Текст книги "Скоморох"

В перерывах между выстрелами орудий и мушкетов можно было услышать, как в лагере горланят песни. Солдаты в синих мундирах гуляли от души. Завтра им предстоит смертельная схватка и штурм этой клятой крепости. Да, сегодня их товарищи рискуют, забрасывая ров, но этот риск ничто в сравнении с тем, что предстоит с рассветом. Это прекрасно понимает их командующий, а потому маркитантам заплачено из казны, и пиво льется безудержной рекой. Луженые глотки орут похабные, разудалые солдатские песни, прославляя храбрость и удачу.

Час пополуночи. Орудия все так же продолжают свою работу, защитники трудятся, их согнали со стены. Хорошие все же пушкари у гульдов: ядра и бомбы мечут довольно метко. Сейчас стрельцы устраивают заграждение по другую сторону ската, налаживая ограду между зданиями. Понятно, что эти укрепления не идут ни в какое сравнение со стенами, но свою службу тоже сослужат. В стенах строений спешно прорубаются бойницы, окна забиваются щитами из толстых досок, между которыми оставляют щели, чтобы можно было вести обстрел тех, кто штурмует из укрытий. Выставляются плетеные высокие корзины, в которые набрасывают камни. За этими укреплениями, способными превосходно защитить от пуль, устанавливаются пушки, все до единой. Атакующих ждет прямо-таки проливной дождь из картечи.

В самом лагере осаждающих тишина. Солдаты, повеселившись от души, легли отдыхать. Силы им еще понадобятся, артиллерийский обстрел не мешает их сну, эта музыка даже как-то убаюкивает. Припасено немного пива и на утро, чтобы не с пересохшей глоткой идти в атаку. Нет, о похмелье и речи быть не может, бывалые бойцы знают цену чрезмерному употреблению горячительных напитков перед схваткой, поэтому меру знают и не дают ее превысить молодым. Так что утром в атаку пойдут не мучимые головной болью доходяги, а злые до драки воины.

Рассвет. От близкой большой реки потянулась дымка, но совсем скоро от нее не останется и следа. Гульдские орудия наконец замолчали. Видать, умаялись пушкари, а может, дело вовсе и не в усталости. Может, сейчас под прикрытием окутавшего землю предрассветного тумана атакующие колонны выдвигаются к стенам, сохраняя полное молчание, а артиллерия должна будет дать единственный залп, который, прикрывая наступающих, внесет в ряды обороняющихся сумятицу и разлад. Пехота выиграет драгоценные мгновения, каждое из которых – это отвоеванный шаг, приближающий солдат к цели.

Градимир, как и сотни стрельцов, замер в образовавшемся проходе, внимательно вслушиваясь в белое молоко тумана. Нет, они не рассчитывают остановить здесь штурмующих, но намерены причинить значительные потери, которые, несомненно, будут стоить крови и им самим. Но люди настроены решительно. Тому способствует и то, что сам воевода сейчас среди них, готовится принять первый удар, и то, что гульды редко обременяют себя пленными, а уж если те оказали сопротивление, и подавно. У пленников же только два пути: либо каторжные работы, либо гребная скамья на галере – сомнительно, что это лучше смерти. Глупый подход. У человека всегда должна быть альтернатива, иначе он будет сражаться с отчаянием обреченного, а тогда вполне возможно, что крыса загрызет кота. Однако беспокойные соседи славенов словно забывали о человеческом облике, когда речь заходила об этих дикарях, иное дело – западные королевства и империя. Нельзя сказать, что они уничтожали всех, некая хозяйственность в них все же присутствовала, да только все одно, минимум две трети уничтожались без сожаления. Кто бы объяснил, чем вызвано подобное отношение именно к славенам. Впрочем, по слухам, в том же Новом Свете отношение к местным дикарям у них ничуть не лучше. Возможно, все дело в спеси. С другой стороны, там все ведут себя как волки, попавшие в овчарню.

