Текст книги "Вечный сон"

Мне кажется, что однажды судьба надо мной посмеётся, если ей не стало ещё всё равно. Так вот, если ей ещё не наплевать на Анатолия Бодрина, то она меня обязательно сделает известным писателем, штампующим один за другим любовные романы про современную золушку из детского дома, влюблённую в директора или детективы про мрачного сыщика из Америки сороковых годов. Единственное, я не умею писать; больше вижу… но для современной литературы этого достаточно, не правда ли? Главное, чтобы было интересно, и лишь бы общество не тыкали лицом в грязь, лишь бы не показали плохих нас. В нас интереса нет, интерес – в других. Что же, спи, родной социум, спи. Порой лучше не пробуждаться, а то рискуешь проснуться со своим кошмаром наяву. Спи. До ангельских труб ещё долго.

Отвратительный кофе наводит на отвратительные мысли. Рабство своих собственных ощущений. Сколько времени? Нет, ещё не пришёл час выходить. Предстоящая поездка гнетёт, как любая неизвестность. Может, плюнуть на всё? Отец ждёт. Нужно просить денег. Да и зря я что ли искал нагреватель в интернете? «ТермоМир» – весь земной шар слишком накалён.

Прилёг отдохнуть. Не знаю, от чего устал, но хотя бы похмелье пропало. Кровать жалобно скрипнула подо мной, даже как-то недовольно. И что, что недавно только проснулся? Уже такое ощущение, будто прожито несколько жизней – от мыслей можно устать, и эта духовная усталость по венам пронесётся по всему телу, превращаясь в леность физическую. Тут и до усталости от жизни недалеко. Хочется любви, если не чистой и искренней, то хотя бы плотской и примитивной. Всё моё существование мечется межу четырьмя этими эпитетами, которые подобно основанию моего мира, громоздятся в бесконечные дали сознания. Какая она должна быть? Точно рыженькой, натурально рыженькой. Молодая, с бледной кожей и благородно-болезненными чертами лица. Всё? В моих мыслях этого достаточно, ибо боишься спутать блажь. Только натуральный рыжий цвет, в нём кроется тайна и загадка, даже какая-то дьявольщина. От искусственного такого нет. Фальшивка она и есть фальшивка. А хуже, чем неестественная женщина, ещё ничего в мире не придумано. А какая сама эта любовь? Чёрт её знает. Уверен только в одном: лучшая форма любви, когда она выше удовольствия. Так бы сказал мой отец, если бы умел выражать хоть какую-то более или менее сложную мысль. Дети обязаны говорить за родителей, если те не могут. Таков наш долг и доля. Хочется любви! Вот только сам никого я любить не намерен. Глаза сковал сон, главное не проспать автобус в будущее. С другой стороны, оно может оказаться хуже настоящего, а может только притвориться грядущим, а на деле – статься прошлым. Сон сковал глаза.

VII.

Мерзкий треск телефона разбудил меня. Что за чёрт? Нехотя взял трубку и поднёс к уху. Да, голос на том конце не из приятных. Начальник отдела собственной персоной.

– Боровски, твою мать! Тебя где носит?

– Дома, – с трудом нашёл в себе четыре буквы для ответа, среди ненужного хлама в голове.

– А какого хрена?

– Так меня же отстранили. А на допрос после обеда хотел зайти.

– Я не знаю точно, что там было вчера, и честно говоря, абсолютно на это наплевать, но у тебя три нераскрытых дела. Коллеги сказали, что ты можешь возвращаться к работе без всяких допросов. Будь любезен, Боровски, притащи свою задницу и соизволь, наконец-то, как следует поработать. Зайди ко мне, как приедешь. Обсудим твою пальбу. И да, я уверен, что от тебя несёт перегаром, надеюсь, у тебя достаточно сильный одеколон?

– Скоро буду.

– Скоро буду, сэр, – с нажимом произнёс начальник моего отдела.

Но последние слова оборвались гудками. Всё-таки в телефонах есть своя прелесть и эта прелесть называется кнопкой сброса звонка. Я положил трубку и тяжело вздохнул, пытаясь вспомнить как следует события вчерашнего дня. Значит, старый хрыч уже в курсе. Ненавижу этого усатого старикашку. Ладно, спокойнее, Христоф. Если он хочет, чтобы я работал, а не жаждет моей крови, значит всё в порядке. Неужели, мы с О’Доннели теперь в расчёте?

