Текст книги "Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг."

Константин. С.-Петербург, 18 января 1822 года

В 10 часов жена за мною заехала, и пустились на бал к княгине Голицыной, где был весь город. Поутру вся императорская фамилия приезжала поздравить ее. Император был первый, которого, вставши, она видела. Мы были также утром у нее и нашли ее в восхищении от милости государя и государынь. Потом стали валить с подарками внучата, принесли правнучат, и явилось множество дам и мужчин с поздравлениями к доброй старушке, которую нельзя не уважать сердечно.

Александр. Москва, 19 января 1822 года

Наташа, сообща с Карнеевою и берг-инспекторшей, взяла ложу на все представления до Великого поста. Обошлось всякой по 140 рублей. Я очень рад, что она будет иметь это утешение без меня. Жаль только, что заводятся большие интриги, и не у актеров, а у зрителей: все партии. И Гедеонов дурачина, коего посадили директором, вместо того, чтобы возвышать пение всякого, хулит всех, а одобряет одну Анти, в которую влюблен. Что же дирекции за выгода, что будут освистывать Замбони и что театр будет пуст, когда она поет? Худой расчет, а ежели отца Замбони огорчать станут, – все пойдет к черту, ибо им все держится. Юсупов мне предлагал директорство, но я с ума еще не сошел. Тут служат Юсупову и компании, а не государю, да не 50 тысяч жалованья, а ложа из милосердия. Негри за все свои труды и кресел не принял, а платит за них.

Вообрази себе, что подрядчики, коим граф Потемкин должен был за разные материалы, догнали его на дороге, узнав, что он поехал на Троицу; они его там настигли и цап-царап, не выпустили, покуда он не подписал, по требованию их, всех обязательств. Это много наделало ему бесславия в городе.

Александр. Москва, 20 января 1822 года

Здесь начались уже слезы: вчера Наташа и Алена проплакали целый вечер, а Костя очень серьезно спрашивает: «О чем вы плачете? Не на войну еду, а к дяденьке учиться; Волков Паша далее ездил – в Одессу». Теперь, как подумаю, то и я, право, не понимаю, как они могли решиться услать сына так далеко.

А.Я. Булгаков прожил в Петербурге у брата своего почти три месяца и с обратного пути писал ему.

Александр Ижора, 5 мая 1822 года

Пошла опять потеха писать! Но потеха быть с тобою, любезный друг, гораздо потешнее. Нечего делать. Я товарищей продержал немного в Царском, но насилу отыскал Костю в саду, был с ним у Алабова, коим очень был обласкан; но он говорит, что на вакансии вне Петербурга отпускать нельзя. Тем лучше! Костя – как розан; поплакал; оборвался, бегая, вели ему сшить какие-нибудь панталончики.

Наша карета – чудо! Чрезвычайно покойна и легка, как перо. Товарищи славные. Хочу критиковать и не придумаю что, кроме надписи: большая карета, а написано – почтовая коляска а на колясках напишет, я чаю, Федор Дмитриевич – почтовая карета. Совсем забыл: сделай одолжение, пошли взять в английском магазине выбранную мною у Никольса звезду Аннинскую бриллиантовую за 80 рублей и доставь ее ко мне по доверенной почте. Это для Рушковского, одолжишь.

Александр Бронницы, 6 мая 1822 года

Мы в Бронницах. Моста еще нет, мы переехали Мету на пароме. Карета опустилась: ремни слабы, надобно их поднять, чтобы не терять времени; товарищи мнения, что надобно выпить чайку; а так как это идет ладно с желанием моим тебе писать, любезный друг, то и я очень согласен с ними. Путешествие наше очень веселое. Мы себя величаем величествами вот почему: Диль называется Густавом, маленький Дашелион – Людовик, Герке – Георг. Первый слывет шведским, второй – французским, третий – английским королем, а я, разумеется, императором; забыл еще одно величество – испанское: старший Дашелион называется Фердинандом. Съестные и питейные дела славно совершаются на нашем кочующем конгрессе. На пароме гляжу, – кто же? – маленький виртуоз де-Витте; отец его едет со всею семьей в Москву, куда определен начальником над работами на место Леонтьева. Время хорошо очень, но бревешки надоели, скоро кончатся.

