Текст книги "Корсары Ивана Грозного"

Глава третья. СМЕРТЬ ВОЛЧЬЯ ЕСТЬ ЗДРАВИЕ ОВЕЧЬЕ

В двадцати верстах к востоку от города Полоцка в дремучем болотистом лесу стоял замшелый бревенчатый дом. Прежде он принадлежал одному из литовских вельмож и служил для охотничьих забав. После взятия русскими войсками Полоцка литовский вельможа отъехал в свои вильненские поместья. В охотничьем доме остался доживать свой век старый ловчий Неждан с женой и сыном.

Получив Полоцкое воеводство, боярин Иван Петрович Федоров побывал однажды на охоте, увидел лесной дом и подумал, что он может пригодиться. Старого ловчего Неждана воевода взял на службу дворецким.

Дом стоял на берегу лесной речушки, в непроглядной чаще, тянувшейся на десятки верст. Только старик Неждан и его сын по своим приметам могли распознать заросшую молодняком дорогу, когда-то прорубленную в лесу, и среди топких болот провести за собой всадников.

Прошло больше года после памятной челобитной земских вельмож московскому царю.

В середине лета от воеводы Федорова пришло Неждану повеление подготовить дом к приезду гостей. В день Петра и Павла у часовни на развилке дорог стали собираться гости. Князья и бояре съезжались на охоту с оружием и слугами. В здешних лесах водились могучие зубры, и поохотиться на свирепого зверя хотели многие. Но не только охота заставила знатных русских людей съезжаться в лесу под Полоцком…

Неждан с сыном, кланяясь, встречали гостей у часовни и по лесным тропинкам провожали к охотничьему дому. Когда все собрались, боярин Федоров пригласил гостей в небольшую горницу к столу, уставленному напитками и яствами. Перекрестившись на икону, гости уселись молча, без обычных застольных шуток.

Слуги зажгли восковые свечи. Иван Петрович приказал закрыть окна ставнями, а изнутри – темными бархатными занавесями. Вокруг дома стояли дозорные, верные люди воеводы. Гости утолили голод, выпили хмельного меда. Слуги принесли сладких заедков: пряников, орешков в меду. Говорили о том о сем, но главного разговора не было.

Иван Петрович прикрыл покрепче двери, задвинул засовы, вернулся к столу и сказал:

– Дорогие гости, государи, князь Иван Федорович Мстиславский хочет сказать слово.

Князь Мстиславский – один из самых знатных людей в Московском государстве, потомок великого князя Гедимина, поднялся с места. Окладистая борода покрывала половину его груди. Из-под темных бровей смотрели холодные голубые глаза.

– Что ж делать нам? – раздался его глуховатый голос. – Царь лишился ума. Как бешеный бык, он топчет лучшие княжеские роды, знатнейших бояр. Неужто будем терпеть и ждать, когда полетят и наши головы?

– Да сгинет опричнина! – воскликнул Федоров. – Да будет единая Русская земля, ибо от всякого разделения государство запустеет и погибнет.

– Что же делать? – повторил Мстиславский.

– Надо нового царя! – крикнул князь Дмитрий Щенятьев.

Гости опасливо посмотрели друг на друга. Наступила тишина. Боярин Федоров закашлялся, отпил из чаши.

– Дорогие братья, государи, – сказал он, – сегодня мы говорим и слушаем тайные слова. Все должны дать клятву на святом кресте, что ни смерть, ни пытки не заставят рассказать о нашей беседе. Так я говорю?

– Так, так, – раздались одобрительные голоса. – Поклянемся.

– Неси Евангелие, святой отец, – продолжал Иван Петрович, обернувшись к своему духовнику, отцу Захарию, сидевшему по правую руку.

Поп Захарий поднялся из-за стола.

Пока духовник ходил за Евангелием, все сидели молча.

Боярин Федоров во всем проявил осторожность. Но он не знал, что рядом с горницей есть маленькая кладовушка, где хранилась посуда.

Любопытный старик Неждан, смекнув, что русские вельможи съехались не только для застолья и охоты, забрался в нее послушать разговоры.