Я попытался встать с кровати, но похмелье думало иначе. Посмотрим, кто ловчее! Надо завязывать с выпивкой. Хотя, с такой жизнью, проще завязать с самой жизнью. Не верю, слишком уж просто, как будто, само собой разрешилось. Не может же так эффективно О’Доннели меня прикрыть. Моё чутьё подсказывало, что ирландец эффективно мог только поглощать стакан за стаканом двухсолодовое. Та рыжая девка? Ладно, разберёмся. По крайне мере мне повезло больше, чем бедняжке Ливорно.

Я быстро умылся, сделал пару глотков пива, хоть меня и рвало от алкоголя. Вроде, полегчало. Оделся, взял шляпу и вдруг понял, что машину вести самостоятельно я не в состоянии. Такси, так такси.

***

В полицейском отделе, как всегда было людно. Шляпы детективов перемешивались с фуражками постовых, но лица сливались в одну сплошную массу, даже когда мимо проходил задержанный под конвоем. Те, кто стережёт и кого стерегут – люди одного толка, у них между собой особая, тонкая связь и взаимопонимание. Поэтому если они однажды поменяются местами, для человечества ничего не измениться. Всё одинаково, даже ты, Христоф Боровски. Особенно, ты.

Пару кивков, улыбок, рукопожатий, и вот я стою перед коричневой дверью с венцом в виде надписи: «Капитан Питер Саунгейт, начальник транспортного отдела». Представляю, как он раздувается от важности всякий раз, когда заходит в свой кабинет. Но особенно его пробирает, когда старый пердун орёт на кого-нибудь лично или по телефону. Именно этим он был занят сейчас. У него определённо талант к крику. С такими умениями только хот-доги на улице продавать. Кстати о еде, чертовски хочется что-то закинуть в себя, но это произойдёт не раньше того, как кретин начальник выльет на меня застоявшийся поток помоев. Ну, с Богом! Я негромко постучался и толкнул дверь. Завидев меня, начальник отдела быстро и неразборчиво рявкнул в телефонную трубку, а затем положил её. Для него была готова рыбка покрупнее.

– Ба! Да это наш герой пожаловал, – с ядовитой насмешкой произнёс Саунгейт, – а ты здорово так спишь, Кристофер! Я думал, что убийцу беззащитной девушки должна мучить совесть. Значит она была не такая уж и беззащитная, да? Не стой, проходи, присаживайся.

Не глядя на Саунгейта, я неторопливым шагом приблизился к стулу и уселся напротив него. В очередной раз поражаюсь, как же безвкусно обставлен его кабинет. Ядовитые обои. От них глаза наливаются кровью. Мебель, словно созданная, как иллюстрация дурного вкуса. Какие-то дешёвые актрисульки в рамках на полке, берущие за ночь около пятнадцати баксов. Бесконечные ряды из позолоченных наград за игру в крикет. Да столько соревнований на свете не проходит! Чёртов англичашка со своим усами! Ну давай, пили. Только стол твой от этого лучше выглядеть не станет.

– Итак, детектив Боровски. Как я уже сказал, что, если на вас дело не завели, то мне глубоко насрать, в каких вы там передрягах были. Но слухи, слухи – вот, что я больше всего не терплю. А про вас они пошли, и при том довольно таки неприятные. Может, поведаешь мне, так сказать, из первых уст о том, что, мать твою, вчера случилось, идиот! – начал Саунгейт свою речь спокойно, но под конец всё-таки сорвался в любимую манеру.

– Да ничего особенного, – махнул я. Мне хотело его позлить, вывезти из себя. Посмотреть, как ярость разрывает его тупое лицо, – сходил, поужинал, немного выпил. Дождь неприятный был. Потом домой и спать.

– А между тем застрелил наркоманку и чуть не прикончил ещё одну.

– Да, как-то так, – спокойно кивнул я.

Саунгейт со всей силы хлопнул по своему безвкусному столу.

– Слушай меня сюда, дерьмо! – заорал начальник, – ты сейчас сидишь здесь и корчишь рожи только по причине того, что О’Доннели – идиот и не может найти гильзы, а вторая девчонка, хоть и похожа на шлюху, но обладает какими-то зачатками совести.

