Текст книги "История знаменитых цитат"

Доказывай, что ты не верблюд

В 1975 году зрители очередного выпуска «Кабачка 13 стульев» увидели сценку, в которой пан Гималайский привозит верблюда для местного цирка, вместе с сопроводительным письмом: «Направляем в ваш цирк двугорбого верблюда и с ним Гималайского…» После чего от Гималайского стали требовать справку, что он не верблюд.

К тому времени формула «доказывай, что ты не верблюд» успела стать идиомой, и далеко не каждому была известна ее родословная.

Как поясняет литературовед Александр Жолковский, это «концовка популярного анекдота сталинских времен»:

Бегут лисы (зайцы) через границу СССР. Их спрашивают:

– Почему вы убегаете?

– Потому что будут арестовывать всех верблюдов.

– Но вы же не верблюды?

– Так поди докажи НКВД, что ты не верблюд!

(«Пицунда-57, далее везде», «Новый мир», 2012, № 12)

Анекдот восходит к персидской басне XII века. Считается, что впервые она была изложена поэтом Анвари (1126–1189) (цитирую по английскому прозаическому переводу):

Лисица бежала в смертельном страхе. Другая лисица, увидев, как она мчится, спросила: «(…) Что случилось?» Та ответила: «Царь велел забрать всех ослов». [Вторая лисица] сказала: «Ты не осел, чего тебе бояться?» [Первая лиса] сказала: «Верно, но люди (…) неспособны отличить осла от лисицы. (…) Я боюсь, что они [заберут] и оседлают нас как ослов».

Другой персидский поэт, Джалаладдин Руми (1207–1273), изложил эту басню дважды, в стихах и прозе; у Руми убегает не лисица, а человек, боясь, что его примут за осла.

Верблюд появился в версии еще одного персидского поэта – Саади, автора сборника поучительных историй «Гюлистан» (1258).

Вот «рассказ о лисице» из «Гюлистана» (кн. I, рассказ 16) в переводе Р. Алиева (1957):

Видели ее, как она металась вне себя, падая и подымаясь. Кто-то сказал ей:

– Какая беда приключилась с тобой (…)?

– Я слышала, что ловят [всех] верблюдов для принудительной работы.

[Тот] сказал:

– О дура, какое же отношение имеет верблюд к тебе и что общего у тебя с ним?

– Молчи, – возразила она, – если завистники по злобе скажут, что я – верблюд, и меня заберут, то кто же позаботится о моем освобождении, чтобы выяснить положение [дел], и пока привезут противоядие из Ирака, ужаленный змеей подохнет!

(«Пока привезут противоядие из Ирака…» – примерно то же, что «после дождичка в четверг».)

Эта басня в различных вариантах была хорошо известна у восточных народов, населявших Российскую империю. Хотя у Саади главный персонаж – лисица, в русских анекдотах ее заменяет заяц, который в русском фольклоре наделен особенной боязливостью и склонностью к бегству.

Но интересней другое: политический анекдот о верблюдах и зайце появился еще до революции. Наметим хотя бы пунктиром путь от басни Саади до «анекдота сталинских времен».

Первый перевод «Гюлистана» на русский язык появился уже в XVI веке. В XIX веке «Гюлистан» издавался на русском трижды; в последний раз – в 1882 году в переводе И. Холмогорова. Мотив бегства лисицы у Холмогорова смазан: она лишь «слышала, что ловят верблюда», и пустилась бежать.

Василий Величко переложил рассказ Саади в стихи. Вероятно, он воспользовался переводом Холмогорова, поскольку и тут речь идет о бегстве одного-единственного верблюда, и почему он сбежал – непонятно:

 
Избавившись от крепких пут,
Бежал из лагеря верблюд.
Узнав о том, лисица всполошилась
И, хвост поджав, бежать пустилась.
 
 
«…Ты ж не верблюд!» – заметил ей прохожий:
«Друг с другом даже вы не схожи!»
 
 
«…Поди, доказывай потом,
Что неповинна я ни в чем:
Ведь прежде, чем все выслушать и взвесить,
Успеют тридцать раз повесить!»
 

