Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

Итак, первый из «мифических» галичских князей оказывается реальным историческим лицом, жившим во времена Дмитрия Донского. Встречаются ли в русских летописях и другие «персонажи» из «Летописца»? Да.

Последним из упоминаемых летописным «Списком вернейших бояр» Дмитрия Донского, но не отождествленных нами лиц оказывается Никита Федорович. Согласиться с осторожным предположением С.Б. Веселовского, что это мог быть Никита Федорович Туриков из рода Всеволожских, убитый на Белевском бою 1438 г.²¹⁵, нельзя. Выясняя, встречается ли имя Никиты Федоровича, современника и боярина Дмитрия Донского, в летописях, мы обнаруживаем московского боярина Никиту, упоминаемого под 1368 г. Под этой датой псковский летописец записал: «Приехаше посолъ с Низу от великого князя Дмитрея Никита, так наречаемый, и бывъ въ Юрьеве много днии, не оучини ничтоже на добро ни мало, и приеха во Псковъ»²¹⁶.

Определяя происхождение Никиты Федоровича и зная, что и Дмитрий Ноготь и Семен Галичский имели княжеский титул, мы должны предположить, что и он, возможно, принадлежал к одной из ветвей потомства Рюрика.

К какой? Для ответа на этот вопрос необходимо определить, сыном какого Федора мог быть Никита. Задача существенно облегчается тем, что в свое время В.А. Кучкиным, правда для других целей, была рассмотрена по нисходящей линии генеалогия русских князей с именем Федор, живших в конце XIII – первой половине XIV в., то есть в тот период, когда должен был жить отец Никиты Федоровича²¹⁷. Искомым лицом оказывается князь Федор Васильевич Ростовский, о котором летописец сообщает, что он женился в 1326 г. и умер в 1331 г.²¹⁸ Из родословцев нам известно, что Федор разделил со своим братом Константином Ростов на две половины: «Князь Федор да князь Костянтин град Ростов поделиша, и досталася

Устретинская сторона князю Федору, а Костянтину досталася другая половина города Ростова – Борисоглебская сторона»²¹⁹.

Но ограничивались ли владения Федора только Сретенской стороной Ростова? Вряд ли. В.А. Кучкиным было установлено, что брату Федора Константину Васильевичу помимо другой (Борисоглебской) стороны Ростова принадлежал Устюг и волости по Ваге и Северной Двине²²⁰. Поскольку Устюг являлся старинным владением ростовских князей начиная еще с XIII в.²²¹, становится ясным, что свои северные владения князь Константин Васильевич должен был получить по наследству от отца князя Василия Константиновича Ростовского. Если это так, то, зная о принципе равного раздела наследства в это время, логично предположить, что не менее обширные пространства на лесных окраинах Северо-Восточной Руси должен был получить и другой сын князя Василия Константиновича Ростовского Федор. Где же они располагались?

Некоторый свет на это проливает известие под 1310 г. о рождении князя Федора Васильевича. Под этим годом летописец сообщает: «Родися князю Василью Костянтиновичю сынъ Феодоръ»²²². Но целый ряд других летописей помещает это же известие в несколько измененном виде: «Родися Василью Костянтиновичю Галичкому сынъ Феодоръ»²²³. Выше, говоря о родословии галичских князей, мы уже отмечали данный факт и то, что С.М. Соловьев на основании этих свидетельств считал Василия Константиновича и его сына Федора галичскими князьями. Однако, и об этом также было сказано, В.А. Кучкин выяснил, что в этом известии речь идет о соответствующих ростовских князьях. По его мнению, «существование галицкого князя Василия Константиновича и его сына Федора – плод генеалогической ошибки сводчиков XV в. На самом деле были только князь Василий Константинович Ростовский и его сын Федор»²²⁴. В принципе соглашаясь с ним, что речь здесь идет действительно о ростовских князьях, мы все же должны «реабилитировать» средневековых летописцев и показать, что никакой «генеалогической ошибки» не было.

