Текст книги "Скоморох"

– Там Голуба… Она вроде как рожать…

Дальше ее никто слушать уже не стал. Вернее, это относилось к Виктору, который сорвался с места и как наскипидаренный стремглав понесся в дом, где был встречен спокойной и рассудительной Младой. Жена кузнеца уже не раз хаживала по этой дорожке, просто Отец Небесный не всех деток уберег. Кстати, она и сейчас была тяжелой, просто срок пока малый, а потому ничего не видно.

– Чего такой заполошный?

– Так это… Веселина сказала…

– Ну и что такого? Пришло времечко, так чего метаться, как кабан, которому по причинному месту угодили? Эх, мужики, мужики. Эвон и мой, как только у меня какая болячка, так и не знает, куда податься да за что хвататься.

– Так чего делать-то? – недовольно буркнул Виктор. А и в самом деле, чего всполошился-то?

– Запрягай да дуй в село за повитухой. Да гляди коня не загони, пригодится еще животина. Время пока есть, а тут недалече.

Когда он выскочил во двор, Горазд и Ждан уже запрягали двуколку. Первый действовал весьма проворно и уверенно, а вот его помощник суетился и все время норовил помешать, ненамеренно, но весьма успешно. Виктор таки озаботился двуколкой на рессорах. Получилось очень ладно, а главное, по мягкости хода ну ничем не уступит той же карете, да к тому же легкая и поворотистая, со складывающимся каркасом, на который натянута парусина. Сейчас по случаю солнечной погоды козырек откинут назад, но натянуть его – дело одной минуты. А что, до града, чай, верст тридцать, а в двуколке куда удобнее и дождь не так страшен.

Понятно, что каждый папаша мечтает о сыне, обратное – великая редкость, да и то большинство мужиков просто кокетничают. «Вот хочу дочку, и все тут», – а в душе надеются, что, может, назло именно пацан и получится. Есть даже такие, кто специально бьется об заклад, ставя немалую сумму, в надежде проиграть, но получить-таки сына. Правда, кого они таким образом собираются обмануть, непонятно. А вот Виктор не играл. Дочка, сын – все равно, лишь бы кровинушка. Странно это, тем более что в семье он был единственным ребенком.

Дочка! Причем без каких-либо родильных домов и церберов в виде нянечек и медицинских сестер. Сначала она горланила из-за двери их спальни, где, собственно, в настоящий момент и находилось родильное отделение, а затем ее сонную вынесли к отцу. Ага, стало быть, насосалась у мамки и теперь спит.

– Как? – Это к Младе, которая вынесла младенца. Повитуха все еще была за дверью, и это нагоняло тревогу.

– Все хорошо. Обе спят. Мамка намучилась, а эта вона наелась до отвала.

Она протянула запеленатый кулечек Виктору, и тот бережно его принял, не выказывая страха. Как-то легко принял, словно всегда только тем и занимался, что нянчился с младенцами. А ведь у подавляющего большинства папаш от подобного случается тихая паника, и они буквально столбенеют, не зная, что да как делать, и боясь чем-либо навредить малютке. Он заглянул в личико ребенка, и она показалась ему красавицей. От одного только взгляда на это чудо его сердце запело, а сам он озарился счастьем. Есть такие папаши, редко, но встречаются, которые искренне радуются детям, еще даже не зная, что значит быть отцами.

Ждан через плечо взглянул на ту, что заставила так засветиться хозяина. Ничего особенного. Красная помятая мордашка, вся какая-то нескладная и некрасивая. Чему тут радоваться? У других эвон какие карапузы, взглянешь – и впрямь по сердцу тепло разливается да глаз радуется, хотя и знать то дитя не знаешь, а может, больше никогда и не увидишь. А тут… И папаша и мамаша вроде ликами пригожи, а дите – страхолюдина, прости Отец Небесный. Но язык лучше попридержать, а ну как осерчают, супруги Орехины тоже радостью светятся, так что даже если не от хозяина, то от бати точно прилетит, а мамка еще и добавит, она завсегда Богдана поддержит, коли посчитает его правым, а тут посчитает, к гадалке не ходи.

