Текст книги "Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в"

Определив дату свидания Дмитрия Донского с Сергием Радонежским в Троицком монастыре – 12 августа 1380 г., – мы отбрасываем все имеющиеся сомнения в том, что эта поездка состоялась именно накануне Куликовской битвы. Снимаются все вопросы – как мог великий князь «бросить» собравшееся войско на произвол судьбы и отправиться в Троицу в тот момент, когда надо было выступать против Мамая. Решается и «проблема» одновременного присутствия Дмитрия сразу в двух местах – великий князь после визита имел достаточно времени, чтобы доехать до Москвы и выступить из нее 16 августа. Свидание Дмитрия с Сергием волей случая происходило ровно через два года после битвы на Воже, и вполне понятно, что великий старец, увидев в этом Божественное провидение, основывает после Куликовской битвы новый монастырь не в честь самого сражения, пришедшегося на праздник Рождества Богородицы, а отмечает ее Успение, в канун которого произошла столь судьбоносная встреча.

Князья Каргопольские

Убедившись в том, что рассказ «Сказания» о свидании Дмитрия Донского с Сергием Радонежским не является позднейшей выдумкой, а отражает историческую реальность, мы с большей долей вероятности должны признать и факт существования в эпоху Куликовской битвы тех белозерских князей, которые упомянуты в памятнике. Очевидно, следует полагать, что это были представители еще одной, третьей ветви белозерских князей. Она не была записана в Ростовский синодик белозерских князей, видимо, потому, что к моменту его составления выделилась фактически в отдельный род со своим родовым прозванием.

Каким образом эта ветвь попала сначала в «Задонщину», а затем в «Сказание о Мамаевом побоище»? В этой связи следует обратить внимание на ряд наблюдений исследователей относительно авторства «Сказания». Еще в 1983 г. Н.А. Мещерский предположил, что «автором „Сказания“, по всей вероятности, был какой-либо церковник, хорошо знавший устав православного богослужения, в памяти которого живы были все события современности»⁴⁵⁸. Вскоре эту мысль развил Р.Г. Скрынников, отметивший, что, «скорее всего, „Сказание“ было составлено в стенах Троице-Сергиева монастыря учениками и преемниками Сергия» в XV в. При этом позднее оно подверглось литературной обработке и приобрело свою окончательную форму вне стен монастыря. Эта версия хорошо согласуется с гипотезой Б.М. Клосса, предположившего в 1997 г., что автором «Сказания» являлся Митрофан, сначала постриженник Троице-Сергиева монастыря, затем архимандрит московского Андроникова монастыря, а позже епископ Коломенский (1507–1518). При этом, по Б.М. Клоссу, время создания памятника, вероятнее всего, приходится на 1513–1518 гг., когда Митрофан возглавлял епископскую кафедру⁴⁵⁹.

Для нас здесь интересно то, что именно с Троице-Сергиевым монастырем были связаны многие из потомков белозерских князей, участвовавших в Куликовской битве. Так, в Троицком пергаменном синодике значатся: князья Андрей, Иона, Софроний Андомские, Давыд Кемский⁴⁶⁰. Во вкладной книге обители были записаны роды князей Карголомских и Кемских⁴⁶¹. Все это может свидетельствовать о том, что белозерские князья, упомянутые в «Сказании», – реально существовавшие лица.

Можно ли попытаться восстановить родословие этой ветви белозерских князей? При почти полном отсутствии источников задача кажется неразрешимой, но тем не менее определенные зацепки у исследователя есть. Одной из них стала упомянутая нами выше находка в 1969 г. на Городище под Новгородом обломка свинцовой печати, на одной стороне которой имеется изображение святого Василия Кесарийского в окружении двустрочной надписи: «[Печа]те великого [князя Василия] Дмитриевича]», а на другой – шестистрочная надпись: «Печ[ать] Кост[янти]на Ивановича] и Ва[силья Д]мит[рие]вич[а]». В.Л. Янин, описавший эту печать, справедливо полагал, что на лицевой стороне буллы упоминается сын Дмитрия Донского – великий князь Василий Дмитриевич, а на оборотной – князь Константин Иванович Копорский⁴⁶². С этим выводом исследователя следует всецело согласиться.

