Текст книги "Вечный сон"

Пролистал свой музыкальный плейлист. Все такие дорогие сердцу композиции, что в каком состоянии на них не посмотришь, слеза наворачивается от крепкой спайки этих мелодий с моей жизнью. Под них было всякое. Моя родная мрачная музыка. Поставил послушать Orplid – немецкий дарк-фолк. Основная тематика – тайны природы, немного язычества, мифов, а, главное, чувство вины за прошлое, не подавленная, а как билет в будущее. Это и делает немецкую нацию великой, она признаёт свои поражения, она анализирует их и пытается понять суть, чтобы не проиграть вновь. Немцы не забывают своих истинных героев, которые есть даже в тёмные времена. Честь, доблесть и справедливость – язык, понятный любому народу, но чьё чистое понятие так часто смешивают с ложной мерзостью, а поэтому – даже умному человеку бывает разобраться нелегко. Россия и Германия похожи между собой больше, чем кажется на первый взгляд. Похожи, как муж с женой. Vaterland и Родина-Мать, а все малые народы между ними – их детишки, чуждые и одновременно родные. Я надеюсь только, что моя Родина научится у Германии тому, как нужно относиться к своей истории: не очернять зазря, не выставлять всё в слишком светлых тонах, а главное, не умалчивать ничего. Наша история – это мы, какие есть. Немцы всегда были мыслителями – чего только стоит великая германская философия. Россия – оплот чувств и духа, но может стоит немного поучиться у немцев мыслить? Главное, чтобы не получилось так же, как на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда все мыслящие соотечественники разделились на марксистов и ницшеанцев. Двух немцев оказалось вполне достаточно для такой большой России. Кстати, Гумилёв-младший писал, что славянские племена, наши предки, взяли своё имя «русы» от одноимённого немецкого воинственного этноса. Всё-таки между нами слишком много общего.

Музыка с чуждым языком плавно обволакивала своим потоком, позволяя погрузиться в неё с головой. Эти мелодии просты до щемящей боли в душе, но любая хорошая простота ближе к идеалу, в отличие от сложного. «Но отец мой знает, что упокоюсь я в глубинах белого снега. Под взгляд старых Богов». И я найду свой покой в глубинах холодной земли, что всё ещё заставляет моё сердце не остыть, под неодобрительный взгляд отца. Поэзия, как ты вредна для молодости! Нет, правда! Весь романтизм, пылающие души, имена золотыми буквами… ничего общего с действительностью. Если же поэзия близка к действительности, то она не более, чем грубый суррогат, притворяющийся великой сентенцией. Но что она такое на самом деле, в своём чувстве, отчуждённости и возвышенности? Симулякр, мешающий воспринимать реальность. А что потом? Первое серьёзное падение, и неокрепшая молодость не всегда сумеет подняться. Ты помнишь, что было, когда тебе только исполнилось двадцать? Heart to rust, Sword to dust, навстречу великой идеи, которая никогда не будет достигнута. А если идея не имеет грандиозного окраса – грош такой цена. Ты помнишь, отец, что было, когда тебе только исполнилось двадцать? Я никогда не забывал. Но толку сетовать, ведь просто могло быть, как стало. Люди не из стали, но их нужно чем-то закалять, а неудачные заготовки в лом, доживать несчастные дни под коркой собственной ржавчины. Неудачные заготовки на переплавку. Мечи в пыль, сердца в прах. Отец, ты помнишь? Раньше были другие песни, но на дне даже самой разудалой канализации слышна тоска, тоска по неизвестному, тоска, понятная на любом языке мира.

