Текст книги "Вечный сон"

На меня уставилась икона преподобного Сергия Радонежского. Не знаю, с каким он чувством на меня смотрит, может, как на великого грешника, а, может, что-то видит во мне особенное. Но мне почему-то показалось, что преподобный навострил на меня взгляд, как на Анатолия Бодрина, не больше и не меньше. Забавно было бы писать иконы, как стереокартинки-переливалки. С одной стороны, посмотришь: преподобный радостно одобряет все твои поступки, а с другой: хмурится, суля вечное адское пламя. Не важно. У меня простая икона Сергия Радонежского. Её мне подарил отец, чуть ли не единственный вещественный подарок от него. Каков подарок! Вообще, иконы меня всегда пугали. По крайней мере, православные. Западные, из тех, что видел, скорее вселяли покой, а наши – страх. Когда я был помладше, и мы с отцом приезжали в Москву на выходные, вместо ужастиков в кино, я просил его сводить в Третьяковскую галерею на первый этаж, где иконы тринадцатого века и позднее. Троица Рублёва чудесна; чего не скажешь об остальных ликах от неизвестных иконописцев. Подарок отца, Сергий Радонежский был ничего. Его не назвать вселяющим страх, но и покоя икона дарила примерно столько же. Здесь было непостижимое и трансцедентальное, неосознаваемое вперемешку с человеческим. Классная борода, преподобный.

Задумался о природе страха в православии. Тот вид конфессии, что есть сейчас – действительно отражение русского духа. Или он уже так обмельчал, что справедливее было бы его назвать русским душком? Не важно, как не назови, а смысл не поменяется ни на йоту, только найдётся больше обиженных. Допустим, тот же страх и строгость в обрядах. Определённый тоталитаризм, внушаемый с церковной кафедры. Нет, ты, конечно, можешь думать по-другому, но вряд ли попадёшь в гости к Богу после смерти. Даже скорее это – авторитаризм, маскирующийся под демократию. Лишь одна видимость каких-то либеральных преобразований, осторожные мысли от священнослужителей, противоречащие официальной догме. Впрочем, ничего радикального. Показушная роскошь с золотом, демонстрирующая, какое место занимает посредник бога между самим демиургом и простой чернью. Конечно, золото для кого-то – красиво. Любая ли категория красоты может попасть под духовную длань? Красота может идти только от Бога. Что там было у Оскара Уайльда? Слишком грешен, да ещё и гомосексуалист, а за его образ Иоанна Крестителя в былые времена вообще четвертовали. Страх. А ведь когда-то православная церковь была в лоне Греции-матушки, и там даже иконы симпатично выглядели. Православие! И здесь дух Руси передан! Неважно, каким мы идём путём, неважно, что заимствуем, что славим, главное, что это правильно и переделано на наш лад. Словно адаптация американского ситкома под наши реалии. Правильно с какой стороны? Национальная идея – особый разговор, идея, которой нет. Зато она правильно славится. Ну раз правильно, значит, право имеет. Я всё равно люблю русскую церковную конфессию, пусть во мне горит католическая польская кровь от дедушки. Я всё равно люблю православие. Потому что я – русский. Люблю за схимонахию и идеи умерщвления плоти, люблю за мудрецов, что без книг познают мир лучше учёных, люблю уединённые приходы, разбросанные по глубинкам. Что греха таить, люблю за идиотские высказывания церковных функционеров, за мракобесие и средневековье в головах верующей толпы, с трудом отличающей Иуду от Иисуса. Люблю за то, что никто не читает библии, а прочтя, не понимает и четверти. Какая библия? Там вообще рассказывают о далёких землях, где девяносто процентов православных никогда не побывают, ибо авиакомпании повысили топливный сбор, а курс рубля рухнул в энный круг ада. Как же всё противоречиво! Россия – страна противоречий, рождает таких же людей. Люблю.

Хочется секса. Дрочить не буду, знаю, что почувствую себя хуже. Просто полежу. К отцу поездка ещё успеется. Кстати, о восхитительных штанах – надо бы погладиться.

III.

