Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

Вопрос о достоверности «Сказания о Мамаевом побоище»

Все это заставляет нас сделать достаточно большое отступление в сторону от главной темы данной главы и обратиться к вопросу о достоверности «Сказания о Мамаевом побоище». Разумеется, при этом мы осознаем, что эта проблема требует отдельного самостоятельного исследования, в котором были бы рассмотрены все, без исключения, ошибки и неточности, отмеченные исследователями в этом памятнике. Однако недостаток места, а главное, то, что это увело бы нас далеко в сторону, побуждает ограничиться здесь всего лишь одним, хотя и весьма показательным, аспектом этой темы – насколько достоверен в «Сказании» один из центральных эпизодов повествования – встреча великого князя Дмитрия Донского накануне битвы с Сергием Радонежским. На этом примере мы постараемся решить принципиальный вопрос – можно ли верить «Сказанию», или же оно представляет собой лишь собрание полуфантастических рассказов, не имеющих ничего общего с реальностью?

Различные сказания и повести о Куликовской битве создавались на протяжении длительного времени – начиная с конца XIV в. вплоть до XVII столетия. При этом возникает внешне кажущаяся парадоксальной картина – чем дальше по времени от самой битвы создавался рассказ, тем больше в нем появлялось подробностей и деталей. Первые очень краткие рассказы о сражении превращаются в многостраничные повествования, обрастающие все новыми и новыми подробностями.

Все это характерно и для рассказа о свидании накануне битвы Сергия Радонежского и Дмитрия Донского. Известие о нем отсутствует в наиболее ранних летописных сводах и появляется лишь в «Сказании о Мамаевом побоище», возникшем много позже описываемых событий. Оно сообщает, что Дмитрий Донской, готовясь к отражению нашествия, приказал своим полкам собираться в Коломну «на Успение святыа богородица», то есть к 15 августа. К нему пришли рати из разных княжеств. Взяв с собой двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского и «вся князи русские», он отправился в Троицкий монастырь «на поклонъ къ отцу своему, преподобному старцу Сергию, благословенна получити от святыа тоа обители». Это произошло в воскресенье 18 августа, в День святых Флора и Лавра. Отстояв службу, Дмитрий хотел было ехать, но Сергий попросил его задержаться и, пока готовили освящение воды, пригласил великого князя к столу. После трапезы игумен торжественно благословил великого князя и «все христолюбивое его въинство». В беседе наедине Сергий уверил Дмитрия, что тот обязательно вернется с победой, и повелел присоединиться к княжеской дружине двум инокам обители, знаменитым впоследствии Пересвету и Ослябе, на которых возложил монашескую схиму. Возвратившись в Москву, великий князь вместе с Владимиром Андреевичем Серпуховским пришел к митрополиту Киприану и поведал о том, что троицкий игумен предсказал ему победу. Митрополит повелел князьям хранить до поры в тайне сказанное Сергием. Спустя несколько дней, в четверг 27 августа русские рати выступили в поход из Москвы⁴¹⁷.

Начиная с В.Н. Татищева, рассказ о свидании Сергия Радонежского и Дмитрия Донского прочно вошел в литературу, посвященную Куликовской битве⁴¹⁸. Н.М. Карамзин писал: «Димитрий выехал из обители с новою и еще сильнейшею надеждою на помощь небесную»⁴¹⁹. Ту же мысль повторил С.М. Соловьев⁴²⁰. Еще более образно по этому поводу в 1892 г. высказался В.О. Ключевский, в речи, посвященной 500-летней годовщине со дня кончины Сергия: «Глаз исторического знания уже не в состоянии разглядеть хода этой подготовки великих борцов 1380 года; знаем только, что преподобный Сергий благословил на этот подвиг главного вождя русского ополчения, сказав: „Иди на безбожников смело, без колебания, и победишь“»⁴²¹.

