Текст книги "Переменные величины. Погода русской истории и другие сюжеты"

Позднее рассуждения о климатическом детерминизме встречаются в трактатах Цицерона («О судьбе»), Полибия, Галена («Quod animi mores corporis temperamenta sequantur»), Витрувия и других античных и средневековых авторов256256
  Glacken C.J. Traces on Rhodian Shore: Nature and Culture in Western Thought from Ancient Times to the End of Eighteenth Century. Berkeley: University of California Press, 1967; Sargent F. Hippocratic Heritage: A History of Ideas about Weather and Human Health. New York: Pergamon Press, 1982; Newmyer S.T. Climate and Health: Classical and Talmudic Perspectives // Judaism. 1984. Vol. 33. P. 426—438; Wands J. The Theory of Climate in the English Renaissance and Mundus Alter et Idem // Acta Conventus Neo-Latini Sanctadreani / Ed. I.D. McFarlane. Binghampton (Medieval and Renaissance Text Studies), 1986. P. 519—529; Gates W.E. The Spread of Ibn Khaldun’s Ideas on Climate and Culture, Journal of History of Ideas. 1967. Vol. 28. № 3. July—September. P. 415—422.


[Закрыть]. Великие географические открытия XVI—XVII веков с новой силой активизировали размышления о роли климата в человеческой истории. Наиболее известными в их ряду стали сочинения «Шесть книг о государстве» Жана Бодена (1576), «Опыты, или Наставления гражданственные и нравственные» Фрэнсиса Бэкона («Essays or Counsels Civic and Moral», 1625), «Рассуждение о древних и новых» Бернара ле Бовье де Фонтенеля («Digression sur les Anciens et les Modernes», 1688), «Критические размышления о поэзии и живописи» Жана-Баптиста Дюбо («Réflexions critiques sur la poésie et sur la peinture», 1719), «Опыты, касающиеся воздействия воздуха на человеческие тела» Джона Арбетнота («Essays concerning the Effects of Air on Human Bodies», 1733), «Дух законов» Шарля-Луи Монтескье («Esprits des lois», 1748), «О национальных характерах» Дэвида Юма («Of National Characters», 1748), «Проблемы Энциклопедии» Франсуа Вольтера («Questions sur l’Encyclopédie», 1752), «Рассуждение о физических и моральных причинах изменчивости духа, нравов и правления народов» (1769) Жан-Луи Кастийона, «История Америки» Уильяма Робертсона (1777), «Замечания о влиянии климата» Уильяма Фальконе («Remarks on the Influence of Climate <…> on the Disposition and Temper <…> of Mankind», 1781)257257
  Tooley M. Bodin and the medieval theory of climate // Speculum. 1953. Vol. 28. P. 64—83; Manley G. The revival of Climatic Determinism // Geographic Review. 1958. Vol. 48. P. 98—105; Zacharasiewicz W. Klimatheorie in der englischen Literatur und Literaturkritik. Von der Mitte des 16. bis zum frühen 18. Jahrhundert. Wien; Stuttgart: Braumüller, 1977; Koller A.H. The Abbé du Bos: His Advocacy of the Theory of Climate. A Precursor of Johann Gottfried Herder. Champaign: Garrard Press, 1934; Vyverberg H. Human nature, cultural diversity, and the French Enlightenment. New York: Oxford University Press, 1989. P. 66—71 ff.; Golinski J. British Weather and the Climate of Enlightenment. Chicago; London, 2007. P. 170—184.


[Закрыть]. Особая роль в этом ряду должна быть отведена Монтескье, «климатическая теория» которого принципиально соотносилась с рассуждением об оптимальных формах государственного управления и категориями национально-патриотического самоопределения258258
  Mercier R. La théorie des climats des Réflexions critiques à L’Esprit des lois // Revue d’histoire littéraire de la France. 1953. Vol. 58. Р. 17—37, 159—175; Sklar J. Virtue in a Bad Climate: Good Men and Good Citizens in Montesquieu’s L’Esprit des lois // Enlightenment Studies in Honour of Lester G. Crocker / Eds. Alfred Bingham and Virgil Topazio. Oxford: Voltaire Foundation, 1979. P. 315—328; Fletcher F.T-H. Climate and Law: Influence of Montesquieu on British Writers // Geography. 1934. Vol. 19. P. 29—34; Shackleton R. The Evolution of Montesquieu’s Theory of Climate // Revue Internationale de Philosophie. 1955. Vol. 9. P. 317—329; Fink G-L. De Bouhours à Herder: La théorie française des climats et sa réception outre-Rhin // Recherches germanique. 1985. Vol. 15. P. 3—62; Courtois J.-P. Le physique et le moral dans la théorie du climat chez Montesquieu // Le travail des Lumières. Pour Georges Benrekassa. Paris: Champion, 2002. Р. 139—156.


[Закрыть].

В целом разнообразие мнений о влиянии климата на человечество сводится в указанных сочинениях к спорам о характере зависимости различных народов, наций и рас от окружающей их среды. По размышлению Бодена, Бэкона, Дюбо, Арбетнота, Монтескье роль такой зависимости виделась определяющей. Их оппоненты, с разной степенью последовательности и аргументированности, настаивали на опосредующем характере того же воздействия. Eсли, согласно Монтескье, «царство климата является первым из всех царств, и нравы, действия и законы без всяких исключений подчиняются ему», то Вольтеру представлялось очевидным, что хотя «климат обладает определенной силой, но сила правительств во сто крат больше, а религия, объединенная с правительством, еще сильнее»259259
  Цит. по: Мейнеке Ф. Возникновение историзма. М., 2004. С. 74.


[Закрыть]. Если для Фонтенеля было ясно, что различия в климате «должны оказывать определенное влияние на все, вплоть до мозга», а идеи, как и растения, произрастают «совсем не одинаково хорошо в различного рода климатах»260260
  Фонтенель Б. Рассуждения о религии природы и разума. М., 1979. С. 41, 173.


