Текст книги "Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг."

Константин. С.-Петербург, 20 июня 1822 года

Граф Сакен сюда приехал, присылал ко мне своего адъютанта сказать, что он был бы у меня, но никуда не выезжает, пока не представится государю, которого сегодня ожидают обратно в Царское Село. Сакен живет в Таврическом дворце, и ехать к нему надобно сегодня утром, хотя и далеко.

Генерал Раух управляет инженерною частью в Пруссии, слывет весьма ученым и хорошим генералом. Напрасно похвастал наш артиллерийский офицер прусскими пушками, весьма некстати. Княгиня Куракина едет в Вену года на два, вчера мне писала о почтальоне.

Ты сделал то с Вяземским, что я с Иванушкой Левашевым. Я вот уверил его, что дочь князя Эстергази на содержании у князя Лихтенштейна, то есть своего мужа.

Не первый раз классные дамы отправляются в дилижансе. В прошлом году императрица очень была довольна в подобном же случае; только надобно приказать, если еще время, проводнику всякое оказывать даме угождение.

Я получил от Воронцова[61]61
  То есть от графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова, ехавшего на должность нашего министра в Мюнхене.


[Закрыть] письмо из Кракова, которое меня испугало. «После того, как мы едва не погибли сегодня утром, 28 мая, мы, однако же, прибыли целыми и невредимыми в Краков. Уже при подъезде к границе Краковской республики я был убежден в том, что случится беда; но сегодняшняя могла бы стать и роковою, ибо карета уже частью ушла под воду. Мы были спасены благодаря помощи одного крещеного еврея». То-то бы беда! Как вздумаю, так мороз по коже подирает. Слава Богу, что все кончилось одним страхом. О Кокошкине он ничего не пишет; тот, я думаю, порядком испугался. Воронцов просит меня написать ему через три недели в Мюнхен. В Вене он остановится только на несколько дней. Далеко ли до беды!

Воскресенье мы провели очень приятно на даче. День был прекрасный, у нас обедали Северин, Шиллинг и Ломоносов, после обеда еще кое-кто приехал, сели мы на пристани и любовались ее ботами, кои беспрерывно проезжали на Крестовский остров. Немного походило на Царьград. С трудом в 12 часов решился я ехать в город, где душно, пыльно и скверно.

Константин. С.-Петербург, 21 июня 1822 года

Ну уж, брат, далеко Таврический дворец! Ровно ехал туда полчаса; в это время я мог бы съездить на дачу и воротиться. Я нашел там почтенного старичка Сакена в совершенном уединении, он очень мне обрадовался, и мы с ним часа с два поболтали. Рассказывал он, как устроилась женитьба князя N. (которого завтра в Сергиевской пустыни хоронят, и меня звали на похороны, но не поеду). У него в деревне был род сераля; как скоро красавица ему надоедала, то ездил в Вильну новую рекрутировать. Будучи в Вильне за делами, познакомился он с бедною, но прекрасною молодою девушкой и стал к ней ездить. Мать ее, после нескольких посещений, отозвав его, сказала ему: «Вы, конечно, нам много сделали чести, но я должна с вами откровенно объясниться. Ваша репутация очень дурна здесь насчет женщин; все знают, что вы их соблазняете и увозите, следовательно, ваше знакомство может только повредить моей дочери. Мы бедны, но честны; у нее есть жених, который несколько дней уже не показывается; в городе также начинают говорить, а потому прошу вас перестать нас посещать. Хотя, конечно, не могу я ничего сказать о вашем с нами обхождении и в обращении вашем с моею дочерью не заметила я ничего предосудительного, но люди не так на это смотрят, а для нас репутация всего дороже». Князь уехал. Он на другой день является к Корсакову [А.М.Римскому-Корсакову, виленскому генерал-губернатору], объявляет ему о намерении жениться, берет его с собою в карету, привозит к бедному семейству и при нем, обращаясь к матери, говорит ей: «Теперь, сударыня, надеюсь, мое посещение не будет вам ни вредно, ни в тягость; я приехал просить руки вашей дочери». Натурально, и мать и дочь согласились, и тотчас дело кончилось.