Однако при анализе данной печати В.Л. Янин прошел мимо одного любопытного вопроса, ответ на который в то время получен быть не мог: сколько лиц упомянуто на печати? Дело заключается в том, что на оборотной стороне буллы, кроме имени Константина Ивановича Копорского, снова видим имя Василия Дмитриевича. Был ли это Василий I? Вряд ли. Во-первых, имя Василия I с определением «великий князь» уже имеется на лицевой стороне печати, а во-вторых, даже если предположить, что он упомянут также и на оборотной стороне буллы, то его имя должно было бы стоять перед именем Константина Ивановича. Таким образом, судя по всему, здесь имеются имена трех лиц – на лицевой стороне: великого князя Василия I Дмитриевича, а на оборотной: князя Константина Ивановича Копорского и равного ему по статусу некоего Василия Дмитриевича.

Данная загадка смогла быть разрешена только после публикации С.В. Коневым в 1995 г. Ростовского соборного синодика, содержащего поминание белозерских князей. В нем мы действительно находим имя князя Василия Дмитриевича⁴⁶³. Он, несомненно, принадлежал к роду белозерских князей, но в составленное нами на основе синодика их родословие не вошел, поскольку в нем отсутствует его отец.

Определяя родословие загадочного Василия Дмитриевича из рода белозерских князей, вполне логично предположить, что он самым тесным образом был связан с Новгородом, поскольку именно здесь обнаружили печать с его именем. Но в новгородских летописях о нем нет никаких упоминаний. Все же у нас остается надежда, что такие же тесные контакты с этим городом имел его отец Дмитрий и уж его имя встретится на страницах новгородского летописания.

Действительно, пролистывая новгородскую летопись, обнаруживаем имя его отца. Под 1311 г. она сообщает: «В лето 6819. Ходиша новгородци войною на Немецьскую землю за море на Емь съ княземь Дмитриемь Романовичемь…»⁴⁶⁴ Из этого известия становится понятным, что деда Василия Дмитриевича звали Роман. Двумя десятилетиями раньше он также упоминается новгородским летописцем, под 1293 г. сообщающим: «Того же говенья посла великыи князь Андреи князя Романа Глебовича… в мале новгородцовъ к городу свейскому…»⁴⁶⁵

Судя по своему отчеству, Роман Глебович был не кем иным, как сыном родоначальника белозерских князей Глеба Васильковича. За это говорит и хронологический расчет времени жизни этих лиц. Таким образом выясняется, что в конце XIII – первой половине XIV в. службой с Новгородом была связана еще одна ветвь белозерских князей – Роман Глебович, его сын Дмитрий Романович и внук Василий Дмитриевич.

В литературе, однако, достаточно давно и прочно утвердилось мнение, что упомянутые новгородской летописью князья Роман Глебович и его сын Дмитрий Романович хотя и были отцом и сыном, но не являлись белозерскими князьями, а принадлежали к смоленскому княжескому дому: Роман Глебович считается князем Брянским и Смоленским, сыном Глеба Ростиславича, а его сын Дмитрий Романович отождествляется с одноименным брянским князем⁴⁶⁶. Эта точка зрения была высказана еще в 1895 г. исследователем Смоленской земли П.В. Голубовским и с тех пор никем не оспаривалась⁴⁶⁷.

Между тем здесь была допущена ошибка, основанная на том, что в условиях скудости летописных известий исследователь отождествил живших в одно и то же время Романа Глебовича и Дмитрия Романовича Белозерских с носившими те же имена и отчества Романом Глебовичем и Дмитрием Романовичем Смоленскими. В этом легко убедиться, если проследить летописные известия, связанные с последними.