Уже через пару дней Голуба вернулась к делам по хозяйству. Млада, хотя и сама в положении, всячески старалась ее оградить от тяжкой работы: где на себя взвалит, где Веселину определит, а бывало, что и Горазд ввернется подсобить. Вот только он все больше помогал, когда удавалось к девушке поближе быть. Мать с улыбкой взирала на молодых. Это им казалось, что все-то у них тайно и за семью печатями, – лишнего вроде себе ничегошеньки не позволяют. Но то пусть кого угодно обманывают, а материнское сердце не проведешь. Наметилась между детьми искра, которую любящая мать боялась ненароком задуть, а потому и старалась держаться в сторонке. Пусть огонек окрепнет. Даст бог – и все сладится, из Горазда добрый муж получится. Имелась еще причина, по которой мать в сторонке держалась. Был уже у Веселины ухажер, уж о свадебке сговариваться начали. Да только несчастье случилось, от жениха ничего и не осталось, родители его разом отвернулись. А так, глядишь, девку от холопства избавить можно было бы. Не восхотели с кабальными знаться. А этот не робеет, видно, что и девка сильно в сердце запала. Но, может, суженый сумеет выкупить любимую, ведь имеет мысль своих родных освободить от кабалы.

– Добролюб.

– Чего тебе, Горазд?

Виктор, пристроившись на завалинке, тетешкался с дочкой. Ну как тетешкался – спала она на сильных отцовских руках, пока мамка по дому управлялась. Дело шло к вечеру, и на двор завернул обоз, так что дел хватало. Виктор хотел было возразить, мол, оклематься нужно, но она слушать его не стала, да еще и Млада поддержала дурную затею. Но вроде пока все ладком, это не девчата, испорченные цивилизацией, местные куда как покрепче будут.

– Жениться я хочу.

– А я при чем? Коли переживаешь, что места в доме не найдется, не боись, найдется. Для такого доброго работника многое можно сделать.

От слов Виктора Горазд даже зарделся, переполненный гордостью. Эвон как его ценят! Но тут же снова стал озабоченным. Вопрос-то серьезный и хозяина касается не в последнюю очередь.

– Дак жениться хочу на Веселине.

– Та-ак. Началось в колхозе утро.

– Чего? – Нет, понятно, что вроде как чем-то недоволен, но что это за такой Колхоз? Он о таком селе и не слыхивал, может, где подалече.

– Да так, ничего. А что она?

– Согласная.

– А родители?

– Не ведаю. Но тут главное, что ты скажешь, ить холопка она.

– Обельная.

– Да разница невелика.

– Значит, так. Деньги, плаченные мною, а они немалые, мне хотелось бы возвернуть. Потому слушай меня. Жениться я дозволяю, дети ваши будут вольными, и я на них никаких прав не имею. Но ты в течение пяти лет обязан будешь жить при мне и заниматься тем, чем укажу, не бесплатно, по труду и жалованье будет, может, и поболе, чем сейчас, это как дела пойдут. А вот через пять лет – волен как ветер, вместе с Веселиной и детками. Только легкими те пять лет не будут, это я тебе обещаю.

– Дак согласный я!

– Согласный он. А что родители ее?

– Не ведаю, – тут же понурился парень. Она-то холопка, но и он без кола, без двора, мальчик на побегушках, разве что вольный.

– Дак узнать бы. Или подсобить?

– Не, я сам.

– Ну иди, сам с усам.

Неждана, а как еще назвать дите, в появление которого мамка уж и не верила, заворочалась и, открыв подслеповатые глазки, почмокала губками и мявкнула, прямо как котенок. Ага, признак верный. Пяток минут, значится, есть, потом закатит такой скандал, что мама не горюй. А так ведь вроде спокойный ребенок, но вот к вопросу питания подход у нее серьезный. С детства не любивший бабьих скандалов, Виктор тут же поспешил подняться и направиться в дом. Там Голуба сейчас обслуживает караванщиков, ну да ничего, справятся и без нее, он и сам поработает, чай, не боярского роду.