Но уже в XIX в. факт посещения Дмитрием Донским Троицкого монастыря стал предметом сомнений. Толчком к этой резкой перемене взглядов стал вопрос: можно ли доверять сведениям поздней Никоновской летописи и «Сказания», описывающих подробности свидания Сергия Радонежского и Дмитрия, или же историку следует опираться только на данные более ранних летописей, где рассказ о нем отсутствует? В более широком плане он сводился к проблеме достоверности поздних летописных сводов по сравнению с более ранними.

Н.И. Костомаров считал, что «Сказание о Мамаевом побоище» «заключает множество явных выдумок, анахронизмов… вообще в своем составе никак не может считаться достоверным источником»⁴²². Еще более резко по этому поводу высказывался А.С. Орлов. Он полагал, что повествование в «Сказании» носит явные следы целенаправленной обработки в целях возвеличивания роли церкви, что привело к введению «нового персонажа – предсказателя и чудотворца радонежского игумена Сергия»⁴²³. М.Н. Тихомиров относил этот рассказ к разделу «повествований легендарного характера». Ссылаясь на более ранние и поэтому заслуживающие большего доверия летописи, он выдвинул предположение, что «поездка Дмитрия к Сергию Радонежскому и разговор с ним о Мамае произошли до похода татар, когда только предполагалось, что они нападут на Русь»⁴²⁴. Аналогичной точки зрения придерживался Л.В. Черепнин: «Сильно разукрашен и эпизод с посещением великим князем Дмитрием Ивановичем Сергия Радонежского, хотя отрицать возможность такого визита и нет оснований. Внесение этого эпизода… вероятно, вызвано желанием приподнять роль Троице-Сергиева монастыря как церковного центра. Гораздо ближе к истине простой и лаконичный рассказ Ермолинской и Львовской летописей, согласно которому Дмитрий Иванович, уже подходя к Дону, получил „грамоту“ от Сергия Радонежского с повелением „битися с татары“»⁴²⁵.

В 1985 г. вопрос о достоверности поездки Дмитрия Донского к Сергию Радонежскому затронул В.Л. Егоров. Предметом его интереса стали фигуры двух иноков Троицкого монастыря – братьев Пересвета и Осляби, отправившихся по приказу Сергия с великим князем на берега Дона. Как отмечалось литературоведами, в «Сказании о Мамаевом побоище» фигуры монахов-воинов занимают очень значительное место и вырастают до символа, олицетворяющего вклад духовенства в победу над угнетателями Руси. Но при всем этом Пересвет и Ослябя являлись реальными персонажами, жившими и действовавшими во второй половине XIV в. Происходя из брянских бояр, они были людьми, искушенными в ратном деле, которых лично знал великий князь. Если учесть, что собранное Дмитрием Донским войско по своим размерам превышало все предыдущие русские ополчения, становится понятной острая нужда великого князя в опытных военачальниках «полки умеюща рядити». Подобные люди все были наперечет, и понятно, что Дмитрий должен был в этих условиях вызвать Пересвета и Ослябю из Троицкого монастыря. Чтобы покинуть монастырь, его иноки должны были получить разрешение игумена, то есть Сергия Радонежского.

Но нужно ли было великому князю для этого самому ездить в Троицкий монастырь? По мнению В.Л. Егорова, совершенно необязательно. Свою мысль он поясняет тем, что при переработке памятника в XVI в. его редакторы использовали реальный эпизод отправки из Троицкого монастыря на Куликово поле двух иноков, для того чтобы выдвинуть на авансцену личность самого Сергия – настоятеля монастыря, давшего согласие на их участие в сражении. Аргументирует это он тем, что Пространная летописная повесть, более ранняя по времени, чем «Сказание», не знает о визите великого князя в Троицу, но зато в ней имеется известие, что, когда войско стояло уже на Дону, Сергий прислал Дмитрию грамоту и благословение, «веля ему битися с тотары»⁴²⁶. Если бы ранее великий князь получил личное напутствие Сергия, такой поступок не имел бы смысла.