Странно. В тумане звуки распространяются особенно явственно, но вот тихо. Такого не может быть по определению, если выдвигаются сразу несколько тысяч человек. Кто-нибудь споткнется, кто-нибудь брякнет оружием, какой-то шум должен быть, не бывает по-другому. Но ничего. Есть отдаленные и разрозненные звуки, доносящиеся из лагеря, но они именно из лагеря, их ни с чем не спутаешь. Появилось солнце, и низко стелющийся туман начал подниматься все выше и выше. Самое удобное для штурма время уходит, а гульды до сих пор никак себя не проявили.

Наконец солнце взошло и залило своими лучами землю. Под этим напором туман начинает рассеиваться и наконец истаивает полностью, открывая взору защитников крепости вражеский стан, взбудораженный, словно муравейник. Да, суеты много, и даже слишком, вот только ее никак нельзя назвать подготовкой к штурму. Паника. Ну да, происходящее очень даже напоминает панику. С чего бы это? Неужто под Звонградом армия короля была разбита?

Градимир, конечно, высокого мнения и об отце, и о жителях града, да только такое им не под силу. Подошел с армией великий князь? Скорее уж звонградцы победят, чем произойдет такое. Нападение оказалось слишком неожиданным, так что рассчитывать на подобное глупо. За это время армию едва бы успели исполчить, да и то не полностью, а лишь столичные полки. Это в общем-то тоже немало, но все же этого недостаточно, если учитывать подготовку гульдских солдат. Так что же случилось?

– Где Борислав?

– Приболел твой помощник, воевода, – ответил стрелецкий десятник в годах, явно бывалый. – Совсем занеможил, подняться сил нет.

– Ясно. – Вот же дали имечко, не иначе как родитель постарался, чтобы его отпрыска именно так и величали. Хотя за славу можно бороться по-разному. – Лука.

– Я, воевода, – тут же откликнулся голова третьей сотни.

– Назначаю тебя головой над тремя сотнями в проходе. Немедля начинайте ладить укрепления. Гульдам, похоже, не до нас, а коли так, нужно воспользоваться.

– Ясно, воевода. – А чего неясного? То, что ворог порушит все настроенное ими, понятно, но опять же на то ему потребуется время и порох.

– Горлан.

– Да, воевода.

– Принимай команду над сотнями во второй линии. Крепите рубеж.

– Сделаем, воевода. – А вот на эту линию основная надежда.

Раздав указания, Градимир пошел в обход крепости. Сюда, к обрушившемуся участку стены, стянуты основные силы обороняющихся как к наиболее опасному направлению. Но были ведь и иные. Противник никак не проявил себя не только здесь, но и там. А должен бы. Бывали случаи, когда, пробив брешь, осаждающие всячески демонстрировали свои намерения об атаке именно со стороны пролома, а сами осуществляли штурм с другой, где и вовсе не говорила ни одна пушка. Отец Небесный, что же они задумали?

Единственное направление, за которое он спокоен, – это река. Не такое уж и легкое дело организовать штурм с воды. Тут все очень непросто, и штурмующим нужно изначально готовиться к просто-таки огромным потерям, потому как вода лишает маневра и вынуждает людей скучиваться на малоподвижных плавсредствах. В этой ситуации даже одно маленькое ядро способно понаделать таких дел, что мама не горюй.

Хотя он и рассчитывал пройти на стену со стороны реки в последнюю очередь, однако донесшиеся оттуда выстрелы вынудили его изменить первоначальное решение. Он уже было наложил руки на свои знаменитые пистоли, но тут же отказался от этого намерения. Что бы там ни происходило, это не штурм. Стреляли весьма бегло и с обеих сторон, но выглядело это только лишь как хаотичная перестрелка. Серьезные неприятности звучат иначе. Что бы там ни произошло, особой опасности оно не несло и уж тем паче там не было атаки.

– Чего расшумелись? – Едва поднявшись, Градимир столкнулся с сотенным головой, чья сотня стояла с этой стороны.

– Так перебежчик там.

– Гульд?!

– Нет, не гульд. Старый знакомец. Да вон ведут.

Градимир бросил взгляд на ведомого под охраной мужчину. Скоморох? Чего это он решил вернуться? Может, принес весть? В любом случае расспрашивать его здесь нельзя. Одно дело, коли вести хороши, а если хуже некуда?.. Молодец, сотник, сразу по этому поводу сообразил, а потому и под караул взял, и остальных разогнал.