Константин. С.-Петербург, 6 мая 1822 года

Занимались устройством путешествия государя, который (между нами) отъезжает 15-го в Вену и Белый Сток, а оттуда назад, так что в начале июня ожидают его обратно. Мария Павловна отправляется 20-го.

Александр Хотилово, 7 мая 1822 года

Дорога наша, как видишь, продолжается хорошо, любезный друг. Время, карета, лошади, ямщик и Никифоров – все благоприятствует нам. Ежели поедешь через Зимогорье, советую тебе у надзирателя поесть свежих сельдей с озера. Они не уступают кронштадтским ершам; а котлеты, кои готовит жена его, курляндка, стоят котлеток твоего повара. Мы все объелись и для того принимаемся за лекарство, то есть за чай и кофе. Можно надеяться, что послезавтра будем в Москве.

Константин. С.-Петербург, 9 мая 1822 года

На этих днях встретил я Сперанского с дочерью в саду. Он мне объявил, что дочь его невеста, что ожидает Багреева через две недели. Я был с детьми. Он очень любовался Сонею и всеми тремя. Третьего дня видел я Мечникова у Гурьева. Он в восхищении от императрицы, которая с великою княгинею осматривала Горный корпус и чрезвычайно была довольна. Я опять приступил к нему о вытребовании сюда Фавста. Он мне отвечал, что, кажется, это уже сделано и о сем писано; прибавил, что очень желает с ним познакомиться лично. Фавст лучше должен знать, точно ли Мечникову кажется, или он сюда действительно призван.

Император и императрица изволили совсем переехать в Царское Село, Мария Федоровна с великими княгинями – в Павловск. Нового ничего не слыхать. Мария Федоровна провожает великую княгиню до первой станции за Нарвою. Сенатор князь Николай Николаевич Хованский был вчера у меня. Он отпущен до излечения болезни в чужие края, с сохранением окладов. Государь его отпустил очень благосклонно и пожаловал 1000 рублей на дорогу. Он очень весел и доволен, поедет к водам, зиму первую, а может, и вторую, проживет в Париже.

Александр. Москва, 11 мая 1822 года

Волков оснуется на один год в Лозанне. Попроси доброго Каподистрию от Волкова, чтобы он прислал ему письмо рекомендательное к Криднеру [нашему министру в Швейцарии, куда удалился граф Каподистрия]; это почти лишнее, но все-таки лучше Волкову не приехать туда с пустыми руками.

Напившись дома чаю, сел в дрожки и поехал к Урусовым исполнить комиссию Дмитрия Павловича. Вообрази мое удивление, когда князь, подводя ко мне Ваню Пушкина, говорит мне: «Рекомендую вам моего будущего зятя, Машенькиного жениха!» – «Ну, Ваня, ты в сорочке родился, счастлив ты, а она?» – спросила мать. И она будет счастлива. Странно, что, встретя Ваню в Петербурге на перспективе, третье мое слово ему было: «Полно тебе так жить, поезжай в Москву и женись на княжне Урусовой, она умна, молода, добра, выросла в нужде, не знает капризов, отец и мать люди добрые, ты богат, чего тебе еще?» Он по-моему и сделал, сказал это и родным, и, конечно, не будет в выборе раскаиваться. Одно мне неприятно: этот подлец Боголюбов барабанит, что он это все устроил; но это повторять могут только кумушки и завистники. Ваня поступает очень благородно и умно даже. Погрозил своим, что женится на какой-то польке. Катерина Алексеевна [то есть мать жениха, графиня Мусина-Пушкина]: «Женись на ком хочешь, только на равной себе», – и, видя, что приволачивается за Урусовою, ну его поджигать, а он тотчас старуху и за слово, и все в два дня решилось. Пушкины, кои не могли жаловаться на родство с невестой, отказались от своего единственного бога, от денег, и все довольны.