Отметил В.Л. Егоров и неувязки в хронологии. Как уже говорилось, сбор русской рати был назначен в Коломне 15 августа. Между тем поездка Дмитрия к Троице датируется 18 августа. По его мнению, фантастично уже то, что высшее военное руководство бросило на произвол судьбы подготовку похода и сбор войска в самый ответственный момент. Но самым главным доводом в пользу утверждения о легендарности поездки Дмитрия 18 августа является еще одно наблюдение. Пространная летописная повесть сообщает, что русское войско во главе с Дмитрием вышло из Коломны 20 августа. О том, когда ополчение прибыло в этот пограничный город Московского княжества, источник умалчивает. Но в нем говорится о посещении до этого великим князем коломенского Успенского собора, где князя и «вся воя его» благословил епископ Герасим⁴²⁷. По другим известиям мы знаем, что на здешнем Девичьем поле накануне выхода Дмитрия из Коломны, то есть 19 августа, проходил смотр войск. Отсюда становится понятным, что Дмитрий 18 августа практически одновременно находился сразу в двух местах, расстояние между которыми преодолеть существовавшими в XIV в. способами передвижения было просто невозможно⁴²⁸.

Доводы В.Л. Егорова о легендарном характере свидания Дмитрия и Сергия Радонежского в Троице развил двумя годами позже В.А. Кучкин. Согласившись с тем, что крайне непонятным является то, что, назначив сбор войск в Коломне на 15 августа, Дмитрий не только не послал рати к Оке против Мамая, но и, наоборот, увел их из столицы в противоположном направлении, на север к Троице, он привел и новые доводы в пользу утверждения о недостоверности этого события.

Прежде всего, отметил он, упоминаемого в рассказе митрополита Киприана в 1380 г. ни в Москве, ни вообще в Северо-Восточной Руси не было. В это время он пребывал в Киеве. Поставлен был им под сомнение и факт посылки Сергием Радонежским инока Пересвета. Действительно, он упомянут в летописном перечне убитых, но без добавления слова «чернец», что являлось обязательным для духовного лица. Поскольку Пересвет, судя по всему, был человеком светским, говорить о его связи с Троицким монастырем не приходится. Наконец, свидание не могло состояться в 1380 г., поскольку 18 августа в нем приходилось не на воскресенье, как утверждает «Сказание», а на субботу. Однако если В.Л. Егоров полностью отрицал сам факт свидания, то, в отличие от него, В.А. Кучкин попытался поставить вопрос по-иному – происходило ли в действительности свидание, и если да, то когда?

Обратившись непосредственно к Житию самого Сергия, В.А. Кучкин в наиболее ранней из сохранившихся полных редакций Жития, относящейся к 30-м гг. XV в., выяснил, что описание встречи князя и игумена содержится в статье, носящей название «О побежении татаръ и иже на Дубенке о монастыри», которая имеет характер неясного припоминания о том, что к Сергию «некогда же прииде князь велики». Далее говорится, что Дмитрий сообщает игумену о приближении Мамая к Руси. В ответ Сергий призывает великого князя идти в поход против татар и предрекает ему победу. В свою очередь, Дмитрий обещает в случае успеха поставить церковь в честь Успения Богородицы. После победы над татарами Дмитрий и Сергий по обету основывают монастырь на реке Дубенке⁴²⁹. Таково краткое содержание этого эпизода, но лишь в позднейших редакциях Жития он связывается с битвой на Дону.

Из летописей нам известно, что Успенский монастырь на реке Дубенке был действительно основан. Но это известие относится к 1 декабря 1379 г., то есть за девять с лишним месяцев до сражения на Дону⁴³⁰. Отсюда В.А. Кучкин делает вывод, что если свидание Сергия Радонежского с Дмитрием и состоялось, то оно произошло до 1 декабря 1379 г., когда был освящен Успенский монастырь на Дубенке, то есть гораздо раньше Куликовской битвы. Определяя возможное его время, он связал эту встречу с кануном сражения с татарами на реке Воже 11–12 августа 1378 г. Битва эта, как известно, происходила в канун праздника Успения Богородицы (15 августа), окончилась победой русских полков, и понятно, что созданная по обету церковь должна была быть посвящена именно ему. Отсюда он сделал вывод, что свидание игумена Троицкого монастыря с великим князем состоялось накануне не Куликовской битвы, а сражения на реке Воже⁴³¹. Позднее он попытался определить вероятное время этой встречи – в 20-х числах июня – начале июля 1378 г., тогда, когда примерно за полтора месяца до сражения в Москве стало известно о движении татар на Русь⁴³².