– Знакомые все лица.

– Воевода…

– Помолчи, Добролюб. Давай ко мне в дом, там и поговорим.

А что скоморох может возразить? Все правильно, нечего выкладывать сведения при большом стечении народа. Оно по-разному может сложиться, так что лучше уж как-то приватно. Каждый должен заниматься своим делом и знать ровно столько, сколько нужно ему.

– Говори, – когда они оказались в горнице воеводского дома, проговорил Градимир так, словно бросался в омут с головой.

Представив себе эту картину, Виктор даже ухмыльнулся. И тут же скривился от боли, потому как короста от ожога тут же лопнула, засочившись сукровицей. Не помогло и то, что он некоторое время провел в воде, – видать, не успела полностью размякнуть. Его собеседник при виде этой улыбки, а вернее оскала, едва совладал с собой, чтобы не передернуть плечами. Уж какая у него была закалка, но и его зрелище не оставило равнодушным. Что-то такое все же промелькнуло в его облике, потому как скоморох тут же посмурнел и горько вздохнул. Ну да чего уж.

– Воевода, я пришел сообщить, что штурма не будет. Во всяком случае, пока.

– С чего бы это? По всему выходит, гульды затеяли войну на этот раз, чтобы заполучить именно Обережную. Оно, конечно, получится в отрыве от их земель, но сообщение можно будет наладить и по реке. А ты говоришь, что штурмовать они не станут?

– Все так, воевода. Я с тобой согласен, тем паче что Ладу в осаде держат только два полка при четырех орудиях. Крепостца так себе, не против огненного боя строилась, но и для нее четырех полевых пушек никак не достанет. Под Забавой и вовсе войск нет. Так что по всему выходит: нацелились они прямиком на Обережную, чтобы оседлать тракт. Ладу они осадили только потому, что припасы для армии приходится доставлять по воде, ну еще и чтобы прикрыть фланг осадного корпуса с севера. От основной армии прикроет сам король.

– И ты говоришь, что штурмовать гульды не станут? Сейчас самое время, стена пала. Коли скопом навалятся, нам брешь не удержать. Ну, может, пару атак отобьем, но все одно сомнут.

– Не будет штурма. У них сейчас иных проблем выше крыши.

– Темнишь ты что-то, Добролюб. Коли сказал «А», то сказывай и «Б».

– Несчастье в лагере гульдов случилось. Чуть не треть войска свалилось от мора.

– Мор?!

– Ага. Тот, который только гульдов и берет.

– Ты можешь нормально сказывать или мне все клещами из тебя тянуть?

– Ох и любопытный ты, воевода. Сказано же, что гульдский маршал лишился сразу двух тысяч солдат, а может, и поболе, я не подсчитывал. Так чего тебе еще потребно-то?

– Ты с кем говоришь?! Совсем страх потерял?!

– А ты меня не пугай. Пуганый. И пистоль не лапай, не то не посмотрю, что дважды жизнь тебе спасал, лишу живота и глазом не моргну.

Говоря это, Виктор вскочил на ноги и надвинулся на воеводу, словно тот и не был ни боярского рода, ни княжьим человеком. Надвинулся так, будто сам черт ему не брат. Как сказал, так и сделает. Но самыми примечательными в его облике были не звериный оскал, не решимость, переполняющая его, а глаза… Глаза усталого человека, уже давно и бесповоротно принявшего для себя какое-то решение и готового сделать для его воплощения все. Случится переступить через чью угодно жизнь – переступит, не из ненависти, а так, походя.

Все это Градимир для себя отметил краем сознания. Его не испугал решительный вид скомороха, не возмутило его вызывающее поведение, что могло показаться странным. Да что там «могло», это и было странным, потому как мгновение назад воевода уже был готов применить оружие за куда меньший проступок. Он сам не знал почему, но его внимание зацепилось за слова скомороха, а не за то, как они были сказаны и какие действия при этом были предприняты. В это мгновение он позабыл обо всем, в сознании осталось только вот это.

– Почему «дважды»?