(«Из Саади. II», в сборнике «Восточные мотивы», 1890)

Оборот «Поди доказывай потом» – буквально или с изменениями – стал обязательной частью анекдота, вошедшего в обиход, по-видимому, в годы Первой русской революции.

В 1909 году в Петербурге состоялся I Всероссийский съезд издателей и книгопродавцев. 2 июля на нем выступил московский книготорговец С. И. Варшавский. Он жаловался на то, что полицейские власти приравнивают книгопродавца «к какому-то агитатору», и пояснил свою мысль «известным анекдотом»:

– В некоей стране был издан закон о том, чтобы подковывать верблюдов. Узнав об этом, заяц пустился бежать. На границе встречает он другого. Тот с удивлением его спрашивает, зачем он бежит. «Да как же не бежать, – говорит беглец, – когда вышел закон подковывать верблюдов, подкуют еще и тебя, а потом поди доказывай, что ты не верблюд».

Именно эта форма анекдота – с подковыванием верблюдов – надолго стала основной.

Вскоре этот анекдот прозвучал с самой высокой трибуны – трибуны Государственной Думы. 15 марта 1913 года его рассказал глава фракции меньшевиков Николай Чхеидзе, закончив словами зайца: «…того гляди цап, возьмут и подкуют, а потом доказывай, что ты не заяц, а верблюд».

Год спустя Сергей Гернет изложил анекдот стихами:

 
Закон, вишь, нынче вышел новый:
Верблюдов всех поставить на подковы.
– Так нам-то что? – Как что?! Возьмут да подкуют,
Потом доказывай, что я-де не верблюд!
 

(«Опытный заяц. Восточная басня», журн. «Лукоморье» от 6 апреля 1914 г.)

Гернет едва ли думал писать сатиру против властей: он был членом правления ряда акционерных обществ и по убеждениям консерватор. Однако, судя по его стихотворному творчеству, чиновничество он недолюбливал.

Накануне Февральской революции осведомитель столичной охранки сообщал, что в газете «Русская воля» под видом корреспонденции «из Ново-Николаевского хутора Саратовской губернии» помещена сатирическая заметка «Обилие зверей». «Зайцы, – говорилось в заметке, – попадают матерые, большие, чуть ли не с верблюда. Отсюда и пословица: заяц, беги, не то подкуют под верблюда…»

Осведомитель комментирует: «“Пословица”, сколько известно, гласит иначе: “Арестуют, – а потом доказывай, что ты не верблюд, а заяц”». (Донесение в петроградское охранное отделение 4 февраля 1917 г.; опубликовано в сб. «Буржуазия накануне Февральской революции», 1927.)

В советской печати 20-х годов и сам анекдот, и его ключевая фраза, успевшая стать поговоркой, встречается в разных контекстах. Но можно предполагать, что в устной речи анекдот сохранял политическую окраску. Князь Сергей Голицын, вспоминая о перипетиях «лишенцев» в конце 1920-х годов, замечает: «Тогда появилась расхожая поговорка: “Докажи, что ты не верблюд”» («Записки уцелевшего», 1980–1989).

В 1925 году на XIV съезде ВКП(б) громили левую оппозицию. Один из оппозиционеров, Петр Залуцкий, на заседании 20 декабря начал свое выступление словами: «– Мне придется, не знаю, удастся ли это, доказывать, что я ни в коем случае не верблюд, верблюдом сделал я себя не сам, а меня сделали, я не знаю, сколько у меня горбов. (Голоса: “Не меньше двух”.)». Потом Залуцкому пришлось еще не раз доказывать, что он не верблюд, но дело кончилось все же расстрелом по обвинению в «контрреволюционной террористической деятельности».

Анекдот уже самых настоящих «сталинских времен» – судя по всему, довоенный, – приведен в сборнике Е. Соловьева «Кремль и народ: Политические анекдоты» (Мюнхен, 1951). Здесь верблюдам грозит уже не подковывание, а нечто похуже:

Встречаются два зайца в поле:

– Отчего ты так бежишь, запыхался даже?