Молодая вдова прекрасна собой, но воспитания отличного не могла иметь. Также сказывал Сакен, что года с четыре, как князь совсем переменился к своим мужикам, занимался их благоденствием и сделал из нищих богатейших во всей губернии. О нем чрезмерно сожалеют. Его вскрыли и нашли, что сердце весьма сжато. Богатство оставил непомерное, духовной никакой нет, а есть акт в пользу его других детей, но им не подписанный. Жена его очень любила.

Павел Васильевич Кутузов очень было занемог, ему пускали кровь, прикладывали пиявки, и теперь лучше. Вилье мне сказывал, что опасность миновала. Петерсон также болен, но этот более воображением.

Ну, мой милый друг, наша иностранная почта все идет лучше да лучше: из Парижа получаются депеши в шестнадцатый день, а Блоом говорит, что к нему никогда курьер так скоро из Копенгагена не приезжал, как почта приходит. Он получает свои письма в тринадцать дней, из Лондона – в семнадцатые сутки. Слава Богу, что все сделалось, как я обещал.

Вчера ездили мы на тони, но не имели терпения дождаться своей очереди, то есть десятой тони. Рыба теперь начала сильно ловиться; жаль только, что с нашей пристани нельзя ездить: тут, кроме корюшки, нет другой рыбы, а пускать в даль некогда.

Александр. Москва, 22 июня 1822 года

Дождались мы наконец тепла, и не тепла, а ужасных жаров; я совсем от того не прочь. Все кричат: душно, а мне в самую пору. Вчера, после сильного дождя, прибившего несносную пыль, сделалось опять тепло, земля вся освежилась, и мы пошли, Наташа, я и дети, в Кремлевский сад, который очень мил, и по вечерам собирается много гуляльщиков. Цветов пропасть, и от дождя царствовало приятное благовоние. Тут построен и домик с прохладительными напитками всякого рода. Говорят, что тут и славный обед можно всегда найти, по 2 рубля 50 копеек с персоны, без вина. Готовит тут повар князя Дмитрия Владимировича. Надобно туда когда-нибудь собраться; но, увы, нельзя пригласить ни тебя, ни Манычара, ни Северина, ни Матушевича, ни всех прочих. Американец наш переплыл благополучно океан. Слава Богу! Знавши его в Лондоне, это как будто дома. Вот каково расстояние до Америки! Кто два раза оттуда возвратился, как будто один раз воскрес.

Итак, Елагинский дворец принадлежит императрице? Я его видел, едучи от дачи, нанимаемой Юлией Александровной [Татищевой], но тогда внутри не было ничего отделано; но снаружи представлял он прекрасную декорацию. Мысль убрать все произведениями русских фабрик и мануфактур также очень хороша. Это как национальная выставка. Теперь не так далеко будет императрице ездить; всякий год должно ей быть тяжелее ездить в Павловское и Гатчину. В имении Баташовском, где 13 600 душ и которое находится под казенным присмотром, нешуточные беспорядки. Нет сомнения, что Фавстовы меры одобрятся, а ежели не пресечь в начале этот мятеж между работниками, то распространится и по другим заводам, кои тут поблизости. Сам губернатор Апраксин очень перетрусил, ибо 500 работников пришли во Владимир к нему депутатами, требуя пищи. Он, узнав о их приближении, поехал навстречу, заткнул им рот десятью тысячами рублей, уговорил их воротиться назад, а между тем дал предписание дело исследовать, на те 10 тысяч купить хлеба, а виновников и бунтовщиков строго наказать. Дело это нешуточное, и при случае можешь Гурьеву дать чувствовать, сколь нужно на этот счет развязать Фавсту руки и дать ему все средства утушить беспокойства сии.

Вчера еду на Кузнецкий мост, – между домами Анненковой и Хомякова – солома. Отчего? Выходит, что в последнем родила жена генерал-адъютанта Потемкина, урожденная Бахметева, и родила сына; только не Ростислава, думаю.

Сию минуту возвращаюсь от князя Николая Гагарина; столько раз отказывал, что сегодня не мог не ехать к нему обедать. Долго там засиделся. К вам поехал Иван Иванович Дмитриев. Все говорят, что он был вытребован, и всякий дает ему назначение по своим мыслям. Он мне сказывал, что давно собирался в Петербург.