Отец Захарий появился вновь в полном облачении. Гости по очереди подходили к нему, торжественно повторяли страшные слова клятвы и целовали крест.

Собравшихся здесь бояр, князей, воевод и служилых людей объединяла боязнь за свою жизнь, за свои земли и богатство. Произвол царя Ивана и его телохранителей вывел из терпения многих государственных деятелей. Вельможи упорно заступались один за другого, а царь Иван карал заступников, видя в них возмутителей против своей власти. Слуги хотели отомстить своему государю за смерть близких, за унижение и разорение, за пытки и казни без суда и права. Для них царь Иван был не представителем господа бога на земле, а простым смертным, родом стоявший не выше многих.

В опричнине они видели силу, ограждавшую личную безопасность царя Ивана, и считали опричников разорителями и грабителями Русского государства.

– Я вот о чем хочу спросить вас, государи, – сказал боярин Федоров, когда все дали клятву, – почему так устроено: ежели польский король или другой христианский владыка кого-нибудь из подданных к себе призовет, радуется тот человек, счастлив и товарищи его поздравляют? А у нас призовет к себе государь – прощайся с женой и детками, пиши завещание… Не поймет царь Иван Васильевич, что нельзя на страхе едином, на опричнине, всю Русскую землю держать. Почему он великий господин, а мы все рабы у него? И ты, Гедиминович, раб, и ты, князь, и ты, боярин… И не вольны мы ни в жизни своей, ни в животе своем. Все, что у нас есть, хотя бы от дедов и прадедов шло, не наше, а царское… – Боярин Федоров вытер вспотевшее лицо. Он говорил от сердца и волновался. Синий шрам от татарской сабли на правой щеке боярина побагровел.

Гости, уставившись на Федорова, согласно кивали бородами.

– Раньше хоть жены нашими были. Когда-то царь Иван Васильевич боялся посягнуть на святое таинство брака. А сейчас? Многие, ложась спать, не знают, не увезут ли ночью жену на царскую потеху опричники. Я знаю порядки во многих христианских странах, и нигде нет подобных нашим.

Иван Петрович замолк и склонил седую голову.

– Я тоже смотрю, – подал голос князь Василий Серебряный, – такой царь, что своим ближним не верит, нам не надобен. За слово, за укорительный взгляд – в тюрьму, как изменников. Каждый опричник впереди, а ты жди либо плаху, либо пытки.

– Пусть бы советовался с нами, с боярами, – вступился Федоров. – Ежели не по душе совет, можешь по-своему сделать: на то ты царь. Но ведь он за противное слово на совете опалу кладет, а то и вовсе голову с плеч… Не по старине, не так, как его отец да дед делывали. И опалу положить царь волен. Однако прежде перед боярами оправдаться дай виноватому, а он и слышать не хочет. Лишь бы наговор от кромешника был.

– Дело говоришь, Иван Петрович, – поддержал князь Мстиславский. – Мы считали, сколь земцев царь выселил из отчих земель: выходит двенадцать тысяч. Шли с пустыми руками, пешком в зимнюю стужу с женами и детьми. Селились на сырых корнях. А на их место опричники. Все в разор, в пыл пошло. Новым хозяевам некогда хозяйством заниматься, грабежом легче деньги добывать. Скажи опричнику слово неучтивое, и выйдет, что самого царя оскорбил. Батоговnote 6Note6
  Палки или толстые прутья, употреблявшиеся для наказаний.


[Закрыть] тебе царский палач, как вору, всыплет… Простому народу вовсе житья не стало, бегут кто куда может.

– И воюет царь от своей гордыни, – поднял голову князь Василий Серебряный, – сразу против двух врагов. За много лет мирного года не было. Ливонию пошли воевать, а крымский хан наш народ убивает и в полон берет. Русских полоняников каждый год в заморье продают басурмане. Не одобряю, бог благословляет войны праведные. И наказал нас бог, провоевались, скоро хлеба у людей не станет. Расправились бы с крымским ханом, вот и дорога к морю. Не согласен я сейчас с Ливонией воевать.