Встал, чтобы распахнуть окно. Чуток тошнотворного крика осени. Было сыро, но влажность позволяет лучше думать. По кругу серые здания, как лицо покойника. Кто-то презрительно называет их коми-блоками, но чувствую, что в них есть что-то исконно русское, едва уловимое. Они стенают в унисон своим жильцам, которые испражняются друг у друга над головами. Но стон вовсе не жалобный, а молитвенный. Мы молимся за упокой и здравие с одинаковой силой. Грохнул удар за стеной – соседи напомнили, как ничтожна между нами преграда. Кто-то тихо и отчаянно заскулил. Русское, слишком русское. Всё здесь превращается в русское, все люди становятся русскими. Какое всё-таки забавное слово «русские». Я всегда удивлялся тому, что наш язык – хранитель сакральных знаний, умудряется скрывать их на самом видном месте. Почему все народы называются существительными, например, немец, филистимлянин, узбек, датчанин, а русский – это прилагательное? Можно сколько угодно подбирать уничижительные шутки, искать филологическую основу (чей по крови? Каков?), но для себя я уже всё понял. Русская земля –родина множества этносов и народов. Более того, она всегда готова стать домом для многих других, что решат поселиться здесь с миром. Русский немец, русский еврей, русский узбек – разные по происхождению, но объединённые на одном высоком уровне, почти трансцендентальном. Сам язык показывает своё предназначение земле русской. Объединять не по внешним признакам, не по праву рождения, но по духу. В том, что русский – это прилагательное, нет ничего обидного, всего лишь намёк на цель. Россия и Соединённые Штаты Америки между собой похожи, кто бы что бы не говорил. Обе эти нации относительно молоды, и обе они пытаются сплотить вокруг себя человечество, просто делают это разными способами. Америка с помощью «плавильного котла», где каждый этнос, любой индивид в конце процесса переплавки становится блестящим и отполированным американцем, достойным своей страны. В России же человек не перерабатывается, ему просто вживляется семена новой родины, программа, дух, позволяя не терять свои корни. Семена эти не всегда приживаются, но если сумеют взрасти, то устанавливается вечная и нерушимая связь с новой отчизной – Россией. Россия и Америка – будущее европейского человечества и один из вариантов пути. Принять США в сердце проще, чем путь России. Но, как часто бывает, что самый простой выбор, не всегда самый лучший. Впрочем, как и наоборот. Америка – это один большой парк развлечений, в котором не потерять себя удаётся единицам. Место, где иллюзию сложно отличить от правды, с праздника перейти на будни, а душа порой вынуждена голодать. Но каково наказание за такое веселье? Я не знаю. Я даже не могу сказать, что оно есть. Россия – это бесконечный аскетизм, серость и уныние бытия, тошнотворность от властей и несправедливости, праведный гнев – путь преодоления себя через других, и других через себя. Один большой монастырь, послушание в котором выдерживает далеко не каждый. Но какова награда за все страдания? Я не знаю. Я даже не уверен, что она есть. Я не думаю, что на деле какой-то из путей лучше или хуже, остаётся лишь смириться с их существованием.Всегда же можно отказаться от любого путешествия, не так ли?

Всё-таки дурно на меня влияет мертвенный воздух осени. Сколько времени? Сколько бы не было, мне ещё рано к отцу. Я знаю, что он ждёт меня всегда, пусть не подаёт виду, хоть и остаётся таким далёким и отрешённым. Ещё рано.

Невольно глянул на свои грамоты. Бесполезные листы, которые так и не сумели на своих бумажных плечах поднять над головами вершину бесполезности. Мой диплом о высшем образовании. Да, его я так и не получил, а всё потому, что меня в этой жизни разрывало также, как разрывает герб страны. Три раза начинал сначала, один раз почти окончил, но дыхание сбилось на самом финише. С другой стороны, какой из меня филолог, юрист или журналист?

Юрист из меня не получился, потому что я слишком плохо понимал отдалённость идеальной бумажно-законодательной картинки от ползучей липкой мерзости действительности. Я научился определять состав преступления, писать исковое заявление, да хорохориться с поводом и без своими неглубокими познаниями. Это больше, чем у большинства юристов нашей страны, но для меня недостаточно. Отец был молчаливо расстроен, когда у меня не сложилось с юриспруденцией. Он хотел, чтобы меня настиг покой.