Вопрос, заданный спокойным тоном человека, привыкшего всегда получать ответы и знающего цену своим словам, подействовал на Виктора, как ушат холодной воды, заставив отступить, вспомнив свое место. Вот ведь, на жизни своей крест уж поставил, но стоило на пути встать сильной личности, с настоящим характером – и тут же дал задний ход. Был бы это ворог или продолжал бы грозить оружием, иное дело, а так… Ох и крепок воевода, хотя пока, считай, в начале пути. Коли жив останется, далеко пойдет.

– О чем ты, воевода?

– Ты сказал, что дважды спасал мне жизнь. Я помню только один, во второй раз спасла меня травница. Или я чего-то не знаю?

– Оговорился я.

– Барон Берзиньш, сказывали, от рук разбойников пал… Ты об этом? Твоя работа? Кто? Батюшка?

– Да не сверли ты меня гляделками. А коли и так? Прав Световид. Коли лицом к лицу кто выходит, с тем и грудь в грудь сойтись можно, а как из-за угла норовит, так против него, что ни сделай, все добро.

– Ладно, о том не с тобой надобно говорить.

– И с отцом не надо. Сделанного не воротишь, а эдак батюшка твой на меня осерчает, и поделом. Да только лишнее это.

– Расправы опасаешься?

– Мне сейчас жизнь не мила, но и попусту тратить ее не хочу, потому как тем тварям, что за стенами, больно много задолжал.

– Так что там с гульдами?

– А просто все, воевода. Есть такой странный обычай у воинов: в ночь перед доброй схваткой бражничать.

– Ничего странного, – задумавшись о своем, начал разъяснять Градимир. – Каким бы бывалым ни был воин, коли он в своем уме, то сечи страшится и каждый раз через себя переступает. Потому как хотя со смертью и смирился, но лишаться живота не хочет. А как перед боем уснуть, коли весь натянут, как струна? Перед доброй схваткой и сон добрый нужен. Вот выпьют и спят потом, а как без вина, то извертишься до рассвета.

– Эвон. А я в эту сторону даже и не ходил. Думал, что пьют, чтобы решимости набраться.

– То уж перед схваткой – так, чтобы кровь быстрее заструилась по жилам, но и пьяным не быть.

– Верно народ сказывает: век живи, век учись и дураком помрешь. Так вот, позавчера, глядя на стены, я понял, что не устоять им долго, а потому вчера перед рассветом прокрался к маркитантам, благо охрана там никакая, а повозки стоят в сторонке от основанного лагеря. Добрался до их припасов и потравил бочонки с пивом, выбирая те, что стоят подальше. Не самые дальние, но и не ближние, чтобы раньше времени из них никто не спробовал.

– Так ты что же, воинов потравил?

– Не воинов, а зверей. Вот ты, воин, ты станешь насиловать и живьем жечь баб и деток? Ответь мне, воевода, достойно это воя? Коли они пограбили бы, я понял бы, просто ссильничали – обозлился бы, стал бы искать обидчиков и злость вымещать, но понял бы. Но почто заживо жечь-то? Отец Небесный учит нас: ударили по левой щеке – подставь правую, да только не по мне это, потому как если меня ударят по левой щеке, то я обернусь и зубы выбью. Но то все неважно. Знай, что пока штурма не будет.

– То только пока. Да, потери они понесли серьезные, но их все еще вчетверо против нас, а может, и поболе. Вот разберутся, что никакое это не моровое поветрие, и снова начнут готовиться к штурму. У меня уж пятая часть гарнизона убитых и раненых. Есть крестьяне, кое-как биться смогут, да какие из них воины, так, горе луковое.

– А что, если взорвать пороховой погреб? Сможешь ты разбить гульдов?

– Смеешься? С моими силами? Да даже если бы мы один в один стояли, в открытом поле гульды, скорее всего, нас передавили бы, потому как у них выучка куда лучше. Есть у нас, славенов, беда, все за старину цепляемся, поэтому когда западники кинулись учиться обращаться с огненным боем, мы только посмеивались, мол, зачем нам это, лук – он и легче, и куда быстрее стрелы мечет. Пушки – те да, мы сразу восприняли, и сегодня у нас самые лучшие стволы льются, а пушкари ничем не уступят западникам, а то и превзойдут. Стрельцы же в выучке уступят, и сильно, потому как мушкеты для нас, по сути, дело новое и как с их помощью в поле биться, мы только постигаем.