– Ты за войну с крымским ханом ратуешь, – пошутил князь Иван Турунтай-Пронский. – Закваска в тебе еще адашевскаяnote 7Note7
  Адашев – государственный деятель первых лет правления царя Ивана, впоследствии попал в опалу.


[Закрыть] сидит. Смотри, теперь ты золотой, а не серебряный. На двадцать пять тысяч рублей поручители за тебя дали запись…

Гости засмеялись. Подняли чаши за князя Серебряного.

– А твое, Михаил Иванович, слово?

– Мое слово? – не сразу отозвался князь Воротынский, посмотрев невесело на товарищей. – Я тоже стал золотой. И за меня двадцать пять тысяч записано. Не верит мне царь. Ну что ж… Я тоже против Ливонской войны советовал. Дак на меня царь опалился и в Белозерский монастырь загнал. А зачем? Будто я против ливонцев не стал бы воевать. Стал бы, я всегда готов по государеву слову голову положить… Советовал я царю на Дону крепость ставить, а из той крепости воевать Девлет-Гирея. Близко – рукой подать. Как лисицу в норе, поймали бы хана со всеми нечистыми женами.

– Так ли, князь? – с сомнением произнес Мстиславский. – И у Девлетки заступники найдутся… Турецкий султан и король Жигимонд.

– Не больно из-за моря размахнешься, да и Жигимонд вряд ли заступится.

Поднялся дьякnote 8Note8
  Высокая государственная должность служивых людей.


[Закрыть] посольского приказа Андрей Васильев.

– Государи! – сказал он, поклонившись. – Война с поганским царем и защита христиан от полона и смерти – богоугодное дело. Однако дела государственные требуют иного рассуждения. Времена теперь иные, нежели при великом князе Василии, батюшке нашего государя. Без вольной заморской торговли не будет богата и сильна земля Русская… Аникей Строганов и гости московские слезно молили великого князя и государя о вольном морском пути в иноземные страны. Надо воевать с Ливонией за море. Но… – дьяк Васильев посмотрел на бояр, – с великим разумением. А государь тиранством своим и казнями, – повысил он голос, – ливонцев напугал, и они города не сдают, сидят до последнего и просят у короля Жигимонда заступы! Государи, – помолчав, продолжал дьяк Васильев, – король Жигимонд давно руку к великому Новгороду тянет. А через Ливонию королевские земли к самому Пскову и Новгороду подступят… Вот и смотрите, нужна ли России война с ливонцами?

– Так как же, государи? – снова спросил Мстиславский.

– Мы хотели решить дело добром, – раздался голос князя Ивана Куракина-Булгакова. – Писали челобитную, на коленях молили. Ежели б царь согласился и отменил опричнину, мы бы его больше отца родного почитали и слушались. А царь всех нас в тюрьму засадил, спасибо владыке – заступился. Теперь осталось одно – согнать Ивана с престола.

– Убить, как бешеную собаку! – крикнул князь Турунтай-Пронский. Он дрожал от возбуждения. Вздрагивала длинная борода, свисавшая с худого лица. – Другого хода нет. Я к латинскому королю в Литву не отъеду, изменником Русской земле, как Курбский, не стану. – Он шумно отсморкнулся и вытер платком нос.

– Согласны, – дружно отозвались гости.

– Смерть волчья есть здравие овечье, – пробасил отец Захарий.

– Пусть царь Иван докажет свое царское прирождение, – побледнев, сказал боярин Федоров.

Он произнес страшные слова. Царь Иван многое мог простить. Но тех, кто сомневался в его царском происхождении, ждала верная смерть.

– Но кто будет новым царем? – спросил князь Дмитрий Ряполовский. – Убрать царя Ивана – дело не самое трудное. Найти нового царя – вот задача.

– Князь Владимир Андреевич Старицкий, – сказал боярин Федоров, – прямой рюрикович, не сумнительный, нравом мягок и милостив.