– Девчонка? – оживился я.

– Заходила эта крошка, – сбавил обороты Саунгейт, – дала показания О’Доннели, мол, её подруга сама виновата. Ты предупреждал, в воздух стрелял, а эта Ливорно на тебя кинулась. Дело уже подшивают в архив. Её проверили, в отличие от её убитой подруги, на наркоманку не похожа. Впрочем, сидит сейчас в отделе нравов, рассказывает свои небылицы дальше. Но знаешь, что в этой истории немного не сходиться?

– Откуда мне знать, – пожал я плечами, – если только какой-нибудь всезнающий мистер не снизойдёт до меня…

– Хватит, клоун! Дело в том, что я той шлюшке и тупому ирландцу О’Доннели ни хрена не верю! Ты опасен, Боровски, ты в любой удобный для себя момент открываешь пальбу. Совсем не похож на своего отца. Он был рассудительный человек.

– Может, поэтому я – жив, а он кормит червей, капитан?

– О да, ты бы и в мать, и в отца родного пальнул бы. А потом назвал упреждающим выстрелом, мол, они в будущем представляли для тебя угрозу.

– Я всегда стреляю, когда есть причина. Нравится вам это или нет, – со злостью сказал я.

– Малейшая причина, которая отыскивается в твоей кровожадной башке. Знаешь, психопаты и маньяки тоже не убивают совсем без причины. У них она есть, и она сродни твоей. Кристофер, разве за эти года работы ты не понял, что основная задача полицейского не шмалять во всех при любом удобном случае?

– Кстати, о работе, капитан, – перебил я, хоть мне было удивительны слова и тон Саунгейта: со своего привычного крика, он перешёл на чтение моралей, – да, капитан, о работе. У меня её много.

– Конечно, детектив. Буду молить Бога о том, чтобы хотя бы один из трёх подозреваемых по трём делам дожили до суда, а не пришли к нам в чёрном мешке, только потому что у тебя нашлись на это причины. Боровски, ты идёшь опасной дорогой. Ещё одна подобная выходка, и я лично передам дело в отдел внутренних расследований. Считай, что это предупреждение.

– Всё, капитан?

– Да, но у меня есть кое-что твоё. О’Доннели занёс.

Саунгейт сунул руку в ящик стола и катнул мне мой Кольт. Сукин сын, ещё поцарапает его о свой отвратительный стол. Я бережно взял пистолет. Вовремя, без него я действительно чувствовал себя не в своей тарелке. Единственный и надёжный друг, главное, чтобы без осечек. Я хотело было убрать оружие в кобуру, но Саунгейт жестом меня остановил.

– Взгляни в обойму, сынок.

Я ловко вытащил магазин, там было шесть патрон из восьми. Откуда? Ведь О’Доннели вытащил шестой, который по нашей версии был предупредительным. Один в воздух, два в девушку. Неужели он его обратно вставил, но зачем?

– Так сколько было выстрелов, Кристофер? – Саунгейт не сводил с меня глаз.

– Достаточно, – буркнул я, сунул обойму в Кольт и быстрым шагом покинул кабинет капитана. К О’Доннели появилась парочка вопросов. Но эта Элизабет Бастори может ещё здесь? К ней вопросов не меньше.

***

Я сидел и обедал в небольшом кафе напротив полицейского управления. Сюда наши редко ходили, предпочитая забегаловку «У Марии», что дальше по улице. Парни хотели хотя бы на время не видеть наше желтовато-красное здание с мрачными окнами. Но мне было всё равно. Здесь просто вкуснее еда, а подобного кофе не сыскать на десяток кварталов в округе.

Уставился в окно. Раздражала огромная вывеска-агитация с лицом кандидата от республиканцев. Красная физиономия с вкраплением бежевого напоминало протухший консервированный суп. Уверен, что внутреннее содержание у него было на том же уровне. Накормить может только ложью. Думал о вчерашней девчонке. Нет, не о убитой. К мёртвым у меня отношение одно: ушёл из жизни – забыл. Да, я её убил. Скорее всего нечаянно, но мисс Ливорно от этого не легче. Но что за чертовщина с той рыжей, Элизабет. Ведь она мне звонила перед сном. Как она смогла быстро подскочить ко мне? Хотел застать эту Бастори в отделе Нравов, но ту уже отпустили. Адрес побоялся спрашивать, не хочу, чтобы до Саунгейта дошли какие-то слухи. Да, мисс Ливорно я убил напрасно, вместо неё в холодильнике морга должна была лежать Элизабет Бастори. Но она ничего не боится, продолжает смеяться. Что с тобой, Христоф? Ты сам в ужасе перед неизвестным? Кровь, клыки. Может, показалось? Или ты не можешь забыть её мертвенный поцелуй? Зачем Бастори меня прикрыла и зачем О’Доннели вернул патрон в мой Кольт? Вопросы, одни вопросы.