Под 1285 г. говорится о походе князя Романа Брянского «ратью» к Смоленску⁴⁶⁸, а под 1300 г. находим известие о том, что в бою под Дорогобужем ранили князя Романа Глебовича, брата князя Александра Глебовича Смоленского⁴⁶⁹. Относительно Дмитрия Романовича летописец под 1334 г. сообщает, что князь Дмитрий Брянский с татарской ратью пришел к Смоленску на князя Ивана Александровича⁴⁷⁰, а под 1341 г. говорит о женитьбе московского князя Ивана Красного на дочери Дмитрия Брянского⁴⁷¹.

Положение князей, перешедших на службу к великим князьям, всегда было ниже статуса князей владетельных. Выше, говоря о белозерских князьях на службе в Новгороде, мы выяснили, что они были вынуждены пойти на этот шаг, будучи лишенными в результате политических интриг своих родовых владений. Между тем, судя по приведенным известиям, указанные князья на протяжении нескольких десятилетий самым активным образом были связаны с жизнью Смоленской земли, владели здесь своими уделами и не имели никакого отношения к Новгороду. «Смешение» двух пар полных тезок из белозерского и смоленского княжеских домов произошло впервые в Никоновской летописи, являющейся первым действительно общерусским сводом. Если же мы возьмем более ранние летописи, то увидим, что они никогда не смешивают эти две пары князей. Новгородский летописец прекрасно осведомлен о деятельности белозерских князей в Новгороде, но ему ничего не известно о деятельности их смоленских тезок, и наоборот, другие летописцы, знающие о деяниях смоленских князей, ничего не говорят о действиях белозерских князей в Новгороде. Если бы речь шла об одних и тех же лицах, новгородские и другие летописцы безусловно бы зафиксировали все эпизоды их жизни, как связанные с Новгородом, так и со Смоленской землей. Но этого мы не наблюдаем. Отсюда вытекает наш основной вывод: князья Роман Глебович и его сын Дмитрий Романович, чьи имена встречаются в новгородской летописи, не имеют ничего общего с одноименными им брянскими князьями.

Решив эту проблему, мы должны ответить еще на один вопрос – действительно ли Роман Глебович и Дмитрий Романович, упоминаемые новгородской летописью под 1293 и 1311 гг., принадлежали к белозерским князьям? С одной стороны, за это говорит схожая судьба этой линии с главной ветвью белозерских князей – так же как и последние, лишившись в конце XIII в. родовых владений, они вынуждены были служить сначала великому князю Андрею Александровичу, а затем Михаилу Тверскому. С другой стороны, их имена не вошли в Ростовский соборный синодик, нет их и в дошедших до нас родословцах.

Выше, говоря о генеалогии первых колен белозерских князей, мы отметили, что П.В. Долгоруков приписывал родоначальнику белозерских князей Глебу Васильковичу, кроме известных по родословцам Демьяна и Михаила, еще двоих сыновей: Василия и Романа Глебовичей⁴⁷². А.В. Экземплярский, не обнаружив известий о них в летописи, сомневался в их существовании⁴⁷³. После того как мы выяснили, что упоминаемый новгородской летописью под 1293 г. Роман Глебович не имеет ничего общего с Романом Глебовичем Брянским, выясняется, что прав все же был П.В. Долгоруков, использовавший в своей работе выписки из не дошедших до нас родословцев, и то, что Роман Глебович был сыном Глеба Васильковича.

Другим сыном родоначальника белозерских князей П.В. Долгоруков называет Василия Глебовича. Реальность его существования позволяет подтвердить находка в последней четверти XX в. печати, на одной стороне которой имеется конное изображение святого Георгия, а на другой – надпись о принадлежности: «Печать княжа Васильева». Место находки буллы, к сожалению, осталось неизвестным, но сам принцип оформления печати тождествен тому, который применен при оформлении булл великокняжеских наместников в Новгороде, что позволило В.Л. Янину отнести данную печать к периоду новгородского княжения великого князя Юрия Даниловича Московского (1318–1322). Правда, сам В.Л. Янин полагал, что эта печать могла принадлежать князю Василию Сугорскому⁴⁷⁴. Однако ранее мы выяснили, что князь Василий Федорович Сугорский жил во второй половине XIV в., был убит в 1394 г. и поэтому не мог иметь ничего общего с владельцем печати, выпущенной в первой четверти XIV в. С учетом этого выясняется, что владельцем данной буллы вполне мог быть Василий Глебович, живший в конце XIII – первой четверти XIV в.