Впрочем, эта версия вскоре была оспорена. В 1990 г. Н.С. Борисов отметил в ней серьезный изъян, обратив внимание на опубликованную еще в середине XIX в. статью М.В. Толстого об Успенском Дубенском монастыре. Суть ее сводилась к тому, что Никоновская летопись, источник очень близкий к «Сказанию», дважды упоминает Дубенский монастырь – под 1379 г. и в тексте Жития

Сергия, помещенного под 1392 г. В обоих случаях говорится об основании обители. Но есть и существенная разница. В известии 1379 г. сообщается, что игуменом нового монастыря был назначен Леонтий, а судя по тексту Жития – Савва, оба из учеников Сергия Радонежского⁴³³. Анализируя эти известия, М.В. Толстой пришел к выводу, что речь идет о двух совершенно разных монастырях – Дубенском Стромынском (в 30 верстах на юго-восток от лавры) и Дубенском Шавыкинском, «на острову» (в 40 верстах к северо-западу от лавры). Первый из них был основан до Куликовской битвы, второй – после, во исполнение обета, данного великим князем. Эти обители объединяло лишь то, что главные храмы в обоих монастырях были в честь Успения Богородицы, да одинаковое, весьма распространенное, название двух речушек. Второй из Дубенских – Шавыкинский монастырь находился в лесной глуши и позднее запустел. Но следы его сохранялись еще в середине XIX в., и именно их обнаружил М.В. Толстой⁴³⁴.

Попытался Н.С. Борисов опровергнуть и другие аргументы В.А. Кучкина и В.Л. Егорова. Как яркий пример «ненадежности» отнесения свидания великого князя с Сергием именно к 1380 г. обычно относят упоминание в нем фигуры митрополита Киприана, отсутствовавшего в это время в Северо-Восточной Руси. Действительно, если поздняя Никоновская летопись датирует приезд Киприана в Москву 3 мая 1380 г., то целый ряд ранних летописных сводов, включая реконструированную М.Д. Приселковым Троицкую летопись, относят это событие к 1381 г., то есть после Куликовской битвы. Однако в 1987 г. Ф.М. Шабульдо, на наш взгляд, достаточно убедительно показал, что Киприан все же летом 1380 г. находился в Москве⁴³⁵.

Упоминание в летописном перечне погибших имени Александра Пересвета без добавления слова «чернец» легко объясняется тем, что летописец, вероятно человек церковный, счел неуместным поместить указание на духовный сан монаха среди убитых воевод. Посылка же Сергием Радонежским грамоты на Дон вовсе не отрицает факта поездки великого князя к Троице, хотя бы потому, что эта поездка предшествовала отправке грамоты.

18 августа 1380 г. действительно приходилось не на воскресенье, а на субботу. Но, по мнению Н.С. Борисова, Дмитрий едва ли ездил в Троицкий монастырь «одним днем». Более естественно предположить, что он прибыл к Троице в субботу 18 августа, переночевал и на другой день, в воскресенье, отстояв обедню, отправился назад. При этом в подтверждение того, что свидание состоялось именно в середине августа, он специально обратил внимание на то, что перед отъездом из обители Пересвета и Осляби на подмогу великому князю Сергий Радонежский возложил на них схиму. Схимой именуется монашеское одеяние, в которое облачались монахи, принявшие схиму – высшую монастырскую степень, знаменующую полное отречение от мирской жизни. Принятие схимы сопровождалось наречением нового имени. Обычно оно давалось по имени того святого, память которого праздновалась церковью в день совершения обряда или в один из соседних дней. «Вблизи» 18 августа можно найти и Андрея – это имя получил Ослябя (19 августа – святой воин-мученик Андрей Стратилат) и Александра, которое взял Пересвет (12 августа – епископ-мученик Александр Команский). Да и сами имена инокам-воинам Сергий, вероятно, дал со смыслом. По-гречески Александр – «защитник», Андрей – «мужественный».