Для этого мы должны обратиться к проблеме исторической географии Галичского края XIV в. Сведения о территории Галичского княжества за XIV в., содержащиеся в летописях, крайне скудны. К тому же, как указывал В.А. Кучкин, все они относятся ко времени, когда Галич стал московским владением. Под 1381 г. помещено известие об аресте митрополита Пимена, самовольно добившегося митрополичьей кафедры, и ссылке его в Чухлому: «ведоша его… въ Галичь и посадиша его на Чюхлому»²²⁵. Оно дает основание полагать, что в административном отношении в XIV в. Чухлома была подчинена Галичу и входила в состав Галичского княжества. Судя по названию, к Галичу относилась и Соль Галицкая (Солигалич)²²⁶.

Собственно, этим и ограничиваются все наши сведения о географии этих мест в XIV в. Ввиду такой скудости данных мы должны обратиться к источникам достаточно позднего времени – описаниям Галичского уезда XVII в., которые дают более полную информацию. Привлечение этого источника оказывается целесообразным, поскольку, по наблюдениям Ю.В. Готье, Галичский уезд развился из прежнего удела XIV–XV вв.²²⁷, границы его менялись слабо, и поэтому, используя ретроспективный метод, мы можем составить более полное представление о территории этого края в предшествующее время.

Судя по сохранившимся писцовым и переписным книгам, Галичский уезд делился на собственно Галичский уезд, представлявший собой пригородные станы вокруг Галича, и шесть пригородов, территории вокруг которых назывались «осадами» – Солигалицкую (или Усольскую) осаду, Чухломскую осаду, Парфеньевскую осаду, Унженскую осаду, Судайскую осаду, Кологривскую осаду, а также Ветлужские черные станы²²⁸.

Привлечение этих материалов позволяет сделать несколько выводов, важнейшим из которых представляется то, что московские князья, владевшие Галичем в XIV – первой половине XV в., судя по их духовным и договорным грамотам, а еще раньше предшествовавшие им в XIV в. галичские князья распоряжались далеко не всей территорией Галичского княжества²²⁹. Им, очевидно, не принадлежали земли по Ветлуге и в других восточных районах Галичского княжества. Судя по всему, именно эти владения и составляли собственность ростовских князей, которым на рубеже XIII–XIV вв. удалось внедриться на территорию Галичского княжества. Если это так, то становится понятным уточнение летописцев о том, что князь Василий Константинович Ростовский и его сын Федор – «галичские князья». Происходя из ростовского княжеского дома, князь Василий Константинович имел гораздо большие владения на востоке Галичского княжества, нежели в своем Ростове, и поэтому неудивительно, что для летописцев он является в первую очередь именно галичским князем. Очевидно, именно их имел в виду составитель синодика Успенского собора, когда говорил о Василии и Федоре Галичских. Упоминаемый в нем вместе с Федором Михаил, судя по всему, был братом Федора, возможно рано умершим²³⁰.

Наше предположение о том, что восточная часть территории Галичского княжества принадлежала представителям ростовского княжеского дома, подтверждается еще одним наблюдением. В XVII в. при проведении писцовых описаний Галичский уезд описывался тремя самостоятельными группами писцов. Судя по дошедшим до нас материалам писцовых и переписных книг, в 20-х гг. XVII в. Галичский уезд описывался тремя группами писцов: 1) Никитой Ивановичем Ласкиревым и подьячими Семеном Осокиным, Жданом Романовым; 2) Никитой Ивановичем Беклемишевым и подьячим Феоктистом Тихомировым; 3) князем Никифором Мещерским, Никитой Беклемишевым и подьячим Феоктистом Тихомировым. Переписные книги 1640-х гг. по Галичу были составлены: 1) Никитой Ивановичем Беклемишевым и подьячим Артемием Рагозиным; 2) Андреем Васильевичем Сониным и подьячим Борисом Протопоповым; 3) Тимофеем Исаевичем Линевым и подьячим Акимом Ларионовым. Ту же картину видим и при проведении валового описания 70-х гг. XVII в., которое осуществляли в Галиче: 1) Андрей Афанасьевич Козловский и подьячий Иван Боголюбов; 2) Семен Иванович Писарев и тот же подьячий Иван Боголюбов; 3) Михаил Яковлевич Коробьин и подьячий Василий Лукин²³¹.