Находка печати Василия Глебовича дает основания полагать, что он самым тесным образом был связан с Новгородом и, очевидно, должен был получить в кормление от новгородских властей определенные владения. Где они располагались?

Выше, говоря о белозерских князьях на службе в Новгороде, мы отметили тот факт, что во второй половине XIV в. они имели владения в Копорье, отчего впоследствии эта ветвь их рода стала называться князьями Копорскими. Но с какого времени Копорье стало отдаваться новгородскими властями в держание князьям? Задавая аналогичный вопрос, В.Л. Янин обратил внимание на известие новгородской летописи под 1333 г. о том, что приехавшему служить в Новгород сыну великого литовского князя Гедимина Наримонту (в крещении Глебу) новгородцы дали несколько городов, включая и половину города Копорья⁴⁷⁵. Но при этом другая половина Копорья оставалась вне сферы власти Наримонта, она имела иной статус, и в ней, очевидно, должны были сидеть особые князья, находившиеся на новгородской службе.

Кто же владел этой половиной Копорья в начале XIV в.? Некоторые указания новгородской летописи позволяют думать, что этим городом в указанное время владел именно Василий Глебович. Под 1338 г. новгородский летописец сообщает о набеге немцев на Копорье. Он не принес им успеха: «Вышедши копорьяне с Федоромъ Васильевичемь, и биша я; и убиша ту Михея Копорьянена, мужа добра, а под Федоромъ конь раниша, нь самому не бысть пакости, выихале бо бяху в мале». Кем был упомянутый здесь Федор Васильевич? Судя по всему, в этом известии речь идет именно о владельце второй половины Копорья. На эту мысль наводит продолжение данного летописного сообщения о том, что в это время «князь же Наримантъ бяше в Литве, и много посылаше по него, и не поеха, нь и сына своего выведе изъ Орехового, именемь Александра, токмо наместьникъ своих остави»⁴⁷⁶. В этих условиях сопротивление врагу должен был возглавить именно владелец второй половины Копорья Федор

Васильевич. Зная его отчество, а также о том, что в этот период служба носила наследственный характер, можно предположить, что он был сыном Василия Глебовича, который к тому времени уже умер. Таким образом, выясняется, что, как и во второй половине XIV в., в начале этого столетия половиной Копорья владели все те же белозерские князья. Начало же их службы в этом городе мы относим к концу XIII в. и связываем его с событиями этого периода, когда в результате внутриполитической борьбы сыновья князя Глеба Васильковича лишились своих родовых владений на Белоозере и должны были искать мест приложения своей деятельности за пределами Белозерского княжества. Любопытно в этой связи известие новгородской летописи о том, что в 1297 г. «поставиша новгородци городъ Копорью»⁴⁷⁷. Очевидно, что возобновление копорских укреплений было связано с тем, что часть города была дана в держание сначала князю Василию Глебовичу. Затем это владение перешло к его сыну Федору Васильевичу.

Разбирая известие 1338 г. о набеге немцев на Копорье, следует обратить внимание на упоминаемый в нем факт участия в обороне города наряду с Федором Васильевичем некоего «Михея Копорьянина». Данная ситуация напоминает аналогичную, сложившуюся в бою под Псковом в 1394 г., когда в сражении были убиты князья Иван Константинович Копорский и Василий Федорович Сугорский. Это дает основания полагать, что в XIV в. половиной Копорья владели одновременно не один, а два представителя рода белозерских князей. Отсюда мы делаем предположение, что упоминаемый при описании событий 1338 г. «Михей Копорьянин» мог быть родным братом Федора Васильевича. Собственно, полным именем Михея было Михаил, поскольку первоначально в летописном тексте было написано: «Михаила», но буквы «а» и «л» оказались стертыми и он превратился в Михея⁴⁷⁸.