Журналист из меня не получился, потому, что слишком плохо умею отличать полуправду от полулжи, и не в состоянии был её тасовать нужным образом. Я смог научиться излагать свои мысли и позицию на бумаге, формировать собственную точку зрения по любому инфо-поводу, а также кадрить девочек, помогая им писать заумные посты в соцсети. Это больше, чем у большинства журналистов нашей страны, но для меня слишком много. Отец был молчаливо взбешён, когда у меня не сложилось с журналистикой. Он хотел, чтобы моя жизнь была в непрекращающемся движении.

Филолог из меня почти получился, а всё потому, что достаточно было любить хорошую литературу, да ненавидеть теорию языка. Я по-настоящему научился любить хорошую литературу, заменив в своём читательском рационе Пушкина на Ходасевича, Толстого на Набокова, Чехова на Андреева, Ремарка на Гессе, Камю на Газданова, Кафку на Платонова, Мураками на Акутагаву. Не знаю, как обстоит дело со вкусом у большинства филологов в нашей стране. Этимология, синтаксис, орфоэпия, лингвистика и так далее, были не для меня, а я был не для них, да и вообще у нас как-то не срослось. Но ведь любить хорошую литературу, это уже больше, чем у девяноста процентов людей, имеющих высшее образование в нашей стране. Какого чёрта, где мой диплом? Отец равнодушно молчал, когда у меня не сложилось с филологией. Я не знал, чего я хочу, а он – тем более.

Но у меня был нормальный шанс закончить филфак. Оценённый в зачётке многочисленными и высокомерными «отлично». Хороший счёт у преподавателей, хоть в займы бери. Но всё изменилось в один день. Как же эти «одни дни» обожают всё менять! Заканчивая четвёртый курс, на конференции-отчёте по практике, я дал волю своему языку. А моим языком говорило негодование, ненависть, ярость под эгидой раздутого эго. Нас, студентов, лишили права выбора места прохождения летней практики. Всех направили в какой-то детский центр дополнительного образования, где учащиеся занимались танцами, музыкой и другой подобной дребеденью. Дети до пятнадцати лет. Ненавижу всех людей, попадающих под такой возрастной ценз. Меня и моих одногруппников заставили сделать парочку обучающих мероприятий для детишек в игровой форме. Вроде бы ничего сложного, а тем более страшного, но это мне так кажется сейчас. Ведь всё моё негодование тогда заключалось в том, что отобрали свободу выбора практики, в насильственности, да и вызывали сомнения компетенции, полученные от такого рода деятельности. Естественно, мне хотелось проходить практику в редакции или типографии, может, в каких-то архивах с рукописями. Это сейчас понимаю, что институт практики в университете – просто обман, нерациональное использование времени и пыль в глаза для министерства образования. Тогда мне казалось, что у меня отняли право выбора для своих интересов. Сейчас я знаю, что никто мне никогда никакого права не давал, чтобы его забирать.

Всё же практику я кое-как прошёл, не смотря на тошнотворное состояние от детской тупости. Благо дело коллективное. В том же ключе смог состряпать отчёт, ещё одна бесполезная писанина. Сколько деревьев гибнет зря. Но когда на конференции меня обвинили в наплевательском отношении к практике, все внутренние барьеры слетели. Я, как сейчас помню свой диалог с комиссией, которая состояла из члена попечительского совета этого несчастного центра дополнительного образования – худоватого и болезненного вида молодого человека, выпущенного из инкубатора слишком рано. Присутствовал здесь и заместитель декана нашего факультета, пожилой мужичок, чья собственная зевота доставляет больший интерес, нежели происходящее вокруг. И, как вишенка на торте, куратор нашей практики, женщина зрелых лет с крашеными красно-рыжими волосами. Вечно всем и всеми недовольная, через чур молодящаяся, но при этом видевшая мужчину последний раз подле себя, наверное, ещё до моего рождения. Глядя на неё, возникала мысль, что звание кандидата доктора наук, даётся в нашей стране за что-то не то. Наш куратор – полная дискредитация гуманитарного знания.