Подобная разбивка уезда на три части далеко не случайна и отражает следы прежнего порядка, еще эпохи уделов, то есть XIV–XV вв., когда каждая часть Галичского княжества описывалась особым писцом каждого князя²³². Ниже мы будем говорить о двух галичских половинах, принадлежавших собственно галичским князьям, но, поскольку в XVII в. Галичский уезд описывался тремя группами писцов, мы можем предположить, что третья часть уезда, а ранее Галичского княжества когда-то принадлежала именно ростовским князьям.

Какова же была внутренняя структура Галичского княжества? Поскольку Галич, как и Москва, также делился на «трети», то мы можем, на основе хорошо изученного московского материала, полагать, что сам стольный город Галичского княжества с пригородными станами находился в совместном владении всех трех князей (включая и ростовских совладельцев), в то время как пригороды были поделены между князьями-совладельцами и каждая из этих частей представляла единоличную собственность одного из князей. Отсюда вполне понятно, что летописец не случайно именует «галичским» князя Василия Константиновича Ростовского, имевшего серьезные интересы в Галичском княжестве. Владения в Галиче сохранял и его внук Никита Федорович. То, что последний не попал в родословцы, также вполне объяснимо – ниже будет показано, что, хотя он и имел сыновей, все они погибли в междоусобной борьбе начала XV в. и позднее, в период составления родословцев, не осталось никого из его потомков, кто мог бы внести в них роспись этой ветви ростовских князей.

Идентифицировав трех лиц, упоминаемых «летописным списком вернейших бояр Дмитрия Донского» – князя Дмитрия Константиновича Ногтя Суздальского, князя Семена Ивановича Галичского и князя Никиту Федоровича Ростовского, можно легко объяснить, почему дошедшая до нас духовная грамота 1389 г. Дмитрия Донского не отмечает их в числе бояр – «послухов». Являясь на тот момент полувассальными «вольными слугами» московского великого князя, к тому же обладавшими своими суверенными уделами в других княжествах, по своему статусу они стояли выше московских бояр и формально даже не имели права наряду с ними свидетельствовать последнюю волю московского князя²³³.

Итак, мы выяснили, что князь Никита Федорович Ростовский владел третьей частью Галичского княжества. Его владения располагались по реке Ветлуге, и по ней он должен был именоваться Ветлужским. Но именно здесь, на той же Ветлуге, в том же XIV в., судя по «Летописцу Воскресенского монастыря», находились владения другого Никиты – «мифического» ветлужского князя.

Совпадение имен у двух ветлужских князей в одном и том же XIV в. вряд ли можно признать случайным, и поэтому именно в князе Никите Федоровиче Ростовском мы и предлагаем видеть «мифического» ветлужского князя Никиту Ивановича Байбороду, упоминаемого «Летописцем», Составитель «Летописца», писавший много позже событий XIV в., несомненно, был знаком с другими историческими источниками и летописными сводами, с которыми пытался соотнести свой исходный материал, послуживший основой для «Летописца», В нем он нашел упоминание о князе Никите Ветлужском. Пытаясь уточнить его отчество, он, очевидно, обратился к частным разрядам и различным местническим спискам бояр, где, действительно, среди бояр великого князя Василия I нашел упоминание о занимавшем одно из первых мест при московском дворе Никите Ивановиче. Именно его он и отождествил с Никитой Ветлужским. Но только в XX в. С.Б. Веселовский выяснил, что речь в этих записях идет о совершенно ином персонаже – Никите Ивановиче Воронцове, сыне того самого Ивана Федоровича Воронцова, который был свидетелем завещания 1389 г. Дмитрия Донского. Он же уточнил по упоминаниям в актах и примерные даты жизни Никиты Ивановича Воронцова, который был жив еще в 40-х гг. XV в.²³⁴

Определив, что Никита Иванович Байборода в действительности должен отождествляться с Никитой Федоровичем Ростовским, мы легко согласуем показания «Летописца» о том, что ветлужский князь должен быть современником князя Семена Ивановича Галичского, поскольку на его дочери женился сын последнего.