Но не все доводы Н.С. Борисова убедительны. По его расчетам, Дмитрий покинул Троицу 19 августа. За 7–8 часов непрерывной скачки он мог достигнуть лишь Москвы. Пространная летописная повесть сообщает, что русская рать 20 августа вышла из Коломны. Достичь ее в этот день Дмитрий никак не мог, и Н.С. Борисов в своей работе предположил, не приводя никаких аргументов, что русская рать действительно 20 августа двинулась на врага, но только не из Коломны, а из Москвы⁴³⁶. Очевидно, историк и сам чувствовал слабость своей позиции по этому пункту.

Поэтому В.А. Кучкин продолжал настаивать на своей прежней позиции и выдвинул в ее защиту ряд новых доводов, самым существенным из которых явилось то, что Дубенский Шавыкинский монастырь, поставленный в честь Куликовской битвы, был посвящен Успению Богородицы – празднику, незадолго до которого произошло сражение на реке Воже. Разгром Мамая приходился на другой церковный праздник – Рождества Богородицы (8 сентября). В селах, возникавших на Куликовом поле, ставились церкви в честь не Успения, а Рождества Богородицы, напоминавшие о победе 1380 г. Поэтому монастырь в честь победы над Мамаем должен был иметь другое посвящение⁴³⁷.

Подобная разноголосица среди историков, не могущих решить вопрос – когда же все-таки состоялось свидание Сергия Радонежского с Дмитрием Донским? – открывает свет различным «новым» теориям. В качестве примера сошлемся на статью нижегородского автора Н.Д. Бурланкова, в которой он предпринял попытку доказать, что произведения Куликовского цикла описывают не битву на Дону, а относятся к сражению на реке Воже⁴³⁸. Отсюда один шаг до «сочинений» А.Т. Фоменко с соавторами, переписывающих не только русскую, но и всемирную историю, в которых целая глава посвящена Куликовской битве и где «доказывается», что она происходила чуть ли не под стенами Москвы⁴³⁹.

У каждого исторического события есть три основные координаты – время, место, участники. Следует признать, что самым слабым звеном для Куликовской битвы является именно хронология. В этом легко убедиться, если сравнить, как датируют основные вехи похода Дмитрия на Дон разные произведения Куликовского цикла. «Задонщина» и Краткая летописная повесть, содержащаяся в Рогожском летописце, знают лишь одну точную дату – день самой битвы – субботу 8 сентября «на Рожество святыя Богородицы»⁴⁴⁰. Пространная летописная повесть, содержащаяся в IV Новгородской летописи, сообщает, что русская рать вышла из Коломны 20 августа.

Переправа через Оку состоялась «за неделю до Семеня дни», приходящегося на 1 сентября, и происходила в «день неделный», то есть воскресенье. Сам Дмитрий перебрался со «своим двором» через реку в понедельник. Легко установить, что это были 26 и 27 августа⁴⁴¹.

Количество дат, имеющихся в «Сказании о Мамаевом побоище», больше. Различные редакции «Сказания» (Основная, Киприановская, Распространенная) фиксируют следующие события. Рассылка призыва Дмитрия к всеобщему ополчению. Грамота с ним была написана в Москве 5 августа. В воскресенье 18 августа, «на Флора и Лавра», состоялась поездка Дмитрия к Троице. Выход рати из Москвы датируется четвергом 27 августа, «на память святого отца Пимина Отходника». В Коломну Дмитрий пришел в субботу. На следующий день, то есть в воскресенье, в Коломне состоялся смотр войск на Девичьем поле. Переправа через Оку происходила в воскресенье, а сам Дмитрий переправился в понедельник. Здесь возможны два варианта – или 6–7 сентября, если Дмитрий дошел левым берегом Оки до устья Лопасни (но тогда не остается времени на переход от Оки к Дону), или же переправа совершалась непосредственно у Коломны, в день выхода из города, то есть 30 августа. Битва произошла в пятницу 8 сентября⁴⁴². Имеются и разночтения. Так, Киприановская редакция помечает приход войск в Коломну субботой 28 августа (на память Моисея Мурина). Взяв еще один источник – так называемый Печатный вариант Основной редакции, увидим совершенно иные даты: Сергия Радонежского Дмитрий посетил 18 августа, из Москвы он вышел в четверг 21 августа, на Коломну пришел в среду 28 августа и вышел из нее в четверг 29 августа. Битва состоялась в воскресенье 8 сентября⁴⁴³. Как видим, даты различных редакций «Сказания» разнятся между собой.