Константин. С.-Петербург, 24 июня 1822 года

Сегодня именины или рождение князя Дмитрия Николаевича Салтыкова; он звал к себе на целый день, но сие невозможно, а надобно будет попасть хоть на вечер. Верно, будет огромнейший концерт. Манычар там целый день пирует. Княгиня Софья Григорьевна [Волконская] сейчас мне пишет, что у нее в деревне горит лес, и что загорелся от почт-директорской деревни, просит дать приказ посылаемому от нее человеку. Мы, точно, соседи. Сожалею о несчастий, о котором, однако же, от управителя не имею еще никакого известия. До сих пор я от этой деревни, кроме неприятностей и издержек, ничего не имею. Что-то впереди будет?

Я обедал вчера в клубе с Сергеем Тургеневым, много болтали. Он все боится, чтобы миссию не лишили жалованья с курсом, но, кажется, может быть на этот счет покоен. Я нахожу его здоровее, а Александра – того уже и поймать нигде нельзя: так заволочился. Более еще в дистракциях, нежели прежде, а почерка его уже никак читать нельзя: так торопится. Впрочем, и мне этим нельзя хвастать, испортил совсем руку.

Александр. Москва, 24 июня 1822 года

Скоро же явился наш Американец в Европу. Видно, ему кто-нибудь сказал там при отъезде: «Ну, Полетика, полети-ка!» Он и полетел. Мадам Б. сочла каламбур неудачным, как и давешний. Старуха Пушкина спросила меня на спектакле у Апраксина: «Ну как, милый Александр, как чувствуют себя Наташа и ребенок?» – «Что вы хотите, – отвечал я ей, – ребенок в матери, а мать в тетке» (la tante = l’attente – ожидание). Она не нашла это удачным, но это зависть мешает ей быть справедливой и беспристрастной, как наш вздорный «Консерватор». Мой совет был бы Лизоньке[62]62
  То есть девице Шумлянской, сестре Булгаковых. Брак ее с П.И.Полетикой не состоялся.


[Закрыть] совсем не говорить о Полетике, а особливо им не шутить с нею, а то родится подозрительность, от коей родится холодность. Пусть будут на старой ноге, а там придет само, ежели быть чему-нибудь, в чем сомневаюсь очень, однако же.

Фавст помешался на цветах, я ходил к монументу Пожарского и купил там 10 горшков славных левкоев, горшок гвоздик двойных, горшок волкамерий, жасмин белый, а другой – желтый испанский. «Где ты это достал? Выписал, небось, а мне не скажешь, и я бы выписал, вон у меня ничего не вышло». Я ну над ним смеяться. Долго он все это ценил, а я заплатил за все это 17 рублей. Цветы можно теперь иметь за ничто, и их множество. Куст, на коем розанов с 20, не более стоит целкового. Опять в претензии Фавст, зачем ему не скажу, что так дешевы цветы. Чудак!

Ты говоришь, что звезда Красного Орла останется без употребления. Почему же не носить ее с Владимирскою – так, как Канкрин носит свою Владимирскую со звездою Леопольда? Получив позволение принять орден, ты теперь уже настоящий кавалер, и я поздравляю тебя официально.

Здесь говорят много об истории, которой дала повод смерть Бахметева Дмитрия Александровича, тестя генерал-адъютанта Потемкина. Бахметева сын от первого брака предъявил завещание, по коему он не только не лишается наследства после отца, но и в письме, поданном на высочайшее имя, он доказывает, что отец его был увезен к князю Егору Александровичу Грузинскому, где умер он будто насильственною смертию. Государь приказал дело это исследовать, и всякий толкует по-своему.

Жена Сергея Васильевича Толстого давно больна воспалением в груди, которую никакому доктору не соглашалась показать. Пачкали долго, никто не понимал болезни, а все предсказывали рак и осуждали несчастную на смерть; она таяла, как свеча. Наконец все кинулось назад; между спиною и боком составился нарыв, созрел, лопнул, и вытекло множество мокроты. Больная ожила, как Потоцкая, и не думает умирать, а доктора перессорились между собою. Вот все наши новости московские.