Свадьба будет в июле, и после тотчас опять Ваня с женою в чужие края. Я очень рад этому союзу. Она со своим умом будет делать из него что хочет и, верно, наставит его на хорошее. Княгиня очень обрадовалась портрету Дмитрия Павловича, и князю табакерка очень была приятна. В доме все веселы, и жених с невестой точно голубки. Ваня подарил своей будущей жене шаль в 6000 рублей, а другой сестре – другую, в 4000 рублей. Он покупает жемчужное ожерелье, за которое уже дает 20 000 рублей. Я его не узнаю, он стряхнул лень и стал щедрым. Это главная городская новость, и хромой черт поскакал в Петербург отнести ее Дмитрию Павловичу. Я чаю, тысячку-другую сорвал с Вани. Кстати: чтобы не потерять привычку, этот негодяй (сказано между нами) украл у Вяземского бирюзовый браслет. В комнате были только Вяземский, его жена, Четвертинский и он. Это вещь в 700 рублей и, к несчастью, княгине не принадлежит: придется ей за него платить. Она все еще больна. Молоко разлилось, пять ран было на груди, и она боится, что шестая начинается. Ее очень перевернуло, однако в свободное от боли время хохочет по-старому.

Тесть сказывал, что в пансионе Бибикова, столь хваленом, открыли какую-то секту: молодые люди нажигали себе кресты на руке, с клятвою друг за друга умирать и проч. Ученики там так малы, что это не может быть как шалость какая-нибудь. Также говорят, что славное заведение Муравьева рушится, ибо он оное оставляет по какому-то неудовольствию. Говорят, что и тут что-то нашалили, и Муравьеву отказано в требовании примерно их наказать; признаться, не верю ничему, ибо источник ненадежен.

Он же вчера, отведя меня и жену к стороне, сказал на ухо: «Г-жа Афросимова, которая едет в Петербург, сказала мне давеча, что одна из дочерей г-жи Корсаковой была вчера похищена». – «Кем?» – «Не знаю, которая. И этого не знаю». «Вероятно, ни которая, ибо мы обеих видели сегодня у Волкова». – «То, что говорю вам, точно: ежели не увезли, то увезут, и сама мать на это настроила». Славная пулька. Кто наперед станет объявлять, что такую-то с согласия матери увезет? Но Корсакова столько делает сплетней сама, что не худо другим с нею поквитаться.

Бобринская сына простила, а Гагарина прокляла после молодых. Графиня объявила своей невестке, что будет ее любить как дочь, ежели она из мужа своего сделает порядочного человека. Полагаю это довольно трудным: он во время истории нагрубил коменданту, не хотел явиться даже к князю Дмитрию Владимировичу, который, наконец, принужден был его арестовать (князь с чрезмерною деятельностью занимается своей должностью).

Скажи Серапину, что все меня спрашивают о дилижансе; я не могу не сказать по честной совести, что выгоднее, покойнее езды выдумать нельзя, что готов бы был завтра везти в нем брюхатую жену в Петербург. Все мне одно отвечают: ежели случится ехать, непременно поеду в дилижансе. Афросимова в нем воротится из Петербурга. Советую этой Набатовой оказать всевозможное снисхождение, ибо она своим языком более может наделать заведению вреда, нежели все жители двух столиц вместе; жалею заранее о бедном Серапине.

История крестов в пансионе Бибикова точно справедлива. Их пересекли, и тем все кончилось. Я не только не жалею, что Костю не отдал туда, но радуюсь, что он под твоим крылом в Царском Селе.

Константин. С.-Петербург, 12 мая 1822 года

Сегодня в 11 часов у князя собрание Библейского комитета. Прежде должен я заехать к Дмитрию Павловичу, о втором путешествии коего в Вену очень поговаривают, а после комитета дает мне свидание граф Нессельроде.

Сказывают, что старик Пален умер, что княжна Алина Волконская выходит за князя Лопухина.

Тело Зубова привезено сюда в Сергиевский монастырь, что на Стрельненской дороге. Туда отправился первый дилижанс, который сам Серапин провожал; было четыре пассажира на разные дачи. Экипаж очень хорош, и, кажется, успех будет.

Александр. Москва, 12 мая 1822 года

Грустно быть с тобою в разлуке, любезнейший друг, но вчера я как-то живее испытал, какой отрады письмо! Твой № 1 чрезмерно меня обрадовал. Ставя себя на твое место, я писал тебе с дороги пять раз. Тому, кто едет, все как-то легче: дорога рассеивает, утешаться можно, думая о тех, к кому едешь; а у тебя ничего не прибавилось, а убыло. Как быть, давай друг друга утешать, давай писать по-прежнему. Бог велит, опять съедемся.