Составив небольшую табличку в виде календаря на август и начало сентября 1380 г. и сопоставив только что приведенные даты, мы придем к выводу, что ни один из указанных дней недели не совпадает с реальным днем, на который падало то или иное число.

Все это по идее должно свидетельствовать о несоответствии реальности всех дат, приведенных «Сказанием» и еще одним доводом в пользу того, что оно является абсолютно ненадежным источником и доверять ему нельзя. Но сделать столь категоричный вывод нам мешает одно обстоятельство. Можно еще понять, с какой целью и по каким причинам составители «Сказания» включали в него тот или иной эпизод. Но остается совершенно непонятным, зачем им нужно было «фальсифицировать» даже не сами даты, а только дни недели, на которые они приходились. Какой смысл был в том, чтобы приурочивать дату битвы вместо субботы на пятницу или воскресенье?

Л.В. Черепнин честно признавался, что не может дать разумное объяснение отмеченному нами выше факту⁴⁴⁴. Спустя полвека найти разгадку попытались филологи. В 1998 г. вышла статья В.Н. Рудакова, в которой он сделал попытку отказаться от представлений о реальности большинства описываемых в «Сказании» событий и предположил наличие в памятнике некоторых более глубоких сакральных смыслов. В частности, он обратил внимание на символичность числа 8 для русского православия, в его связи с датой Куликовской битвы 8 сентября, совпадающей с праздником Рождества Богородицы. Выступление засадного полка, решившего исход битвы, «Сказание» относит к 8-му часу по тогдашнему счету. Но тогда на Руси, по мнению В.Н. Рудакова, в походе, на ходу не умели точно определять время⁴⁴⁵. Поэтому, по его мнению, эта цифра не отражает реального времени вступления в бой русских резервов, а является аллегорическим отражением идеи божественного предзнаменования и заступничества «небесных сил». Именно 8-й час должен был стать счастливым для русских ратников⁴⁴⁶. Эти идеи чуть позже развил Р.А. Симонов. Он обнаружил, что 8 сентября 1380 г. приходилось на субботу, однако в «Сказании» указана пятница. «Может быть, – задает он вопрос, – пятница обусловливала „счастливость“ 8-го часа?» Очевидно, автор «Сказания» должен был руководствоваться каким-то древнерусским произведением о «счастливых» часах. Подобные сочинения известны: одним из них является текст «Часы на седмь дни: добры и средни и злы», сохранившийся в списке XV в.⁴⁴⁷ Из него следует, что 8-й час был «добрым» в пятницу, субботу и воскресенье, но только в пятницу был «добрым» и 7-й час. Если учесть, что в «Сказании» бой начался до 8-го часа, то ни суббота, ни воскресенье для него не подходили, поэтому оставалась именно пятница⁴⁴⁸. Но все эти построения остаются не более чем гимнастикой для ума, если вспомнить, что другая редакция «Сказания» приурочивает битву к воскресенью.

В чем же здесь дело? Самым разумным объяснением отмеченного противоречия может быть только то, что неправильная «привязка» основных этапов похода московской рати к той или иной дате содержалась уже в тех первоначальных источниках, которыми пользовались редакторы «Сказания», составляя в XVI в. сводный текст памятника. В его тексте мы находим следы того, что редакторы «Сказания» уже столкнулись с этой проблемой и пытались хоть как-то решить ее.