Итак, начало. Это совсем нестрашно. Всегда сложно разузнать, что же там было до отправной точки. Белый свет, непроглядная тьма, сингулярность или ничего не было? Это всё неважно. Слишком много сил тратится на пустяки. Нужно просто сосредоточиться. Может, я так говорю, потому что знаю, что было в начале? Круг, петля. Смириться с этим фактом и тогда не будет ни начала, ни конца, тем более, всех ненужных вопросов.

Я прожил на земле достаточно много жизней. Были среди них и удачные попытки, полные осознания мирского предназначения, были, конечно же, и провальные. Даже было одно воплощение с самоубийством, а такое вселенной карается строго. Сотни земных жизней позади, я приобрёл целый ворох опыта, и готовлюсь к новому отправлению на Землю. Моё сознание обдумывает прошлые явления и оптимизирует необходимые достижения для воплощения. Есть о чём подумать! В этот раз мне в своём перерождении предстоит привести человечество к спасению. Задача осложняется тем, что после того, как моё сознание соединится с новым телом, вышедшее из утробы моей матери, оно постепенно будет терять память о былых жизнях. К тому моменту, когда я начну говорить, знания о былых воплощениях окончательно растают. Остаётся лишь опыт души, подсознание и связь между ними в виде интуиции. Иначе всё в человеческой жизни было бы слишком просто. Так происходит со всеми людьми. Своего рода защитный механизм вселенной от ненужной информации. Сейчас я прекрасно понимаю свои цели и задачи на грядущее воплощение, чувствую мотивацию, знаю, для чего всё так делается и как устроено. Будучи человеком, мне придётся искать эту информацию вновь, понять своё предназначение и реализовать его в конкретной жизни. После смерти я вновь вспомню весь свой опыт и смогу проанализировать закончившееся воплощение – получить награду или подвергнуться наказанию. Моя цель на грядущую жизнь – помочь человечеству. Я – пророк, учитель. Главное, самому не сбиться с пути.

Итак, новое начало. Это совсем нестрашно. Уже пора. Моя будущая мать отправлена в роддом. Я чувствую схватки, а значит, единение сознания с телом уже началось. Мне предстоит родиться где-то в глубинке России, вырасти и начать духовное возрождение человечества. Ответственная задача. Если бы у меня ныне уже функционировала нервная система, я бы точно волновался. Неверное, это ещё одна причина по которой мы теряем память воплощаясь в новом теле, чтобы сколь сложна не была поставлена вселенной перед нами задача, она не давила своим грузом на нас с первых годов жизни. Всё постепенно. Ко всему стоит приступать размеренно. Ну и ещё, конечно же, пресловутая свобода воли и выбора. Ох, сколько она сумела загубить планов вселенной! Или провалы тоже входят в её планы?

К сожалению, я ничего толком не знаю о своих родителях и кровных родственниках. Плохо знаком с местом, где предстояло расти. Какая-то глубинка, провинция. Зато у меня уже было несколько воплощений на этих обширных землях, в том числе и в лице русского человека. Россия оставила у меня приятные впечатления. Щирый край, открывающий своё истинное лицо с первого знакомства, никакого лукавства и обмана. Конечно, для тела здесь не слишком комфортно, но в огромной перспективе вечности – это не то, чтобы важно, это вообще никак. Россия – земля пьяниц, пророков и юродивых, и как ни странно, каждый великий из этих мест умудрялся совмещать все три ипостаси в себе. Когда я говорю «пьяница», я имею ввиду не только зависимость от алкоголя, а скорее зависимость от того дела, которое человек решил сделать своим на всю жизнь. Он может ненавидеть, презирать, страдать от похмелья, продолжать исполнять вопреки, но всегда случаются отрезки, когда от цели всей своей жизни наступает сущая эйфория, когда человек захлёбывается от осознания правильности того, что он творит. И неважно, какое дело: писательство, рубка дерева, приготовление еды или распределение доходов предприятия, важно внутреннее опьянение от него. Такое я видел только в этих заснеженных краях. Да и я сам испытывал подобное в нескольких своих воплощениях. Помню одну из своих жизней здесь. Я был советским инженером, польского происхождения. Помню все противоречия души и тела, отечества и общего блага, личной выгоды и альтруизма… ах, сколько опыта и знаний я вынес из той жизни! Было сложно, но было хорошо. Пожалуй, именно данной фразой можно охарактеризовать жизнь в России. А ещё я осознал, как именно эта земля умеет растворять в себе любые этносы, народы и языки, аккуратно сохраняя их обособленность. Я могу быть русским поляком, русским евреем, русским немцем… удивительно! Но в этот раз, в моё грядущее воплощение мне предстояло стать просто русским.