Вчера был я у Пушкиных, все тебе кланяются. Надобно посмотреть, как они все ухаживают за милою Урусовою, как ее хвалят, превозносят. Другие времена! Старуха мне говорит: «Она всем хороша; конечно, состояние у нее небольшое, но Ваня разделит с ней то немногое, что у него есть (не взыщите)». Княжество, начинающийся кредит Дмитрия Павловича, о коем здесь много трубят (и не знаю, право, почему), решили их выбор. Подъехал и Володя, едущий в Карлсбад: этот сожалеет, что не может жениться на другой сестре Урусовой, находя ее прелестнейшею в мире. Он говорит, что Сакен, Дибич и вся главная квартира умирают от нетерпения, чтобы была война. У Пушкиных было много народу. Множество ехало в Летний сад, хотя погода была незавидная. Василий Львович тебе кланяется. Старам стала. Вот и князь Петр не помнит ничего. – «Не забудьте же ужо на вечер». – «Да я кому-то уже обещал вчера еще на улице». – «Да это мне и есть, я вас остановил (ни слова правды), и вы дали слово». – «О, так буду непременно, а я думал, что другому обещал».

На днях вышло Муравьева «Путешествие в Хиву». Я видел у Лунина, чрезвычайно любопытно, и при книге атлас с прекрасными портретами, планами и картами. Стану доставать и пришлю тебе. Лунин все укладывает, едет в деревню и просил меня выписать ему интереснейшие журналы русские и франкфуртский журнал. Он теперь делает очень хорошие замечания на свод русских законов по военной части, напечатанные Закревским. Я уверен, что работа сия очень будет полезна. Куда жаль, право, что его не употребят деятельным образом. Он просил Гиппиуса подписать его на коллекцию портретов современников; надобно или теперь прислать всю сумму, или по мере, что портреты будут выходить? Еще просьба: когда пойдешь мимо, зайди к косметику, что над фруктовыми лавками на Перспективной*, и возьми у него на 10 рублей курительной бумаги, коей вот образец. Ее держат на свету, и она наполняет ароматом комнату.

Так прежде звался Невский проспект.

Ну, брат, уж мостовые здесь – еще хуже ваших. Я иначе не буду ездить, как на ногах своих. До того вчера избило меня, едучи от Пушкиных, что я решился слезть и идти пешком. Вяземский звал к себе обедать, но я явлюсь только после, ибо он заставляет слишком есть, да и признаюсь тебе, что, кроме него, никого из компании его не жалую. Он догадывается, я думаю, потому что всякий раз говорит: «Приезжай, Иван Иванович Дмитриев тоже будет». Вяземский вчера меня спросил: «Что, Нессельроде и Каподистрия еще не отставлены?» – «Какой вздор! И похожего нет ничего». – «Ну уж поверь, что Каподистрией-то верно пожертвуют, чтобы сблизиться с турками». Откуда берут этот вздор[57]57
  Оказалось, что князь П.А.Вяземский был прав. Нессельроде остался.


[Закрыть]?!

Александр. Москва, 15 мая 1822 года

Я не знаю, почему здесь публика думает, что лотерея Головинская разыграна никогда не будет, что билетов разобрано очень мало. Я уверяю всех в противном; все твердят: да об ней что-то и говорить перестали! Не худо бы напоминать об ней частыми объявлениями, в коих видны бы были успехи продажи билетов, прибавляя анекдоты о чужестранных лотереях, а особенно о выигрышах, коими иностранные газеты наполнены. Сие обострило бы желания некоторых и жадность множества, особенно ежели это напечатается в «Инвалиде». Мне сказывали, что в мое отсутствие прошла молва, что прислали сюда последние 5000 билетов, назначенных для Москвы, и что все так и кинулись их покупать. Еще глупое уверение у всех, что выигравший Воротынец должен будет: 1-е – внести деньги для инвалидов, 2-е – что мужиков должен сделать вольными хлебопашцами.

Война, стало, начинается, и это Каподистрия ее устроил, но, как мы слышали, – на своем бильярде. Это он делит останки побежденных с Портой. Это прекрасно! Свидетельствуй ему мое почтение при каждом удобном случае: мне очень досадно, что сия воинская доблесть не проявилась в мое время. Кстати обо мне, не смейся: я видел Льва Яковлева в Итальянской опере, он спросил у меня новости о графе Каподистрии и сказал мне в весьма восточном стиле, как он предан графу и что, несмотря на весы правосудия, он склонялся всегда в сторону депеш, а не указов, что он более любит трактовать, а не судить, и предпочитает скрытого шефа (Каподистрию) явному шефу Лобанову. Еще было что-то, не упомню; в общем то, что лучше давать обеды в чужестранной столице, нежели в своей приговаривать к кнуту, а он в Уголовном департаменте.