Судя по «Летописцу», у князя Семена Ивановича было два сына – Андрей и Федор. Упоминаются ли они другими источниками? Да.

Многие русские летописи рассказывают, что в 1397 г. великий князь Василий Дмитриевич послал своих бояр на Двину и в Заволочье сказать тамошним поселенцам, чтобы они «задались» за великого князя, который будет «боронить» их от Новгорода. После неудачных переговоров новгородского владыки Иоанна с великим князем новгородцы начали военные действия. Весной 1398 г. новгородские воеводы с ополчением пошли на Двину к городку Орлецу. На дороге их встретил владычный волостель с Вели (приток реки Ваги), от которого они узнали, что великокняжеский боярин Андрей в самый день Пасхи напал с двинянами на Вель, волость Святой Софии, повоевал ее и взял поголовный («на головах») окуп²³⁵. Зная, что уже отец Андрея потерял на московской службе княжеский титул, мы предлагаем видеть в нем именно Андрея Семеновича.

Что же касается другого сына Семена Ивановича – Федора Семеновича, то упоминание о нем в качестве «послуха» мы находим в двух актах первой половины XV в. Это две данные Троице-Сергиеву монастырю – вдовы князя Петра Дмитриевича (сына Дмитрия Донского) Евфросиньи Полиевктовны на село Новое с деревнями в Вышгородском стану Дмитровского уезда и вдовы князя Афанасия Ивановича Шехонского Аграфены и ее детей на небольшой монастырей Святого Николы на реке Шексне. Обе грамоты датируются 1432–1445 гг., по времени игуменства в Троице-Сергиевом монастыре упоминаемого в них Зиновия²³⁶. Не противоречит известным нам фактам и свидетельство «Летописца» о захоронении князя Федора Семеновича во Владимире «у Богородицы»²³⁷.

Встречается в летописях имя и «игумена Даниила». Судя по всему, им являлся Даниил, епископ Звенигородский и Смоленский, получивший этот сан незадолго до смерти митрополита Алексея (1378 г.) и скончавшийся в Москве в 1397 г.²³⁸

Дальнейшее знакомство с текстом древнейшей части «Летописца» показывает, что в ней содержатся и другие реалии, относящиеся к последней четверти XIV – первой четверти XV в.

Таково, к примеру, известие о вражде сыновей князя Семена Ивановича: «Князь Андрей с Федором к киевскому и московскому ездили миритися, и помирилися…» Н.М. Карамзин, а вслед за ним и С.А. Семячко считали, что речь идет о «Киевском и Московском князе», как это указывается в поздних списках «Летописца». Но в ранних списках слова «князь» нет. Речь, по всей видимости, должна идти о митрополите киевском и московском. Под этим определением, возможно, скрывалась личность Пимена, находившегося в 1381–1382 гг. в ссылке в галичских пределах на Чухломе²³⁹. При этом участие духовного иерарха в примирении князей нельзя считать каким-то необычным делом – подобные примеры хорошо известны в это время.

Итак, анализ уже первой статьи «Летописца Воскресенского монастыря» показывает, что упомянутые в ней лица – князья Семен Иванович Галичский, его сыновья Федор и Андрей, Никита Ветлужский, игумен Даниил вполне могут быть соотнесены с реальными людьми, действовавшими на рубеже XIV–XV вв. Тем самым мы должны признать, что рассказ «Летописца» не является «плодом фантазии автора», как полагала С.А. Семячко, а отражают реально происходившие события. Поэтому нам необходимо, хотя бы приблизительно, реконструировать действительную хронологию основных отображенных в древнейшей части памятника событий.