С учетом сказанного родословие первых колен этой ветви белозерских князей мы можем представить следующим образом в виде небольшой таблички:

Выяснив это обстоятельство, необходимо вновь вернуться к перечню белозерских князей, упоминаемых в «Сказании о Мамаевом побоище». Среди них видим следующих лиц: Федора Семеновича, Семена Михайловича, Андрея Кемского, Глеба Каргопольского и Цыдонского, не названных по именам андомских князей.

Вопрос их «привязки» к основному родословию белозерских князей легче всего решается относительно последних. Анализируя составленное на основе Ростовского соборного синодика их родословное древо, видим, что в нем упоминается князь Андрей Андожский, живший приблизительно в первой четверти XV в. Его отцом и дядей были соответственно Юрий и Василий Ивановичи, сыновья уже неоднократно упоминавшегося нами князя Ивана Федоровича Копорского. Поскольку внук последнего упоминается с определением «Андожский», с большой долей вероятности можно отнести это определение и к Юрию и Василию Ивановичам. По хронологическому расчету поколений они жили как раз в эпоху Куликовской битвы, и, очевидно, именно они упоминаются «Сказанием» как не названные по именам князья Андомские. Тем самым возникновение Андомского удела Белозерского княжества необходимо датировать именно этим временем. Тем самым снимаются возражения Ю.К. Бегунова и В.А. Кучкина, относивших образование этого белозерского удела к 20-м гг. XV в.⁴⁷⁹

Относительно Кемского удела отметим, что в литературе было высказано суждение, что и он возникает не ранее XV в., хотя позднее в него В.А. Кучкиным было внесено уточнение, что он мог возникнуть и в конце XIV в. Однако окончательно решить этот вопрос можно лишь при анализе всей совокупности источников, описывающих события 1380 г.⁴⁸⁰

В свое время Л.А. Дмитриев отмечал, что до нашего времени дошло очень много списков «Сказания о Мамаевом побоище». Все они могут быть сгруппированы в отдельные редакции. Текст памятника, наиболее близкий к первоначальному авторскому тексту произведения, читается в Основной редакции, которая сохранилась в нескольких десятках списков. Основная редакция, в свою очередь, разбивается на несколько вариантов. Именно один из таких вариантов, отличающихся тем, что в целом ряде случаев он сокращает текст «Сказания» за счет выпуска религиозно-риторических сравнений, отступлений автора, молитв великого князя, и был опубликован Л.А. Дмитриевым. Этот вариант был назван исследователем по одному из списков условно вариантом Михайловского, а всего для издания им было привлечено три списка этой группы⁴⁸¹.

К сожалению, для позднейших исследований и публикаций текста «Сказания» он не привлекался, хотя содержит довольно любопытные уточнения и, в частности, дает отчество князя Андрея Кемского. Прибытие белозерских князей к Дмитрию Донскому этот вариант описывает следующим образом: «И приидоша к Москве белоозерские князи: Феодор Семенович, да князь Семен, да князь Андрей Иванович Киевский, да князь Глеб Каргапольский с вой своими вельми учрежено – доспехи на них и шеломы, яко вода колышет морскими волнами. По числу же с ними приидоша белозерские и каргопольския силы 30 ООО»⁴⁸².

Комментируя этот отрывок, Л.А. Дмитриев полагал, что надо читать не «киевский», а «кемский», как это указано в других вариантах Основной редакции «Сказания», а здесь перед нами явная описка⁴⁸³. Зная отчество Андрея Кемского и обратившись к составленному на основе Ростовского соборного синодика родословию белозерских князей, легко определить, что единственно возможным его отцом мог быть только князь Иван Федорович Копорский, а сам Андрей Иванович, по хронологическому расчету, жил в эпоху Куликовской битвы.

