаются и в наши дни, говорит о чрезвычайной устойчивости подобных документов и достаточно древнем их происхождении. Тем не менее естественным представляется вопрос – когда же возникает этот вид соглашений – в XVI–XVII вв., от которого дошли первые сохранившиеся рядные записи, или же в более раннее время?

Дошедшая до нас уникальная рядная грамота псковичей Тешаты и Якима, датируемая XIII в., позволяет говорить о том, что согласие сторон на брак стало фиксироваться по крайней мере начиная уже с этого времени: «Се порядися Тешата с Якымомь про складьство, про первое и про задьнее. И на девце Якым серебро взял, а мониста Тешатина у Якымовы жены свободна Тешяте взяти. И рощет учинила промежи себе. А боле не надобе Якыму Тешятя, ни Тешяте Якым. А на томь послуси: Давыд поп, Дорожка, Домослав Векошкые, Боян, Кузма Лоиковичь, Жидило Жихновичь, Иван Смолнянин. А кто сии ряд переступить, Якым ли, Тешята ли, тот даст 100 грив[ен] серебра. А псал Довмонтов писець»⁶⁹⁴. Как выяснили исследователи, перед нами – договор о взаимных расчетах в связи с женитьбой Якима на дочери Тешаты. Тешата, судя по этим расчетам, вдова, приданое за дочерью дает серебром, а взамен берет у дочери (впоследствии жены Якима) свое монисто⁶⁹⁵.

Из анализа вышеприведенных источников видим, что брачный ряд (сговор) был важным элементом установления супружеского союза на Руси уже с достаточно давнего времени. По этим документам зять получал от своих новых родственников различное имущество и земельные владения в виде приданого. Но почему же Дмитрий Донской в своем завещании 1389 г. именует приобретения своих дедов не приданым, чем, собственно, являлись приобретения его дедов в Галиче, Белоозере и Угличе, а «куплями»?

Из анализа различных источников выясняется, что термин «приданое» начинает встречаться в них лишь приблизительно с середины XV в. Так, из духовной грамоты Есипа Дмитриева сына Окинфова 1459 г. узнаем, что часть своих холопов он получил в приданое: «Да что ми дали в приданые паропка, да девочку.,»⁶⁹⁶ В 1458/59 г. игумен Троицкого Калязина монастыря Макарий менялся землями со своим слугой Кузьмой Игнатьевым. Составленная по этому поводу грамота предусматривала: «И с теми деревнями Кузме и его детем у Троицы у игумена з братьею служить, а мимо манастыря техъ деревень не продать, ни променить, ни в приданые не отдать, и в закупе не заложить, и по душе не отдать»⁶⁹⁷. В написанной около 1480-х гг. деловой (раздельной) грамоте старца Троице-Сергиева монастыря Феогноста читаем: «Се яз, старец Фегнаст Сергеева монастыря, розделил есмь землю своим детем: дал есмь своей дщери Ульяне в приданыи Ворохобино…»⁶⁹⁸ Процитируем отрывок из правой грамоты по земельному спору в волости Воре (около 1490–1495 гг.): «И судья спросил Якова: отвечай, чья то земля, на которой стоим? И Яков так рек: Та, господине, земля Болдинская… А дала ми, господине, ту землю в приданые теща моя, Офимья, да шюрья мои, Ондреи да Михаило. А пашю яз, господине, ту землю тритцать лет да два»⁶⁹⁹. В законодательстве термин «приданое» появляется лишь в конце XV в. В Судебнике 1497 г. находим упоминание о «приданом холопе»⁷⁰⁰.

И хотя термин «приданое» впервые фиксируется в источниках лишь с XV в., это не означает того, что до этого времени понятие передаваемого жениху имущества отсутствовало. Выше мы видели, что рядные грамоты существовали уже в XIII в. Отсюда можно сделать вывод, что, очевидно, в более раннее время вместо термина «приданое» использовался другой – вероятно – «купля».

В этой связи следует напомнить замечание С.Ф. Платонова, указавшего на многозначность слова «купля»⁷⁰¹. Обратившись к словарям древнерусского языка, мы найдем подтверждение этому наблюдению. «Словарь древнего славянского языка» 1899 г. для слова «купля» дает значения: торговля, товар, торговые дела, условие, договор, совокупление. «Словарь» И.И. Срезневского под этим словом понимает: «товар, торговлю, торговые дела, покупку, условие, договор, совокупление». «Словарь русского языка XI–XVII вв.» дает пять значений этого слова: 1) купля-продажа, ведение торговых дел, 2) то, что является предметом купли-продажи, товар, 3) приобретение, покупка (о недвижимой собственности), 4) договор о купле-продаже; условие, контракт, 5) деятельность, занятие вообще. Наконец, «Словарь древнерусского языка XI–XIV вв.» относит к термину «купля» шесть значений: 1) действие по глаголу «купить», 2) предмет купли, покупка, 3) торговая сделка, торговля, 4) товар, 5) дело, деятельность, занятие, 6) условие, договоренность⁷⁰².