– Голуба, краса ненаглядная! Ты как тут?!

Мужик, а скорее даже парень лет двадцати пяти, обвешанный оружием, по всему видать, из обозных охранников, недолго думая со смачным шлепком приложился к бабьему заду. Вот только обычного в таком разе игривого повизгивания не было и в помине. Нет, от внезапности бабенка подпрыгнула и даже испуганно охнула, но тут же на нахала уставились два злых черных уголька, а ведь глаза-то у нее голубые. Не успел мужик удивиться подобному поведению, как его резко потянули за плечо, разворачивая вокруг оси. Да что тут происходит-то?! Даже не понял, кто это был, как получил в зубы с такой силой, что искры посыпались во все стороны.

– Ты как посмел?! Холоп!

Другой мужик уже надвинулся на Ждана. Тот, набычившись, готовился вступить в схватку со всем пылом, присущим молодости. Да и силушка, играющая в мускулах, сейчас ударила в мозг, потому он был готов сокрушать всех, кто под руку попадется.

– А ну, всем молчать!!!

Ага, это уже купец. Видя, что вот-вот начнется непотребное, подал голос и надавил авторитетом. А сам с нескрываемым испугом стреляет глазками по сторонам, очевидно, в поисках хозяина, но того видно пока не было. Господи, вот остолопы! Ведь не так прост этот трактирщик, ему сам воевода-батюшка благоволит. Сказывают, он, еще будучи скоморохом, сумел наследника смолинского от смерти лютой спасти, а это дело такое… Одним словом, не забывается. А бабу и он признал: Голуба в одном из звонградских трактиров была подавальщицей, и не только. Да ведь тут-то не все просто.

– Осьма, ты видал, что этот холоп учудил? – заговорил, как видно, начальник охраны.

– Я-то видал, а у вас, я гляжу, зенки вовсе повылазили. Вы что, аспиды, холопа признали, а на бабе мужний платок не зрите? Кто муж-то? – с нескрываемой надеждой спросил Голубу купец. Может, не все так страшно.

– Я. – Голос спокойный, громкий и уверенный. В дверях стоит хозяин подворья с младенцем на руках. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. – Голуба, забери Неждану, есть ей пора.

Жена тут же приняла ребенка и, повинуясь властному кивку, устремилась к лестнице на второй этаж. Виктор подошел к Ждану, положил руку на плечо – успокойся, мол. После чего обвел всех присутствующих решительным взглядом. Рядом как из-под земли вырос Горазд, вид суровый, взгляд злой. Голубу в доме любили все и готовы были за нее любого рвать зубами. Кто бы мог подумать.

На полу заворочался, приходя в себя, охранник. Ничего так, крепкий мужичок. Ждану хотя и пятнадцать всего, но он уже с легкостью весь день с отцом мог работать за молотобойца. Рука у него была ой как тяжела. Но судя по тому, как ощупывал челюсть пострадавший, обошлось без членовредительства. Тоже крепок, не отнять, иному от такого удара скулу на сторону своротило бы, а этот, похоже, ушибом да синяком обойдется.

– Ну и что тут произошло?

Виктор понимал: он что-то пропустил. Но смысл от него пока ускользал, хотя что-то нехорошее и ощущалось. Ждан просто так руку на человека не поднимет, тем паче что горьким отцовским опытом наученный, да и не вспыльчивый он. Скорее, бычок, крепкий, сильный. Нужно – так и на рог подымет и разнесет, вот только выпрашивать нужно долго и умело. Но вопрос был не к нему, он холоп, а потому его слово последнее. Да и то если спросят, что вряд ли. Волков смотрел в упор на купца. Его люди, ему и ответ держать первым.

– Первак признал Голубу, жену твою, стало быть, и…

– Я слушаю, Осьма.

– Повел себя непотребно.

– Разве на ней не было платка? – Вид и без того был не радужный, а тут уж стал мрачный, как грозовая туча.

– Дак был, как же не было.

– Она дала какой повод? – Уже едва не рычит.

– Не было этого. Обознался он по молодости, по дурости. Простил бы ты его, Добролюб. Чего молчишь, аспид?