– Молодой человек, ваш доклад-отчёт звучит так, словно вы не особо старались, – надменно произнесла рыжая куратор.

– Какая практика – такой отчёт. Мне больше, нечего сказать.

Она и замдекана испуганно поглядели на члена попечительского совета, мол, не оскорбляет это его. Мне лично было плевать, какие отношения у моего ВУЗа с этим центром, но учёба не бюджете не делает нас рабами университета. С таким же успехом мы могли бы вместо практики строить дачу декану, благо, что из филолога рабочий так себе.

– Молодой человек, ну о чём вы сейчас говорите? – развёл руками замдекана, – вы же учитесь на филолога! Любовь к мудрости! Филолог видит во всём место для рефлексии, познания, он обязан демонстрировать открытость к новым знаниям и занятиям. Тем более, такое прекрасное и социально значимое заведение, которое курирует наш дорогой Алексей Викторович. Неужели это всё, что вы можете рассказать? У вас отличные оценки, не хотелось бы их портить. Поделитесь своими впечатлениями о самом центре.

Так как мудрым меня, что тогда, что сейчас сложно назвать, я подсказку ни то, чтобы не уловил – я её категорически смял и бросил обратно в лицо.

– Центр, как центр. Но вы, правы, у меня есть, что добавить. Вот смотрел я на всех этих детей, сколько их там было? Сорок, шестьдесят через моё задание прошло. Смотрел я на них и думал… о Дарвине, и его теории естественного отбора. Очень интересное ощущение. Ведь по-сути в эту горстку людей государство вкладывается примерно одинаково. Но сколько из них доживёт до подросткового возраста? Сколько до периода, когда они смогут работать, пойти в армию? Сколько из них, осознав всю тщетность пребывания здесь, решат сменить страну? Такое нерациональное использование бюджета, что слеза наворачивается на глазах за наших налогоплательщиков. Всё ради того, чтобы показать, что наше государство якобы социальное. А ведь впереди у этих детишек борьба с алкоголизмом, наркоманией, серостью и убогостью, венерическими заболеваниями…

– Хватит! – вскрикнула рыжая женщина-куратор. Замдекана смотрел на меня так, будто я наложил ему кучу на голову. Лишь главный зритель – член попечительского совета, для которого и был устроен весь данный театр, молчал. Он был где-то мыслями далеко отсюда, возможно, думал о маленьком миленьком домике на берегу Атлантического океана, – хватит! О чём вы говорите, молодой человек? Это никому здесь неинтересно, придерживайтесь плана вашей презентации. Какие всё-таки неблагодарные пошли студенты, а, Алексей Викторович?

Обращение пролетело мимо. Зато накал моей ненависти попал туда, куда надо.

– Это, вы, хватит! – воскликнул я, – это, вы, хватит! Вы в своём пресмыкании совсем потеряли связь с действительностью! Говорят, что Российское образование в полной жопе, но оно там, не только по вине чиновников, но из-за таких вот функционеров от образования, готовых угождать за лишний рубль, кому угодно, но только не самим ученикам и студентам. Вы набираете себе часы, дополнительные обязанности не из-за интереса, а потому что хотите кусок хлеба потолще. Не нужно мне рассказывать про нищенские зарплаты, такое актуально для регионов, а мы в Москве! ВУЗ, заключающий выгодные контракты для себя, потом сгоняет туда студентов в качестве бесплатной рабочей силы, против их воли. Вы вводите дополнительные пары, лишь бы, не дай бог, кто-то из студентов не пошёл на митинг, выражать, между прочим, свою гражданскую позицию. Меня тошнит от вас, от вашего лизаблюдского поколения, которое готово склонить низко голову перед любым, кто хоть на пол ранга выше незримого табеля! Хочешь жить – умей вертеться, так же звучит ваш жизненный девиз? Но в мире, к счастью, существует прекрасная вещь – воздаяние. Меня тошнит от того, какую вы нам оставляете страну в наследие и какой теперь хлам придётся выгребать, вроде убитой квартиры от покойных родителей-алкашей. Это ещё не всё, ваше поколение успеет натворить дел. Да вы должны упасть перед нами на колени и просить прощение, как промотавшийся отец перед сыном. Но, нет, вы продолжаете учить, наставлять, натаскивать жить собачьей жизнью, которой живёте вы. Когда есть конура и миска еды – это не достоинство, а достаток. Для вас у меня есть горькая насмешка. Вы до конца не ведаете, вы не знаете. Уже ваши идиотизм, попустительство и раболепие дают первые побеги. Подрастает целое поколение, ненавидящее вас и ассоциирующее с этой страной. Их ненависть не погасить лживыми победами в Крыму, на Олимпиадах и в прочих многоходовках. Вместо всего – они объявляют эндшпиль! Они подобьют на бунт младших, и уже это будет не мирный митинг против воров, а кровавая бойня, месть поколению, за допущенное непотребство. Чёрный хохот пролетит по всей стране, а на утро проснутся немногие. Ваша вина – это преступление, святотатство против самого сокровенного, что есть у человека. Преступление против его будущего, против потомков. Чёрный хохот пролетит по всей России и окрасит в багрянец крови ваше раскаяние.