Назвать нового царя было законным правом конюшего, председателя боярской думыnote 9Note9
  В земскую и опричную думы входило всего около двадцати пяти человек. Например, в 1572 году в их составе были: земская дума – И. Ф. Мстиславский, П. В. Морозов, И. В. Шереметев-меньшой, Я. А. Салтыков, В. Ю. Траханиот, Н. Р. Юрьев, М. И. Воротынский, В. А. Глинский, В. Б. Сабуров, И. А. Шуйский; в опричной – бояре: Ф. М. Трубецкой, С. Д. Пронский, П. Т. Шейдяков, П. Д. Пронский, Н. Р. Одоевский, Ф. И. Умный-Колычев, И. А. Бутурлин, В. А. Сицкий; окольничие – Н. В. Борисов-Бороздин, В. И. Умный-Колычев, Д. И. Хворостинин, Д. А. Бутурлин, В. Ф. Ошанин, О. М. Щербатый.


[Закрыть].

– Но согласится ли он? – спросил кто-то из гостей.

– Согласия спрашивать не будем, – раздался резкий голос Мстиславского, – боится он царя без памяти. Пока жив царь Иван, князь Владимир согласия не даст.

– Спрашивать не будем, – поддакнул князь Серебряный.

– Челобитную грамоту надо изготовить, – предложил боярин Федоров. – Коли увидит Владимир Андреевич, что все за него, – осмелеет.

– Верно говоришь, – поддержали гости.

– Пиши!

Боярина Федорова любили и слушались. Он кивнул дьяку Андрею Васильеву. Дьяк вынул из-за пазухи свиток. Грамоту князю Старицкому с просьбой быть русским царем он написал еще вчера. В шкапчике под иконой взяли перо и чернильницу. Придвинули ближе свечи.

Гости по очереди подписывались под челобитной грамотой. Толстый князь Куракин-Булгаков, поставив свою подпись, шумно отдувался, как после тяжелой работы. Некоторые со страхом брали в руки перо. Другие прикладывали перстень с печатью.

Когда все сидящие за столом приложили руку, боярин Федоров вручил грамоту Мстиславскому.

– Передай князю Володимиру Андреевичу. Кого знаешь и кому веришь, дай подписать. Чем больше людей, тем вернее…

– И пастыри духовные не согласны, – снова раздался бас отца Захария. – Митрополитnote 10Note10
  Высший духовный сан на Руси XVI века до избрания патриарха.


[Закрыть] Афанасий оставил митрополию, не захотел с опричниками жить, в монастырь ушел. И Герман, митрополит, опричнину порицал, царь за то его прогонил. А митрополит Филипп сказал тако: «Царю и великому князю отставить опришнину, а не отставит царь и великий князь опришнины, и мне в митрополитах быти невозможно». Зазря обижает царь. Земщина по сю сторонь, опришнина по ту сторонь.

– Церковь отринулась от царя Ивана.

– Что станет с нами? Долго ли еще муки этой…

– До самой смерти.

– Господи, спаси, господи, помоги.

– Скоро ли война кончится?

Еще не раз поднимались князья и бояре с гневными речами. Близилась ночь, свечи догорали.

– Государи! – уже который раз взял слово боярин Федоров. – Я стою за вольность, за такую вольность, когда моя жизнь и мое имущество не зависят от одного государева слова. Я хочу, чтобы суд праведно судил меня. Я хочу, чтобы за мое слово, за мои мысли Малюта Скуратов не тащил бы в свой застенок… А разве нет убытка государю, когда много всякого люда бежит из родной земли? В прежние времена русские люди бежали из Литвы к нам…

Раздался одобрительный гул, бояре и князья поднялись с мест и дружно кланялись Федорову. Слово конюшего крепко пришлось им по душе.

– Прав Иван Петрович.

– Мы все за тебя.

– Головы на плаху отдадим, не отступим… – шумели вельможи.

– В адашевские времена не в пример вольготнее было.

– Братья государи, – призывая к тишине, поднял руку воевода Иван Колычев, – во имя правды на земле, для пользы людей русских я хочу смерти царю Ивану. Даже самый добрый человек, сохраняя свою жизнь, может совершить жестокость. – Он обернулся к юноше, сидевшему рядом. – Василий, сын мой, встань, покажись людям.

Высокий, красивый парень с темным пушком на верхней губе и на подбородке встал и поклонился всем сидящим.