– Дак а что было-то? – ничего не понимая, затряс головой парень. – Кто это меня так приложил?

– Я гляжу, он ничего не понял.

– Дак, Добролюб, твой холоп-то тоже на вольного руку поднял. – Это уже старший охранник голос подал.

– Э нет, ребятки. С больной головы на здоровую? Так не пойдет. Мой холоп за хозяйку вступился, коли слова Осьмы верные. И за то я ему половину долга с легким сердцем прощаю.

– Добролюб, мой человек позволил себе вольность, твой поставил его на место, мы от всего сердца просим прощения. Может, миром и разойдемся?

А ведь купец не из последних. И не требует, просит. Можно и гордую позу принять, но тут уж может выйти что угодно. Коли купец даст в обиду своих людишек, то потом в охрану сможет набрать только шваль какую. Так что, если хозяин подворья упрется, Осьма встанет за своих горой. Виктор прав, но если начать по закону разбираться, всякое может получиться. Ведь Голубу никто не хватал, руки не выворачивал и в темный угол не волок. По дурости и младости лет парень не обратил внимания, как платок повязан, вот и допустил вольность. Но ведь остановился, дальше продолжать не стал. А тут Ждан, весь такой героический и по закону неправый.

Это только на первый взгляд в этом мире все просто. Кажется, оскорбили тебя – достал нож и зарезал. Но на самом деле закон он и есть закон в любом мире. Да, тут он не страдает казуистикой, что присуща законодательству в прошлой жизни Виктора. Он здесь более жесткий и прямолинейный. Но он тут есть и никуда от этого не деться, общество просто не может существовать без законов. Даже у преступников он есть, и они чтут его сильнее, чем государственные люди.

– Добро, Осьма. Но на будущее знай ты и ты, артельщик, – это к старшему охраннику. – Как завтра поутру сей добрый молодец покинет двор, более ему тут рады не будут. И не будет ему здесь ни глотка воды, ни куска хлеба, ни соломки подстелить, ни угла тело на отдых определить.

– То правда твоя, Добролюб. Как скажешь, так оно и будет.

– Ждан, Горазд, гости голодные сидят. Не дело.

Убедившись, что мир восстановлен, Виктор направился на второй этаж. Как и следовало ожидать, жена была на хозяйской половине в их спальне. Обливаясь горькими слезами, она во все глаза смотрела на дочурку, жадно припавшую к материнской груди, и было в Голубе в тот момент поровну и нежности, и горечи, и боли.

– Голубушка.

– Ох, Добролюб, прости ты меня, дуру грешную, – не выдержав, разрыдалась молодая мать, всячески при этом стараясь, чтобы дитю было удобно. Дочурка-то, чай, не виновата, что мамка у нее непутевая.

– Да за что винишься-то? – Виктор присел на кровать и прижал ее головку к своему плечу.

– За то, что согласилась пойти за тебя, на доброту твою польстившись. А ить не все такие добрые. Эвон прошлое мое аукается и еще аукнется, люди они все видят и ничего не забывают.

– То ерунда. Не обращай внимания. На то ты теперь и мужняя жена, чтобы муж за тебя горой стоял. Не боись, я крепкий, выдюжу.

– Ага-а, что же ты, супротив всего люду пойдешь?

– С чего супротив всего? Эвон наши в дому да в селе соседнем, все знают о твоем прошлом, но разве кто что худое сказал? Да и это по дурости младых лет вышло.

– Дак…

– Все, я сказал. Не хватало, чтобы у тебя молоко пропало. Дите должно материнским молоком вскармливать, а от твоих переживаний оно у тебя очень даже свернуться может. Забудь. Ничего не было. И помни, ты жена моя не потому, что дитем охмурила, а потому, что я того возжелал. И вообще, это… Как там, а?

– Ох и бесстыдник.

– Чья бы корова мычала.

– Дак нельзя еще.

– Э-эх, ба-абы! Как работать, словно ломовая лошадь, так можно.

Нечасто ему случалось наблюдать картину под названием «Возмущению нет предела».