Удивляет и антураж этих мест. Он способен меняться из противоположности за считанные мгновения. Серое резко становится зелёным и красивым, мрак превращается в свет. Адское пепелище в райские врата. Россия – монастырь духа, где всё вокруг заставляет задумываться о вечном, истинном, где всё заставляет немножечко грустить. Русская земля рождает. Каких только чудес она не рождает! Особенно, когда её возделывают на европейский лад и по-азиатски скрупулёзно удобряют восточным.

Уже чувствую своё новое тело. Кем я буду – девочкой или мальчиком? Это неважно. Началось.

Очутился в теле. Пока плохо его ощущаю. Влажно и темно – мать сыра земля. Чувства работают плохо, но схватки доносятся до меня. Страха нет. Какой может быть страх, у почуявшего новую жизнь и новую попытку?

Схватки.

Какая забавная пуповина. Всегда так интересно было её щупать непослушными руками. Чувствую едва-едва. Давай же, сознание, входи в своё царство, подчиняй новое тело!

Схватки. Сжимается.

Кто я? Мальчик или девочка? Какое мне имя дадут? Неважно, пока неважно. Но, как по мне, было бы интересно прожить жизнь женщины-пророка. В этом что-то есть. С другой стороны, настоящий духовный учитель – существо бесполое. Главное, чтобы гормоны не создавали лишних проблем.

Схватки.

А готово ли современное общество к женщине-пророку? Не к пророчице, сообщающей информацию, не к колдунье, не к ведьме, а именно к духовному наставнику? Ведь всегда было: женщина – это Оракул, а мужчина – священник, трактующий её откровения. Пророк же совмещает всё воедино в своей личности. Он связывается со вселенной и сам толкует полученную информацию, учит людей и показывает верные пути. Готово ли современное общество к женщине-пророку? Есть лишь один способ проверить – стать ей.

Схватки. Шейка матки почти раскрылась. Скоро я увижу свет. Вот и потуги начались, а вместе с тем началось моё движение к жизни.

Я заметил, что в утробе время течёт совершенно по-другому, нежели в реальной жизни. Я рождался на свет более сотни раз, а сам рожал и наблюдал за родами и того больше. То, что в человеческом восприятии длится больше десяти часов, здесь в утробе происходит за минут десять. Я все свои воплощения задавался вопросом насчёт времени и его ощущения, но так и не смог найти вразумительных ответов, кроме крошек истины. Время – понятие чисто земное, людское. Когда сознание находится вне тела, для него времени не существует. Сложно объяснить обстановку человеческим языком. Но и внутри тела время ощущается совершенно по-разному: то оно бежит стремглав, то тянется склизкой улиткой. В чём причина? В восприятии личностью времени или в том, что по требованию вселенной оно способно менять свою консистенцию? А может, время – это людская иллюзия? Да, конечно, существуют приборы, измеряющие время, но все они созданы человеческими руками. Часы не фиксируют время, они отсчитывают движение планеты; ни один прибор не способен уследить за истинным временем, ведь оборот вокруг своей оси – сутки, оборот вокруг солнца – год, всего лишь мерило взятое людьми для удобства и подгонки. Истинное же время остаётся неуловимым для любой техники и покоится на глубине восприятия личности.