Отличная и зловещая речь, Анатолий Бодрин! Правда, я её вслух не произнёс: ни тогда, ни сейчас. Мой конфликт с комиссией закончился, куда прозаичнее: им удалось вывести меня из себя, а я послал их по известному мужскому адресу. Этот же кровожадный монолог я придумал уже после, помахав кулаками, прокручивая ситуацию. Какая всё-таки наивность запряталась в воинственной браваде! Наивнее только женские любовные романы, которые пишут мужчины. Ведь все те, горячие головы, коим предначертано расквитаться с предыдущим поколением, просто интегрируются в общество, занимая места, согласно купленным билетам. На смену отцу, проматывающему свою страну, приходит сын, достойный наследователь. Так по кругу. А гневных речей можно напридумывать сколько угодно, но они не шелохнут общество, спящее вечным сном. Сейчас же, оглядываясь на себя, на время и окружение, понимаю, что у меня не было никакого шанса закончить филфак.

Но счастье не в этом. В этом даже нет минимального удовлетворения для меня. Кто-то говорил мне о том, что счастье для мужчины: принятие Бога в сердце и вечная троица: дерево, сын, дом. Вместо дома у меня будет милый и уютный бетонный куб в наследство, детьми в моей жизни даже не пахнет, лишь только иногда просыпается ненависть к особо назойливым личинкам. Как я подобного натерпелся во время своей работы в сфере обслуживания! Ненавижу детей, но, конечно же, больше родителей, которые во вред окружающим, души не чают в своих отпрысках. Что же касается дерева, то оно – есть, я его успел посадить. Огромное и раскидистое дерево сомнений в моей голове, дающее сочные плоды противоречий. Мне кажутся они ярко-оранжевыми, намекая своим окрасом, как ядовитые рыбы в океане, что эти фрукты не прочь отравить мою жизнь.

Остаётся только поиск Бога. Но боюсь, что если возьмусь за такое дело, то найду либо себя самого в том же агрегатном состоянии, что и сейчас, либо невероятного кадавра, лицемерного монстра, лживую химеру, с усмешкой отражающую меня. Может, стоит поискать Бога в других? В ком? Заглянешь в простого русского человека, найдёшь антропоморфного есенинского Бога-мужика, свистящего на все лады. Заглянешь же в недобитую русскую интеллигенцию, а там непознаваемая субстанция, не имеющая человеческого лица, а значит, невозможная для восприятия. Кто там ещё? Россия поменялась, и на сцену вышли новые сословия со своим собственным богом. Вышли, чтобы отбыть номер, помолчать, выступив в качестве массовки.

Новое духовенство – их бог тот, что позволяет получить прибыль, держа паству в покорности.

Модная и современная молодёжь – их бог тот, что богат, успешен и шарит.

Средний класс и офисные клерки – их бог тот, кто имеет хорошую карьеру, много зарабатывает и сумел закрепить за собой определённый статус.