Самым важным для нас в этих определениях является то, что словари И.И. Срезневского и русского языка XI–XVII вв. в значении «условие, договор» дают выражение «брачная купля». Из этого мы можем сделать весьма интересный для нас вывод, что в древнерусском языке слово «купля» могло использоваться в значении «брачный контракт (договор)». Крайне любопытным представляется то, что подтверждение данному наблюдению можно найти в духовной грамоте Ивана Калиты.

Открыв ее, читаем: «А что мои люди куплении в великомь свертце, а тыми ся поделять сынове мои»⁷⁰³. Кем были упомянутые здесь «купленные люди»? Предположений на этот счет можно высказать много⁷⁰⁴. Но в итоге все они сведутся лишь к одному варианту, если мы укажем, что данная фраза помещена в том отрывке завещания, в котором говорится о судьбе имущества первой супруги Калиты Елены. После фразы о «купленных людях» речь идет о золотых украшениях Елены, которые московский князь отдает своей дочери от первого брака. Выше, говоря о рядных грамотах XVI–XVII вв., мы отмечали, что в них, помимо земельных владений, собственно вещей и нарядов невесты, нередко перечисляются холопы и крепостные люди⁷⁰⁵. Именно их и имеет в виду Иван Калита, когда говорит о «купленных людях». Несомненно, речь идет о тех холопах, которых Елена получила в приданое от своего отца. Примечательно, что в их разделе принимают участие только сыновья Калиты от первого брака, но никак не вторая супруга с «меншими детми». Очевидно и то, что названный в этой фразе «великий сверток», где упомянуты эти люди, является не чем иным, как «брачной куплей» – рядной грамотой или свадебным контрактом, заключенным Калитой с родственниками своей первой супруги.

Итак, мы выяснили, что под термином «купля» завещания 1389 г. Дмитрия Донского следует понимать полученные в приданое земли и другое имущество. Но почему же оно именовалось в XIV в. термином «купля»? Для выяснения этого вопроса необходимо обратиться к сохранившимся до наших дней трем духовным грамотам сына Дмитрия Донского Василия I. Говоря о владениях его жены великой княгини Софьи Витовтовны, они дают интересную подробность, из которой выясняется, что Софья Витовтовна самостоятельно купила ряд подмосковных сел, которые являются ее полной собственностью и которыми она вольна распоряжаться, как захочет. «А што ее примыслъ, в томъ волна, по душе ли дасть, сыну ли дастъ»⁷⁰⁶, – читаем в первой духовной грамоте. «А што покупила на Москве и што ее примыслъ, то ее и есть… А што ее прикупъ и примыслъ, а то ее и есть»⁷⁰⁷, – уточняет второе завещание. «А что ее прикупъ и примыслъ, а то ее и есть… А что покупила села на Москве и что ее примыслъ, а то ее и есть»⁷⁰⁸, – говорит третья грамота.

Здесь резонно задать вопрос – на какие деньги княгиня совершала данные покупки? Поскольку ими не могли быть средства ее мужа Василия I, остается возможным лишь единственный вариант – Софья Витовтовна приобрела эти села на деньги, полученные ею в приданое от своего отца. Вкладывая свои средства в покупку подмосковных сел, она стремилась обратить деньги в приносящую постоянный доход недвижимость. Очевидно, эти приобретения можно было назвать «прикупом» или «куплей».

При этом следует полагать, что Софья Витовтовна не была единственной из женщин своего времени, кто стремился выгодно вложить свои средства, с тем чтобы обеспечить свою будущую жизнь в случае возможных осложнений во время супружества (развод, смерть мужа и т. и.). В этой связи необходимо напомнить важное наблюдение Н.Л. Пушкаревой, отметившей, что если в русских документах содержится немало примеров получения в качестве приданого недвижимой собственности, то западные современницы древнерусских женщин получали приданое чаще всего в виде денег и движимости⁷⁰⁹. Подобная практика существовала в более раннее время и на Руси. В частности, говоря о рядной грамоте Тешаты с Якимом, мы отметили факт, что последний получил приданое за своей женой не в виде недвижимости, а серебром, то есть деньгами. От XII в. до нас дошло одно из граффити Софии Киевской, где княгиня Всеволожая упомянута как покупатель «земли Бояновой», за которую она заплатила «семьсот гривен собольих»⁷¹⁰. И хотя в своем комментарии к этому источнику Н.Л. Пушкарева полагает, что указанную финансовую операцию княгиня проводила, уже будучи вдовой, на исходе жизни⁷¹¹, у нас есть все основания думать, что данную недвижимость она купила на средства, доставшиеся ей в качестве приданого, с тем чтобы обратить их в землю, от которой можно было получать ежегодную ренту.