Шимановская давала первый свой концерт по подписке: было человек с 200, но не забудь, что по 25 рублей играла Шимановская одна и с Фильдом, в коем Манычаров имеет соперника. Она просила Фильда: «Переворачивайте, пожалуйста, листы, как я буду играть», – а он ей отвечал: «Нет, я буду пропускать, ибо буду смотреть все время на ваши изумительные плечи, вместо того чтобы смотреть в ноты».

Вчера был у меня Иван Александрович, явился в моей звезде – прелестно! – и очень доволен подарком. Не забудь дать прочесть Балабину записки Метаксы. Его мнение нам нужно, он может даже пополнить это своими замечаниями и сообщением происходившего в Риме, куда был он Ушаковым посылаем. Теперь принимаемся за вторую часть. Я вчера видел в Итальянской опере Сергея Тургенева, который все жалуется на здоровье!

Александр. Москва, 16 мая 1822 года

Посылаю тебе, любезный друг, чудесный парижский кий бильярдный, о коем я тебе говорил. То-то будут им делать клапштосы Манычар и Матушевич! Тут же особенный голубой мел для него; этого станет на очень долго. Турняк тоже особенный: поставив на бильярд белою костью, делаешь тоже клапштосный удар, а ежели кожею и ударишь шар костью, то удар скользящий. Мне его подарил Лунин. С Паулуччи Девиз, видно, так поступить хотел, как Щербатов с Зубовым; но найдет ли себе Паулуччи, как Зубов, шевалье де-Сакса? Может быть, и все это вздор; а для рижского почтмейстера, конечно, и один этот слух о главе их – большое происшествие[58]58
  Паулуччи был рижским генерал-губернатором.


[Закрыть].

Ай да Фонтон! Или, лучше, ай да акционеры! Лучшее доказательство, что акции идут в гору, а дилижансы процветают. Приедем в Питер, и красавица моя будет нас поить сама чаем из жалованного самовара. Не хвастайся погодою, и у нас тоже прекрасная, а княгиня Куракина пишет нам, что во Владимире и Шуе выпал страшный снег. Недаром и здесь было несколько дней холодно. Вяземский говорит, что Кривцов поехал в Москву, верно, кривою дорогою и очутится в Тобольске вместо Москвы. Вот 6 месяцев, что он все едет, а нанял Васильевское князя Юсупова. Как бы не пришлось ему жить зимою в Васильевском.

Вчера явилась в оперу в дорожном платье только что приехавшая из Петербурга Катерина Владимировна Апраксина, эта большая охотница! В ложе ее также сидел Ларион Васильевич Васильчиков; я не знал, что и он приехал. После «Турка», который очень меня веселил, был я у Урусовых. Шимановская тоже туда явилась и кое-что побренчала на клавикордах.

Константин. С.-Петербург, 16 мая 1822 года

О помолвке Урусовой [княжна Марья Александровна Урусова выходила замуж за графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина] узнали мы прежде Боголюбова. Не удивляюсь новой его проказе, а удивился бы, если бы он, найдя удобный случай, им не воспользовался. О нем почти можно сказать то, что Фонвизин, не терпевший французов, несправедливо об них писал своему брату из Парижа: «Одним словом, если француз у тебя побывает и ничего не украдет, то думает, что забыл что-нибудь свое». Вот этакий-то наш хромоногий. Зачем Вяземский не потребовал браслета: он бы его отдал и отшутился бы. Но что о шалуне говорить! У Татищевых радость: третьего дня ей прислали Екатерининский бант, чем она очень довольна. Он откланялся и на сей неделе отправляется в Вену; с ним камергер наш. Ваниша также откланялся и также в четверг сбирается ехать через Вену к своему посту.

Государь отправился в четыре часа утра вчера. Надеюсь, что все у нас будет дорогою исправно. Сколько от меня зависело, устроил. Дай Бог, чтоб погода простояла хорошая, как теперь. Кутайсов сегодня отправляется в чужие края.