– Вот-вот, такая ты мне нравишься больше. Ты это… Голубушка, коли не хочешь никого видеть, так сиди тут, отдыхай.

– Прятаться? Ну уж нет. Коли мужняя жена, так пусть все видят. Вот только дочку уложу.

– Вот и молодец. А дочку, как докормишь, мне давай, мы дотемна еще воздухом подышим.

– Добролюб, совсем дитя избалуешь, она же с рук потом не слезет.

– Слезет, куда денется, – счастливо улыбнулся Виктор.

Вот так всегда: плохое проходит, как грозовая туча, а омытую дождями землю снова ласкает солнце.

Глава 8
Сломанная клетка

Раннее утро. Поля кутаются в дымку, которая очень быстро истает, стоит только появиться солнцу. Полноценного тумана не получится, тут ведь нет больших рек, лишь речушки и ручьи, но дымка есть, явный предвестник погожего дня. Вот первые лучи пролились на землю, и воздух тут же стал звонким и прозрачным. Пение полевых птах, гомон на птичьем дворе, мычание коров, требующих к себе внимания, блеяние козы, всхрап лошадей в конюшне. Вот брякнула цепь, стукнул засов, скрипнула створка ворот, это Ждан ворота отворил. Ночь прошла, так что нечего им быть запертыми, тут всегда рады путникам. Селяне вскорости подтянутся. После того как работа над станками была закончена и Богдан пару седмиц назад убыл в Рудный, Виктор разрешил его сыну принимать заказы от селян. И практика хорошая, и опять же страда идет, а сельский кузнец явно не поспевает с заказами, с соседями все же нужно ладить. Вокруг здоровый запах древесины, навоза, сена, готовящегося завтрака, из кузни потянуло дымком от угля и раскаленным железом. Красота!

Чтобы не растерять форму, Виктор, вооружившись ножами, вышел во двор и начал метать их в специально для этого подготовленный щит. Так уж сложилось, что с вечерними развлечениями здесь было прямо-таки из рук вон плохо, даже почитать нечего. И дело даже не в дороговизне книг, а в том, что Виктор просто не мог читать сочинительства местных авторов, больно наивно или велеречиво написано. Поэтому ложился он рано, а вставал чуть не с первыми петухами. Ну и чем тут заняться? Тем более что народу вполне хватает, пытаться помочь – только под ногами путаться.

Ждан и Горазд тоже время от времени занимались этим делом. А какой мужчина откажется от приобретения лишней сноровки? Только ленивый, каковыми они не были. Но в этот ранний час у каждого было свое занятие. Ждан – в кузнице, он планировал подновить ротор, нужно отлить и заменить подшипники, все же сплав мягковат и они быстро разработались, отчего уже появилась вибрация. На этот раз состав будет изменен, но парень вполне справится и сам. Да и крестьяне наверняка скоро появятся.

Виктор хотел было помочь парню, но тот только насупился, решив, что ему не доверяют. Ну и пусть его. А что самому-то делать? Можно и с дочуркой потетешкаться, да только эдак и вовсе в наседку превратиться недолго. Ладно. На утро занятие есть, а там что-нибудь придумает: может, за чертежи засядет, а может, и на токарном станке чего поточит. Решено, будет сегодня ладить посуду. А что, она лишней никогда не будет. Кстати, нужно сказать Ждану, раз уж возьмется за подшипники, то пусть сразу отольет и для токарного станка, благо для простоты обслуживания размеры были одинаковыми. Пока терпимо, но что-то не нравится, как работает станок, а ведь на нем можно точить не только посуду разную да безделушки, но еще и заготовки под литье, а тут уж точность нужна.

Горазд в коровнике, поит скотину, ну и с Веселиной милуется, пока никто не видит. К слову заметить, насчет свадебки сговорились быстро, вот только решили справить ее по осени, когда отец ее вернется из поездки. А так за дочку родители только порадовались. Млада хоть и с пониманием подошла к вопросу молодых, но следила строго, чтобы ничего такого не произошло до сочетания законным браком. Однако по всему было видно – молодые пьяны от бурного романа, так что для головокружения и эйфории им достаточно и поцелуев. Правда, догляд в этом деле никогда не помешает, а ну как сорвет с нарезки! Неважно, что уже почти муж и жена, «почти» не считается.