Установившееся с XIII в. татаро-монгольское иго и тот факт, что ежегодно из русских княжеств в Орду уходили огромные суммы денег, привели к тому, что на Руси начал испытываться серьезный недостаток серебра. Результатом этого стало то, что в качестве приданого за женщинами стали давать не деньги, а недвижимость. Следствием этой перемены стало и то, что приблизительно с XV в. в источниках термин «купля» начинает заменяться выражением «приданое», которое дожило до наших дней.

Вместе с тем возможно и несколько другое объяснение происхождения термина «купля» применительно к имущественно-брачным отношениям. Спорным по сей день является вопрос, существовала ли в древнейшей Руси «купля жен», известная как брачный обряд многим славянским народам и описанная арабскими авторами. Начиная с крещения Руси и присвоения церковью монопольного права утверждения брака мы наблюдаем постепенный процесс складывания норм семейного законодательства. Он шел двумя путями: с одной стороны, через узаконение решений церковной власти, опиравшейся в своих действиях на византийское брачное право, а с другой – через трансформацию древних обрядов в правовой обычай и постепенное их приближение к новым нормам семейнобрачных правил⁷¹². В этой связи можно предположить, что трансформировавшиеся подобным способом связанные с брачными обрядами отношения еще долгое время сохраняли прежнее название «купля» и лишь только в XV в. заменяются новым термином «приданое». Но проблема эта представляет собой отдельный предмет исследования и выходит за рамки данной работы.

Мы же должны задать другой вопрос – является ли верным наше объяснение «купель Ивана Калиты» и не представляет ли оно собой лишь очередную версию истолкования этого сложного вопроса, которая может быть легко оспорена находкой новых, не замеченных нами доводов и аргументов? Определенный повод думать так заставляет высказанное в литературе суждение, что «в период после нашествия монголов княжества Северо-Восточной Руси ни разу не переходили от одной линии Рюриковичей к другой в качестве приданого за невестой. Единственный случай получения княжества через брак с представительницей местного княжеского дома (вокняжение в Ярославле смоленского князя Федора Ростиславича Черного во второй половине XIII в.) был вызван смертью всех мужчин из семьи невесты»⁷¹³. Но столь категоричное утверждение вряд ли верно. Мы видели, что помимо Галича, Белоозера и Углича подобным образом, в качестве приданого за женой Семена Гордого Марией Александровной, московским князьям достался Дмитров.

Приведем еще один пример. 9 июня 1483 г. между великим князем Иваном III и великим рязанским князем Иваном Васильевичем было заключено докончание, затрагивавшее весь круг тогдашних московско-рязанских отношений. Грамота дошла до нас в подлиннике, причем в двух экземплярах («протвенях»), предназначавшихся для московской и рязанской сторон, с указанием точной даты и места («писана на Москве») составления, и была заверена личной подписью митрополита Геронтия. К грамотам были привешены три черновосковые печати, удостоверявшие их подлинность⁷¹⁴.

В данном источнике наше внимание привлекает одно место, которое можно условно обозначить как сюжет о рязанской «купле» Василия Темного. Приведем его полностью: «А что купля отца нашего, великого князя Василья Васильевича, за рекою за Окою, Тешилов, и Венев, и Растовець, и иная места, и тем нашим землям съ с твоею землею рубеж от Оки, с усть Смедвы, въверхъ по Смедве до усть Песоченки, а Песоченкою до верховья Песоченского, а от верховья Песоченки через лес прямо к Осетру, к усть Кудесне, а Кудесною въверх до верховьа, а от верховна Кудесны прямо к верхъ Табалом, а по Таболом на низ в Дон. И что перешло за тот рубеж тое купли отца нашего, великого князя Васильевы, на твою сторону, и нам, великим князем, в то не въступатися, ни подъискивати, ни нашим детем под твоими детми никоторою хитростью. А что перешло твоей земли, великого князя, рязанские за тот рубеж на нашу сторону, и в то ее тебе у нас не вступати, не подъскивати под нами, под великими князми, ни под нашими детми, ни твоим детем никоторою хитростью.