Александр. Москва, 26 июня 1822 года

Вот и письмо от Вяземского к Тургеневу. Он зовет меня очень в Остафьево к своим именинам. Ежели жена родит скоро, то поеду с Кривцовыми: они берутся меня везти туда и обратно. Всякий вечер, а особливо в воскресенье, собирается множество гуляльщиков в новый Александровский сад, который прекрасно отделан; теперь делают и другую половину, которая идет от экзерциргауза к Москве-реке. Вчера было явление очень необыкновенное и всех очень утешавшее. Пустили в Марьиной роще большой шар, кажется, с козлом или кошкою – не знаю, только шар этот взял направление через Кремль и величественно летел над головами всех гулявших в саду, но в большой вышине; однако же, очень хорошо был виден, и приметно было, что нечто, в нем сидевшее, его колебало. Довольно забавно было видеть более 2000 человек, кои, вместо того чтобы прогуливаться, остановились, изогнулись, подтянули зады, выставили животы, смотрели в небо и следили за движениями сего великолепного шара. Я никогда не видал, как пускают шар, поеду в то воскресенье. Я очень сожалел, что в мое время не было в Париже ни Гарнереня, ни другого славного аэронавта.

Ввечеру был я в Английском клубе, но там очень мало людей бывает, и я насилу нашел себе соперника. Играл в бильярд со стариком Шаховским, у коего выиграл 40 рублей.

К вам едет князь Петр Трубецкой, брат графини Потемкиной, полковник артиллерийский, что женат на Бахметевой, – очень добрый малый; мы все дуемся с ним в бильярд; ежели встретишь его случайно, то познакомься. Охотник страшный до бильярда и играет хорошо, и в какую цену угодно. Уже половина седьмого, а в семь ровно начинается опера, дают сегодня «Севильского брадобрея»; для меня этот брей утешительнее вашего баварского Брея [то есть баварского посланника в Петербурге].

Константин. С.-Петербург, 27 июня 1822 года

Иван Иванович Дмитриев приехал и всех удивил своим приездом. Здесь уже начали давать ему разные места, по обыкновению.

В субботу был я у князя Салтыкова на концерте. Это был день его рождения, и пропасть наехало, нашло и принесло народа. Явился султан какой-то татарский со свитою, был фейерверк и проч., так что я воротился домой во втором часу. Вчера утром было генеральное собрание Библейского общества в Таврическом дворце, куда и мы с Николаем Дмитриевичем ездили. Много было народу.

Александр. Москва, 27 июня 1822 года

Я очень благодарен графу Сакену, что он меня не забыл, и мне очень приятно будет его видеть здесь; поеду непременно, хотя бы он остановился во Всесвятском.

Подробности женитьбы князя 3. не были мне известны. Мне кажется, что теща его была просто удалой парень, тертый калач. Она разочла, что сопротивление для князя вещь новая, что оно возбудит любовь, усилит желание обладать предметом, ему нравящимся. Так все и случилось. Я не видал ее никогда; но меня всегда радует, когда богачи женятся на добрых и бедных девушках. Свадьба эта расстроила чрезмерно планы наследников Князевых; так было и с шереметевскими наследниками, когда граф Николай Петрович женился.

Ты меня посадил на иголки: не велишь еще говорить старику [доктору Пфеллеру, его сын Владимир определился на службу при посредстве К.Я.Булгакова], указ не будучи подписан, а мне бы очень хотелось обрадовать его известием о помещении сына его. Что делать, повинуюсь, дождусь будущей почты, авось-либо грозное запрещение разрешится. Славное начало! Я поехал в Неаполь на 400 рублей, а ты в Вену, и совсем без жалованья. То-то обрадуется добрый и нежный этот отец! Слава Богу, что Кутузов уцелел; в этаком корпусе горячка не шутка. Не надобно умирать никому, но лучше бы пожертвовать нашим сенатором Кутузовым, нежели вашим генералом, коего все хвалят очень.

Все, что пишешь мне о почтах, очень меня радует. Ты приобретешь себе, как говорит Тургенев, европейскую славу. Все это читаю я с восхищением, особливо как подумаю, что все это делается без отягощения для казны и для публики, с прежними ничтожными способами. Я все надеюсь, что купцы сложатся когда-нибудь и подарят тебе тысяч сто; но вижу также я и затруднения. Пусть лучше будет тебе эта милость от того, который уже столько излил на тебя щедрот.