«Летописец» начинается с того, что «приехали из Орды вси князи рустии, и досталось в удел князю Семену Ивановичу Кострома да Галич, и князь жил год и преставился». Конечно, говорить о том, что князю Семену достались «в удел» в конце XIV в. Кострома и Галич, не приходится. Но что же имел в виду автор этого известия, когда говорил об «уделе» князя Семена? Для этого мы должны вновь возвратиться к фрагменту из «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича», помещенному в Списке Дубровского IV Новгородской летописи. В нем рассказывается, что перед кончиной Дмитрий Донской потребовал от своих «вернейших» бояр, среди которых был и князь Семен Иванович Галичский, заботиться о княгине: «и се предаю вамъ княгиню свою…»²⁴⁰

В чем же выражалась эта забота? Из духовной грамоты Дмитрия 1389 г. видим, что его вдова Евдокия из уделов своих сыновей получала в пожизненное владение ряд волостей. В частности, ей достались «оу князя оу Василия… ис Костромы Иледам с Комелою, а оу князя оу Юрья из Галича Соль»²⁴¹. Понятно, что княгиня должна была управлять выделенными ей волостями. Разумеется, управление ими она осуществляла не лично сама, а через специально назначенных наместников, одним из которых, очевидно, и был князь Семен Иванович Галичский, управлявший ее галичскими и костромскими волостями. При этом его статус, как «вольного слуги», был выше, чем у обычных княжеских наместников, и он мало зависел от того князя, в уделе которого находились эти волости. Об этом, в частности, свидетельствует все та же духовная грамота 1389 г. московского великого князя: «Ахто моих бояръ имет служите моей княгине, техъ бояръ, дети мои, блюдите с одиного»²⁴². Видимо, этот особый статус Семена Ивановича Галичского и имел в виду автор «Летописца», когда говорил об «уделе» князя Семена.

Под 1392 г. русские летописи сообщают о поездке в Орду сына Дмитрия Донского, великого князя Василия Дмитриевича. Кхану он отправился 16 июля²⁴³, а обратно на Русь вернулся в октябре того же года²⁴⁴. Летом предшествовавшего 1391 г. хан Тохтамыш потерпел поражение от Тимура, остро нуждался в деньгах и с целью их сбора вызывал в Орду и других русских князей. В частности, сохранилось известие летописца о возвращении из Орды в 1391 г. князя Бориса Константиновича Нижегородского (из рода суздальских князей)²⁴⁵. Отсюда становится понятным, что, говоря о возвращении из Орды «всех» русских князей, автор «Летописца», очевидно, имел в виду осень 1392 г., когда от хана вернулся великий князь Василий Дмитриевич. Поскольку после этого князь Семен Иванович Галичский прожил еще год, его кончину следует отнести к 1393 г.

После его смерти галичскими волостями великой княгини Евдокии стал управлять его сын Федор, а костромскими – брат последнего Андрей Семенович.

Далее в «Летописце» рассказывается о посещении князем Федором Семеновичем «игумена Даниила», Поскольку, как мы выяснили, им был Даниил, епископ Звенигородский и Смоленский, это событие могло произойти только до его кончины в 1397 г.