Александр. Москва, 18 мая 1822 года

Прошу не прогневаться: этот год не только не дарю тебе, истребую еще всякую минуту подарков от тебя. Пришли мне, пожалуй, 8 бронзовых блях на двери. Это продается у квакеров и прибивается к дверям на те места, где люди обыкновенно хватаются руками и муслят двери. Вели себе дать и нужные для прибивки гвоздочки. Штуку покупал я по 5, то 8 будут стоить 40; рисунок выбери какой тебе угодно.

Зная, что ты в Головинской комиссии, все меня спрашивают о лотерее, и я отвечаю что должно. Я уже прежде писал тебе о разных предосудительных случаях здесь, и потому не идет так успешно, как у вас, что у москвичей привычка все откладывать до самого нельзя. Всякий говорит: успею! Бог знает когда еще станут разыгрывать; а публикуй, что идет к концу, то все кинутся покупать. Я очень помню, что у нас в Собрании накануне первого бала было 113 членов, а во вторник подписалось более 500. Любят откладывать и иметь деньги в кармане на случай другого употребления.

Если Пален в самом деле умер (а было бы неудивительно в его возрасте), странно, что здесь говорят о смерти Бенигсена и что это случилось с ними обоими в одно время, что с Зубовым?! Урусовых я вчера поздравлял от тебя в Итальянской опере; они очень тебя благодарят за память. «Севильский брадобрей» был чудесен. Я очень долго пробыл в ложе мадам Шимановской; это та самая, что прежде была бывшего директора Гедеонова. Там был Вяземский, и мы много смеялись. Она завтра дает свой второй концерт, а в понедельник возвращается (сакристи!) в Петербург в той же прекрасной карете, что привезла меня сюда.

На днях умер старик-князь Оболенский, отец здешнего попечителя университетского. Тетушка очень больна, думаю, что это род белой горячки; жаль добрую старушку, но я все надеюсь на ее редкую натуру. Молодая Бобринская должна была уехать вчера к мужу, но ее не выпустили из города за какие-то 6000 рублей, кои она должна.

Александр. Москва, 19 мая 1822 года

Свиньин в «Записках» своих не забыл и качелей; но сколько дал ему Юсупов, чтобы напечатать, что экипаж его был лучший, и зачем не упомянуть о клеенчатом халате, в коем его сиятельство изволил, сидя в карете, один разъезжать? Один из ваших алагерщиков явился к нам – Дивов, но я его еще не видал. Сегодня Сашка [то есть А.А.Волков] прислал звать нас к себе на целый день, на что я очень согласен.

Скоро пускаются они в путь. Вчера он уже оделся и ездил за паспортом к князю Дмитрию Владимировичу. Показывала мне Софья Александровна дорожную их карету, сделанную на заказ. Дорогонько, 5000 рублей, но зато бог знает чего тут и нет. Они берут с собою старшего сына Озерова, коему Волков в отсутствие свое препоручает все свои дела.

Говорят, что выдано будет белорусским помещикам по 25 рублей на душу; нам много бы пришлось, тысяч сорок, но я бы желал и то только, что мы издержали на прокормление. Благодаря Бога, у нас не так, как у большой части наших помещиков, где столько нищих, сколько мужиков.

Графиня Потемкина приехала; муж дом сломать сломал, а строить не строит, все остановилось, и графиня наняла на Пречистенке дом Облязева. Бобринский, скучая, видно, от жены, опять явился сюда тайно и живет в городе под секретом; вчера этим дразнили Обрескова, который уверяет, что без его ведома ни одна курица яйца не несет в городе. Погода была вчера непостоянная, однако же весь город был на гулянье в Марьиной роще, и певица Анти была в карете князя Михаила Петровича Голицына.