Во время театра приехала в Москву княгиня Наталья Петровна Голицына. Думали, что явится в театр, но не была, да и Апраксиных не было никого. В ложе князя Дмитрия Владимировича была Белосельская. Я ходил к ней, поздравлял и с приездом, и со свадьбою, и с шифром. Она мне рассказывала, как все это сделалось: свадьба будет через год, невеста очень молода еще, бедный Чернышев вознаградит себя за все то, что претерпел от сатаны, первой своей жены [княгини Радзивилл, урожд. Моравской]. Здесь уже говорят, что она хочет свадьбе помешать и приехать с мужем мириться. Пустяки! Поеду завтра к старушке Голицыной; я ее, право, очень люблю, и она всегда была со мною очень ласкова.

Константин. С.-Петербург, 29 июня 1822 года

О кубке как ни рассуждай, как мне самому ни жаль, а расстаться с ним надобно. Государево повеление вышло, точно, позже; но я еще не имел дозволения принять кубок, следовательно, и не мог его получить после указа. Лавинский точно в таком же положении и два года спустя должен был возвратить табакерку, поднесенную ему виленским дворянством. О кубке государю доложено, и он одобрил мысль отдать его в церковь; так нечего и рассуждать. Поговори еще раз с Рушковским, чтоб он сие исполнил, а у меня, право, духу нет писать к нему. По крайней мере, все чиновники могут быть уверены, что письмо их навсегда сохранено будет и перейдет к Сашке [то есть к сыну], которому я и кубок назначил. Полно о сем толковать, лучше забыть.

В Головинской лотерее дела идут очень хорошо, билеты продаются как нельзя лучше. В иные дни с присыл очными деньгами сборы бывают до сорока тысяч рублей, в самые худые – здесь, в городе, продают не менее как на 5000 рублей билетов. Особливо после новых объявлений наперерыв хватают. Мы заказали колеса Берду, который очень умно их устраивает. Рад буду, когда кончится все это дело, ибо оно у меня отнимает время, а его у меня и так немного.

Александр. Москва, 29 июня 1822 года

Графиня Строганова[63]63
  Вдова графа Павла Александровича Строганова и сестра князя Дмитрия Владимировича Голицына, графиня Софья Владимировна жила в Петербурге, на Невском.


[Закрыть] приехала. Так была мила, что тотчас прислала сказать, что видела Костю, оставила его здорового и что желает меня видеть, что могу к ней приехать в 8 часов ввечеру. Вот я к ней вчера и пустился. Она очень меня обласкала, много рассказывала про Костю, который большой ее фаворит, расспрашивала про Наташу, запретила именно ее вывозить и назначила себе аудиенцию у нее завтра во втором часу перед обедом. Как мне не любить графиню после всего того, что она мне наговорила о тебе! «Это взаимная страсть, графиня, ибо вы стоите во главе списка великих фавориток». – «Меня это очень радует, но, однако же, он не захотел посетить свою фаворитку в Марьино; сделайте ему, пожалуйста, упреки за это и от вашего имени, и от моего. Я знаю мало людей, кои имеют счастие быть всеми любимыми и почитаемыми, как ваш брат; я хотела бы для блага службы видеть его употребленным еще более полезным и выдающимся образом; но, с другой стороны, я и слишком его люблю, чтобы хотеть лишить его выгод, связанных с его местом, и кои никакое другое место не предоставит».

Долго очень говорила о тебе, и с участием теплой дружбы. Ну как мне эту милую женщину не любить? Она меня после прогнала без церемоний, узнав от меня, что может Васе писать через дилижанс. Я письмо это тебе уже доставил. «Кстати, графиня, мне брат поручил очень срочно (хотя и не было этого) узнать у вас и вашей матушки, хорошо ли вам служили на почте?» – «Чудесно, прошу вас хорошенько поблагодарить вашего брата и сказать ему, что с нами обходились так, будто мы были из императорской фамилии. Уверяю вас, что все знаки внимания, нам оказанные, не лишены были даже изящества». Просила бывать часто, хоть всякий вечер, и начать с сегодняшнего.