– А ты разве не слышал, объявили, что всех верблюдов будут кастрировать?

– Так ты же не верблюд!

– Ну да… Поймают – кастрируют, а потом доказывай, что ты не верблюд.

Эта версия дожила до наших времен.

В «Воспоминаниях» Никиты Хрущева приведена байка из эпохи Большого террора о некоем деятеле с басенной фамилией Медведь:

Рассказывают, что (а был он раньше, кажется, заместителем начальника областного отдела здравоохранения то ли в Киеве, то ли в Харькове) на партийном собрании какая-то женщина выступает и говорит, указывая пальцем на Медведя: «Я этого человека не знаю, но по глазам его вижу, что он враг народа». (…) Но Медведь (как говорится, на то он и Медведь) не растерялся и сейчас же парировал: «Я эту женщину, которая сейчас выступила против меня, в первый раз вижу и не знаю ее, но по глазам вижу, что она проститутка». Только употребил он слово более выразительное. (…)

Если бы Медведь стал доказывать, что он не верблюд, не враг народа, а честный человек, то навлек бы на себя подозрение. [Курсив мой. – К.Д.]

В 2002 году в издательстве «Наука» вышел первый выпуск историко-литературного альманаха «Восток – Запад». Предисловие к нему написал редактор альманаха, академик-китаист Владимир Степанович Мясников. Здесь – с виду как будто на полном серьезе, а на самом деле в стиле «ученые шутят» – утверждалось, что слово «альманах» восходит к арабскому слову, означавшему место остановки верблюдов. «Не случайно поговорка дервишей гласит: “Коль в альманахе тебя подкуют, потом не докажешь, что ты не верблюд”. Кстати, в жизни никто никогда не видел подкованного верблюда, ибо “корабль пустыни” не подковывается. Просто глагол подковать в просторечии имеет второй смысл: обмануть, надуть».

Из всего этого верно одно: верблюдов, в отличие от лошадей, действительно не подковывают.

Анекдот о верблюдах и зайце неизвестен на Западе, но имел хождение в странах соцлагеря. В Румынии он, по датировке румынских фольклористов, появился еще до создания соцлагеря – около 1937 года. Здесь убегает не заяц, а человек, услышавший, что всех верблюдов будут расстреливать.

В 1981 году польские лексикографы отметили появление новой идиомы: «объяснять, что ты не верблюд», т. е. «доказывать свою очевидную невиновность, опровергать абсурдные обвинения». Легко догадаться, откуда попал этот оборот на берега Вислы.

Древнейшая в мире профессия

Выражение «древнейшая в мире профессия» существовало уже в XVIII веке. Так было названо надувательство в поэме британского литератора Генри Брука (1701–1783) «О надувательстве», опубликованной в 1792 году.

В XIX веке «древнейшей в мире профессией» называли садоводство (ведь Адам считался садовником Бога) и разные другие занятия, включая убийство – вероятно, в память о Каине.

В начале 1889 года вышел сборник рассказов Редьярда Киплинга «Черное и белое». Действие одного из рассказов – «В городской стене» – происходило в британской Индии, в городе Лахор (ныне в составе Пакистана), а его героиней была прекрасная куртизанка Лалун (Lalun; в английском произношении «Лалан»). Один из персонажей рассказа сравнивает ее с древнегреческими гетерами.

Рассказу предпослан эпиграф из ветхозаветной Книги Иисуса Навина, 2:15:

И спустила она их по веревке чрез окно, ибо дом ее был в городской стене.

«Она» – это Раав, иерихонская блудница, укрывшая двух соглядатаев из войска Иисуса Навина, осаждавшего Иерихон.

Начинался рассказ так:

«Лалан – представительница самой древней в мире профессии. Лилит была ее прапрапрабабушкой, а это, как известно, было еще до дней Евы. На Западе люди оскорбительно отзываются о профессии Лалан, сочиняют о ней трактаты и раздают их молодым людям в целях сохранения нравственности. На Востоке, где профессия эта наследственная и переходит от матери к дочери, никто не пишет трактатов и не обращает на нее внимания» (перевод М. Клягиной-Кондратьевой).