Об этом говорит тот факт, что Основная и Распространенная редакции «Сказания» датируют выход рати Дмитрия из Москвы четвергом 27 августа. В Коломну войско прибыло в субботу. Если 27 августа (выход из Москвы) приходилось на четверг, то надо полагать, что в Коломну рать должна была прибыть 29 августа. Но в тексте этих редакций имеется указание, что появление Дмитрия в Коломне пришлось на день памяти «святого отца Моисея Мурина»⁴⁴⁹. По святцам, этот праздник приходится на 28 августа, то есть на следующий день после выхода рати из Москвы. Это хорошо знал составитель Киприановской редакции «Сказания» и поэтому обозначил датой прибытия в Коломну именно этот день. Но преодолеть расстояние в сотню верст между Москвой и Коломной войску всего за одни сутки в XIV в. не было никакой возможности, и поэтому составители Основной и Распространенной редакций «Сказания», хорошо зная путь между этими двумя городами, полагали, что он был пройден как минимум за полных два дня. Составитель Киприановской редакции, не зная, как Дмитрию удалось добраться до Коломны всего за день, просто не стал указывать время отбытия Дмитрия из Москвы⁴⁵⁰.

Но, предположив, что «неправильные» даты появились уже в первоначальных материалах, послуживших основой для «Сказания», мы должны выяснить вопрос – каким образом это произошло и действительно ли эти «неправильные» датировки не соответствуют реальности?

Нет сомнений в том, что летом 1380 г. все русские княжеские дворы с замиранием сердца следили за приготовлениями Москвы и Орды к предстоящей схватке и чем она закончится. В этот судьбоносный для всей Руси момент резко активизируется деятельность разведки. Подтверждение этому мы находим в тексте все того же «Сказания». Великий князь Дмитрий отправляет посольство Захария Тютчева и помимо этого несколько «сторож» для проведывания замыслов Мамая. Московской стороне удалось выяснить, что соединение сил Мамая со своими союзниками Ягайло и Олегом Рязанским планировалось на берегах Оки 1 сентября 1380 г. Необходимо было предупредить соединение сил врага, и, согласно Пространной летописной повести, уже 27 августа Дмитрий переправился через Оку и появился на рязанском берегу реки.

Но разведка имелась не только у москвичей. Активные разведывательные мероприятия проводила и Рязань. Однако рязанская сторона не сумела правильно использовать полученную информацию. Получив сведения о выходе Дмитрия из Коломны и его движении в сторону Серпухова, рязанские бояре, очевидно, посчитали, что москвичи со своими союзниками будут обороняться на рубеже Оки. Но, не доходя до Серпухова, Дмитрий резко повернул на юг и в районе устья Лопасни переправился через Оку. Рязанский князь Олег, узнав, что Дмитрий с огромной армией москвичей и своих союзников внезапно появился уже на рязанском берегу Оки, у самой границы его владений, схватился за голову и начал упрекать своих бояр в том, что они проглядели врага. Бояре, потупив голову, молча стояли перед своим князем, но затем признались, что получили известия о выходе рати Дмитрия за 15 дней до этого. Киприановская редакция «Сказания» сообщает подробности этого совещания: «И глаголаша ему бояре его и велможи его: „Мы убо, господине, слышахом о сем за 15 дней и устыдехомся тебе поведати. Глаголют убо в вотчине его мниха некоего, именем Сергиа… и тот мних вооружи его и повеле ему поити противу Мамаа“»⁴⁵¹. Более ранняя Основная редакция «Сказания» уточняет важную деталь – источник этой информации: «Нам, княже, поведали от Москвы за 15 днии…» (выделено нами. – К. А.)⁴⁵².

Когда состоялось это совещание в Рязани? Источники по этому поводу молчат. Однако не будет большой ошибкой, если приурочить его к 1 сентября или очень близкой к этому числу дате. Выяснение времени военного совета у Олега Рязанского для нас интересно лишь одним обстоятельством – когда в Рязани узнали о поездке Дмитрия Донского к Сергию Радонежскому? Воспользовавшись нашим календарем, отсчитываем от 1 сентября 15 дней назад. Искомой датой оказывается 18 августа – именно тот день, который указан «Сказанием» как дата поездки Дмитрия в Троицу. Но из того факта, что именно 18 августа в Рязани узнали о свидании великого князя с Сергием Радонежским, со всей очевидностью вытекает и другой факт – в этот день Дмитрия просто не могло быть в Троице, а следовательно, сама поездка состоялась раньше.