[Закрыть], то Этьен Бонно де Кондильяк писал о том, что «климат не есть причина развития искусств и наук, он необходим лишь как существенное условие их развития»261261
  Кондильяк Э.Б. Соч.: В 3 т. / Пер. с фр.; общ. ред. и прим. В.М. Богуславского. М.: Мысль, 1980. Т. 1. С. 263.


[Закрыть].

Соответственно, характеристики народов и представительствуемых ими культур предопределяются степенью климатического фатализма. Так, «в северном климате», по убеждению Монтескье, «вы увидите людей, у которых мало пороков, немало добродетелей и много искренности и прямодушия. По мере удаления к югу вы как бы удаляетесь от самой морали <…> В странах умеренного климата вы увидите народы, непостоянные в своих пороках и добродетелях, так как недостаточно определенные свойства этого климата не в состоянии дать им устойчивость»262262
  Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 352.


[Закрыть]. Вместе с тем, по замечанию Юма, уже «лорд Бэкон заметил, что жители Юга изобретательнее жителей Севера, но что, если уроженец холодного климата гениален, он поднимается на бόльшую высоту, чем та, которая может быть достигнута южными умами»263263
  Юм Д. Соч.: В 2 т. М., 1968. Т. 2. С. 715.


[Закрыть].

5.

Русские читатели объяснимо вычитывали в соответствующих размышлениях прежде всего то, что могло быть соотнесено с историческим и культурным опытом России. Так, в вымышленном разговоре Монтескье и Антиоха Кантемира («Вечер у Кантемира», 1816), вошедшем в «Опыты в стихах и прозе» Константина Батюшкова (1818), доводы прославленного француза о преимущественной зависимости культуры от климата обнаруживали свою тенденциозность и неубедительность уже перед очевидностью исторических деяний Петра Великого.

«Он создал людей, – нет! Он развил в них способности душевные; он вылечил их от болезни невежества; и русские, под руководством великого человека, доказали в короткое время, что таланты свойственны всему человечеству. <…> Вы говорите, что власть климата есть первая из властей. Не спорю: климат имеет влияние на жителей; но это влияние… уменьшается или смягчается образом правления, нравами, общежитием»264264
  Батюшков К.Н. Вечер у Кантемира // Батюшков К.Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 56, 57.


[Закрыть].

«Умный человек» и «великий писатель», в благожелательной оценке Кантемира, «говорит о России как невежда» (так аттестует здесь же Монтескье конфидент Кантемира – аббат Гуаско), поскольку разделяет общий предрассудок иностранцев, полагающих «вообще, что Московия покрыта вечными снегами, населена – дикими»265265
  Батюшков К.Н. Вечер у Кантемира. С. 57.


[Закрыть]. Расхожий в европейской литературе XVIII века образ заснеженной и дикой России наследовал баснословной традиции локализовать за северными границами Европы земли мифических гипербореев и не менее мифических скифов266266
  Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003. Один из авторитетных и наиболее популярных источников европейских представлений о России – путевые записки Герберштейна «Rerum Moscovitarium commentarii», впервые опубликованные в 1549 году: Kudravcev O.F. Das ambivalente Bild Rußlands. Sigismund von Herberstein und seine Vorgänger // 450 Jahre Sigismund von Herbersteins «Rerum Moscovitarium Commentarii» / Hrsg. Frank Kämpfer und Reinhard Frötschner. Wiesbaden: Harrassowitz, 2002. Р. 101—114; Baron  S.H. Herberstein’s Image of Russia and its Transmission through Later Writers // Siegmund von Herberstein, Kaiserlicher Gesandter und Begründer der Russlandkunde und die europäische Diplomatie / Hrsg. Gerhard Pferschy. Graz: Akad. Druck– und Verlagsanstalt, 1989. Р. 245—279. Cм. также: Mervaud M. Roberti J.-C. Une infiie brutalité. L’Image de la Russie dans la France des XVI et XVII siècles. Paris: Institut d’Etudes Slaves, 1991.


[Закрыть]. Сопутствующие этому образу представления легко приобретали пропагандистский смысл, – одним из примеров такого рода может служить получившая широкое распространение в Австрии и Германии во вторую треть XVIII века так называемая «Доска народов» (Völkertafel) – гравированное изображение представителей десяти европейских народов, сопровождаемое перечнем присущих им свойств характера и быта. В этом ряду, представляющем типические фигуры испанца, француза, итальянца, немца, англичанина, шведа, поляка, венгра, а также «турка или грека», нашлось место и одетому в шубу «московиту» («Muskawith»), чья родина определяется здесь же как «ледяная» страна («Voller Eiß»), обрекающая его на меховые одежды, продолжительную спячку («die Zeit vertreiben: Mit Schlaffen»), простудные заболевания («In Keichen») и, в конечном счете, на смерть в снегу («Ihr Leben: Im Schnee»). Соответствующим образом характеризуется и он сам: «московит» зол («Boßhaft»), лишен рассудка («Verstand: Gar Nichts») и веры («ein Abtringer»), донельзя груб («Unentlich krob»), вероломен («Gar Verrätherisch») и драчлив («Lieben: Den Brügl»)267267
  Об истории этой гравюры и традиции соответствующих изображений: Franz K. Stanzel: Europäer. Ein imagologischer Essay. Universitätsverlag C. Winter, Heidelberg, 1997; Eismann W. Der barbarische wilde Moskovit. Kontinuität und Wandel eines Stereotyps // Europäischer Völkerspiegel. Imagologisch-ethnographische Studien zu den Völkertafeln des frühen 18. Jahrhunderts / Hrsg. Franz K. Stanzel. Heidelberg: Universitätsverlag, 1999. S. 283—297.


[Закрыть].

«Доска народов» («Völkertafel»), 1720—1730-е гг.