– Выходит, если погреб рванет, то всего-то и будет, что кого-то побьет да гульды лишатся припасов пороха?

– Ну почему же. Перво-наперво народу побьет изрядно, потому как хотя погреб и не в центре лагеря, но в его пределах. Во-вторых, сумятица поднимется нешутейная. В-третьих, мы под шумок можем устроить вылазку, побить и частью утащить их пушки, благо они стоят скученно, а потому и силы разбрасывать не надо. Вот под то, чтобы укатить пушки, можно крестьян и приспособить.

– Три десятка стволов?

– Сомнительно. Хорошо кабы десяток. Остальные придется портить, пятерной заряд, да уткнуть стволом в бруствер. К гадалке не ходи, ствол разорвет. Тут уж можно приспособить кого-нибудь из пушкарей. Вот тогда было бы дело.

– А не пустые потери?

– Отчего же пустые. Людишек, конечно, потеряем, не без того, да только и ворог потери понесет. А как пушек лишатся, то, считай, и конец осаде, потому как мы за несколько часов устроим укрепление да пушки туда вкатим, так что бреши той и не станет вовсе. Да только это все, если взорвать погреб. А как это сделать? Вот вопрос. Поэтому пустое это.

– А я и взорву. Не спрашивай как. Сделаю, и все тут.

– Так тогда получается, что ты мог сразу…

– Мог. А зачем? Вот дождался подготовки штурма, и получилось даже лучше.

– Что же с тобой сталось, Добролюб?

– Знаешь, прежде чем повстречать тебя в том лесу, я встретился с бабкой Любавой, что от яда тебя уберегла. Она сказала, что вскорости я повстречаю зверя лютого. Я тогда все в толк не мог взять, что эти слова означают. Оказывается, никого мне встретить не суждено, тот зверь всегда во мне был, просто спал крепко да в клетке сидел. Гульды же порушили ту клетку и зверя пробудили. Вот так вот, воевода. Ладно, до ночи побуду еще здесь, коли не погонишь того, кто без чести и совести. А там опять за стены.

– Добролюб, ты бы к лекарю сходил, раны твои уж запущены, но, может, сумеет что сделать, чтобы не так уродливы были шрамы.

– Спасибо за заботу, да только пустое то. Тать я теперь, а в таком разе облик вполне подходящий. Распорядился бы ты, чтобы меня покормили да спать уложили.

– Эвон на лавке располагайся, никто тебя не потревожит, а мне недосуг, пойду вылазку готовить. Коли пороховой погреб грозишься разнести, грех не воспользоваться такой возможностью. Сейчас распоряжусь, и поесть принесут.

– Благодарствую, воевода.

Ночь выдалась довольно темной, что было как нельзя кстати для задумки Виктора. Особым разведчиком и следопытом он никогда не был, хотя, как выяснилось, сноровка ходить по лесам, и вообще ходить бесшумно, у прежнего Добролюба имелась. А потому и тело не утратило ее полностью, просто многое тут зависит не только от рефлексов, но и от головы, поэтому навыки еще нарабатывать и нарабатывать. Однако имеющейся сноровки вполне хватило, чтобы преодолеть секреты и подкрасться к лагерю. По самому лагерю он пошел уже совершенно открыто, обряженный в гульдскую форму. Мало он, что ли, солдат за эти дни покрошил? Как ни крути, а шесть душ наберется.

Буквально за пару дней до акции он умудрился нарваться на четверых драгун. Вот не хотел высовываться, чтобы все было тихо и благостно, а противник и не догадывался, что тут имеется кто-то, жаждущий гульдской крови. Думают, все враги укрылись за стенами крепости, вот пусть и дальше так думают, не то начнут ерундой маяться, караулы усиливать. Вообще-то в том он сам виноват, расслабился дальше некуда. Слишком сильно задумавшись о своем бытии или в очередной раз прорабатывая вопрос, как именно он будет травить пиво, он совершенно открыто шел по дороге. И когда заметил разъезд драгун, было уже поздно.