А что за Доном твое, великого князя Ивано[во], Романцево с уездом и что к нему потягло, и нам, великим князем, в то не взступатися. А тебе не въступатися в нашу отчину, въ Елеч и во все Елецская места. А Меча нам ведати вопче»⁷¹⁵.

Несмотря на то что литература о рязанской «купле» Василия Темного весьма немногочисленна, исследователями было выдвинуто предположение, каким способом она была осуществлена. В.П. Загоровский обратил внимание на то, что земли «купли» не упоминаются в духовной грамоте Василия Темного, которая датируется промежутком между 3 мая 1461 г. (поставлением на кафедру упоминаемого в ней митрополита Феодосия) и 27 марта 1462 г. (смертью Василия Темного)⁷¹⁶.

По его мнению, великий князь приобрел данные земли именно в этот промежуток, уже после составления завещания. Тем самым объяснялось, почему они не вошли в духовную грамоту. Правда, неясным оставалось, почему рязанская «купля» не вошла в приписную грамоту к духовной Василия Темного, куда им был включен ряд владений, не попавших по тем или иным причинам в основное завещание.

На взгляд В.П. Загоровского, «купля» явилась своеобразной расплатой за воспитание в Москве рязанского князя Василия Ивановича (1448–1483). Вторая половина XV в. стала для Рязани временем заката. Хотя Рязанское княжество формально еще оставалось независимым, фактически оно прочно вошло в сферу московского влияния. Весной 1456 г. рязанский князь Иван Федорович скончался, перед смертью оставив своего восьмилетнего сына Василия и дочь Феодосию на попечение московского князя.

Василий Темный взял детей в Москву, а в Переславль-Рязанский и другие рязанские города направил своих наместников. Несколько лет рязанский княжич прожил в Москве, а в 1464 г. был отпущен Иваном III на рязанский стол. Но и после этого Рязань осталась под московским влиянием. Зимой того же года Василий Иванович женился на младшей любимой сестре Ивана III Анне, с которой прожил вплоть до своей кончины в январе 1483 г. Подобное объяснение хорошо согласовывалось с тем, что московско-рязанское докончание, регулировавшее статус этих земель, было составлено именно в 1483 г., после смерти рязанского князя⁷¹⁷.

А.В. Лаврентьев полагал, что приобретение этих земель Москвой следует датировать временем между 1456 г. (началом опекунства Василия Темного над Василием Ивановичем) и 1462 г. (смерть Василия Темного)⁷¹⁸. Позднее он предположил, что причиной «купли» Василия Темного явился «перевод финансовых обязательств Рязани начала XV в. в земельные» (имеется в виду выкуп из литовского плена Родослава Ольговича, на которое, по его мнению, пришлось брать в долг у Москвы)⁷¹⁹.

Последним по данному вопросу высказался А.В. Дедук, посвятивший специальную статью по исторической географии мест, вошедших в рязанскую «куплю» Василия Темного⁷²⁰. Все упомянутые в грамоте 1483 г. объекты лежали на правобережье Оки. Первым среди них упоминается Тешилов, который локализуется на территории современного Серпуховского района Московской области, около нынешнего села Тешилова, при впадении в Оку ручья Холхли. Округу Тешилова можно определить по упоминанию Тешиловского стана в составе Каширского уезда XVI–XVIII вв. Он располагался в бассейне реки Скнига. Венев соотносится с современным одноименным городом Тульской области. Правда, следует отметить, что в XIV–XV вв. он располагался в нескольких километрах от современного, на Гурьевском городище, и лишь позднее был перенесен на теперешнее место. Растовец локализуется благодаря упоминанию Растовского стана Катирского уезда в XVI–XVIII вв. Его западная граница проходила по реке Беспуте, восточная – по реке Смедве, а на юго-востоке доходила до реки Осетра. При этом А.В. Дедук обращает внимание, что, по данным XVI–XVII вв., в составе соседнего Тульского уезда существовал стан Растовец. Это позволило ему предположить, что Растовец XV в. занимал территорию, которая была впоследствии поделена между двумя уездами⁷²¹.

Далее идет описание границы между московскими и рязанскими владениями, которая локализуется на современной карте по рекам Смедва, Песоченка, Осетр, Кудесна, Мокрая Табола и ее притоку Сухая Табола, где достигает реки Дон. В целом она совпадает с позднейшими уездными границами XVII–XVIII вв.