Попытаемся теперь определить время основания Воскресенского монастыря в Солигаличе. Это событие не могло произойти ранее 1393 г., когда умер князь Семен Иванович Галичский, поскольку в «Летописце» об основании монастыря говорится уже после смерти Семена его сыном Федором. Определенное указание на точную дату основания дает сам памятник, когда сообщает, что закладка храма состоялась в праздник Вознесения, пришедшийся на день памяти святого Иова Многострадального (6 мая), а следовательно, Пасха в этот год должна была праздноваться 28 марта. Обратившись к пасхальным таблицам, видим, что подобное сочетание дней за XIV–XV вв. случилось всего семь раз: в 1339, 1350, 1361, 1372, 1434, 1445 и 1456 гг.²⁴⁶ Но ни одна из этих дат нас не удовлетворяет по ряду причин. В чем же тут дело? Обратившись к тексту «Летописца», видим, что он сообщает о завершении строительства храма к Ильину дню (20 июля). Очевидно, в исходном тексте памятника сообщалось о том, что закладка церкви состоялась в праздник Вознесения, а уже на следующий день, пришедшийся на память Иова (6 мая), закипела работа по его возведению. Позднейший составитель «Летописца» не разобрался в этом и приурочил эти два этапа (собственно закладку и начало строительства) к одному и тому же дню. При таком понимании текста, снова обратившись к пасхальным таблицам, мы можем выяснить, что подобное соотношение дней за 200 лет (с 1300 по 1500 г.) имело место всего пять раз: в 1345, 1407, 1418, 1429 и 1440 гг. Наиболее вероятным из них представляется 1407 г.²⁴⁷ Именно его и следует признать датой основания Воскресенского монастыря.

Далее «Летописец» повествует об истории вражды князя Андрея Федоровича Галичского с его дядей Андреем Семеновичем Костромским и Никитой Ветлужским. Зная внутриполитическую обстановку в Северо-Восточной Руси того времени, легко понять и истоки этого конфликта. С начала XV в. обостряются противоречия между великим князем Василием I и его дядей князем Юрием Дмитриевичем, претендовавшим на великокняжеский стол. Все это в итоге привело к длительной феодальной войне второй четверти XV в.

Не останавливаясь на этих, неоднократно описанных событиях, укажем лишь, что до поры до времени противники внешне сохраняли мир: князь Юрий Дмитриевич вполне резонно опасался маячившей за своим братом фигуры грозного великого князя Литовского Витовта, приходившегося тестем Василию I. Но среди прочих сторонников обоих лагерей, не обремененных дипломатической осторожностью, настроения были более напряженными. Между тем галичские князья оказались по разные стороны линии противостояния. Сын Федора Андрей служил князю Юрию Дмитриевичу, а его дядя князь Андрей Семенович – великому князю Василию I. Понятно, что в этих условиях, чувствуя превосходство сил своего господина, князь Андрей Семенович не смог избежать соблазна силой захватить вотчины своего племянника. Вот как повествует об этом «Летописец»: «Посла князь Андрей (Федорович. – К. А.) послы на Ветлугу х князю Никите Ивановичу да х Костроме к дяде своему Андрею Семеновичу, чтоб его вотчины отдали. И князь Никита Иванович да князь Андрей посла его пограбили, а ему приказали: не ведати тебе вотчины до века. И князь Андрей Федорович ходил с великою силою на те вотчины, выжгли промеж ими».

В нашу задачу не входит описание и установление точной хронологии всех перипетий этой борьбы. Укажем лишь на то, что, по данным «Летописца», на стороне Андрея Семеновича и Никиты Ветлужского выступили «племянники» последнего – суздальские князья Данил о Борисович, Юрий Васильевич, Михаил Дмитриевич, а также татары и черемисы. Борьба шла с переменным успехом – в ней пали сыновья Никиты Гавриил и Юрий, сын Андрея Семеновича Дмитрий, а сама она сопровождалась разорением целого ряда мест: князь Андрей Федорович «на Костроме грады пожег», а в отместку его противники разграбили Воскресенский монастырь в Солигаличе, после чего он на длительный срок запустевает²⁴⁸.

Находит ли отражение эта междоусобная борьба в других, нежели солигаличский «Летописец», источниках? Да. Среди суздальских князей этого времени действительно известны князья Данило Борисович и Юрий Васильевич. Московский летописный свод конца XV в. 3 июля 1410 г. датирует известие о набеге «изгоном» одного из отрядов князя Данилы Борисовича вместе с татарами на Владимир и учиненных там грабежах²⁴⁹. После сообщения «Летописца» о сожжении князем Андреем Федоровичем городов «на Костроме» вполне очевидной становится причина укрепления в 1410 и 1416 гг. Василием I Плеса и Костромы²⁵⁰.