В иудейской демонологии Лилит – злой дух женского пола, являющийся мужчинам во сне; по одному из преданий, укоренившемуся в европейской культуре, Лилит была первой женой Адама.

С легкой руки Киплинга наименование «древнейшая в мире профессия» утвердилось за проституцией.

В 1950 году в США вышел в свет роман Роберта Сильвестра «Вторая древнейшая профессия». Речь в нем шла о сотрудниках вымышленной нью-йоркской газеты «Дейли Глоб». В эпиграф вынесены слова владельца газеты на редакционном совещании:

– …и не трудись нанимать великих писателей для моей газеты. Великие писатели для газеты писать неспособны. Они пишут друг для друга, хотя воображают, что пишут для потомства. Мне нужны такие, которые трудятся для сегодняшнего дня и забывают завтра то, что написали сегодня. Мне нужны профессионалы для «Глоб». Газетное дело – не искусство, а ремесло. Это профессия почти столь же древняя, как… словом, это вторая древнейшая профессия.

(Перевод Т. Озерской; начальное отточие принадлежит автору)

В 1956 году роман Сильвестра был издан в СССР. В те времена любой новый перевод с западных языков сопровождался «конвоем», т. е. предисловием или послесловием установочного характера. В послесловии к роману Сильвестра указывалось, что «буржуазная журналистика (…) как злой гений разрушает жизнь людей, вносит разложение в общественную среду». Одни персонажи романа «давно примирились со своим рабьим положением и верно служат хозяину-плантатору. Другие в душе еще сохраняют какие-то остатки человеческого достоинства, возмущаются, презирают издателя, редакторов и самих себя, но бессильны».

Автором послесловия был Давид Заславский, журналист с весьма необычной биографией. До революции он был газетным фельетонистом, а по политическим убеждениям меньшевиком. В 1917 году он стал членом ЦК Бунда (еврейской организации, примыкавшей к меньшевикам). За яростные обличения большевиков Ленин окрестил Заславского «наемным пером», «негодяем шантажа» и «клеветником».

В 1919 году Заславский покаялся перед большевиками и девять лет спустя дослужился до члена редколлегии «Правды». На этом посту он активнейшим образом участвовал во всех проработочных компаниях власти, включая кампанию против «безродных космополитов». При Хрущеве Заславский был так же востребован, как и при Сталине. Уж он-то не понаслышке знал о газетчиках, которые «верно служат хозяину» и «презирают издателя, редакторов и самих себя».

В 1966 году в самиздатском журнале «Феникс-1966» появилась повесть «Откровения Виктора Вельского». В 1970 году ее напечатал закордонный журнал «Грани». Как впоследствии выяснилось, автором «Откровений…» был Генрих Павлович Гунькин (1930–2006), московский журналист и искусствовед, исследователь русского Севера. Герой повести, журналист Вельский, рассказывает:

Когда я поступил на работу, мой непосредственный начальник, молодой парень, неплохой, в общем-то, сказал мне:

– Вы знакомы с журналистикой? Знаете, что такое «вторая древнейшая профессия?» Это, в общем, верно…

Первая древнейшая профессия, как известно, проституция. Мы же, представители второй, были дешевыми подзаборными умственными <…>. Люди, не знающие ничего, не читающие ничего, или невинные младенцы, или прожженные циники (последних большинство), рвачи и стяжатели.

Таким вот неожиданным эхом отозвалась публикация советским издательством романа о бессовестной западной журналистике.

В 1999 году видный журналист Валерий Аграновский назвал свою книгу «Вторая древнейшая: Беседы о журналистике».

К 2007 году роман Сильвестра выдержал пять изданий на русском языке. Между тем в США он прошел почти незамеченным, ни разу не переиздавался и ныне прочно забыт. И если в Америке вы спросите: «Знаете, что такое “вторая древнейшая профессия?”» – вам скорее всего ответят: «Ну как же – политика». Это звание утвердилось за ней не позднее 1950-х годов.