Вне инвективного контекста представление об особенностях национального характера жителей севера могло обретать, впрочем, и вполне позитивные коннотации, придающие им черты, выгодно отличающие сурового северянина от изнеженных и избалованных европейцев. В определенной мере этот образ был (при прямом посредстве европейской литературы) востребован и в самой русской культуре – с той поправкой, что благотворное влияние Просвещения может быть распространено и на скифов. Не лишенное мазохизма желание русских интеллектуалов примерить на себя личину «просвещенных скифов» тонко почувствовал Вольтер, ставший в 1760 году автором стихотворения «Русский в Париже», в котором от лица неофита, приехавшего за просвещением на берега Сены, сравнивал своего героя с невежественным, робким, но любопытствующим скифом, прибывшим в Афины, чтобы «рассеять ночь», застилающую его глаза268268
  См.: Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004. С. 119.


[Закрыть]. Русская аудитория последней трети XVIII века охотно знакомилась с руссоистскими типажами «добрых дикарей», обнаруживавших в общественном мнении, судя по всему, вполне узнаваемые аналогии и геополитические ожидания. Примерами читательских пристрастий в этих случаях стали анононимный рассказ «Дикий» («Lе Sauvage»), переводившийся на русский язык семь раз с 1778 по 1799 год, с поучительной моралью о том, что «повсюду есть добрые люди»269269
  Санктпетербургский вестник. 1778. Ч. 1. Январь. С. 37; Рак В.Д. Переводная литература в периодических изданиях // История русской переводной художественной литературы: Древняя Русь. XVIII век / Отв. ред. Ю.Д. Левин. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Т. 1. С. 289—291.


[Закрыть], и многотомное «Путешествие (скифа. – К.Б.) Анахарсиса младшего по Греции» Жан-Жака Бартелеми (1788), выдержавшее ряд переизданий на европейских языках и вышедшее двумя изданиями в Петербурге и Москве в 1803—1809 годах.

Батюшков устами Кантемира, в общем, следовал той же образности, рисуя сегодняшних русских наследниками вчерашних дикарей, но и вносил в нее существенный корректив, напоминая тем, кто по-прежнему верил старым предрассудкам, о «неизмеримом пространстве» и разнообразии климата России:

«[В] то время, когда житель влажных берегов Белого моря ходит за куницею на быстрых лыжах своих, – счастливый обитатель устьев Волги собирает пшеницу и благодатное просо. Самый Север не столь ужасен взорам путешественника; ибо он дает все потребное возделывателю полей»270270
  Батюшков К.Н. Вечер у Кантемира. С. 57.


[Закрыть].

О взглядах Монтескье на зависимость культуры от климата русские читатели могли, конечно, рассуждать задолго до Батюшкова. В академической книжной лавке в Москве женевское издание «Духа законов» предлагалось к продаже уже в 1750 году, то есть на второй год после его выхода в свет271271
  Копанев Н.А. Распространение французской книги в Москве в середине XVIII в. // Французская книга в России в XVIII в.: Очерки истории / Отв. ред. С.П. Луппов. Л., 1986. С. 75.


[Закрыть]. Ссылка на климат как фактор, предопределяющий эффективный образ правления, содержалась и в первой главе «Наказа» Екатерины II (1767) – в обоснование доказанного реформами Петра тезиса о том, что «Россия есть Европейская держава» (§ 6):

«Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали со климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. Петр Первый, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал (§ 7)»272272
  Наказ Екатерины II Комиссии о составлении проекта нового Уложения (1767). Цит. по: http://historydoc.edu.ru/catalog.asp?ob_no=12793.


[Закрыть].

Недвусмысленные отсылки к Монтескье содержались здесь же в параграфах, касавшихся особенностей формирования «народного умствования»:

«Многие вещи господствуют над человеком: вера, климат, законы, правила, принятые в основание от правительства, примеры дел прешедших, нравы, обычаи. От сих вещей рождается общее в народе умствование с оными сообразуемое, например: Природа и климат царствуют почти одни во всех диких народах. <…> Законоположение должно применяти к народному умствованию. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, не принужденно и следуя природной нашей склонности (гл. VI, § 45, 46, 57)»273273
  Там же.


[Закрыть].

Географическое и климатическое разнообразие Российской империи оказывалось при этом важным доводом в пользу неограниченного самодержавия, обеспечивающего сохранение единства и распределение государственных благ между всеми ее подданными. Проблемы национального характера также решались их посильным примирением и «гармонизацией» различий, свойственных различным народностям и сословиям, составляющим в своей совокупности «российскую нацию»274274
  Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе имп. Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904.


[Закрыть]. К тому же теория Монтескье позволяла судить о эффективности самодержавного правления именно ввиду преимущественно холодного климата России: одновременно и также с опорой на климатическую теорию Монтескье князь М.М. Щербатов (участвовавший в качестве депутата от ярославского дворянства в работе «Комиссии о составлении проекта нового уложения») в «Размышлении о неудобствах в России дать свободу крестьянам и служителям или сделать собственность имений» писал о грубом, наглом, суровом, злопамятном и ленивом народе, пороки которого происходят от холодного климата275275
  [Щербатов М.М.] Размышление о неудобствах в России дать свободу крестьянам и служителям, или сделать собственность имений // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1861. Кн. 3. С. 98—134.


[Закрыть]. О лености, проистекающей от климата, говорилось и в тексте «Наказа», определявшим и средство к его исправлению – принуждение к земледелию276276
  «Есть народы ленивые. Чтоб истребить леность, в жителях от климата рождающуюся, надлежит там сделать такие законы, которые отнимали бы все способы к пропитанию у тех, кои не будут трудиться» (Гл. XIII, § 303). «Земледелие есть самый большой труд для человека. Чем больше климат приводит человека к избежанию сего труда, тем больше законы к оному возбуждать должны» (Гл. XIII, § 297).


[Закрыть].