Схватки. Я слышу голоса снаружи. Русский язык. Я чую страх матери. Запах боли. Потерпи, родная, ещё немного осталось. Теперь у нас до конца дней установится ментальная связь, пришедшая на смену обрезанной пуповине. Бывало в некоторых воплощениях, что эта связь ломалась. Но тут уж очень сильно надо постараться и провиниться пред вселенной, чтобы мать и дитя разлучились.

Раздался плач. Мой! Крик радости, крик непроизвольный и неконтролируемый. Слышал мнение одних недалёких людей о том, что крик новорождённого – это предсмертный ужас, мол, сознание мгновенно перемещается от умершего к вновь появившемуся на свет. Ох, если бы было всё так просто! Путь человека в сотни раз сложнее человеческого понимания.

Окружающее, как в тумане. Я ничего не вижу, с трудом улавливаю какие-то звуки. Больница? Белые седовласые ангелы? Неважно. Главное, я знаю, что родился. Сложно передать тот миг, когда ты ощущаешь в себе проявившуюся жизнь. Органы чувств ещё успеют адаптироваться, а пока их мне заменит древнее сознание. Начинаю ощущать, как память по крупицам покидает меня. Процесс не быстрый, но к году от моего рождения, он завершится.

Меня положили к маме на грудь. Немного неприятна вся эта слизь на мне; скоро обмоют. Пришла пора знакомиться. Я не вижу маму, но уже ощущаю её всепоглощающую любовь ко мне. Я – это она. Она назвала меня Павликом. Значит, всё-таки мальчик. Не знаю, красивая или нет моя мама, стара или юна, но точно с ней я чувствую себя покойно. У меня есть отец. Где-то вне палаты рвётся с цветами. Нет, пока не до тебя, оставь нас наедине, позволь настроиться друг на друга.

3 Месяца

Моё развитие идёт хорошо. Обходимся без болезней и прочих трудностей. Об этом говорило моё сознание, стиравшее память о прошлых жизнях.

Мои родители не были богатыми или влиятельными людьми. Обычные граждане Российской Федерации. Средние среди средних. Как раз из таких и в таких семьях создаются пьяницы, юродивые и пророки. Мой отец любил выпить. Не знаю насчёт мамы, но себе такую роскошь при мне не позволяла; она кормила меня грудью. Я обожал трапезу, прислоняться губами к её розовому соску и ощущать, как в меня поступает жизненная сила, пробирая моё крохотное тело до самых кончиков. Мы оставались наедине и чувствовали другу друга особенно сильно. Хорошо, что о таком воспоминания сотрутся к году, а то вполне возможно заработать секс-фетиш. Такое пророку не к лицу.

Что можно сказать про маму? Она нежна ко мне, заботлива и участлива. Моё имя, как мне и показалось, было Павлик. Выбрала она его сама, отстранив всех родственников и даже отца от этого дела. Неизвестно точно, кем мне придётся стать: апостолом Павлом или Павлом Первым Романовым. Впрочем, цель есть, и всё в моих руках. Мама – славная женщина, я, наконец-то, сумел её разглядеть и, как следует, изучить. Сложно назвать её красивой, но глаза выдают какую-то внутреннюю прелесть. Я уверен, что отец полюбил маму за глаза. А какие у неё мягкие руки и согревающий голос! Но что-то ещё? Разве больше нечего отметить, перечислить иные достоинства? Нет.

Что можно сказать про отца? Он всегда далеко. Где-то на работе, постоянно работает. Если же отец не работает, то отдыхает от работы. Конечно, весь трудоголизм напрямую связан со мной, ведь содержать ребёнка в современном обществе – дорого. У меня даже нет детской кроватки. А одежда и болезненный вид мамы вызывают определённые опасения. Но отец работает, я его почти не вижу. Меня это задевает, нет, не до обиды – младенцы не могут обижаться, но неприятно. Чего темнить, но отец обо мне всегда говорит в третьем лице, как будто я какая-то вещь или меня рядом нет. Никогда не называет меня по имени; только: ребёнок, да ребёнок. Всё-таки мне кажется, что он любит меня. По-другому быть не может. И я его люблю. Просто работа занимает все силы, и поэтому на выражение чувств их совсем не остаётся. К тому же у меня не самый интересный возраст для отца. Вот подрасту, тогда будем больше проводить времени вместе. Есть ли в моём отце что-то ещё? Нет.