Якобы продвинутая и культурная молодёжь, не такая как все – их бог тот, кто одновременно и фотограф, и музыкант, и блогер, и желательно читает реп, да ещё неплох в дизайне.

Олигархи и банкиры – их бог тот, кто даёт налоговые льготы и преференции.

И так далее и тому подобное. Бог этих людей – человек, обладающий определёнными качествами. С ликов икон он сошёл в образ статуй и памятников. Из него скроили персонального идола. Имманентный бог заменил Бога трансцендентального: не человек в подобии Бога, а бог в виде человека. Я просто не смогу с таким богом жить и мириться.

А до простого мужика и недобитого интеллигента мне слишком далеко в любых духовных планах, как и до их Бога.

Не очень то и хотелось, лишь немного грустно. Пошёл на кухню, чтобы сделать кофе. По дороге впервые за день, а может, и за жизнь задумался ни о чём. Мысль почуяла свободу и понеслась.

V.

– Здравствуйте, меня зовут Елизавета Стыкина. Мне пятнадцать лет. У меня нет родителей или, по крайней мере, я о них не знаю. Так бывает. В центре «Благословление» я уже нахожусь почти четыре года и здесь мне очень нравится. Благодаря добрым и отзывчивым наставникам, мы получаем всё необходимое. Мы многое проходим, больше чем в школе. Например, мы изучаем библию и латинский язык. Я играю на двух музыкальных инструментах, пою в хоре. Я хотела бы вам кое-что рассказать. На свете существуют тысячи школ, детских домов, различных учреждений дополнительного образования, основанных на великом учении Бога нашего, Иисуса Христа. Принципы, провозглашённые Святой книгой, такие как: любовь, милосердие, доброта, позволяют воспитывать и создавать необходимые условия для становления личности…

– Хорошо, Лиза, – обратился ко мне мягкий женский голос, прикрывавший внутреннюю сталь человека. Сталь в хорошем смысле. Это была настоятельница Авдотья, – очень хорошо, Лиза. А расскажи господам подробно о нашем центре.

Настоятельница улыбнулась и едва заметным движением руки указала на людей, сидевших подле неё. Двое мужчин в солидном возрасте. Одного в рясе я знала, это был наш духовник. Звали его отец Василий. Второй же человек был директором нашего центра, его я видела редко. Все они входили в попечительский совет.

– Наш центр «Благословление», – продолжила я, – является одним из крупнейших центров дополнительного образования с раздельным обучением, а также приютом для сирот под эгидой Католической Церкви. Здесь обучаются и живут только девочки. Центр работает по системе интерната и является автономным от государства и существующих религиозных сил на территории Российской Федерации. Здесь дети-сироты и дети из полноценных семей…

– Так, стоп, Лизонька, – прервал меня директор центра, смешно пошевелив усами, – это очень хорошо, что ты всё выучила и можешь повторить. Только давай без детей-сирот и полноценных семей. Остальное за тебя взрослые скажут на конференции. Договорились?

Я кротко кивнула. Мне нравились все эти выступления, пусть я не всегда понимала, о чём говорю. Главное, я знаю, зачем всё это. Матушка Авдотья говорит, что мне нужно выступить перед людьми и убедить их пожертвовать деньги на наш центр. Это я могу! Я – чертовски убедительна! Ой, не надо было думать «чертовски»! Плохая, Лиза!

– Ладно, я думаю, что на сегодня мы можем отпустить девочку, – произнесла Авдотья.

– Да-да, ты, Лизонька, большая молодец!

– Отец Василий, отпускаем?

Священник кивнул, а затем начал шутливо хлопать мне. Все остальные взрослые присоединились к овациям. Как приятно!

Я быстрым шагом выбежала из актового зала, чтобы встретиться со своими подругами. Интересно, чем мы сегодня займёмся. Должна была прийти Оля, моя подруга, которая посещает здесь занятия по музыке.