– Василий вызван к царю и будет служить у него рындойnote 11Note11
  Телохранитель.


[Закрыть], – сказал Иван Колычев. – Он ненавидит тирана… пусть станет он карающей десницей.

Застолица зашумела. По спинам многих побежали мурашки.

– Подойди ко мне, отрок, – раздался бас протопопа Захария.

Юноша встал на колени перед священником.

– Благословляю тебя, раб божий Василий, на доброе дело. Како бог похощет, тако и свершится.

И протопоп перекрестил юношу, поцеловал его.

Князь Турунтай-Пронский обнажил меч и, подняв его над столом, крикнул:

– Смерть убийце – Царю Ивану Васильевичу!

– Смерть!

– Смерть! – наперебой раздались голоса.

Князья и бояре вставали, обнажали мечи и скрещивали их с мечом князя Пронского.

– Смерть безумцу!

– Смерть…

Еле живой от страха выполз из кладовушки старик Неждан. Он и не рад был, что полюбопытствовал.

Иван Петрович Федоров долго разговаривал с князем Мстиславским в маленькой горнице наверху. Гости давно спали. Разговор был важный, вельможи понимали, что неосторожный шаг может стоить жизни многим людям.

– Осмотрительность и хладнокровие, – сказал Федоров, прощаясь. – Никогда не забывай, князь. Трусить не надо, а опаску держи.

К ночи поднялся ветер, зашумел вершинами сосен. Небо заволокло тучами. Изредка в разрывах облаков показывалась луна, освещая бревенчатый домик среди леса и неподвижные фигуры дозорных.

Гостям предстояла охота на зубра, только через три дня они разъедутся по домам, а воевода заторопился в Полоцк.

Выбравшись к часовне на развилке дорог, воевода Федоров передернул узду и вытянул коня плетью. Обиженный конь помчался как ветер. За боярином поскакали вооруженные слуги.

Домой Иван Петрович вернулся поздно, усталый. Не сказав и двух слов жене, он повалился в постель и сразу уснул.

Во втором часу ночи Федорова разбудил спальник Костюшка. Откинув шелковое покрывало, боярин сел и, позевывая, всунул босые ноги в теплые войлочные туфли.

Костюшка долго стоял у двери, дожидаясь, пока боярин совсем проснется. Не ожидая приказу, он подал воеводе кувшин с любимым малиновым квасом.

Иван Петрович сделал несколько глотков, вытер бороду и, накинув на плечи халат, строго спросил:

– Почто разбудил, али гонец государев прискакал?

– Господине, – кланяясь, ответил слуга, – дело тайное… – В голосе его чувствовалась тревога. Он посмотрел на спящую боярыню.

– Ну? – посуровел еще больше воевода.

– К тебе человек из Литвы… от самого короля Жигимонда. – Губы Костюшки, когда он произносил эти слова, почти не шевельнулись.

– Где он?

– У меня в каморе.

Иван Петрович резко поднялся с постели. Жена вздрогнула, открыла глаза.

– Я скоро вернусь, спи.

Костюшка шел впереди, освещая свечой дорогу. Миновали несколько пустых комнат. В горнице, где воевода обычно занимался делами, Костюшка поставил на стол тяжелый подсвечник.

– Зови! – приказал воевода.

Иван Петрович и сам был обеспокоен ночным гостем. Посланец польского короля не сулил ничего доброго для опального боярина. Он знал, что в доме есть люди Малюты Скуратова, следившие за каждым его шагом. Но может быть, король хочет воевать Полоцк и предлагает сдать город без боя? Воевода усмехнулся… Посмотрим!..

Заскрипела тяжелая дверь. В комнату вместе с Костюшкой вошел незнакомый человек в одежде литовского дворянина, покрытой пылью.

– Подойди, – приказал боярин.

Незнакомец подошел к столу, смело взглянул в глаза воеводе.

– Я от польского короля и великого литовского и русского князя Сигизмунда-Августа к тебе, боярин Федоров. Вот грамота. – Он вспорол подкладку кафтана и подал сложенный вчетверо кусок бумаги.

– Кто ты?