У меня был на днях Гансон и часа два очень меня забавлял. «Я думаю, – сказал он мне между прочим, – когда ваша батюшка делала ваша беспримерна братца, так ваша батюшка очень хорошо покушала и все части были в большой совершенства, чтобы совершить такая редкая создания!» Потом описывал мне такими живыми красками свою любовь к сыну (это, видно, не Щербатов), что я, право, и смеяться не имел духу. «Знаете, ваша превосходительство, как я сына своего люблю, что, ежели бы я жил во время Римской истории (прелестная фраза!), я мог бы его и себя прославить: моя любовь такая большая к ему, что, ежели бы он был осужден на смерть, я бы все мучения готов за него терпеть, это была бы мое благополучие, я бы не испустил ни одна жалоба и умер бы доволен мыслями, что его спасаю». Каков же? А сын сделал глупость – женился на дворянке, взял 3000, кои тут же на свадьбу и убухал; служит полицейским офицером и терпит нужду; все, что отец ни выстряпает, все ему отдает. Одет очень скудно. Я ему подарил фрак, панталоны и жилет. Еще рассказывал мне следующее: «Намедни иду я на Покровка, один бедняка протягивает рука и просит у меня милостыня, а я думаю себе на уме: как наружность обманывает всех; ты у меня просишь милостыни, ты думаешь, что я большой барин, а ежели бы не моя фрак и не твоя рубища, я сам бы протягивала рука и просила бы милостыни, у меня нет одна копейка». Долго он меня забавлял, я не знаю, о чем не было речи, даже об астрономии.

Славный граф Сергей Каменский здесь и не манкирует ни одного спектакля. Говорят, у него дурной процесс на руках. Продал на своз мужиков, что запрещено, и тайно, какому-то варвару, который переселил их на Кавказскую линию; только мужики нашли как-то случай объявить все Ермолову, а он довел до сведения государя, и теперь велено это все исследовать. Будет ему Дорлиска, будет ему опера! Все деяния этого человека столь же гнусны, как и фигура его.

Александр. Москва, 30 июня 1822 года

Вчера вечером я поехал к графине Строгановой, которую уже нашел вверху у старухи. Эта очень меня обласкала. Князю Дмитрию Владимировичу, входившему в ту минуту в комнату, она сказала: «Но, сын мой, твои ямщики не обходятся со мною так, как подчиненные г-на Булгакова; мне служили, как королеве, на дороге из Петербурга, а здесь извозчик просит у меня 650 рублей, чтобы везти меня в Калугу!» Долго она ворчала. Кажется, есть тот грех, скупенька. Я было только расположился болтать с графинею, а княгиня Татьяна Васильевна [Голицына] меня, несчастного, посадила играть в бостон со старухою. Какая скука! Да и к тому проигрался как сапожник; все, что ни было со мною, все отдал на съедение, и хотя старуха сказала мне: «Играть с вами удовольствие, вы не как князь Юсупов, он всех морит», – но мало мне в этом утешения. После партии княгиня и князь очень совестились. Дело наконец сделано. Собирались ужинать, и я ретировался; графиня Строганова подала мне руку, чтобы я отвел ее по крайней мере в столовую. Она взяла с меня слово вернуться к ним сим же вечером, торжественно обещав, что я не буду играть в бостон и что она меня сохранит для своего виста. Увижу, может быть и поеду. Они во вторник собираются ехать все в Калугу.

По милости этого скучного бостона не успел я заехать к Юлии Александровне, которую очень желаю видеть. Ох, и то мало времени: надобно еще, чтобы тесть приехал, а он охотник болтать. Звал к себе сегодня обедать, рассказывал о вчерашнем празднике в Петровском у князя Юрия Владимировича Долгорукова и продолжавшемся целый день: обед, ужин, гулянье, ярмарка, фейерверк, иллюминация, кокан [большой шест; кто на него взлезет, получает подарок], жареный бык для своих людей и другой для народу, шар воздушный и, в заключение, большой бурак; когда он лопнул на воздухе, то из него полетели 10 тысяч экземпляров катренов, коими князь благодарит за посещение и просит всех возобновлять оное всякий год и в прочие дни, когда угодно. Эта мысль мне очень понравилась.