Рай

«Говорят, что Люцифер был изгнан из рая за то, что он думал слишком много, и мысли его были слишком свободолюбивыми. Бог даёт возможность выбора, но за последнее всегда нужно расплачиваться. Возмездие – это справедливый грузик на чаше весов, напротив наших поступков…»

– А ты когда-нибудь целовалась с мальчиками? – лукаво улыбнувшись, спросила у меня Оля. Мы с ней сидели на кровати в моей комнате. Соседка где-то гуляла, – ну, я имею ввиду, тебе вообще когда-нибудь нравился мальчик?

Я рассеяно и почти стыдливо покачала головой. В школе все парни были придурками, слишком заняты собой или компьютерными играми. А в приюте жили одни девочки.

– Очень зря! – воскликнула Оля, – ты бы знала, как это классно чувствовать вкус его губ, лёгкую растерянность, ощущать, как по нему проходит нечто, вроде тока; а затем ударяет по вам обоим.

Оля была младше меня почти на год, но почему-то, общаясь с ней, мне казалось, что это я отстаю от неё: слишком многое она видела, многое знала и уже начинала пробовать. Мне иногда было интересно подумать, а на чём мы вообще сошлись в нашей дружбе? Наверное, мы лучше всех из группы играли на арфе.

– А ещё, – продолжила подруга, – если мальчик посмелее, то может притянуть тебя к себе и даже опустить руку чуть пониже спины…

– Оля, прекрати! – смущаясь воскликнула я.

– Ой, не будь такой! Девочка-целочка!

– Что это значит? – со смехом спросила я. Мне показалось её выражение очень забавным.

ؘ– Та девочка, что не целуется с мальчиками. В общем, не очень крутая.

– А мальчики, которые не целуются с мальчиками тоже целочки?

– Не, они нормальные. А вот кто целуется – пидоры. У нас в классе таких ребят избивают.

Помолчали. За окном как-то странно падали листья, не вниз, но вбок, словно оттягивая неизбежное приземление на землю. Или это ветер-проказник, сбивал их с истинного пути?

– А, кстати, ты не смотрела новое видео Олежки?

– Не, не успела. Оно чего-то длинное, а у меня здесь нет возможности смотреть, только в школе на перемене у подруг. Мне последнее очень понравилось, – с улыбкой сказала я, вспоминая, как закатывалась от того, что блогер-Олежка набрал в рот зефира и пытался прочитать какой-то репчик, реп пухлого кролика.

– О, новое видео ещё более угарное! – Оля принялась искать его на своём телефоне, – я его три раза пересматривала, но ради тебя готова посмотреть и четвёртый.

И правда, последний выпуск блогера-Олежки оказался очень смешным. Вместе с Олей мы хохотали почти над каждым его словом или действием.

– Вот такого мальчика я бы хотела поцеловать, – после просмотра неожиданно призналась я.

– Ха! Такому мальчику я бы могла и дать.

Я покраснела.

– Ладно, уже почти восемь. Побегу я домой. Небось скоро твоя соседка вернётся и будет нудить. Она тебя своим храпом ещё не задолбала?

– Нет, я ей носок в рот засовываю, – рассмеялась я.

– Бывай, Елизавета. Буду скучать! – подруга чмокнула меня в щёку.

– Подожди, Оль. А если я встречу мальчика, и захочу его поцеловать… Что мне тогда делать?

– Жаль тебя в ВК нет, не поболтаешь. Надо тебе на день рождения выпросить мобилу… ладно! Если встретишь такого, то бери ситуацию в свои руки: убедись, что ты ему нравишься, а дальше действуй сама. Парни тупые и стеснительные. Один мальчик, мой одноклассник, оказывается целый год по мне сох, а подойти боялся. Узнала только после того, как получила от него валентинку. Наша женская доля – брать всё в свои руки. Так мама говорит.

Вошла соседка по комнате. Теперь Оле было действительно пора. А у меня ещё осталась какая-то тысяча к ней вопросов. Ладно, в другой раз.