Поначалу, когда я закончил наблюдать за своими родителями, меня охватил некий страх. Они слишком простые для той роли, что предназначена их ребёнку. Причём простые в плохом смысле. Впрочем, я понимаю, что они не успели раскрыть себя полностью за три месяца. К тому же от родителей передаётся не внутренняя сила, ум и тяга к высшему, а лишь заболевания, гены и отчасти черты характера. Я уверен, что в нужные моменты во мне проявятся материнская отзывчивость и отцовская отстранённость. Я должен стать не просто противоречивым для достижения цели своего воплощения, но самим противоречием. Такими были Будда, Конфуций, Христос и Мухаммед. Странно, но сейчас существует две мощных цивилизации, у которых не было своего пророка–наставника, хотя бы уровня Лао-Цзы или Малахия. Это Россия – русско-славянская цивилизация и Америка – западно-американская цивилизация. Одна слишком долго смотрела на запад и восток одновременно, не зная куда двинуть воз, словно в басне «Лебедь, щука и рак». Другая – слишком молодая и прибывает в пубертатном мироощущении через греховность. Вместе со мной в Америке тоже должен родиться пророк. Я уверен, что она будет женщиной. Надеюсь, что мои родители смогут дать мне достойное образование. Надеюсь, что моё подсознание заставит стремиться к новым и новым знаниям, не смотря ни на что.

Моя мама очень любит музыку. Она любит неприхотливо и просто. Когда я не сплю, включает одну и ту же песню про туфли с красной подошвой. Ван Гог, Мариинка, Михаил Иванович Глинка. Мама отдаст меня в искусство, я уверен. Истинный пророк должен уметь творить.

Отец мой очень любит спорт. Когда он отдыхает, и когда я не сплю, из телевизора постоянно доносятся звуки свистка, крики болельщиков и голоса комментаторов. Спортивное состязание – традиция, эволюционировавшая из кровавых гладиаторских боёв в безобидное соревнование. Я забыл, каково жить в Древнем Риме – память продолжает подчищать воспоминания прошлых воплощений. Но спорт примечателен тем, как мужская конкуренция консервируется в рамках определённой игры. Спорт побеждает смерть, но не смерть от времени. Отец отдаст меня в какую-нибудь секцию, я уверен. Истинный пророк должен быть крепок телом.

Всё это неважно, главное, чтобы в семье всё было гармонично. Мама не пилила отца, а отец не бил маму. Пусть меньше пьёт и больше проводит времени со мной. А, может, напомнить ему о том, что меня зовут Павлик, то ли в честь Апостола Павла, то ли в честь Павла Первого Романова.

Истинный пророк должен быть самой гармонией, ведь только в ней противоречие имеет право существовать в одном целом.

6 Месяцев.

У нас гости. Слишком сильно шумят. На меня никто не обращает внимание, даже мама. Она перестала кормить грудью, отняв возможность чувствовать, как жизнь сочится и разливается по мне. Взамен – искусственное детское питание, которое отец достаёт где-то по блату. «Блат» – очень русское слово. Странное восприятие этого корма, будто вековечную тьму пытаются осветить не божьим светом, а электрическим фонариком. Теперь формально меня кормит отец и это тоже странно. Связь с матерью слишком рано начала слабеть. Зато я уже научился издавать какие-то звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь. Значит, скоро моё сознание обнулится. Я уже сейчас не помню большую часть своих воплощений.

Мама отдаляется. Даже свою любимую песню стала включать реже. Что такое? Я чувствую, что она несчастна.

Зато с отцом у нас как будто налаживаются отношения. Он несколько раз назвал меня по имени. Несколько раз поиграл с погремушками. Пусть я до сих пор сплю либо в коляске, либо с мамой, ведь своей кроватки у меня нет, но отношения точно налаживаются. Да, отец всё ещё далёк и отстранён, но уже видимый. А на той неделе вообще произошло нечто чудесное. Ко мне пришёл отец, от него немного пахло алкоголем, но ничего страшного – терпимо. Отец потрещал моими погремушками, а затем достал какую-то картинку из кармана.