В последующих размышлениях о национальном характере и наилучших формах государственного управления российские интеллектуалы XVIII века зачастую отталкивались от «Наказа», издававшегося с 1767 по 1796 год не менее семи раз общим тиражом до 5 тысяч экземпляров277277
  Наказ Екатерины II Комиссии о составлении проекта нового Уложения. Издание 1770 года // http://historydoc.edu.ru/catalog.asp?ob_no=%2013289.


[Закрыть] и искушавшего возможностями виртуального диалога с просвещенной императрицей. Таким, в частности, был вопрос Д.И. Фонвизина, обращенный им к Екатерине в третьей части «Собеседника любителей российского слова» за 1783 год в ряду «вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание»: «В чем состоит наш национальный характер?»278278
  На страницах того же журнала императрица отвечала на этот вопрос Фонвизина так: «В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от творца человеку данных» (Фонвизин Д.И. Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание // Фонвизин Д.И. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1959. Т. 2. С. 275).


[Закрыть] Со времени появления русского перевода «О разуме законов» (1775)279279
  О разуме законов сочинение г. Монтескюия. Переведено с французскаго Василием Крамаренковым: Т. 1. СПб.: При Имп. Акад. наук, 1775.


[Закрыть] читателей, которые могли задаваться тем же вопросом с оглядкой на авторитетные суждения французского автора, становится еще больше280280
  Кочеткова Н.Д. Середина 1780-х годов – 1800 // История русской переводной художественной литературы / Отв. ред. Ю.Д. Левин. СПб., 1995. Т. 1. С. 248—249. В начале 1800-х годов Г.С. Винский, в комментарий к переводимым им «Мемуарам» К. Массона о России (1786—1796), записал услышанное им «недавно» высказывание некоего подполковника: «Разум законов, мне особенно полюбился за свою ясность, кажется последний крестьянин может легко его понимать» (цит. по: Сомов В.А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в.: Очерки истории. С. 197).


[Закрыть].

Монтескье был важным, но не единственным автором, упоминавшимся просвещенными русскими читателями в рассуждениях о роли климата в человеческой и национальной истории и культуре. В изданных в 1788 году критических «Примечаниях» Ивана Болтина к французскому изданию истории России Н.-Г. Леклерка изложение и оценка теории Монтескье уравновешивалось оппонирующими теориями. В суждениях о климатическом воздействии, по Болтину, следует избегать крайностей и «держаться средней дороги», солидаризуясь с теми, кто

«…полагают климат первенственною причиною в устроении и образовании человеков, однакож и других содействующих ему причин не отрицают»281281
  Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, соч. генерал майором Иваном Болтиным. СПб.: Печатано в типографии горнаго училища, 1788. Т. I. С. 8.


[Закрыть].

Замечательно, что, приводя примеры разнообразия культур и обществ, существующих в, казалось бы, схожих климатических условиях, и, напротив, примеры социальных и культурных сходств при разнице климатов, Болтин призывает считаться как с неоднозначностью самого определения климата, так и исторически меняющимися контекстами искомой детерминации.

«Ибо известно, что не одна высота полюса составляет различие в климате, но и многие другие обстоятельства, яко высокость или низость положения страны, близость высоких гор и различное их расположение, воды, болота, ветры, туманы, леса и качества земли. Часто небольшое расстояние, в рассуждении местоположения различных, делает чувствительнейшую в климате разность; а сия, под одной формою правления, при одинаковом воспитании и при тех же самых примерах, производит некоторую отмену и в телесном сложении, и в душевных свойствах жителей тутошних»282282
  Там же.


[Закрыть].

Географические различия в климате осложняются к тому же исторически:

«Во время Августово были в Риме жестокие зимы, и реки крепко замерзали; а ныне Тибр никогда не замерзает, и редко два дни снег лежит. Моисей описывает святую землю плодоносною, обильною, точащей мед и млеко; а ныне она камениста и бесплодна. Немецкая земля, при Таците, была студена, сурова, болотиста и лесиста; а ныне отнюдь с сим описанием несходна»283283
  Там же. С. 11.


[Закрыть].

Климат как «первенствующая» причина и причины «побочные» («яко форма правления, воспитание и проч. частию токмо содействуют ему, или, по мере силы их и стечения, больше или меньше, действиям его препятствия творят») предстают в этих случаях настолько переплетенными, что рассуждения о зависимости культурной и социальной жизни от климата хотя и выглядят убедительными на уровне неких универсальных обобщений, мало что объясняют в их исторической детализации. То же можно сказать и об особенностях национального характера, меняющегося во времени на одной и той же национальной и языковой территории (так, пишет Болтин, «нынешние наши нравы со нравами наших праотцов никакого сходства не имеют»)284284
  Там же. С. 11, 9.


[Закрыть].

«Климатический фатализм» Монтескье находит, впрочем, и своих сторонников – причем именно там, где такое согласие выглядит «климатически» наиболее предсказуемым: в 1791 году в тобольском журнале «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» публикуется изложение суждений шотландского юриста и философа Генри Хоума лорда Кеймза, отстаивавшего, в отличие от Монтескье, тезис о независимости характера от климата, но не встретившего согласия у переводчика285285
  Рак В.Д. Русские литературные сборники и периодические издания второй половины XVIII века: Иностранные источники, состав, техника компиляции. СПб., 1998. С. 228.


[Закрыть]. Сочувственные отсылки к Монтескье вычитываются также у ссыльного в Илимск (и прожившего перед тем семь месяцев в том же Тобольске) А.Н. Радищева, отводившего климату и, в частности, возможностям земледелия кардинальную роль в становлении общественной и политической жизни286286
  «Земледелие произвело раздел земли на области и государства, построило деревни и города, изобрело ремесла, рукоделия, торговлю, устройство, законы, правления» (Радищев А.Н. Полн. собр. соч. М., 1941. Т. 2. С. 45 и след. См. также: Радищев А.Н. Полн. собр. соч. М., 1938. Т. 1. С. 64, 278, 315).


[Закрыть].