В руках у него оставалось только три ножа, когда раздался дробный топот двух десятков лошадей, ну никак не меньше. Причем идут во весь опор! Да что же такое могло случиться? Может, посадские всадники из крепости идут по следу какой ватаги? Они вообще-то занимаются патрулированием тракта и окрестностей… То, что это не они, Виктор осознал сразу же, едва первый из всадников влетел в ворота. На крепком коне восседал статный наездник в синем мундире с желтыми отворотами. Гульдские драгуны?! Этим-то что тут понадобилось?! Однако уже через секунду он и думать позабыл задаваться какими бы то ни было вопросами, потому как солдат, а вернее, сержант резко осадил коня. Вздыбившееся животное еще не успело встать на все четыре ноги, как этот боец навел на Виктора пистоль и нажал на спуск. Сначала вспухло маленькое облачко на затравочной полке, а затем из ствола выметнулись пламя и дым, а у самого уха вжикнула пуля.

Здравствуй, жопа новый год! Да что тут творится-то?! В мозгу взрывается этот вопрос, а руки делают свое дело на одних рефлексах. Все остальное запечатлелось в его памяти, как калейдоскоп событий. Вот с ножом в груди падает первый гульд. Вот Ждан появляется в дверях кузни и мечет молот в одного из нападающих, выбив у того изо рта целый фонтан крови. Секунду спустя он сам принял сразу две пули в грудь и завалился обратно в кузню. Вот Горазд с деревянными трехзубыми вилами наперевес, ловко увернувшись от очередного выстрела, подскочил к солдату и всадил ему в бок заостренное и хорошо высушенное дерево. Но его самого отбросила к стене лошадь. По той стене и сполз оглушенный парень. Виктор увернулся от нескольких выстрелов и сумел всадить клинки еще в двоих, когда его рубанули палашом. Последнее, что он услышал, – это женский крик и громкий плач младенца. После этого – темнота…

Иной от такой боли потеряет сознание, Виктор же, наоборот, пришел в себя. Рыча как зверь, он вскочил на ноги и завертелся юлой. Правая часть лица горела огнем. Что? Как? Почему? Все заполнила одна огромная ярко-алая вспышка боли. Постепенно боль, острая вначале, притупилась. Лицо продолжало гореть огнем. Боль теперь не заполняла собой все его существо, и голова плохо ли, хорошо ли начала работать.

Он осматривался вокруг, не веря собственным глазам, потому что этого быть не могло. Но это было! Его эдемский сад, его рай на земле был порушен в одночасье. Порушен и испепелен, потому как он стоял посреди пепелища, или, если быть более точным, догорающей усадьбы, от которой остались лишь раскаленные угли. Дом, постройки, мастерская и даже баня… Гульды сожгли все.

На том месте, где он недавно лежал, была большая лужа уже запекшейся и почерневшей крови. Виктор припомнил, что получил удар палашом, и потрогал лицо. Все так, глубокая рана там и сейчас, вот только кровь запеклась. Голова – странный орган, порой от самого безобидного пореза натекает столько, что просто диву даешься. Здесь рана была довольно серьезной, и лужа получилась изрядной. Как видно, именно по этой причине его сочли мертвым и не стали с ним возиться, а привело его в чувство откатившееся горящее бревно. Если к ране он прикоснулся, то касаться ожога не хотелось, одна только мысль об этом причиняла подлинную боль.

Описать словами состояние Виктора в эту минуту довольно сложно, сам он за такое нипочем не взялся бы, потому что просто не смог бы этого сделать. Наверное, все же его мозг пока еще не был готов воспринять всю картину в целом, а потому словно впал в ступор.