Владелец Кемского удела не упомянут в Ростовском синодике. Но выше мы видели, что в нем также не упомянут и Константин Иванович Копорский, несомненный сын Ивана Федоровича. Другое возражение Л.А. Дмитриева связано с тем, что возникновение Кемского удела родословцы обычно соотносят с Семеном Васильевичем Кемским⁴⁸⁴, чье имя фигурирует в Ростовском синодике. Но никакого противоречия здесь нет. Судя по «Сказанию», на Куликовом поле погиб целый ряд белозерских князей, среди которых, очевидно, был и Андрей Кемский. В этой ситуации его удел оказывался выморочным и чуть позже мог достаться его двоюродному брату Семену Васильевичу, который и стал родоначальником всех последующих князей Кемских.

Загадочным остается происхождение упомянутого «Сказанием» первым из белозерских князей – князя Федора Семеновича. Ранее мы говорили о догадке Д.И. Иловайского, обратившего внимание на то, что следующим после Федора Семеновича «Сказание» называет Семена Михайловича. Это обстоятельство позволило ему предположить, что в данном случае мы имеем дело с родственниками – отцом и сыном. Правда, историку не был известен Ростовский синодик, и, основываясь лишь на родословцах, он сделал неправильный вывод, что Федор Семенович был племянником убитого в 1380 г. князя Федора Романовича Белозерского⁴⁸⁵.

Тем не менее, несмотря на явную ошибку, общий ход рассуждений историка следует признать верным. Подобно тому как в битве с Мамаем участвовали отец и сын Федор Романович и Иван Федорович, в ней также могли принимать участие отец и сын Семен Михайлович и Федор Семенович. За это говорит сходство имен и отчеств.

Но являлся ли Семен Михайлович участником Куликовской битвы? Под 1377 г. русские летописи помещают статью «О побоище иже на Пьяне». Из нее становится известным, что летом этого года суздальский князь Дмитрий Константинович узнал о намечающемся походе татарского царевича Арапши на Нижний Новгород и послал с известием об этом гонца к своему зятю великому князю Дмитрию Ивановичу. Московский князь поспешил на помощь к тестю и пришел к Нижнему Новгороду «в силе велице», по выражению летописца. Но татар нигде не было, и, не получая никаких известий о приближении врага, Дмитрий Иванович, немного постояв в Нижнем, возвратился в Москву. Тем не менее все же было решено отправить в пограничье передовой отряд. Московский князь отрядил в него свои полки, «а князь Дмитреи Костянтинович посла сына своего князя Ивана, да князя Семена Михаиловича, а с ними рати свои». Предстоящий поход казался воеводам легкой экскурсией. Летописец дает яркую картину беззаботности, царившей в русском войске: «Они же оплошишася и в небрежении хожаху, доспехы своя въскладаше на телегы, а иные в сумы, а у иных и сулицы еще не насажены беху, а щиты и копья не приготовлены, а ездеху и порты съ плеч спускавши, а мед пьяху до пьяна и ловы деюще потеху себе творяху». Татары воспользовались практически полным отсутствием русской разведки и внезапно напали на воевод около реки Пьяны. В бою был убит князь Семен Михайлович, а сын суздальского князя Иван утонул в реке, когда во время бегства в полном вооружении попытался преодолеть водную преграду⁴⁸⁶.

Из этого рассказа летописца видим, что князь Семен Михайлович погиб в 1377 г. и, соответственно, никоим образом не мог тремя годами позже принимать участие в Куликовской битве. Но каким же образом его имя всплывает в «Сказании о Мамаевом побоище»?