Константин. С.-Петербург, 1 июля 1822 года

Вчера вечером приехал Воронцов[64]64
  Михаил Сергеевич, возвратившийся из Англии от своего отца и, после командования нашими войсками во Франции будучи генерал-адъютантом, числившимся с 19 февраля 1820 г. командиром 3-го пехотного корпуса.


[Закрыть] и был тотчас у меня, а я сейчас от него. Совершенно здоров; я нахожу, что помолодел и так же все мил и добр, как был. Он сам не знает, сколько времени пробудет здесь, а приехал только явиться и получить приказание, что ему делать. Он один здесь. Теперь поехал к Милорадовичу, а там будет ко мне. Он ожидает от Волконского из Царского Села ответа, когда ему явиться.

Александр. Москва, 3 июля 1822 года

Расскажу тебе свой день. Поутру, приняв свой декокт, пошел ходить пешком, по обыкновению, по набережной вдоль Кремля: время было очень хорошо. Воротясь домой, позавтракал. Думал было писать графу Ростопчину, коему давно должен ответ; но не тут-то было: тесть, Обресков, Метакса, а там явилась кормилица наша, а там любезная почта; так и прошло время до трех часов.

Приехал Пфеллер. «Ну как, ваше превосходительство, есть ли у вас хорошие новости для меня?» – «Ничего еще не окончено; но дело хорошо подвигается» . – «Дай Бог!» – «Вы у нас обедаете?» – «Разумеется». – «Хотите, я вас отвезу?» – «Я жду Рушковского, который должен заехать за мною, но не задерживайтесь». – «Нет! Какая новость?» – «Как какая новость? Политическая?» – «Нет, городская. Плохая, бедный Рихтер умирает, у него икота со вчерашнего дня, и Федор Петрович Ключарев вчера умер, и посудите об истощении. Я сейчас от Бибиковых, где секретарь покойного маршала Гудовича мне рассказал одну черту Федора Петровича, которая ему не делает чести. Он был душеприказчиком маршала; между прочими распоряжениями он должен был положить в ломбард 70 тысяч золотом. Ключарев, по пословице, что милосердие начинается с самого себя, присвоил себе эти деньги, вместо того чтобы употребить их по распоряжению покойного маршала». Ну, это не прекрасная черта Ключарева, о коем я, впрочем, никогда не имел высокого мнения.

Скоро явился после и Рушковский. «А, поздравляю, ваше превосходительство, очень хорошо, Яков, Яков Иванович, очень хорошо!» – «Да не Иванович, а Александрович!» – «Га? Как? Да, Александрович[65]65
  У А.Я.Булгакова родился тогда сын Яков (умерший в младенчестве).


[Закрыть]! Очень хорошо». Долго путал он имена, наконец началась другая комедия. Сует мне червонец в руки; поди я, отдай этот от него Наташе! «Так не делается, отсутствующие не посылают червонцев, а присутствующие сами их отдают». – «Прошу вас, передайте мой червонец сами». Меня взяло смех и горе, насилу его урезонил. Наташа захотела его видеть, повел молодца, в спальной опять дает мне червонец, положи вместо него. – «Нет, сударь, возьмите ваш червонец и положите его сами на спальный столик». Тут вдруг откуда взялась бодрость: на стол ефто-то не годится, а должно (надобно знать, что у Наташи всегда три дня ставни затворены, так что совсем темно, и мы вошли ощупью), а должно под подушку; только вместо под подушку мой Иван Александрович чуть было по соседству не засунул червонца под жену. Наташа так и покатилась от смеху.

Поехали мы обедать к доброму старику [доктору Пфеллеру], у которого была славная телятина, и мы не раз тебя вспоминали. Филипп Иванович должен был ехать на консилиум к больному Рихтеру, а потому не мог ехать с нами в оперу итальянскую. Он так стал шутить над Иваном Александровичем, выбравшим день смерти Ключарева, своего друга, чтобы ехать в первый раз в оперу, что его брало уже недоумение: не знал, что делать. Дорогою все спрашивал, как сидеть, что делать, надобно ли застегнуть фрак или нет. Только подъехали к крыльцу, нам объявили, что опера отказана по болезни мамзель Замбони. Чтобы ее разорвало! А я с такою ехал радостью. Рушковский обрадовался отсрочке, отвез меня домой и поехал а ля пост! Дал мне рандеву на будущую субботу.