Я кинула взгляд во след Оли и непонятно откуда появившаяся зависть сжала моё сердце. Она была красивой девочкой, почти диснеевской принцессой со светлым личиком и здоровым румянцем. А волосы! Не мудрено, что она может понравиться любому мальчику. А я что? Отвратительные конопатки, блеклые глаза, бледная кожа и рыжие жёсткие волосы. Точно пугало соломенное. А как моя подруга одевается! Шортики, платьица, рубашечки, джинсы… у нас никаких шорт или штанов, весь гардероб из строгих юбок… Я хочу быть красивой! Когда я вырасту и уйду в самостоятельное плаванье, у меня в гардеробе не будет ни одного платья в пол. Я посмотрела на свою соседку Оксану, она молча улеглась на кровать, раскинув своё массивное тело. У неё было какое-то тяжёлое заболевание, а какое, я забыла. Всё-таки Господь даровал мне не самое ужасное тело.

***

В субботу Оля не пришла. Зато у нас объявились какие-то странные ребята из университета неподалёку. Матушка Авдотья сказала, что это филологи, их учат писать книги. Как это здорово! Я очень люблю книги, особенно про всякие приключения, поиск сокровищ, а если удастся достать детектив про таинственное убийство, то я оказываюсь на седьмом небе от счастья. Только провернуть такой трюк бывает очень сложно, ведь настоятельница и наши воспитатели внимательно следят за тем, что мы читаем, смотрим и делаем. Оля не любит книги, говорит, что это прошлый век, и когда есть комп и телек, необходимость в чтении отсутствует. А мне нравится. Надо будет ей сказать, что если ещё учат на писателей, значит кому-то книги, да нужны.

Сами филологи меня не впечатлили. Кучка каких-то размалёванных девиц в настолько коротких юбках, что это некрасиво. Нет, некоторые были симпатичными, но как-то напоминали своим видом пошлых женщин. Матушка Авдотья говорит, что выглядеть, как блудница и вести себя, как блудница – одно и тоже. Было ещё два парня. Один какой-то сжатый, слипшийся, в очках. А второй ничего… красивая одежда и стрижка… Кто-то из размалёванных на него поглядывали, но ему как будто было всё равно. Даже не так, этому парню словно было в тягость всё, даже он сам. Но возмущали меня девушки. Разве могут такие барышни написать что-то хорошее?

Как оказалось, студенты будут проводить у нас интерактивную игру. Всех детей из приюта разделят на две команды. Я очень хотела быть капитаном, но выбрали мою соседку Оксану. Видимо, из-за мерзкого вида. Ненавижу эту корову! Игра получилась интересной, правда, больше она понравилась тем, кто помладше. Но даже я получила удовольствие. Особенно, мне понравилось задание, которое вёл молодой человек. Нужно было составить стихотворение с помощью предложенных рифм. Моё он назвал самым прекрасным и лаконичным. Правда, я не очень поняла, что означает второе слово, но уверена, что ничего плохого за ним не кроется. Жаль, я не узнала, как его зовут. Он – красивый. Не такой, как Олежка, но очень даже ничего. Но точно лучше, чем придурки в нашем классе. А ещё от него пахло каким-то спокойствием, похожим на ладан, как в соборе. Интересно, а сколько этим ребятам лет? Нет, неважно. Не думаю, что я понравлюсь. Как с такими веснушками можно хоть кому-то понравиться?

***

– А он красавчик? – с живым интересом спросила Оля. Мы с ней сидели на подоконнике в коридоре.

– Не знаю. Для меня – да, – пожала я плечами. Только что я рассказала подруге все подробности нашей игры с филологами.

– Ох, я удивляюсь с тебя, Лиза! Почему ты не взяла всё в свои руки, а? Спросила бы хотя бы имя. По твоему рассказу ты точно ему понравилась! Чего тупить, а? Говоришь, писатель. Это романтично. Наверное, много будет зарабатывать, вон книги какие дорогие. Мама покупала что-то недавно, с такой серой обложкой, пятьдесят оттенков чего-то… почти тысячу рублей отвалила! Представляешь, сколько он будет зарабатывать?