Мы уже говорили о том, что это произведение создавалось не по горячим следам событий 1380 г., а много позже. При этом его составитель пользовался различными источниками, послужившими основой для его повествования. Одним из таких источников являлись списки погибших. Указание на это находим в Пространной летописной повести. После краткого перечисления погибших автор повести замечает: «…и инии мнози, их же имена же суть писана въ книгах сих. Сии же писана быша князи токмо, и воеводы, и нарочитых и старейших боляръ имена, а прочьих боляръ и слугъ оставих имена и не писах ихъ множества ради именъ, яко число превосходить ми: мнози бо на той брани побьени быша»⁴⁸⁷.

Известно, что списки погибших содержались в синодиках, одним из которых являлся синодик московского Успенского собора. Именно в нем, очевидно, и была допущена в конце XIV в. ошибка: имя Семена Михайловича, в реальности погибшего в битве с татарами на реке Пьяне в 1377 г., оказалось в перечне убитых от Мамая⁴⁸⁸. При этом данная неточность не была единственной: точно так же в список погибших в 1380 г. попало имя Дмитрия Монастырева, в действительности павшего в битве на реке Воже в 1378 г.⁴⁸⁹ Поэтому составитель «Сказания», обнаружив в синодике имя князя Семена Михайловича и твердо зная, что он был отцом князя Федора Семеновича, поместил его сразу же после сына в эпизоде прихода белозерских князей в Москву.

Некоторое сомнение в том, что Семен Михайлович действительно принадлежал к роду белозерских князей, может возникнуть при анализе летописного известия 1377 г.⁴⁹⁰, из которого явствует, что он служил суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Однако мы знаем, что Семен Михайлович был не единственным из белозерских князей, кто во второй половине XIV в. служил представителям суздальского княжеского дома. Ранее мы уже упоминали эпизод 1363 г., когда Дмитрий Константинович Суздальский задумал силой оспорить у Москвы великокняжеский титул и захватил Владимир. Но попытка эта не удалась, и

Дмитрий Константинович ровно через неделю вынужден был с позором ретироваться. Вместе с суздальским князем летописец называет и князя Ивана Белозерца, который «пришелъ бо бе из Мурутовы орды с 30-ю татариновъ»⁴⁹¹. Им был, как мы выяснили, князь Иван Федорович Белозерский (позднее Копорский).

Таким образом, у нас выстраивается следующая цепочка из трех поколений данной ветви белозерских князей: Федор Семенович (уб. 1380), его отец Семен Михайлович (уб. 1377) и дед Михаил. Определяя, кто из белозерских князей, носивших имя Михаил, мог быть дедом Федора Семеновича, мы сразу же должны исключить Михаила Глебовича Белозерского. Этот князь, скончавшийся в 1293 г., едва ли мог иметь сына, убитого в 1378 г., и внука, павшего в сражении против Мамая. Искомую кандидатуру следует искать поколением ниже. Единственно возможным оказывается Михаил (Михей) Васильевич, погибший в бою против немцев под Копорьем в 1338 г.⁴⁹²

Михаил (Михей) и его брат Федор в первой половине XIV в., как мы помним, держали половину Копорья. Но во второй половине XIV в. их здесь сменяют представители другой ветви рода – Иван Федорович и его сын Константин. Где же в это время находились потомки Михаила Васильевича?

Ответить на этот вопрос позволяет одно место из второй духовной грамоты великого князя Василия I, составленной в 1417 г. В ней он отдает следующее распоряжение: «Да свои же примыслъ даю ей (своей жене княгине Софье Витовтовне. – К. А.) на Белеозере слободка, што была княжа Васильева Семеновича»⁴⁹³. Кем был упоминаемый здесь князь Василий Семенович? Очевидно, белозерским князем, поскольку его владения находились в этом районе. Определяя его происхождение, видим, что в белозерском княжеском доме нам известны два князя Семена. Но первый из них, князь Семен Васильевич Кемский, живший на рубеже XIV–XV вв., никак не мог быть отцом уже скончавшегося к 1417 г. князя Василия Семеновича. Поэтому единственно возможной фигурой отца последнего мог быть только князь Семен Михайлович, погибший в 1377 г. Таким образом, выясняется, что Василий Семенович являлся еще одним внуком Михаила (Михея) Васильевича и владел землями на Белоозере. Все это позволяет говорить о том, что во второй половине XIV в. этой ветви белозерских князей удалось возвратить себе родовые владения на Белоозере. Где же они находились?