Когда? У нас имеется свидетельство, что визит Дмитрия в Троицу состоялся в воскресенье. Предположив, что рязанский информатор в своем донесении указал только день недели, приходим к выводу, что данное событие следует датировать воскресеньем 12 августа. То, что это событие состоялось именно в этот день, подтверждается и тем, что святцы в этот день содержат имя Александр, которое взял Пересвет при принятии схимы. В Рязани известие о нем получили 18 августа. Очевидно, именно этой датой было помечено донесение о поездке в Троицу. Позднейший летописец, составлявший рассказ о Куликовской битве, который позднее лег в основу «Сказания», не учел этого момента и датировал поездку Дмитрия 18 августа – тем днем, в который сообщение поступило в Рязань.

Но данное предположение останется всего-навсего гипотезой, если мы не сумеем подобным образом объяснить другие «нестыковки» дат в «Сказании». Выход войск Дмитрия из Москвы Печатный вариант Основной редакции датирует четвергом 21 августа⁴⁵³. Отыскивая по календарю ближайший четверг перед этой датой, получаем 16 августа, то есть следующий день после праздника Успения Богородицы, на который был назначен сбор ополчения. Основная и Распространенная редакции «Сказания» это событие датируют также четвергом, но уже 27 августа⁴⁵⁴ (Киприановская редакция молчит по этому поводу). Но и здесь нет никакого противоречия. Именно в этот день великий князь переправился через Оку и появился у рязанских пределов. Прибытие Дмитрия в Коломну практически все редакции относят к субботе⁴⁵⁵ (по нашему расчету, 18 августа), лишь Печатный вариант – к среде (очевидно, 22 августа). Это можно объяснить тем, что, судя по имеющимся данным «Сказания», не все части ополчения смогли вовремя прийти в Коломну. Приход именно этих отрядов мог зафиксировать рязанский информатор в Коломне. Из текста «Сказания» нам известно, что перед входом в Коломну Дмитрия встретили воеводы на реке Северке (суббота 18 августа), на следующий день (19 августа) происходил смотр войск на Девичьем поле, а в понедельник великий князь приказал «всем людем сниматися». С этим полностью согласуются известие Пространной летописной повести о выходе ополчения из этого города 20 августа, а также рассказ Распространенной редакции «Сказания» о том, что новгородцы, посланные в помощь Дмитрию, не застали уже Дмитрия в Москве, а их вестники, направившиеся вслед за ушедшим Дмитрием, догнали того в Коломне только в воскресенье перед заутреней⁴⁵⁶. Датировка же самой битвы пятницей и воскресеньем показывает, что об исходе сражения рязанский князь узнал только 14–16 сентября.

Выяснение действительной хронологии похода Дмитрия на Дон подводит черту под сомнениями в реальности событий, описанных в «Сказании». Важным представляется вывод о том, что при его составлении широко использовались материалы, основанные на донесениях рязанской разведки. Позднейшие редакторы не поняли того, что в них указывались даты получения информации, и, не проверив по календарю, напрямую соотнесли их с описываемыми в них событиями. То, что эти материалы имели рязанское происхождение, доказывает и то, что различные редакции «Сказания» возникают именно на рубеже XV–XVI вв. и тесно связаны с Никоновской летописью, созданной в 1526–1530 гг.⁴⁵⁷ Составители первого действительно общерусского летописного свода, столкнувшись с весьма отрывочным описанием похода 1380 г., в московских летописях, не могли не заинтересоваться более полными рязанскими материалами, которые стали доступны им только после того, как Рязань на рубеже XV–XVI вв. потеряла свою независимость – сначала де-факто, а затем и де-юре.