Шансов, что его просто так отпустят, ну разве что для порядка перетянут плетью, было и без того мало, а тут карабин на плече, пистоли за поясом, не крестьянин, а прямо какой-то башибузук на прогулке. Ну и какие шансы уйти тихо? Вот то-то и оно.

Когда-то, еще в армии, они часто и помногу тренировались из различных положений быстро изготавливать оружие к бою: разумеется, автоматы, а чего вы хотите – мальчишки. Дух соревнования был настолько силен, что, как говорится, нет предела совершенству. Виктор был далеко не из последних в этом соперничестве. Тут оружие несколько отличается, но он тренировался с имевшимся у него карабином и успел достигнуть кое-каких результатов: от делать нечего, опять же – повыпендриваться перед холопами, с которыми вместе выходил на стрельбище. Немалым подспорьем в этом деле были и его скоморошьи навыки. Что ни говори, координация движений играет не последнюю роль.

Одним словом, как только они с всадниками увидели друг друга, у Виктора сомнений по поводу своих действий не было никаких. Рука легла на приклад и, совершая движение вперед и вверх, сдернула карабин с плеча. Цевье как влитое легло в левую руку, приклад прилип к плечу, а правая рука уже тянет на себя курок, выводя его на взвод. Одновременно он присел на колено. Самый проворный из драгун едва успел взвести курок на пистоле – доставать карабин из-за спины не особо удобно. Волков носил его на одном плече и никогда не брал оружие в положение за спину. Предпочитал нести в руке или, если надо, отставить слегка в сторону, на лошади так не поездишь. К слову заметить, сноровку готовить оружие к бою и из такого неудобного положения он оттачивал с такой же серьезностью. И хотя не управился бы так же быстро, как с плеча, все же был бы быстрее любого местного солдата. Ну не маялись здесь такой дуростью, а оно вона как: не все, что проистекает от подвижных какашек в известном месте молодежи, бессмысленно и направлено на банальное стравливание излишков энергии.

Выстрел! Тот самый, что из ушлых, схватился за грудь и завалился на холку коня. Виктор, тут же выронив пока бесполезный карабин, ушел в перекат влево, стремясь укрыться в канавке или скорее все же в промоине. До деревьев было с пару десятков шагов, до всадников – едва ли сорок, так что нипочем не успеть укрыться. К тому же они не просто извлекали оружие, а уже послали коней вперед.

Пистоли в обеих руках, вот только стрелять с двух рук у него как-то не очень получалось, левая все же уступала правой. Хм, при том, что ножи он метал обеими руками одинаково отлично, это обстоятельство было несколько странным. Но что есть, то есть, а потому экспериментировать лучше на стрельбище. Виктор прицелился и нажал на спуск, подправил прицел… Драгуна опрокинуло на круп лошади, когда до Волкова оставалось шагов двадцать пять. Пистолет полетел в сторону, в руке – другой, солдаты уже приблизились вплотную и окутались клубами дыма. Одновременно звучат выстрелы, пуля противно вжикнула у самого уха. А хорошо стреляет, гад ползучий, так послать пулю из пистоля, со скачущей лошади, – это уметь надо.

Выстрел! Очередного солдата буквально вынесло из седла. Оно, конечно, не со скачущей лошади, но Виктор стреляет, похоже, получше. С чего бы? Так прав не тот, кто лучше стреляет, а тот, кто остался в живых. Ну и что, что до всадника не было и десятка шагов, а стрелял он в упор. Главное, что попал.

Последний не оставил ему времени даже на то, чтобы отбросить пистоль. Выхватив палаш, он с ходу рубанул им по Виктору, и тот едва успел распластаться на дне неглубокой промоины. Волков буквально ощутил, как холодная, остро отточенная сталь просвистела в нескольких миллиметрах от его спины. Хорошо хоть рубил гульд на скаку, будь иначе – и человек, укрывшийся в канаве, был бы обречен. А так его пронесло мимо, и, как бы он резво ни осадил коня, Виктор получил драгоценные мгновения, чтобы иметь возможность подняться на колени и метнуть в спину всадника нож. Еще одна ошибка. Не осади он коня, и мог бы воспользоваться огнестрелом, потому как его противник свое оружие уже разрядил. Ну да сделанного не воротишь, а на войне за ошибки почти всегда приходится платить жизнью: повезет – чужой, не повезет – своей.