Осматриваясь вокруг, он обратил внимание на то, что сгорело не все. По странному стечению обстоятельств уцелели ворота и часть ограды, примыкающей к ним. Она, конечно, сильно обгорела, но до столбов и створок огонь все же не дошел. Присмотревшись, он заметил, что на одной из створок висит человек, прибитый к дубовым плахам за кисти рук, разведенных вверх и в стороны. Горазд!

Виктор бросился к молодому человеку и, вцепившись в кованый гвоздь с большой шляпкой, – работа Ждана – начал его раскачивать, сдирая в кровь руки, но не чувствуя боли. Наконец ему удалось справиться с одним гвоздем, и он принялся за второй. Мозг как-то отстраненно отметил, что кисти сильно пострадали и раны от гвоздей очень плохие, рваные, словно Горазд бился, уже будучи прибитым к воротам. Вот только у парня была рана на животе, и, судя по всему, там была пуля, а с такой раной не больно-то подергаешься.

Парень был без сознания, но живой. Судьба остальных была неизвестна. Отдаленно припомнилось, что Ждана застрелили и он упал в дверной проем кузни. Словно во сне, Виктор подошел к все еще полыхающим жаром останкам строения и не без труда сумел рассмотреть внутри останки тела. Крайне заблуждаются те, кто считает, что при пожаре человеческое тело сгорает без следа. Это далеко не так. Просто, в зависимости от количества горючего материала, эти останки будут варьироваться от обгорелого трупа до обугленных костей. Дотла человек может сгореть, только если топлива совсем уж много или оно специфическое – например, напалм, или если, скажем, бросить его в топку… Но речь идет всего лишь о пожаре, к тому же одноэтажного здания.

И тут до Виктора вдруг дошло. Гульды! Это были гульды! Да еще и драгуны! Значит, им стало известно, что именно он был убийцей барона, и они решили отомстить. Это он, именно он стал причиной гибели своих близких! Все погибли… Жена, к которой он успел проникнуться чувствами. Он любил ее не так, как Смеяну, но тоже относился очень тепло и трепетно. Дочка, которую он просто любил, и все тут. Млада, Веселина, Ждан… его холопы, которые успели стать для него не просто близкими людьми, и уж конечно не холопами, но в какой-то мере семьей, потому что иной у него не было. В их смерти он мог винить только себя, и никого другого. Почему он не сомневается в том, что женщины убиты? А разве может быть иначе? А если так, если все дорогое порушено по его вине, то стоит ли жить? Он уже готов был свести счеты с жизнью, но тут его взгляд зацепился за лежащего у ворот Горазда. Он был при смерти, но все еще жив.

– Потом. Вот донесу его в село и… Только дотащу…

Все еще плохо соображая, Виктор взял на руки парня и, едва переставляя ноги, направился в сторону Приютного, так как только там можно было получить помощь. Настоятель церкви знал кое-какой толк во врачевании, и сейчас помочь мог только он.

Чего ему стоил этот переход в две версты, передать трудно. Он спотыкался, падал на колени или заваливался на бок, всячески стараясь беречь раненого, которого вынужден был нести на руках, потому как рана в животе не позволяла взять его на закорки или взвалить на плечо. Если бы парень пришел в себя, то можно было рассчитывать хоть на какую-то помощь с его стороны, но он оставался без сознания.

– Ну чего вцепился? Пусти, тебе говорю.

Виктор невидящим взглядом осмотрел подбежавших к нему двоих мужиков, которых едва различал через красную пелену, застлавшую глаза. Когда его лишили ноши в виде раненого, он буквально рухнул на колени, потому как сил больше не оставалось. Нет. Не расслабляться. Горазд уже среди людей, значит, пора и тебе платить по счетам. Встал и пошел! Куда? Дурное дело нехитрое, сейчас что-нибудь да удумаем.

И тут прояснившимся взором он окинул окрестности. Вообще-то он искал то, что помогло бы ему решить вставший перед ним вопрос, но увиденное вогнало его в ступор. В который уж раз за сегодня. Приютного не было. Было пепелище, торчащие печные трубы, но дворов не стало. Некогда большое село было полностью сожжено. Теперь становилось понятно, отчего никто не пришел на помощь. С гульдами крестьяне воевать, конечно, не стали бы, но на пожар сбежались бы, ведь соседи. Да что же это? Неужели досталось всем, кто оказался окрест него?