Время было прекрасное, я велел детям одеться, посадил в карету, мы поехали гулять в Александровский сад. Тут нашли мы княгиню Наталью Петровну, с Апраксиной), князя Дмитрия Владимировича с женою и графиней Строгановой. Старушка подошла к нам, обласкала детей, мы с ними продолжали гулянье. Они сели отдохнуть, а графиня пошла еще ходить со мною и с детьми, коих она очень полюбила; но большой ее фаворит все Костя. «Знаете ли, графиня, что моя малютка Ольга уже невеста?» – «Вот как!» А Лёлька прибавила: «Мой жених – граф Каподистрия». – «Советую вам, барышня, – прибавила графиня, – поторопиться со свадьбою, ибо жених ваш уже седеть начал». Разумеется, много говорено о тебе. Премилая это женщина; я ей сказал, что пишешь о Васе; но они уедут отсюда, не дождавшись его. Графиня тоже сожалеет, что нет оперы.

Привез детей домой и поехал к Юлии Александровне, у которой сидел часа с два. Она очень к вам торопится, боится, чтобы болезнь графини Катерины Алекс, не пошла в затяжку, просила меня уговорить Ваню делать свадьбу в Валуеве. Это покойнее было бы для старухи, скорей бы кончилось, а К.А. готова ехать в Валуево хоть тотчас. Завтра собираются они все в Новый Иерусалим; и меня они подзывали, но теперь не могу оставить Наташу. Показывал я Ю.А. статью в «Журналь де деба» о ее муже и об ней. У Урусовых такое веселие, что любо: всякий день танцы и игры. Ваня всех потчует то мороженым, то конфетами. Ю.А. мне подробно рассказывала о холодности между Дмитрием Павловичем и нашим добрым Каподистрией. Мне, право, жаль, что они не сойдутся; а судить их очень мудрено.

Я тебе писал о празднике, бывшем в Петровском у князя Юрия Владимировича Долгорукова. Я достал катрен, коих 10 тысяч экземпляров вылетело из пущенного на воздух бурака. Вот он, но незавидное сочинение. Смешно было то, что народ себе вообразил, что это летят все сотенные ассигнации, и дрались между собою, покуда стихи были еще на воздухе. В этот день князь купил 22 человека роговых музыкантов за 20 тысяч, – не помню, у кого-то; только они не лучше играют, говорит, фавстовых виртуозов.

П.П.Нарышкин просил меня достать через тебя наставление, как делать пудинг-гляссе, коим мы объедались у Нессельроде: нельзя ли попросить рецепта у графского повара, мы бы как-нибудь попытались это сочинить.

Константин. С.-Петербург, 4 июля 1822 года

В субботу у меня милый Воронцов просидел часа три с лишком, рассказывал о своем заграничном житье, о путешествии и семейном благополучии. Вчера я у него обедал с Фонтонами; много было глагольствования о дилижансе. Воронцов со мною согласен, что надобно умножить круг действия общества, прибавить экипажи и чаще отправлять в Москву.

Чернышев тебе кланяется. Я его на скачке поздравил с будущею женитьбою. Не думаю, чтобы первая жена его искала с ним примириться: она уже вышла замуж за другого.

Добрый Каподистрия (но это еще секрет) выпросил старухе Вакареско, пока дадут земли в Бессарабии, 1500 рублей серебром содержания в год. Очень это было нужно, ибо дела плохи.

Александр. Москва, 4 июля 1822 года

Вчера в опере видел я шурина Пфеллера, который мне сказывал, что весь дом вверх дном и все вне себя от радости. Филипп Иванович ко мне приезжал два раза и все не заставал. Старик только что вприсядку не пляшет; да и нет сомнения, что не всякий отец иметь может случай такой прекрасный дать ход своим детям. Довольно об нас старались, а мы поехали в чужие края: ты без жалованья, а я на 400 рублей. У Анстета будет ему хорошо: хорошая школа. Персиянин не знает по-немецки. Пфеллер в этом отношении будет очень полезен нашему толстяку, коему и я буду писать.