Критическое прочтение Монтескье и его единомышленников усиливается по мере изменений общеидеологического контекста екатерининской пропаганды, терпимой в своем отношении к французскому Просвещению в 1760—1780-х годах и изменившей это отношение на прохладное и прямо негативное после революции 1789 года287287
  Плавинская Н.Ю. Публикация произведений Монтескье в 1789—1799 годах // Французская революция XVIII века: Экономика, политика, идеология. М., 1988. С. 171—189; Штранге М.М. Русское общество и французская революция 1789—1794 гг. М., 1956.


[Закрыть]. Один из таких критиков – чиновник при дипломатических миссиях в Турине и Флоренции А.М. Бакунин – обращается к князю Н.А. Львову с «тематическими» письмами, призванными опровергнуть ходячие суждения французских просветителей о культурно-исторической роли климата и его воздействии на формирование национального характера. В письме «О климате» Бакунин приводил пространные доводы, доказывающие, что народные нравы зависят не от климата, а от особенностей государственного правления и что сам суровый климат, как показывает исторический опыт России, не препятствует рождению выдающихся ученых и государственных деятелей. Между тем «мелкотравчатые мудрецы постарались… нам и Европе возвестить, что мы народ грубой, суеверной, свирепой, распутной, ослушной, лживый, коварной, хищный, пьяный, ленивый, пужливой и подлой». Философские системы европейских просветителей оказываются в этих суждениях, по мнению Бакунина, вполне схожими с предрассудками, которые они порицают, а «из разных характеристических описаний разных народов основательнее можно заключить о предубеждениях писателя, нежели о свойстве описываемого им народа»288288
  РО РНБ. Ф. 542. № 168. Цит. по: Агамалян Л.Г. А.М. Бакунин. Возвращение в Россию // Русская и европейская философия: пути схождения. Сборник материалов конференции. СПб., 1997. http://anthropology.ru/ru/texts/gathered/ruseur/index.html.


[Закрыть].

Наполеоновские войны 1805—1807 годов и особенно Отечественная война 1812—1814 годов внесли в рассуждения европейских авторов о климатических типологиях, прилагавшихся к ценностному сопоставлению европейских и неевропейских культур, свои особенности, выразившиеся прежде всего в протесте против пропагандистской апологии западноевропейской и, не в последнюю очередь, именно французской культуры. В атмосфере национально-патриотических настроений теория Монтескье, отводившая России в лучшем случае роль климатически детерминированной периферии Европы, оказывалась очевидно уязвимой, – о чем, собственно, и заявлял в «Вечере у Кантемира» Константин Батюшков, напоминая патриотически настроенным читателям не столько о суждениях Монтескье, сколько об источниках национальной гордости россиян в прошлом и надеждах на ее преумножение в будущем.

Патриотизм и здравомыслие сглаживают крайности в представлении о «климатическом детерминизме» и у других авторов, с той или иной степенью обстоятельности затрагивавших эту тему в начале XIX века. Общей тенденцией в эти годы становится – вослед Болтину – соотнесение климата c другими, дополнительными факторами, способными оказывать воздействие на образование общества и культуры. Так, например, по рассуждению И.М. Борна (одного из инициаторов создания Вольного общества любителей словесности, наук и художеств), зарождение математики в Египте обязано не столько климатическим, сколько географическим условиям: «Нил, ежегодно разливаясь, принудил жителей изобресть землемерие», из чего видно, «как сильно действовало местоположение на дух человеческий»289289
  Борн И. Эскиз рассуждения об успехах просвещения // Периодическое издание вольного общества. СПб., 1804. С. 140—143.


[Закрыть]. Коллега Борна по Вольному обществу В.В. Попугаев был еще более радикален, настаивая, что роль географических условий существенна лишь на заре цивилизации: по мере же развития общества она снижается и заменяется более сложными общественными факторами290290
  Попугаев В.В. О благоденствии народных обществ. СПб., 1807. Ч. 1. С. 22—26.


[Закрыть]. Г.Ф. Покровский, профессор натурального и народного права в Ярославском Демидовском высших наук училище, автор «Рассуждений» о происхождении гражданских законов (М., 1817), писал, что в цивилизованных странах роль климата опосредуется влиянием промышленности, значение которой возрастает с развитием общества291291
  Покровский Г. О степенях образования людей и народов // Вестник Европы. 1817. № 17—18.


[Закрыть]. Схожим образом думал и И. Сниткин, осложнявший тезис о влиянии климата рассуждением о важности технологического и экономического прогресса292292
  О постепенном образовании гражданских обществ // Невский зритель. 1820. Январь. С. 5—6.


[Закрыть].

6.

Важно задаться вопросом, какими все-таки доводами руководствовались авторы первой трети XIX века в своих рассуждениях о климате России и его воздействии на общество и культуру. Проще всего думать, что по меньшей мере для суждений о «своем» климате у русских читателей хватало объективных данных, почерпнутых из собственного житейского опыта. Но именно в этом пункте исследователю приходится иметь дело с непростым вопросом о том, каким образом складывалась сама эта традиция и как она воспроизводилась.

К началу XIX века изучение климатических особенностей России могло считаться уже вполне специализированным. Первые подступы к созданию отечественной метеорологии были сделаны еще при Алексее Михайловиче, правлением которого датируются первые визуальные метеонаблюдения и поденые записи о погоде293293
  Белокуров С.А. Дневальные записки приказа тайных дел. 7165—7183 гг. Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. Издание Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1908.


[Закрыть]. Петр I продолжил начинание отца, положив за правило включать заметки о погоде в камер-фурьерские журналы, первым из которых стал дневник военного похода на Азов 1695 года294294
  Бычков А.Ф. Юрналы и походные журналы Петра Великого с 1695 по 1725 г. и походный журнал 1726 г. М., 1853—1855.