Темная ночь, по угрюмому стану время от времени снуют солдаты и офицеры. На Виктора никто внимания не обращал, так как тот даже и не думал таиться. Если бы нашелся кто повнимательнее и присмотрелся к этому драгуну, то заметил бы, что солдат движется, стараясь держаться в сторонке от горящих костров и маячивших возле них часовых. Но таких не было. У тех, кто еще не спал, хватало своих забот. Над лагерем непрерывно раздавались стенания умирающих. Картина удручающая, но Волков ощущал только мрачное удовлетворение. Издохните, твари!

А вот и его цель. Шагах в двухстах от орудий расположилась землянка с бревенчатым перекрытием. Когда он наблюдал за лагерем, то неоднократно видел, как сюда захаживали артиллеристы за небольшими ладными бочонками, о содержимом которых не надо было долго гадать. Порох. Не сказать что погреб находится в центре лагеря, но и не на отшибе. Если рванет, то рванет знатно. У пандуса стоят двое часовых, иначе, как через них, вовнутрь не попадешь. Плохо дело, потому что, несмотря на поздний час, слишком много народу снует туда-сюда, да еще и все трезвые. Выходит, причину морового поветрия уже установили: потому как когда очень хреново, от выпивки никакой солдат не откажется, причем в любом мире и в любое время. Все знают, что большинство бед – от спиртного, но это никого не останавливает и ничему не учит. Тут ситуация иная. Скорее всего, маркитантов уже жгут каленым железом, пытаясь вызнать, кто учудил такое коварство. Ну-ну, флаг в руки.

Продолжая уверенно двигаться в прежнем направлении, Виктор бросал косые взгляды по сторонам. Вблизи склада огонь никто не разводил, все верно, дураков нет. Он скорее видел силуэты часовых, потому как если вокруг царила какая-то фантасмагорическая картина игры света и тени, то там было особенно темно. Но все же если часовых не станет, это может быть заметным.

Что делать? Отказаться от задумки? Как видно, все же придется, ведь он в сердце лагеря. Черт! Он никак не ожидал, что будет так людно. Интересно, а чего ты ожидал, если отравленные не умирают в одночасье, а мучаются в предсмертных корчах, лишая сна остальных? Никто не стал их отделять, заботу поручили их же товарищам, потому как с таким количеством не справится ни один лазарет. Вообще-то глупое решение, потому как наблюдение за умирающими товарищами никак не добавляет оптимизма и не повышает боевой дух. И на что рассчитывает их командующий? Может, на то, что солдаты только лишний раз обозлятся? Это да. Если они ворвутся в крепость, то в живых никого не оставят, они будут рвать славенов на части. Ни каторга, ни галеры пленных отсюда не получат, здесь будет править бал смерть, и только.

Времени все меньше. Вот он уже поравнялся с часовыми – разумеется, обходя их стороной, чтобы они не придрались к нему и не окликнули. Языка он не знает, пароля и подавно. Но что-то ему показалось странным в поведении этих караульных. Что? Итишкин пистолет! А чего они жмутся друг к дружке, как испуганные овцы? Да потому что они и впрямь напуганы! Это новобранцы! За все время, пока он за ними наблюдал, часовые ни шагу не ступили от пандуса и постоянно вели беседу. А ведь днем они всегда были в движении, обходя погреб вокруг. Виктор это четко видел, наблюдая за лагерем, а ночью это делать сам бог велел. Значит, нарушаем устав гарнизонной и караульной службы, если таковой тут уже есть. Если нет – один черт, нарушение. А что, вполне логично, перекрыли единственный вход и стоят рядышком, поддерживая друг друга, потому как атмосфера вокруг далека от благостной.