– А когда это село-то пожгли? – тупо глядя на обгоревшие останки, спросил Виктор.

– Дак, почитай, вместе с твоим подворьем. Пока тут остальные куражились, два десятка к тебе в усадьбу рванули. Небось надеялись какого купца застать, поэтому так рано и припожаловали, а еще чтобы всех дома застать.

– А что случилось-то? – Вот как-то не верилось, что из-за одного убийцы станут рушить целое село и для этого затевать чуть не поход. Хотя кто их, гульдов, знает, с них станется.

– Дак война началась, чтоб им ни дна ни покрышки.

– Откуда знаешь?

– Гонца отправил осадный воевода из Обережной, – недоуменно пожав плечами, произнес крестьянин.

– Так гонец был?

– Ну да. – Опять недоумение, но только теперь – кивок головой.

– А к нам никто не заезжал и коней не менял.

– Дак ничего удивительного. Он одвуконь был, так что, скорее всего, до самого Звонграда без остановки скакал, вот только нам весть и бросил.

– Ваших много погибло?

– Не-е. Ни одного. Бог миловал. Мы как весть получили, так сразу в леса и подались, со всей живностью и с каким припасом. В селе только мужиков сколько-то осталось, чтобы, значит, присмотреть. Коли ворог не появится, тогда и ладно, а как объявится, то сразу в леса. Пришли ироды. Все что не пограбили, то пожгли.

– А как же мы?

– Дак а разве староста к вам никого не посылал?

– Не было никого. – Глаза Виктора начали наливаться кровью.

Не было его вины в гибели родных. Не по его душу пришли солдаты. Им вообще было все едино, кого они найдут на том постоялом дворе, хотя при удаче, наверное, рассчитывали на торговый караван. А староста… Эта старая короста… Эта… Эта… Не жить ему, одним словом. Пока он спасал ложки и поварешки, позабыв о долге, они, ни о чем не подозревая, спали. А ведь в его обязанность входит оповестить все деревеньки и хутора окрест.

Селяне устроились в лесу с относительными удобствами, быстро сладив шалаши для людей и загоны для скотины, в окрестностях затерявшейся в лесу деревеньки. Горазда тут же отнесли в одну из изб. Как оказалось, два дня назад сюда пригласили лекарку, старую знакомую Виктора, ту самую Любаву, потому как сынишку хозяина подворья в грозу привалило рухнувшим деревом. Теперь в той избе уж двое будут бороться за жизнь.

Определив Горазда, Волков отправился на поиски старосты, чтобы спросить плату. Однако искать того долго не пришлось, потому что он сам нашел хозяина постоялого двора и при всем честном народе бухнулся перед ним на колени, склонив повинную голову.

– Забирай, Добролюб, жизнь мою никчемную. Пред всем честным людом сказываю: повинен перед тобой и твоим семейством, потому как не упредил о беде. Всем сказываю: жизнь моя в руках Добролюба и, кто будет его в чем винить, прокляну.

– Как же так-то, старик? – Глаза сразу наполнились слезами, которым очень скоро стало тесно на веках и они побежали по изуродованным щекам.

– Сам не ведаю. Как весть получил, так гонцов по всем деревенькам отправил. Подумал, что вас известит гонец, когда лошадей менять станет. О том, что он одвуконь и за сменой может не заехать, просто не подумал.

А чего тут скажешь. Бывает так вот, когда люди надеются друг на друга. С другой стороны, может, и живы бабы и дите, ведь не полные же звери те гульды. Слабый огонек надежды у него продолжал тлеть до сих пор. Думать о том, для чего могли погнать с собой женщин солдаты вражеской армии, не хотелось. Но главное, чтобы они были живы, а там… Время лечит и не такие раны.

Вот думал, что порвет старика голыми руками, а не смог. Не поднялась рука. Нет его вины, во всяком случае, умысла не было, а повинную голову меч не сечет. Бывает такое, хотя от этого не легче и горечь утраты никуда не девается.