Не успел я подумать о детективе из отдела убийств, как в кафе вошёл О’Доннели собственной персоной. Он знал, что я предпочитаю обедать здесь. Значит, специально искал. Что-то заказал у официантки и подошёл ко мне.

– Привет, Крис. Есть разговор.

Я кивнул.

– Ты знаешь, что за девушка приходила сегодня ко мне на допрос и так умело выгораживала тебя, что почти весь отдел ей поверил? Это кузина вон того, – О’Доннели кивнул на плакат кандидата в окне, – у тебя влиятельные друзья, Боровски.

Я ничего не ответил.

– Там ведь было нечто другое, да? Ты можешь мне рассказать, дело уже прикрыли. Если это облегчит твою совесть, то убитая Алегрия Ливорно – сирота. Простая работница прачечной. Даже симпатичной трудно назвать. Но вот её подруга, эта Элизабет Бастори. Какая-то здесь чертовщина. Отдел Нравов сообщил, что у мисс Ливорно обнаружили следы на шее от маленьких шприцов, что она находилась в наркотическом опьянении. Ты же говорил, что Бастори и Ливорно были вместе, занимались непотребством в переулке. Расскажи мне Крис, по старой дружбе, что там было, а? Я думать больше ни о чём не могу, в этом деле не чисто.

Я пристально посмотрел на горящие любопытством глаза О’Доннели, но понимал, что не могу и не хочу утолять эту жажду знаний.

– Мне нечего сказать тебе, Джим, кроме того, что уже сказал. Лучше ты мне скажи, патрон, что ты вытащил из моего Кольта, а потом положил обратно… ты это по старой дружбе решил сделать?

– Ты о чём?

– Я о стволе, Джим. О своём грёбанном Кольте. Когда я получил его, Джим, в нём было шесть патрон, ровно шесть патрон, – внешне я был спокоен, но внутри у меня всё бурлило. Я достал свой пистолет и покрутил его на пальце, – шесть из восьми, Джим.

– Старина, ты чего? Ничего подобного не делал! Богом клянусь! За мной должок, я бы…

Джим О’Доннели выглядел растерянно. Я направил на него свой ствол. А что, мы можем восстановить равновесия. Одно нажатие спускового крючка, и вот уже в обойме будет пять патрон. В моей голове вновь нашлась причина, чтобы начать палить. Но я её решил отложить на потом. Джим О’Доннели по-настоящему выглядел растеряно. Кто-нибудь другой ему бы обязательно поверил, но только не я.

– Был за тобой должок, Джим, был. До встречи, – я спрятал свой пистолет и расплатился с официанткой за стойкой по счёту. Суетливо надел шляпу и вышел на улицу. Снаружи не жарко и не холодно, почти комфортно. Обед благодарно переваривался во мне, хотелось просто лечь на кровать или зайти в сквер и забыть обо всей чертовщине, что творится последнее время. Может выпить кофе или виски. Но мысли были против моего желания. Что происходит в моей жизни? Та рыжая Элизабет Бастори не давала мне покоя. Она каким-то образом знала обо мне то немногое, что вообще можно знать. Мне показалось, что мой интерес к ней уже перешёл черту к сексуальному. Нет, с этим делом надо разобраться, остальное подождёт. Я решил взять такси и съездить до вчерашнего кафе. Эти идиоты из отдела убийств точно ничего толком не нашли.