Описание борьбы, в которой принимали участие галичские князья и Никита Ветлужский, а вместе с тем и вся древнейшая часть «Летописца», заканчивается известием о «море»: «И попусти Бог князю Никите: прииде на его землю болезнь коркотная и изомроша вси, и погибе град Хлынов». И действительно, под 1420 г. московский летописный свод конца XV в. отмечает это событие, помещая о нем целую статью: «О мору и о гладе. В лето 6928. Бысть моръ силенъ на Костроме и вь Ярославле, в Галиче, на Плесе, в Ростове, почен от Успенья богородици (15 августа. – К. А.). И тако вымроша, яко и жита бе жати некому, а снегъ паде на Никитинъ день (15 сентября. – К. А.) и иде три дни и три нощи, паде его на 4 пяди и потом соиде и потом мало кто, что ежа, и бысть глад по мору»²⁵¹.

Таким образом, в «Летописце» нашли свое отражение реальные лица и события, укладывающиеся в хронологические рамки между 1392 и 1420 гг. Но почему же все они отнесены памятником к эпохе до 1372 г. (или 1375 г., по другим спискам)?

Виной тому стало то, что составитель «Летописца» не смог справиться с одной исторической проблемой, которая, к слову сказать, была решена только во второй половине XX в. Она заключается в вопросе – где находился центр владений князя Никиты Ветлужского? «Летописец» на этот счет неоднократно указывает, что его стольным городом являлся Хлынов.

Но здесь возникает серьезное противоречие, с которым, несомненно, должен был столкнуться составитель памятника. Известно, что Хлыновом вплоть до 1780 г. называлась Вятка (ныне Киров), расположенная на одноименной реке. Считается, что история Вятки уходит своими корнями в XIV в., и в литературе основание города обычно связывают с одним летописным известием, помещенным под 1374 г. Под этой датой в ряде летописей рассказывается о походе ушкуйников, ограбивших поволжские земли. С награбленной добычей они «преидоша за Волгу, и суды вся пожгоша, а сами поидоша къ Вятке на конехъ по суху и, идуще, множество селъ и властей по Ветлузе пограбиша»²⁵².

Мы уже видели, что древнейшая часть «Летописца» заканчивается известием о гибели ветлужского князя: «И не попусти Бог Никите, прииде на его землю болезнь коркотная и изомроша вси, и погибе град Хлынов, и после того времени много кровопролития было». Сопоставив его с сообщением о походе ушкуйников по реке Ветлуге в 1374 г., составитель «Летописца», очевидно, понял его таким образом, что старый город Хлынов, располагавшийся на Ветлуге, был уничтожен в 1374 г., а после этой даты возникает уже новый одноименный город, на этот раз на Вятке. Тем самым он пришел к выводу, что все содержание древнейшей части памятника должно относиться ко времени до 1374 г.

Попытался он определить и время, начиная с которого идут известия «Летописца». Обнаружив в летописях под 1332 г. известие о выезде из Орды Ивана Калиты²⁵³, он сопоставил его с начальной фразой памятника: «приехали из Орды вен князи рустии» и отнес ее именно к этому году. Далее, в соответствии с этими двумя предположениями, он по своему разумению разбил содержание «Летописца» на отдельные погодные статьи.

Искусственность подобной хронологии видна по анализу уже первых двух статей «Летописца». Под 1332 г. сообщается о получении князем Семеном Ивановичем удела, после чего он прожил еще один год. Далее говорится об основании монастыря в Галиче его сыном князем Федором Семеновичем, первый настоятель которого Афанасий игуменствовал в нем три года. Не замечая явной арифметической ошибки, составитель «Летописца» датирует рассказ о знамении князю Федору 1335 г., то есть на третий год игуменства Афанасия, забыв о том, что с момента получения его отцом удела должно было пройти как минимум четыре года. Отсюда вполне закономерно вытекает и другая ошибка в хронологии в следующей статье «Летописца», помеченной им под 1335 г., которую составитель памятника просто не заметил – в этот год праздник Вознесения приходился не на 6 мая, как говорит источник, а на 25 мая. Понятно, что в этих условиях говорить о какой-либо достоверности дат «Летописца» просто не приходится.