Константин. С.-Петербург, 19 мая 1822 года

Не спавши совсем ночь, я, хотя и устал, но почты не пропущу; а отчего не спал, извольте послушать, мой милый и любезнейший друг. Воронцов, простясь с матерью, приехал вчера вечером ко мне, где дожидались его общие наши приятели. Как не проводить дружка! Велел запрячь стрельненский дилижанс, то есть большую линейку, сел в нее с Воронцовым, Кокошкиным, Балыпем, Матушевичем, Шиллингом, Манычаром, и поехали в трактир, что устроен тут на Царскосельской дороге, где я наперед заказал ужин. Ехавши туда, хохотали как сумасшедшие. Балып беспрестанно обо всем спрашивал и у часовых на заставе, и у встречающихся мужиков, говорил по-русски и очень нас веселил. Приехав в трактир, отрыл скверный бильярд, на котором заставил нас играть в алагер. Мы пробыли там до четырех часов, провели время весьма весело, дурачились, смеялись, а там, погрустя и расставаясь с добрым Ванишею, и воротились домой к пяти часам. Тут уже не тоска была: явилась московская почта, а с нею и твой милый № 8. Пока мы были в трактире, проехал и Татищев, или, лучше сказать, промчался.

Ты можешь смело всем говорить и не солжешь, что лотерея [на имение графа Головина Воротынец идет прекрасно, билеты продаются как нельзя лучше; вчера еще на 27 тысяч продали в один день. Я о новом объявлении думал, оно печатается и, чтоб более дать ему веса и веры, будет за подписью членов. Из оного увидишь, что крестьяне будут принадлежать тому, кто выиграет деревню, и что ни копейку счастливец не внесет для инвалидов. Также описан образ розыгрыша, прибавлен новый выигрыш, состоящий из дома в Нижнем. Я надеюсь, что все это даст более доверенности публике. Между тем мы платим уже проценты кредиторам, и надеюсь в скором времени заплатить им половину долга. Что разыграют лотерею, в этом нет сомнения. Если к сроку, который положился самый непродолжительный, не продадутся все билеты (а я уверен, что будут проданы), то, при выдаче кредиторам половины долга, обяжем еще подпискою взять и разделить между собой остальную часть билетов. Они уже все на это согласны. Что же тогда помешает розыгрышу лотереи? Одним словом, отвечаю тебе, что все кончится как должно. Увидишь, что, когда кредиторы возьмут остальные билеты, то под конец будут еще продавать гораздо дороже. Теперь у нас здесь не более двадцати пяти тысяч, и разбирают ужасно.

Знавал ли ты барона Бюллера, который был в Вене по поручению Министерства финансов? Он недавно отсюда поехал. В день его именин семейство его ждало, по обыкновению, завтракать, но он не явился. Прошел день, его все нет, совсем пропал. Наконец, полиция отыскала фиакр, который его привез в Аугартен и там оставил. Полагают, что он утопился в Дунае. В его бюро нашли записку: «Когда дух и тело разрушены, человек должен покончить с собою. Поручаю мою душу и семейство Богу». Жаль и его, и семейство. До сих пор причина неизвестна, а тело еще после трех дней не было отыскано.

Паулуччиево дело кончено. Нашли средство их помирить, они не дрались и оба возвращаются в Россию. Слава Богу! Оба люди немолодые и семейные.

Константин. С.-Петербург, 20мая 1822 года

Государыня и великая княгиня, отслужив молебен в Казанском соборе, отправились в Петергоф, откуда возвратятся в Стрельну, ночевать будут в Ополье, завтра завтракать в Чудлее, где и разлучатся. Императрица завтра ночует в Ополье и оттуда прямо проедет в Гатчину, где пробыв два дня, возвратится в Павловское. Гагарин поехал провожать великую княгиню до Полангена, и я послал Лихачева, коему поручил устройство тракта.

Александр. Москва, 22 мая 1822 года

Сейчас был Шафонский, тоже просидел более получаса. Говорит, что князь Дмитрий Владимирович очень трудится, вникает и приобретает опытность. Лунин очень тебе благодарен за попечение о нем. Он решительно оставляет службу, и ежели не пристроит его Закревский, куда мы думали, или не дадут хорошего губернаторского места, то решился жить в деревне. Право, жаль, что такой способный человек не употреблен. Что же касается до нахождения при князе Дмитрии Владимировиче по особым поручениям, то их тут уже дюжина; да с чином его это было бы себя унизить.

Волков, всемирный сват, тоже хлопотал о Вейтбрехте, но Хомутова отвечала: «Если уж я пущусь на такого рода безумие, надобна хоть какая-нибудь причина. Вейтбрехт ни красив, ни любезен, ничегошеньки не имеет; говорит, что может всего добиться, как любой другой, но я уж немолода, и когда он добьется чего-нибудь, я буду старухой беззубою».