В книге Чарлза Д. Хоббса «Рональд Рейган призывает действовать» (1976) приводились слова Рейгана: «Я также понял, что политика, которую часто называют второй древнейшей профессией, необычайно похожа на первую». Эту шутку Рейган повторял не однажды, в том числе на совещании с бизнесменами в Лос-Анджелесе 2 марта 1977 года:

– Говорят, что политика – вторая древнейшая профессия. Но я пришел к выводу, что у нее гораздо больше общего с первой.

Несколько реже «второй древнейшей» в англоязычных странах именуется шпионаж. В 1986 году вышла в свет книга Филлипа Найтли, британского журналиста родом из Австралии: «Вторая древнейшая профессия: Шпионы и шпионаж в двадцатом столетии».

В доказательство древности шпионского ремесла обычно приводится тот же ветхозаветный эпизод, с которым связан эпиграф к рассказу Киплинга:

И послал Иисус, сын Навин, из Ситтима двух соглядатаев тайно и сказал: пойдите, осмотрите землю и Иерихон. [Два юноши] пошли и пришли [в Иерихон и вошли] в дом блудницы, которой имя Раав, и остались ночевать там.

И сказано было царю Иерихонскому: вот, какие-то люди из сынов Израилевых пришли сюда в эту ночь, чтобы высмотреть землю.

(Книга Иисуса Навина, 2:1–2)

Можно привести и другую ветхозаветную цитату, где разведгруппа успешно выполняет задачу, поставленную ей Моисеем:

И сказал Господь Моисею (…):

Пошли от себя людей, чтобы они высмотрели землю Ханаанскую (…).

И послал их Моисей (…), и сказал им: (…)

Осмотрите землю, какова она, и народ живущий на ней, силен ли он или слаб (…)?

(…) и каковы города, в которых он живет, в шатрах ли он живет или в укреплениях? (…)

И высмотрев землю, возвратились они через сорок дней.

(Книга Чисел, гл. 13)

Если первой древнейшей профессией была проституция, то второй должно было стать сутенерство. Так рассуждал Бен Льюис Рейтман, американский «врач бедных» и анархист по убеждениям. В 1931 году в Нью-Йорке вышла его книга «Вторая древнейшая профессия: Исследование о “бизнес-менеджерах” проституток».

А в 1983 году вышла в свет книга американской писательницы-юмористки Эрмы Бомбек «Материнство: Вторая древнейшая профессия».

На исходе советской власти в СССР рассказывался анекдот о том, что древнейшая в мире профессия – коммунист. А его ранняя версия, где этого выражения еще нет, была записана уже 21 января 1921 года:

Юрист, врач, инженер и коммунист заспорили, кто на земле раньше всех вступил на поприще культурной деятельности.

– Юристы, – сказал первый. – Когда Каин убил Авеля, и было совершено первое уголовное преступление, было разбирательство, и, конечно, понадобились юристы.

– Врачи, – сказал медик. – Когда Ева была создана из ребра Адамова, конечно, понадобилось хирургическое вмешательство.

– Инженеры, – сказал третий. – Неужели без электрификации, пара и вообще техники, а следовательно, без инженеров Бог в шесть дней мог сотворить свет?!

– Все вы врете, – сказал последний. – Мы, коммунисты, были первыми: ведь в начале всего был хаос, а кто же мог его создать кроме нас?!

(Дневник Н. М. Мендельсона «Pro me»; опубликован в сб. «Река времен», кн. 2, 1995.)

Дубинка Петра Великого

Иван Голиков в т. 6 «Деяний Петра Великого» (1788–1789) рассказывает, что Петр наказывал проворовавшихся вельмож без огласки, дабы народ «не потерял должного уважения к их достоинствам, которое возвратить им требовала польза отечества; а сие и исправила без свидетелей собственная его палка».