– Вот, смотри, Павлик, – говорил он мне, – это иконка Сергия Радонежского, моего покровителя. А если преподобный защищает меня, то, значит, защитит и тебя. Ты и я – мы одно целое. Вырастишь, станешь, как я: большим и крепким.

Я хотел спросить: «а мама?», но вместо вырвалось:

– Гу!

– Вот-вот. Всё ты понимаешь! Будет у тебя всё, о чём захочешь! Я уж позабочусь. Скоро купим тебе собственную кроватку. Эх, какие умные глаза у тебя, Павлик!

С этими словами отец положил мне под головку икону. Это было чудесно и трогательно!

А сегодня у нас гости. Слишком сильно шумят. А мне в моём нынешнем состоянии скучно и совершенно нечем заняться. Я бы уснул, но мешают. Сознание ещё не ушло, а физические возможности ограничены. Всех и дел, что кричать, гукать, ходить под себя, да лежать. Иногда слушал. Вот и сейчас до меня долетали обрывки разговоров с кухни. Разговоры пахли спиртным.

– Я в детстве тоже косячил, – говорил чей-то незнакомый голос, – и всё больше неумышленно, а от страха. Знаете, впадал в какое-то оцепенение, ничего не мог с собой поделать. Однажды, помню, когда мне было лет пятнадцать, меня ночью сильно приспичило пожрать. Вот захотелось и всё. Встал и пошёл на кухню. В холодильнике, в старом «ЗИЛе», помните? Так вот в нём меня ждала холодная курочка. Только принялся я за еду, слышу, мать встала. Наверное, от моего топота проснулась. Мне почему-то взбрело в голову от страха и неожиданности, что курицу есть нельзя. Я метнулся в прихожую, но забыл убрать ножку. Поэтому, чтобы избежать лишних разговоров, сунул её в коробку, первую попавшуюся под руку. Оказалась шкатулка с материнскими украшениями. А мать у меня всегда была приставучая и подозрительная, видимо отсюда у меня и постоянный страх сделать всё не так. Еле как отговорился от неё, а про курицу благополучно забыл. Но пришлось через пару дней вспомнить, когда матушка собиралась к кому-то на юбилей. Какой же стоял крик!

– Ха! – дружно одобрили историю несколько голосов, среди которых я ясно слышал материнскую отзывчивость и отцовскую отстранённость.

– Лёшка уже отключился!

– Ещё бы, спортсмен наш. Бухать – это такое дело, это тебе не спортом заниматься, здесь здоровье нужно.

– А ты, Серёга, говорят, в Сергиев Посад гонял? – спросил кто-то. Вопрос был адресован моему отцу.

– Да, красиво там.

– А в храм ходил?

– А по-твоему я в такую даль зачем ездил?

– И как? Мощи видал?

– Всё видал, – отстранённо ответил отец, будто он не здесь, а в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.

– Лучше бы в Москву скатался, чем по странным местам, – вмешался третий голос, – я вот не понимаю, почему у нас в России делают святыми всяких сомнительных личностей.

– Тебе, чёрному, конечно, не понять.

– Это ты про Сергия Радонежского? – с вызовом спросил отец.

– Нет. Но он тоже странный. На смерть своих монахов отправил, когда Куликовская битва была. Что тут святого?

– Ты – идиот, просто дебил.

– Ещё одно слово, чурка, и я тебе разбиваю лицо, – властно произнёс отец. Его собеседник притих.

Так ему! Всё-таки мой отец в состоянии постоять и за себя, и за всю нашу семью. Если бы я физически мог, то с радостью выбежал на кухню и обнял отца. Но с другой стороны…

– Вечно у вас во всём чурки виноваты! Не то сказали, не то сделали. А как дело до помощи доходит, так дай пожалуйста. Русские вечно кого-то в чём-то обвиняют, зато, когда нужно… А какая благодарность? Погром или клеймо!