У Вяземского завтра какой-то пир для Шимановской, и он тонкое, нежное, музыкальное ее ухо потчевать будет цыганками. Звал меня, поеду посмотреть. Она, мне кажется, не восхищается своею поездкою сюда, но все-таки тысяч пять собрала. Мне кажется, ты с Беннера не скоро получишь свою 1000 рублей. Немного достает он, хотя и трудится.

Одесский лицей приходит в упадок. Месье Жиле заменен каким-то саксонцем, не умеющим говорить ни на каком языке, и заведение задолжало более 100 тысяч.

Вечер провели мы у князя Василия Алексеевича [Хованского]. Как выпили за здоровье княгини, то после К.В.Апраксина, взяв рюмку шампанского, сказала: «Г-н Булгаков, за здоровье Константина Яковлевича!», – что очень было для меня приятно, и все повторили ее поздравление.

Обресков только что было покушал, – вдруг его потребовали на пожар: что-то неважное сгорело за Мясницкою, и он явился оттуда верхом на казацкой лошади (дрожки сломались), весь в дыму и с плетью в руках, – хорошенькое ремесло! Были там между прочим Сологубы и молодой Толстой, адъютант князя Дмитрия Владимировича; он жених молодой и очень красивой девицы. Моя жена у него спрашивает: «А когда свадьба?» Он дал следующий ответ, довольно смешной: «Не могу вам сказать, здоровье матушки нас сильно тревожит, я должен поехать на воды, чтобы укрепиться, а невеста моя должна пить козье молоко, у нее очень хрупкое здоровье!» Вот так обещающая женитьба! Матушка, жена Сергея Васильевича Толстого, была, говорят, приговорена Шнаубертом.

Сделай одолжение (ибо я солгал и сказал, что это сделано), вели поставить деревянный крест простой на могиле бедного Керестури с литерами: Н.К. 18-го февраля 1822. Родные делают ему монумент, так чтобы могли тотчас его отыскать; я уверил сестру его, что это выполнено было тогда же. Тут дела на 20 рублей.

Ростопчин не велел уже писать к себе в Париж: он возвращается в Россию и зиму эту проведет в Вене. Бедная Небольсина, очень благополучно разрешившись от бремени, опять плоха. Вчера видел я мужа у тестя; ее как-то испугали в девятый день. Впрочем, я никогда не считал на ее здоровье, мать умерла в чахотке. Вот и славный Попандопуло явился, берется вылечить Небольсину; видя, что я пишу тебе, диктует мне: «Напишите Константину Яковлевичу, что я целую ручки у Марии Константиновны и у него». «Ах, батюшка, – говорит Наташа, – ведь он не архиерей». – «Ах, сударыня, знаете вы, он больше архиерея и не менее ангела». Вот у нас как, сударь!

Кривцов приехал прямо в Васильевское, где от трех часов до девяти вечера не мог добиться напиться чаю, и немудрено: чего не имеешь с собою, того в глуши той и не найдешь, и они замучают себя, ездя всякий день в город, и по дурной дороге.

Александр. Москва, 23 мая 1822 года

Ты загулялся с Ванишею [то есть с графом Иваном Илларионовичем Воронцовым], а я вчера у Вяземского пробыл до третьего часу, арестован. Я цыганок ненавижу, а пришлось их и слушать, нечего делать. Похвали меня: не ужинал и не пил ничего, кроме одной рюмки шампанского за здравие Шимановской. После ужина ушло нас человек с 12 к князю в кабинет; подали трубки, Василий Львович начал декламировать, явился Буянов, и понесло всюду табаком. Никогда не видал Василия Львовича таким вдохновенным, как вчера; а было вчера одних Давыдовых пять: Денис, Левушка, Дмитрий, Александр и Петр Львовичи, Сергей Тургенев, Иван Иванович Дмитриев, двое Пушкиных, Шаликов, Шаховской, Чаадаев, англичанин-вояжер, который не мог надивиться на цыганок, Кривцов с женою (кстати, они хотят нанять наш дом слободский, очень бы хорошо, Васильевское им надоело), Сонцов, Тимирязев и некоторые музыканты. Комната была наполнена цветами, и все исчезли: всякий держал нарцисс перед носом, чтобы не слышать мерзкий цыганский запах.