В 1812–1813 гг. в России вышел перевод с немецкого книги Г. А. фон Галема «Жизнь Петра Великого» (1803–1804). Здесь говорилось, что для наказания провинившихся «употреблял государь свою дубинку». В примечании пояснялось: «Известная дубинка Петра Великого была толстая камышевая трость с набалдашником из слоновой кости. (…) Дубинка сия долгое время хранилась также в Академической Кунсткамере…»

Но, пожалуй, самым популярным источником сведений о «дубинке» были «Рассказы Нартова о Петре Великом». Фрагменты из этого сборника публиковались в «Сыне Отечества» за 1819 год («Достоверные повествования и речи Петра Великого»). В 1842 году «Достоверные повествования…» были напечатаны в гораздо более полном виде в журнале «Москвитянин», а в 1891 году появилось научное издание «Рассказов Нартова», подготовленное академиком Л. Н. Майковым. Майков пришел к выводу, что «Рассказы…» составил в 1770-е годы Андрей Андреевич Нартов, сын Андрея Константиновича Нартова, который с 1714 года был токарем Петра Великого.

Вот несколько примеров из «Рассказов Нартова» (по изданию Майкова):

Кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцев.

…Я крылья обстригу им [царским денщикам] завтра дубиной.

Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною».

Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было его величеству докладом (…), то сказал государь: «Вина немалая, да прежния заслуги более». Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиной и потом сказал: «Теперь в последний раз дубина; ей, впредь, Александра, берегись!»

На протяжении большей части XIX века «дубинка Петра Великого» не сходила со страниц газет, журналов и книг. Никто не славил петровский кнут, но петровская дубинка – дело другое. Ведь у Голикова и Нартова дубинка Петра работает избирательно – она опускается только на спины нерадивых или проворовавшихся царевых слуг и вельмож. «Дубинка Петра» стала метафорой благодетельного насилия, осуществляемого просвещенным правителем.

Попытки истолковать «дубинку» в смысле «крепкого кулака» решительно пресекались либеральными публицистами. Один из них, Григорий Градовский, писал в 1908 году:

«Дубинка Петра очень ценится; но приверженцы диктатуры забывают, что эта дубинка, как и другие насилия Петра, направлялись против реакционеров» («Из воспоминаний. “Роковое пятилетие. 1878–1882 гг.”»).

Долгое время рассказы Нартова считались вполне достоверными, и даже современные историки нередко цитируют их без оговорок.

Авторскую рукопись «Рассказов Нартова» обнаружил петербургский историк П. А. Кротов и в 2001 году издал ее со своим комментарием. Согласно Кротову, это «художественное произведение в жанре исторического анекдота». (Цитирую статью Кротова «Рассказы Нартова о Петре Великом…», опубликованная в 2014 г.). Что же касается «дубинки Петра Великого», то это «литературный фантом послепетровских времен». «Петр Великий вообще никогда не ходил с дубинкой за отсутствием у него таковой. (…) В музеях наличествуют только небольшие легкие трости монарха, которые он использовал как линейки в своей созидательной деятельности. Бить кого-либо ими было бы совершенно не “эффективно”».

Вторично «дубина» – уже не петровская – появилась в нашем политическом языке на исходе XX века.

26 октября 2000 года парижская газета «Фигаро» опубликовала интервью с президентом РФ. На вопрос о свободе печати в России Путин ответил, что в 90-е годы «два или три человека, сколотив огромные состояния, завладели в непонятных условиях национальными СМИ. Они превратили их в инструменты своего могущества…».

– Я думаю скорее, – продолжал президент, – что государство держит в руках дубину, которая может ударить только один раз. Но по голове. Пока мы еще не использовали эту дубину. Мы ее только взяли в руки, и этого оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание. Когда мы действительно рассердимся, мы без колебаний пустим ее в ход – недопустимо шантажировать государство. Если будет необходимо, мы уничтожим инструменты шантажа.

Непосредственными адресатами этого заявления были Борис Березовский и Владимир Гусинский, но многими оно было понято как предупреждение любым независимым от государства СМИ. Позднейшие события лишь утвердили их в этом мнении, а в печати получил хождение оборот «дубина (или: дубинка) власти».

«Дубина власти» тоже действует избирательно, но с «дубинкой Петра Великого» общего у нее немного.