[Закрыть]. В правление Петра появляются и первые – вначале рукописные, а затем печатные – переводы западноевропейских календарей, содержащие краткие предсказания погоды по временам и месяцам года295295
  Описание рукописных календарей см. в: Пекарский Н. Наука и литература в России при Петре Великом. Т. 1: Введение в историю Просвещения в России XVIII столетия. СПб., 1862. С. 285—289. Первый печатный календарь «Святцы, или Календарь» был издан Копиевским в Амстердаме (по хронологии В.С. Сопикова) в 1702 году. Более известен так называемый «Брюсов календарь» 1709 года, собранный и изданный библиотекарем Василием Киприановым. Библиографию первых печатных календарей на русском языке см. в: Он же. Описание славяно-русских книг и типографий 1698—1725 годов. СПб., 1862.


[Закрыть]. В стенах Академии наук ведение метеорологических наблюдений и составление таких календарей возлагается на приглашенных из Европы профессоров – Фридриха-Христофора Мейера (подготовившего первый изданный в России академический календарь на 1728 год)296296
  Пекарский П. История императорской Академии наук в Петербурге. СПб., 1870. Т. 1. С. 213.


[Закрыть], а после его смерти – на Георга-Вольфганга Крафта, справлявшего, согласно его собственной мемуарной записке, «обсервации метеорологические <…>, чрез которые не без великого, беспрестанного старания и труда много нового <…> изобретено что надлежит до состояния погод здешнего климата»297297
  Цит. по: Пекарский П. История императорской Академии наук в Петербурге. Т. 1. С. 460.


[Закрыть].

Начиная с 1740-х годов регулярные метеонаблюдения территориально распространяются за пределы Москвы и Петербурга, предоставив первые данные для ретроспективных суждений о российском климате в целом и возможностях погодного прогнозирования298298
  Нездюров Д.Ф. Очерки развития метеорологических наблюдений в России. Л., 1969.


[Закрыть]. Степень популяризации научной метеорологии в русском просвещенном обществе не идет в сравнение с тем, что в это же время наблюдается в Европе и, например, в Англии (в 1759 году Самюэль Джонсон в философско-сатирическом романе «Расселас, принц Абиссинский» даже изобразил такого фанатика-метеоролога, который настолько уверился в точности своих прогнозов, что начал верить в свою способность управлять погодой)299299
  Ср.: Kolinskies J. Time, Talk, and the Weather in Eighteenth-Century Britain // Weather, Climate, Culture / Ed. Sarah Strauss and Ben Orlove. Oxford; New York: Berg, 2003. P. 7—38.


[Закрыть], но и здесь она находит сравнительно широкую, а главное – именитую аудиторию: так, например, в ходе коронационно-юбилейных торжеств в том же 1759 году физик петербургской Академии наук Иосиф Адам Браун произносит публичное «Слово о главных переменах атмосферы и о предсказании их»300300
  Слово о главных переменах Атмосферы и о предсказании их в торжественное празднование коронования Ея Императорского Величества Всесветлейшия Государыни Императрицы Елисаветы Самодержицы Всероссийской в Публичном Собрании Академии наук, говоренное на латынском языке Иосифом Адамом Брауном Ординарным Профессором Философии. 1759 года Апреля 26 дня. В Санктпетербурге. При Императорской Академии наук.


[Закрыть]. К концу XVIII века тенденция к «онаучиванию» расхожих разговоров о погоде дает о себе знать в публикациях на метеорологические темы, появляющихся как на страницах специализированных академических журналов, так и в литературно-журнальной периодике «общепросветительского» характера – таких, как «Экономический магазин», «Магазин натуральной истории» (выходивший как приложение к газете «Московские ведомости»), ежемесячные «Размышления о делах Божиих в царстве натуры» и др.301301
  Смолярова Т. Аллегорическая метеорология в поэзии Державина // НЛО. 2004. № 66. http://magazines.russ.ru/nlo/2004/66/smor12.html.


[Закрыть]

В глазах просвещенных читателей как в Европе, так и в России метеорология, понимаемая как «часть физики, занимающаяся познанием воздушных явлений»302302
  Метеорология // Магазин натуральной истории, физики и химии, или Новое собрание материй, принадлежащих к сим трем наукам / Пер. с фр. из Макера, Бомара и Сиго де ла Фона. 1788. Ч. II. С. 169.


[Закрыть], имела при этом и ту ценность, что дополняла собой круг наук, позволявших судить о человеке и природе его ощущений. «Чувствительность к погоде» свидетельствует о природе человеческой «чувствительности», привлекающей в эти годы исключительное внимание просвещенной публики303303
  Vila A.C. Enlightenment and Pathology: Sensibility in the Literature and medicine of Eighteenth-Century France. Baltimore, 1998; Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVIII—XIX веков. М.: ОГИ, 2005. С. 80; Golinski J. British Weather and the Climate of Enlightenment. Chicago; London, 2007. P. 138—169.


[Закрыть]. О силе погодно-климатического воздействия на человека современники судят, в частности, по широко бытующему в конце XVIII века мнению о склонности англичан к самоубийству304304
  Просвещенные читатели могли в данном случае ссылаться на Монтескье, которому в этом убеждении предшествовал, впрочем, уже аббат Жан Батист Дюбо (Мейнеке Ф. Возникновение историзма. М., 2004. С. 109). Из склонности англичан к самоубийству Монтескье делал вывод об обоснованности утвердившегося в Англии после 1688 года разделения властей: для англичан, у которых «порождаемая климатом болезнь удручает душу до такой степени, что поселяет в ней отвращение ко всему на свете… – наиболее подходящим образом правления был бы тот, при котором они не могли бы возлагать вину за свое несчастье на одно лицо» (Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1962. С. 359). О самоубийстве как теме общественных дискуссий XVIII века и роли климата: Crocker L. The Discussion of Suicide in the Eighteenth Century // Journal of the History of Ideas. 1952. № 1. P. 47—72. Тезис о связи климата и суицидальных намерений сохранит свою силу и позже; см., в частности: Masaryk Th.G. Der Selbstmord als sociale Massenerscheinung. Wien, 1881. S. 5.