Поднялся крик, какие-то звуки летящей обречённо на пол посуды, угрозы.

Через пол минуты ко мне в комнату прибежала мама, закрыв за собой дверь. Что происходило дальше – я не знал, лишь тёплые объятия мамы, объятия всепоглощающие и заставляющие ни о чём не думать. Я так и уснул в нежном плену, мне даже что-то впервые приснилось, нечто прекрасное, но невыразимое.

***

Почему-то после того вечера отец изменился. Или он был всегда таким, а я этого не замечал. Я чувствовал в нём силу, но силу не благородную, а животную, норовившую вырваться наружу, если слишком долго находиться на цепи. Если такая сила встретит кого-то могущественнее её самой, то она трусливо подожмёт хвост, она убежит, надеясь отомстить или хотя бы отвести душу на ком-то, кто более слаб.

От отца всё чаще стало пахнуть алкоголем, всё чаще шум с кухни не давал мне уснуть. У мамы появились синяки под глазами: и от усталости, и от животной силы. Но удивительно, что отец всё чаще проводил время со мной. Он рассказывал о том, что скоро купит мне отдельную кроватку, о том, что у меня большое будущее, о том, что он положит все силы, чтобы сделать меня значимым человеком. Предрекал судьбу менеджера в госкорпорации или должность сильного юриста, может, прокурора. Я слушал его и верил, мне было приятно. Настораживало лишь одно: отец говорил, что положит все силы, но никогда не упоминал маму и её будущий вклад в моё становление.

Ладно, можно начать с новой кровати.

9 Месяцев

Отдельную кроватку от отца я так и не получил. Чаще всего засыпаю вместе с мамой на диване. Сегодня опять праздновали. Было целых два повода: наконец-то, дали отопление и повод поменьше – день рождения отца. Сегодня особенно шумно, а я, как всегда лежу, в одиночестве в коляске и ловлю отзвуки их веселья. Даже мама ко мне не приходила. Но я не роптал – покормить меня не забыли, да и на улицу днём свозили. Чего ещё желать? Я вообще старался быть спокойным ребёнком, дабы не давать лишнего повода для испытаний нашей семейной любви. Тем более, мне скоро исполняется год, и моё сознание окончательно перекочует в подсознание, для того, чтобы начать формировать новое. Я помнил о своей великой цели, и, как никогда, был убеждён в её достижении. А вообще, каково это быть пророком, духовным наставником народа, а потом и для всех жителей земли? Я уже почти забыл все свои прошлые воплощения, но был твёрдо уверен, что ничего подобного ранее мне не приходилось испытывать. Был я разок сумасшедшим, но там дело другое: ты отчётливо видишь все сигналы и знаки вселенной, но не можешь донести их окружающим, стоит барьер восприятия тебя и тобой. Очень незавидная участь, когда тебе есть, что сказать, а ты не знаешь, как. Мысль бурлит в тебе никчёмностью, закисает, разрывает, но выбраться на волю не может. Гниение в собственной голове. А в сознание приходят всё новые и новые мысли, которые забивают мозг до того предела, что места им больше не остаётся. Разрыв и смерть. Но участь духовного наставника другая, не сказать, чтобы завидная, но благородная. Будет сложно, но я справлюсь, уверен, что справлюсь.

В комнате было душно. Казалось, что котельная выстрельнула всей мощью своих тепловых пушек, накаляя батареи до предела. На самом деле я рад, что моё сознание освободит место в голове. Вот так лежать почти целый день в коляске, изредка ползать и играть – сомнительное удовольствие, особенно для того, в ком многослойным, но однородным бутербродом уместились сотни прожитых человеческих судеб. Скоро моё общее сознание уйдёт, а когда после этой жизни умрёт тело – мы встретимся опять, с уже новым опытом и знаниями.

В комнату вошла мама. Я её не видел, но всегда узнавал по запаху полевых цветов и детской присыпки. Иногда от неё пахло приготовленной едой. Мамин аромат я ни с чем не спутаю. Но сейчас сильно пахло алкоголем. Мама робким движением взяла меня на руки и принялась качать.