– Иван Козлов, послужилец князей Воротынских.

Иван Петрович заметил на его левой щеке большую родинку.

Подвинув свечу, он принялся за чтение.

– Как ты мог прийти ко мне, холоп, с этой писулей? – спокойно спросил Федоров, прочитав королевскую грамоту.

– Я только гонец короля.

– Ты не гонец, ты лазутчик! – оборвал его воевода.

Он еще раз пробежал глазами по строчкам письма.

– Его величество король недавно пожаловал навечно князю Андрею Курбскому прекрасный город Ковель со многими землями, – тихо произнес Козлов. – Он теперь великий человек в Литве.

Глаза воеводы гневно сверкнули:

– Изменник отечеству не может быть великим человеком! Поднявший на свой народ вооруженную руку будет вечно проклят.

– Напрасно, боярин, не хочешь принять слово короля Сигизмунда. Мы знаем о ваших делах, знаем, что твоя голова, боярин Федоров, едва уцелела. Не пройдет и года, как Малюта Скуратов посадит тебя на большую сковороду или повесит за ноги. Вспомнишь тогда о королевском письме.

Боярин промолчал.

– Король Сигизмунд хочет помочь русским дворянам уничтожить царя-людоеда со всем отродьем, – продолжал Козлов, – он двинет свои войска…

– Остановись, холоп!.. И слушать не хочу твои речи… Я поставлен здесь русским царем боронить Полоцк. А ты толкуешь, чтобы я руку поднял на своего государя… Изменник! Трудно будет душе твоей взлететь после смерти.

– Хорошо, боярин, – перебил королевский посланец, – раз не хочешь, дело твое, неволить не будут. Одно прошу – пропусти меня в Москву. Я должен передать королевские письма князю Мстиславскому, князю Воротынскому и князю Бельскому… да еще от гетмана Ивана Ходкевича…

– Ты враг государства Русского, – сказал неожиданно спокойно воевода, – и я… я отправлю тебя, как ты просишь, в Москву. Эй, – крикнул он, – слуги! – и звучно ударил в ладоши.

Гремя оружием, в горницу вбежали ратники.

– Королевского лазутчика в погреб, – сказал воевода, – охранять строго. А ты, дьяк, заготовь подорожную.

Ратники схватили Ивана Козлова под руки и поволокли к двери.

– Боярин, – крикнул Козлов, обернувшись, – вспомнишь мои слова у Малюты на сковороде!..

Получив удар по шее, Козлов замолк.

Когда все ушли, Иван Петрович долго мерил горницу большими шагами и думал о королевском послании. Один раз ему показалось, что слышит какой-то шум у себя над головой.

Свечи сгорели наполовину и оплыли.

Жигимонд пишет: осенью соберет войско и станет лагерем у рубежа близ Полоцка. Предлагает ему, воеводе Федорову, завлечь царя на Литовскую границу и оставить без защиты. Нет, боярин не хотел такого. «Мы, русские люди, – думал он, – должны делать свои дела сами. Вмешивать иноземцев бесчестно и богопротивно. Как мог считать король, что я, занеся ногу в гроб, погублю душу гнусной изменой?.. Отъехать к польскому королю? Что мне у него делать? Водить шляхетские полки я не в силах, пировать не люблю, веселить короля не умею, пляскам польским не научен. Чем может обольстить меня король? Я богат и знатен».

– Господине, – услышал он голос своего слуги.

Боярин Федоров остановился.

– Кто-то подслушивал разговор твой, боярин, с королевским гонцом. Смотри, прямо над головой в потолке пробита скважина. Я услышал шум наверху, побежал, но было поздно. Человек исчез, второпях он забыл вот это. – Костюшка подал боярину длинный нож, похожий на те, что опричники носят за поясом.

Иван Петрович поднял голову, взглянул на темневшее в потолке отверстие и ничего не сказал. Защемило сердце.

Забравшись в постель, он долго ворочался с боку на бок, тщетно призывая к себе сон.

«Жену Марью завтра отправлю в Москву. В Полоцке ей делать нечего, – решил он. – Страшные дела могут здесь свершаться».