[Закрыть]. Рассуждения о пределах детерминизма, связывающего внешний мир и человека, уже позволяют, впрочем, усомниться в однозначности доводов, прилагаемых для суждений о сколь-нибудь универсальной климатической типологии. Различение географических областей по астронимическому зонированию Земли обнаруживало недостаточность в силу очевидного разнообразия природно-климатических явлений и несводимости их к сколь-либо строгим географическим схемам. Парадигматически исходное для Бодена, Монтескье и других сторонников «климатического фатализма» указание на значение теплого, умеренного и холодного климата требовало слишком многих оговорок, заставлявших считаться с атмосферными, метеорологическими, географическими, агротехническими и иными критериями, которые в одних случаях либо усиливали роль температурного воздействия, либо, напротив, снижали ее. Социальные и политические превратности, привносимые в теоретические конфигурации «климатически зависимых» обществ и культур, в еще большей степени осложняли доказательность климатологической аргументации.

Попутным и немаловажным обстоятельством, усложнявшим однозначные суждения о влиянии климата на общество и культуру, было и то, что репрезентации самого этого климата в одной и той же культуре исторически варьировали. В какой-то степени такие вариации могут объясняться изменениями самого климата. Но более важным представляются их идеологические и, в частности, эстетические мотивировки. Применительно к русской культуре показательным примером такого рода может считаться описание Санкт-Петербурга, изображавшегося в литературе XVIII века новообретенным парадизом и едва ли не курортом305305
  Nicolosi R. Die Petersburg-Panegyrik. Russische Stadtliteratur im 18. Jahrhundert. Frankfurt a. Main: Peter Lang (Slavishe Literaturen. Bd. 25), 2002.


[Закрыть]. Образ Петербурга в литературе XIX века предстает иным, и причина этой новизны кроется не в сколь-либо существенных переменах климата, а в идеологическом подтексте и особенностях дискурсивного «правдоподобия» литературы в изображении социальной реальности. Характерно, что значимым текстом, предвосхитившим последующие описания Петербурга как города, отличающегося вредоносным климатом, стала записка неоднозначно относившегося к Петру I Николая Карамзина «О древней и новой России» (1811), противопоставившая панегирикам во славу Петра, а заодно и панегирической традиции во славу основанного им города мнение о гиблом местоположении новой российской столицы. Петербург уже тем самым обречен на то, чтобы в нем, говоря словами того же Карамзина, царствовали «бедность, уныние и болезни». Маркиз Астоль де Кюстин в адресованном французской публике (и ставшем политическим бестселлером сразу после своей первой публикации в 1843 году) травелоге «Россия в 1839 году» в нелицеприятном рассуждении о географии Петербурга выскажет то же недоумение:

«Неужели эта убогая природа, лишенная красоты, лишенная элементарных удобств для удовлетворения потребностей великого народа, пронеслась в уме Петра Великого при выборе им места для столицы, не поразив его, не остановив его от этого шага?»306306
  Кюстин А. Николаевская Россия / Пер. Я. Гессена и Л. Домгера. М.: Изд-во полит. лит-ры, 1990. С. 58. За двадцать с лишним лет до Кюстина мадам де Сталь так отзовется о климате Санкт-Петербурга: «Русские, обитающие в Петербурге, имеют вид южного народа, который осужден жить на севере и изо всех сил борется с климатом, не согласным с его природой» (Мадам де Сталь. Десять лет в изгнании / Пер. с фр. В.А. Мильчиной. М.: ОГИ, 2003. С. 218).


[Закрыть]

К концу XIX века русские читатели имели в своем распоряжении уже целый ряд текстов, где социальный и политический протест предсказуемо воспроизводил топику «гиблого места» и болезнетворного климата Санкт-Петербурга307307
  См. сводку таких примеров в: Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст» в русской литературе // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 259—367.


[Закрыть].

В 1820-х годах такая топика еще не устоялась. В изданном в 1820 году первом опыте медико-топографического описания Санкт-Петербурга Генриха Людвига фон Аттенгофера, швейцарского врача, работавшего семь лет в Калинкинской больнице, российская столица описывалась как город, пребывание в котором «не только не расстраивает здоровья, но даже оному благоприятствует»308308
  Аттенгофер Г.Л. Медико-топографическое описание Санкт-Петербурга, главного и столичного города Российской империи / Пер. с нем. СПб., 1820. Эл. версия: http://www.sygeplejersken.dk/nh/manuel/att1.htm. Русскому изданию книги Аттенгофера предшествовало немецкоязычное: Attenhofer H. Medizinische Topographie der Haupt– und Residenzstadt St. Petersburg. Zürich, 1817. См. здесь же: «Давно Петербург почитается обителью всякого рода болезней и опасным для иностранцев городом <…> Я употребил всевозможное старание, дабы в точности исследовать, в какой степени она основательна, и вменяю себе обязанностью сообщить к пользе человечества, в опровержение сего несправедливого мнения <…> мои наблюдения». Об Аттенгофере и традиции медико-топографических описаний Петербурга см.: Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели. С. 214—227. Спустя сто лет петербургский климат расценивается иначе: «[К]лимат Петербурга <…> повышает процент заболеваемости и смертности, сокращает продолжительность жизни и несомненно отрицательно отражается на характере петербуржцев» (Дороватовский Н.С. Географический и климатический очерк Петербурга // Петербург и его жизнь. СПб., 1914. С. 15).


[Закрыть]. Сам Аттенгофер и, вероятно, многие из его читателей разделяли при этом тезис, предварявший здесь же детальный обзор петербургского климата и погоды:

«Влияние климата на природные склонности и образование размножающегося под каждым небесным поясом человеческого рода неоспоримо, и не токмо определяет степень изменения в наружном виде, но и самое основание внутренних свойств».