Не успел я сделать пару шагов к проезжей части, дабы поймать кэб, как на полной скорости мимо меня пронёсся серебристый Кадиллак. Всего несколько секунд, но моей реакции хватило, чтобы увидеть, как пассажир выхватил ствол и начал палить прицельно в меня. Я машинально упал на землю. Хлопок, раз, два, три. Свист рядом. Рёв двигателя сильнее, уже уносится дальше по улице. Я вскочил на ноги, вроде цел. Выхватил ствол и разок пальнул вслед Кадиллаку, но слишком далеко – машина уже успела промчатся полтора квартала. Глупый выстрел в никуда. Так можно было и гражданских зацепить. Тебе мало проблем, Христоф? Всё-таки Саунгейт в чём-то прав, у меня слишком много причин, чтобы начинать стрельбу. Таков мой инстинкт выживания. Кто эти профаны, которые из Томмигана выпустили всего пару пуль, и не смогли меня убить. То, что, убить хотели именно меня, сомнений нет. Вот только пули предназначались именно Христофу Боровски или кому-то другому, с кем меня спутали? Номер не успел рассмотреть. Чёрт.

Из кафе на звук пальбы и суеты прохожих выбежал О’Доннели. Вокруг собиралась толпа зевак, почувствовав, что им ничего не угрожает.

– Ты цел?

– Вроде, даже не зацепили. Какие-то новички. Стреляли из Томпсона, но не очередью, а одиночными, будто экономили патроны, – отряхиваясь ответил я.

– Да не, задели, – О’Доннели снял с меня шляпу. Ровно две дырки, и все отверстия параллельны друг другу, на одной высоте, – либо ты везунчик, Боровски, либо тебя хотели напугать. Чёрт, да как искусно. Никогда не видел, чтобы патрон ложился так ровно, тем более из Томмигана.

– Не может быть, – искрени удивился я, – Кадиллак мчался со скоростью не меньше семидесяти миль, а стреляли ярдов с шестидесяти, с той полосы. Единственное…

– Что?

– Выстрелов было три, а дырки в шляпе две. Мне показалось, может показалось. Но первый выстрел был в воздух.

Джим О’Доннели внимательно на меня посмотрел, но ничего не сказал.

***

Мощными каплями зарядил дождь. Что-то он зачастил в наших солнечных краях. Очередной день катился к своему монотонному завершению, а мой Форд покорно ехал к переулку между забегаловкой и кафе. Решил взять свой автомобиль, так спокойнее. Только отделался от О’Доннели и Саунгейта – новое расследование, а главная жертва – я. Меня это мало волновало, как и случившиеся в обед. Мало ли кто хочет мне смерти. Может, дружок Билли Малькома, которого я засадил не смотря на все угрозы. А может, Томми Гураччи передаёт привет из мест лишения свободы. Но к сожалению, мой мозг знал ответ и как бы я не отмахивался от него, он безустанно твердил одно имя: Элизабет Бастори. Нутро мне подсказывало, что мы ещё встретимся. Кузина одного из самых влиятельных людей Америки, девчонка-наркоманка, погибшая по нелепому стечению обстоятельств, а теперь ещё и странное покушение. Они знали, что я люблю перекусывать, либо следили за мной от управления, а кто-то из прохожих подал сигнал, что я вышел. Нет, когда я вышел, Кадиллак уже нёсся во всю мощь. Они будто предугадали моё появление. От этой мысли мне стало не по себе. На мгновение внутреннее суеверие, решило сыграть со мной в злую шутку – оно подсказало мне, что напали на меня из-за того, что я слишком много думал об Элизабет Бастори. Абсурд! Зачем всё это? Я всё чётче начинал понимать, что если бы нападавшие хотели бы меня убить, то убили бы. Томмиган с удовольствием оставил бы во мне кучу дырок, дай ему только волю. Ещё выстрел в воздух. Или мне показалось? А если нет?