– Не спишь? – шептала она, – ну-ну, мама рядом. Я всегда буду рядом. Сегодня мы все ляжем вместе. Я, ты и папа на одной кроватке. У нас ночуют дядя Коля и тётя Галя. Уступим им наш диванчик? Конечно, уступим! Ты у нас добренький малыш, Павлик.

Мама положила меня обратно в коляску, а сама начала готовить диван и кровать к ночи. Я улыбнулся и шевельнул ножкой. Наверное, я умилительный младенец. Все младенцы милые. Как мне кажется, что в этом заключён определённый защитный механизм от существующей внешней агрессии. Не у всякого поднимется рука на такую милоту. Как такой прелести можно причинить сознательный вред?

Мама завершила приготовления ко сну, а затем, взяла меня вместе с собой на кровать.

– А место поближе к батарее оставим папе. Ох, Павлик, устала я, сил нет.

Было жарко, но уже не душно. С мамой всегда комфортно. Она легонько обняла меня и поцеловала. Мама была прекрасна. Даром, что запах алкоголя мне нравился гораздо меньше того, чем обычно пахла она. Мама скоро засопела во сне, а следом в блаженных мыслях уснул и я.

Мне снились пушистые облачка молочного цвета. На них какой-то забавный человечек из них рисовал различные фигурки и пускал по небу. Какие же они пористые, лёгкие и воздушные! А что за узоры выходил из-под руки человечка! Животные, постройки, предметы, даже люди и лица. Всё было узнаваемо, со своим характером, но сохраняя общую облачную структуру. Рисовал этот человечек ради того, чтобы почаще жители земли поднимали свои глаза к небу и видели наверху прекрасные изображения. Ещё один взмах кистью, и вот почти готов новый шедевр…

Резкая боль. Жгучая и разрывающая всё нутро. Кожа закипела адским пламенем. Я завопил нечеловеческим криком. Я чувствовал на себе раскалённое до предела железо. Скудная одёжка не спасала. Я плакал, что есть сил, но никто не слышал – в ответ лишь громогласный храп. Отец, такой далёкий и отстранённый вернулся на своё место. Видимо, решил быть поближе к маме и случайно смахнул меня на батарею, что почти вплотную прилегала к кровати. На батарею марки «ТермоМир». Я уже визжал, как котёнок, умирающий от удушья. Тяжёлый запах перегара смешался с вонью обгорелой младенческой кожи. Я чувствовал, как у меня вытек глаз, а затем закипел, словно яйцо на сковородке. Через пять минут адских мучений я умер. Но меня так никто и не услышал. Не услышали дядя Коля с тётей Галей, спящие пьяным мёртвым сном. Не услышал далёкий отец, который был рядом. Не услышала родная мама…мать! Где-то вдалеке, невесомой музыкой чеканились слова, словно из другого мира:

– In seinen Armen das Kind war tot.

Моё сознание недоуменно отделилось от тела, всё ещё пошатываясь и потряхиваясь от невероятной боли. Неужели таков конец этого воплощения? Да, верно, вот я уже нахожусь вне пространства и времени. Недоумение и непонимание, но факт остаётся фактом: Павлик, младенец девяти месяцев от роду – мёртв. Итак, конец. И это, как бы то ни было, совсем не страшно. Страшно другое.

IV.

Всегда удивлялся сам себе: как у меня получается лежать на кровати, почти не двигаясь, но с интересом проводить время? Неужели такой богатый внутренний мир? Ну и что, что действует только в одном ключе. Слишком мрачно. Слишком громкий крик стоит в ушах. Слишком сильно пахнет горелой плотью. Анатолий Бодрин продолжает своё существование, не смотря ни на что. Да, лежу на кровати. В чём проблема? Все мы – мертвецы, но разве я хуже лишь от того, что больше похож на мертвеца в своём покое, чем суетящийся в тленных движениях люд? Чем я виноватее их, лёжа у себя дома? Жизнь… сочится, всё же ощущаю. Отвратительно, когда-нибудь мне предстоит встать с кровати. Мне ещё сегодня к отцу ехать.