Но что следовало из признания этого тезиса применительно к суждениям о русском обществе и русской культуре? Рассуждения швейцарского медика о русском национальном характере звучали для русского читателя лестно: «Простой русский мужик <…> понятен и ко всему способен», россиянин «всегда весел и бодр, с песнями и смехом встречает <…> злополучный наш жребий и проходит самые трудные обстоятельства», «равнодушный ко всякой беде и вверяясь совершенно Всемогущему Промыслу неустрашимо взирает он на смерть», «он тверд в жесточайших мучениях души и тела, и являет примерное терпение с начала жизни», «крепок состав его тела, неслабы душевные силы» и т.д. Но тот же читатель вправе был спросить о том, каким образом эти выводы определяются климатическими факторами.

Ко времени появления русского перевода книги Аттенгофера рассуждения о русском национальном характере подпитывались, как можно думать, прежде всего патриотическими настроениями. Аттенгофер, работавший в 1812 году хирургом в одном из военных госпиталей, удостоившийся на русской службе награды императора и чина надворного советника (наивысшего чина, до которого, кстати сказать, дослужился «государственный историограф» Н.М. Карамзин), был, хочется верить, вполне искренним, невольно внеся свою лепту в обсуждение русского национального характера и «народности» – темы, оказавшейся востребованной в русском интеллектуальном сообществе с начала 1820-х годов.

7.

История зарождения понятия «народность» и дискуссий вокруг него заслуживает отдельного обсуждения309309
  Подробно об этом см. в: Богданов К.А. О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов. М., 2006. С. 105—145.


[Закрыть]. Важно отметить, однако, что при своем возникновении оно также не лишено климатических коннотаций. П.А. Вяземский, с которым принято связывать начало дискуссий о народности, отстаивал изобретенный им неологизм в пояснение к своему стихотворению «Первый снег» (1819), в котором противопоставлялись достоинства южного и северного климата – в пользу последнего:

 
Пусть нежный баловень полуденной природы,
Где тень душистее, красноречивей воды,
Улыбку первую приветствует весны!
Сын пасмурных небес полуночной страны,
Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,
Приветствую душой и песнью первый снег.
С какою радостью нетерпеливым взглядом
Волнующихся туч ловлю мятежный бег,
Когда с небес они на землю веют хладом!310310
  «…тут есть русская краска, чего ни в каких почти стихах наших нет. <…> Тут дело идет не о достоинстве, а о отпечатке, не о сладкоречивости, а о выговоре; не о стройности движений, а о народности некоторых замашек коренных» (Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 1: Переписка кн. П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым. 1812—1819. СПб., 1899. С. 357).


[Закрыть]
 

А.С. Пушкин, задумывавшийся об уместности понятия «народность» применительно к поэзии, также начинал свое рассуждение с упоминания о климате, вольно или невольно перефразируя в данном случае то ли Вольтера, то ли пассаж из екатерининского «Наказа»:

Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии311311
  Пушкин А.С. О народности в литературе // Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. VII. С. 39.


[Закрыть].

Ширящиеся в российской публицистике и литературе споры о народности выражаются к середине 1830-х годов в понятийной «спиритуализации», затемняющей и без того маловнятные определения «народа», но зато дающей простор для нечленораздельных эмоций и поэтической патетики. Суть народности предсказуемо и беспроигрышно отыскивается при этом в «духе народа» (словосочетании, калькирующем старинное выражение genius populi), а «дух народа» – в народности, обретающей со временем рекомендуемо патриотический контекст формулы С.С. Уварова: «Православие. Самодержавие. Народность» (1833). В уточнение типологических параллелей, объясняющих популярность понятия «народность» в русских интеллектуальных кругах 1820—1830-х годов, исследователи справедливо указывали на влияние шеллингианства и немецкого романтизма, склонного к спиритуализации социальных и политико-правовых понятий (Volkstum, Volksgeist)312312
  Шпет Г.Г. Соч. М., 1989. С. 245—246; Зорин А. Кормя двуглавого орла: Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2001. С. 352.


[Закрыть].

Однако в том же контексте важно указать и на параллель, которая выразилась в спиритуализации естественно-научных и, в частности, климатических понятий. Развернутой аналогией такого рода может служить уже «Критика эстетической способности суждения» Иммануила Канта (1790), одна из глав которой посвящена природе и климату. По Канту, чувство возвышенного в человеке возникает при созерцании красот и величия природы, из понимания собственной незначительности перед мощью окружающего мира – будь то крутизна нависающих скал и грозовые тучи с громом и молниями, вулканы или опустошительные ураганы, высокие водопады или бесконечный океан313313
  Kant I. Kritik der Urteilskraft. Berlin: Libau, 1790. S. 96—102 ff.


[Закрыть]. Способность восприятия неадекватна в этом предстоянии деятельности разума – но из самой этой неадекватности проистекает наслаждение тем, что определяется Кантом в качестве «динамически возвышенного». Позднее Артур Шопенгауэр увидит в природе проявление надындивидуальной «воли к жизни». Природа и климат в их естественном и «неуправляемом» человеком величии созидательны для духа, обретающего в созерцании стихий свою соприродность мирозданию (иначе думал Гегель, для которого природа измерима только в количественном отношении и потому заведомо вторична и лишена самостоятельного смысла)314314
  Hegel G. Vorlesungen über die Philosopphie der Weltgeschichte. Hamburg, 1996. S. 190.


[Закрыть]. Английские сады, во мнении Шопенгауэра, в этом отношении во сто крат лучше, чем французские: первые созданы из «почвы, климата и таинственного третьего» – той самой, обнаруживаемой в них «воли к жизни», тогда как вторые – с их «обритыми кустарниками и стрижеными деревьями» выражают лишь «волю» их хозяина315315
  Schopenhauer A. Die Welt als Wille und Vorstellung. Bd. II. Frankfurt am. Main, 1990. S. 521.


[Закрыть].