В предыдущей главе мы обращали внимание на изображение «Родословного древа российских государей», написанное на сводах паперти соборной церкви Преображения Господня в московском Новоспасском монастыре. Среди лиц, изображенных в нем, имеется портрет некоего князя «Феодора Каргопольского». Определяя, кем мог быть этот князь, укажем, что среди белозерских князей XIV в. известны три Федора: Федор Михайлович, Федор Романович и Федор Семенович. Фигура первого из них, жившего в первой четверти XIV в., должна быть исключена, поскольку портрет «Феодора Каргопольского» помещен между изображениями «Иоанна Дмитровского» (им был, как мы выяснили, князь Иван Федорович Галичский) и «Василия Михайловича» (которым являлся князь Василий Михайлович Кашинский). Они жили во второй половине XIV в., а следовательно, и «Феодор Каргопольский» должен был действовать в это же время⁴⁹⁴. Из числа возможных лиц должен быть исключен и князь Федор Романович Белозерский. Он хотя и жил в указанное время, но в источниках упоминается с определением «Белозерский». Таким образом, единственно возможным лицом, с которым можно отождествить князя «Феодора Каргопольского», остается князь Федор Семенович.

Данная идентификация подтверждается выяснением родственных связей последнего из упомянутых «Сказанием» белозерских князей – князя Глеба Каргопольского и Цыдонского. Исследователей смущало определение «каргопольский» применительно к этому князю. В литературе считается, что Каргополь никогда не входил в состав Белозерского княжества. Но история этого северного города представляет собой своеобразное белое пятно в отечественной историографии. О времени его основания никаких источников не сохранилось. Первым, кто пытался выяснить этот вопрос, был известный поэт XVIII в. Г.Р. Державин, когда в бытность свою правителем Олонецкого наместничества объезжал вверенную ему территорию. Ему удалось обнаружить в местных архивах какие-то неясные следы местного летописания. В своей «Поденной записке, учиненной во время обозрения губернии…» 1785 г. он писал: «Начало построения города сего древность от нас скрыла, что же оный из числа старинных городов доказывает сие найденная в монастырских бумагах рукопись, в коей показуется, что жители сих мест… нападали на белозерские селения… все на ходу пожигали и опустошали, и сие дотоле продолжалось, доколе князь Вячеслав, собрав войска, отразил нападение чуди и, победя, гнал оную до берегов Белого моря. На обратном пути… нашед поле, удобное для отдохновения… назвал князь оное каргиным полем и учредил на оном свой стол… россияне сделали на поле том острог, знаки коего и доныне видны»⁴⁹⁵. Следы этой рукописи прослеживались еще в 1863 г. Но позднее она исчезла, будучи проданной на распродаже имущества ее владельца⁴⁹⁶.

В литературе Каргополь относят к числу древнейших поселений на севере России, хотя прямых указаний на время его основания в летописях нет. Считается, что первое достоверное известие о нем в общерусских сводах встречается под 1447 г., когда сюда во время феодальной войны бежали князь Дмитрий Шемяка и князь Иван Можайский, захватившие с собой мать Василия Темного – великую княгиню Софью Витовтовну⁴⁹⁷. Древность Каргополя подтверждают и археологические разведки, в результате которых здесь были обнаружены слои XIV–XV вв.⁴⁹⁸ Вместе с тем остается неясной его государственная принадлежность. На исторических картах территория Каргополя и его округи обычно помечается как новгородская. Хотя, справедливости ради, следует отметить, что в литературе все же осторожно было высказано мнение о том, что «предполагается, что первоначально Каргополь зависел от Белозерского княжества, затем в XIV–XV вв. перешел под власть Новгорода»⁴⁹⁹. Но оно не получило поддержки.