Убедившись, что караульные его не видят, просто потому что смотрят совсем не в его сторону (перекрытие у землянки невысокое, едва им по пояс, так что скрыть стоящего человека никак не может), Виктор быстро стянул с головы треуголку и запихал под мундир, а затем столь же сноровисто завернул вовнутрь воротник. Глупость? А вот и нет. Мундир – синего цвета и в ночи малозаметен, а вот кант на треуголке, воротник и отвороты – желтые, так что в темноте очень даже могут выдать. Отвороты он прикрыл, когда лег на живот, а вот окантовка накладных карманов осталась снаружи. Но тут уж ничего не поделаешь, надежда только на то, что галуны все же узкие. Снимать мундир нельзя, там и вовсе белая рубаха. Господи, как все непрактично с военной точки зрения.

Подполз к задней стенке погреба. Та возвышается над землей всего лишь на пару бревен, остальную высоту забирают перекрытие и земляная насыпь. Кстати, она вроде как возвышается на манер холма, так почему же видно бревно и устроено что-то вроде пандуса? Вот оно. Сам того не ведая, просто стараясь держаться середины, он подполз прямиком к вентиляционному отверстию. Это просто не могло быть ничем иным, потому как в высоту было не более пятнадцати сантиметров, а в ширину – тридцати. Расположено не вровень с землей, а несколько выше. Понятно. Это чтобы, если хлынет дождь, вода вовнутрь не затекала, имеется и козырек из бревен наката. А капитально все устроено. Случись даже прямое попадание, то ничего страшного. Ну, может, опрокинет пару бочонков. Беда может прийти, только если что-то попадет в дверь или вот сюда. Это ж насколько должно повезти славенам и не повезти гульдам, чтобы такое случилось. Нереально, одним словом.

Заглядывать вовнутрь? Нечего и пытаться, там даже темнее, чем в известном месте у негра. Фонарики тут не предусмотрены, а у него нет даже банальной свечки. Хм, да если бы и была, то совать ее туда он не стал бы, его зовут не Александр и фамилия далеко не Матросов – одним словом, он не герой-смертник. Значит, на ощупь.

Рука скользнула в узкое отверстие. Гадство! Может, все же скинуть мундир? В нем рука больно толстая. А что, можно. А еще лучше – вскочи и начни бегать по лагерю с криками о том, что ты намерен взорвать пороховой погреб. Только кричи по-славенски, чтобы, даже если не поверят, обязательно завалили. Не нравится? А белой рубахой светить, как маяк в ночи, нравится? Давай не стони и суй руку. Ну засунул, ничего. Впрочем, рука ушла только вполовину, козырек, зараза такая, мешает. Подсунуть голову под него получалось, но только не выиграть в длине руки. Надо было подобраться как-то боком. Изогнувшись так, что никакой Камасутре и не снилось, он сумел-таки задействовать руку по максимуму и даже нащупал штабель с бочонками.

Теперь главное, чтобы порох в этом бочонке оказался россыпным, а не в картузах. Почему? Я вас умоляю, ведь все просто как дважды два: если в картузах, то бочонок закрывается глухой крышкой, а вот если россыпью, то в крышке имеется деревянная пробка, которую можно и сковырнуть.

Бочонок оказался таким, как надо, а вот сковырнуть пробку одной рукой, на ощупь, да еще из крайне неудобного положения… Промучился он минут десять, рука уже задеревенела, пальцы саднили, содранные в кровь, вроде как и ноготь содрал. Вот никогда не любил стричь ногти, дурак… Он бы бросил это поганое дело, тем более что с каждой лишней минутой, проведенной в этом месте, шансы быть обнаруженным возрастали. Но каждый раз, как только эта крамольная мысль возникала в его голове, ему казалось, что пробка малость поддалась, и он с удвоенной решимостью набрасывался на нее, а она, зараза, издеваясь, продолжала стойко выдерживать все нападки этого сумасшедшего славенина. Но, как говорится: «В мире нет крепостей, которые не могли бы взять большевики». Или славены, это уж как кому. Отброшенная в сторону и сопровождаемая «нежными» эпитетами пробка с глухим, повторяющимся стуком, не иначе как между бочонков поскакала, все же замерла в каком-то углу. А Виктору казалось, что вот теперь все слышат, как ухает в груди его сердце.