Признав, что древнейшая часть «Летописца» повествует о событиях рубежа XIV–XV вв., мы вновь сталкиваемся все с той же проблемой, что и составитель памятника: главным городом князя Никиты Ветлужского называется Хлынов, соотносимый с древней Вяткой, известной с 1374 г. Начиная с этого времени в летописях о ней постоянно встречаются упоминания, в которых нет ни малейшего намека на то, что в ней княжил ветлужский князь²⁵⁴.

Однако никакого противоречия здесь нет. Его в 1971 г. удачно объяснил вятский историк А.В. Эммаусский. «Ошибка заключалась в том, – писал он, – что все историки считали, что главный город Вятской земли с самого своего возникновения назывался Хлыновом, а слово „Вятка “ трактовали как синоним Вятской земли».

В доказательство своих утверждений, обратившись к «Списку русских городов дальних и ближних» конца XIV в., он отметил, что в перечне «залесских» городов после Нижнего Новгорода и Курмыша на Суре стоит Вятка, но нет никакого Хлынова²⁵⁵. Этот источник, по мнению ученого, «убеждает нас, что первый город, поставленный на реке Вятке, первоначально носил название этой реки». Он упоминается и в договорной грамоте 1428 г. Василия II с Юрием Галицким²⁵⁶, и в послании митрополита Ионы 1452 г. на Вятку²⁵⁷. И только после 1452 г. в документах появляется другое наименование – Хлынов. В Воскресенской, Львовской и Софийской первой летописях, в Устюжском летописном своде под 1457 г. помещено известие о походе московских войск на Вятку «со многими силами». Войска долго стояли под городом Хлыновом, но не взяли его и ушли обратно, так как вятчане подкупили одного из московских воевод Григория Перхушкова и он им «норовил»²⁵⁸. Отсюда А.В. Эммаусский сделал вывод: «Город Вятка получил другое название Хлынов в промежуток времени между 1452 и 1457 гг. Но для этого переименования был необходим какой-то повод. К сожалению, об этом поводе мы ничего не знаем и можем только высказывать догадки, исходя из исторической обстановки того времени»²⁵⁹.

Итак, название вятского Хлынова встречается в источниках только с середины XV в. Очевидно, что упоминаемый в «Летописце» Хлынов не имеет ничего общего с вятским одноименным городом и находился в совершенно другом месте. Где? Исходя из неоднократных указаний «Летописца» мы можем достаточно уверенно говорить о том, что город Хлынов, являвшийся столицей удела князя Никиты Ветлужского, в XIV – начале XV в. располагался на реке Ветлуге. Археологически его следует связать с одним из городищ, расположенных на этой реке, близ современного города Ветлуга Нижегородской области²⁶⁰.

Но каким образом название Хлынов появилось на Вятке? Очевидно, что ожесточенная междоусобная борьба галичских князей в начале XV в. и опустошительный мор 1420 г. привели к тому, что население Ветлужского удела практически полностью покидает родные места и обосновывается севернее – на реке Вятке, по соседству с одноименным городом. Некоторые указания на это видим в докончании 1428 г. великого князя Василия Темного и князя Юрия Дмитриевича Галицкого, где упоминается Вятка «и съ слободами и со всеми месты»²⁶¹, и в духовной грамоте князя Юрия Дмитриевича, в которой Вятка названа уже «з городы и волостми»²⁶². Одним из этих новых городков Вятской земли, вероятно, и стал Хлынов, уже второй по счету, выстроенный переселенцами с Ветлуги по соседству с более древней Вяткой. Позднее эти два рядом расположенных поселения, очевидно, слились в единое целое, и летописями с 1457 г. здесь фиксируется только один Хлынов (современный Киров).