Я припарковался в квартале от злосчастного переулка. Решил зайти с другой стороны, дабы не привлекать внимание персонала кафе. На улице было действительно мокро, и вода затекала в сквозные отверстия в шляпе. Какого чёрта я не надел другую? Как же можно так умело дважды попасть, чтобы не задеть голову, да ещё на такой скорости. Нет, мне слишком много везло, чтобы продолжать верить в удачу. Если бы стрелок хотел бы меня убить, я уже грелся в самой большой печке ада. Но шляпу на всякий случай сохраню, а вдруг это мой символ везения? Много дней в моей жизни было, когда меня чуть не убивали. Но во всём они одинаковы: ко мне приходит не страх за потерю жизни, а какая-то розовая сентиментальность. Кто придёт на мои похороны? Кто поднимет за меня бокал? Кто всплакнёт? Это могли сделать только отец, который опередил меня в смерти на семь лет, и мать, опередившая на десять. Может ещё Вивьен. Ох, и представляю, что за паршивое вино она выпьет за мой упокой. Она могла бы быть моей женой. Но эта возможность ни черта не стоит. Конечно, было бы приятно, когда горячая молодая штучка бросается со слезами на мой гроб. Приятно, но не мне. Мне будет наплевать, ибо корму для червей нет дела даже для него самого. В нынешнее время супруга – роскошь, как второй автомобиль или тот прелестный жёлтый пылесос из рекламы. Приятный придаток никчёмной жизни, способная хоть как-то скрасить своё и мужское одиночество семейными вечерами. Скрасить, но не искоренить. Уверен, что такое поначалу даже будет нравится. А потом? А потом захочется поскорее, чтобы эта горячая штучка своим тельцем пала на гроб. Век детектива Лос-Анджелеса не всегда бывает долгим, но даже короткий срок при определённых обстоятельствах может показаться целой вечностью. Благо, что мой путь со множеством причин в голове для стрельбы, довольно короткая дорога.

Я завернул в переулок, умудрившийся стать мне уже до боли знакомым. Ничего необычного. Грязно, контейнеры для мусора, немного треснутый асфальт и наглая вода, заполняющая прореху. Ещё висят остатки жёлтой ленты с надписью «Центральный департамент полиции Лос-Анджелеса». Я уже устал обращать внимание на дождь. Заглянул в мусорку. Никакой брезгливости, работая детективом можно и не в таком покопаться. Но отдел трафика всё-таки более милостивый в этом отношении. Вообще, золотое правило всех детективов – с помойки всегда нужно начинать осмотр места происшествия. Хм, внутри одинокий чёрный чулок. Не порванный, выглядит дорогим. У Вивьен таких отродясь не было.

– Ох, ты его нашёл, детектив Боровски! А вы оказывается настоящий сыщик!

Знакомый голос. Я резко обернулся и выхватил свой Кольт. Сперва думай, потом стреляй, Христоф. Недалеко, отперевшись на кирпичную стену жилого дома, стояла рыжая девушка, демонстративно показывая, что на ней всего один чулок. Слишком короткое платье. Она была ярко накрашена, даже вульгарно, её легко можно было принять за проститутку.

– Ты! – вырвалось у меня.

– Да, я, – хихикнула девушка, – а кого ты ожидал увидеть, mein lieber? Герра Отто фон Бисмарка или воскресшего Линкольна? Кстати, так себе человечки. Мне ни один, ни второй никогда не нравились. А какой интерес проявляли!

Всё понятно с этой Элизабет. От наркотиков у неё поехала кукушка. Почему парни из отдела Нравов её не раскусили? Или вмешался её кузен?

– Что ты тут делаешь? – спросил я, не сводя её с мушки.

– Тебя жду! Вообще, я недовольна тобой, Христоф Боровски. Я, вроде, представилась тебе вчера по телефону, и сказала, как хочу, чтобы ты меня называл. Неужели так сложно запомнить? Лиззи, просто Лиззи. Не нужно постоянно именовать меня Элизабет Батори или рыжая девчонка. Я могу обидеться!

– Послушай, мисс… Лиззи. Я не знаю, что ты замышляешь и какие игры ведёшь, но я тебя предупреждаю, что мне наплевать на всех твоих высокопоставленных родственников…

Элизабет громко рассмеялась. В её смехе были зловещие нотки.

– Ничего ты не знаешь! Как же так, детектив? Я думала, что ты можешь всё просчитывать наперёд. Ведь твоя интуиция подсказывает о том, кто я, в какую ты ситуацию попал, а ты ей впервые за долго время не доверяешь? Ладно, дам маленькую подсказку и то, только потому, что ты такой забавный, я почти в тебя влюблена. Du bist schön! Как, в милую собачку. Христоф-Христоф! Тьфу, имя у тебя действительно дурацкое! Итак, я здесь, в этом переулке под дождём, ради своего чулка, который ты с такой пошлой мыслью держишь в руке.

– Чего? – вырвалось у меня.

– Чулочек. Дай мне мой чулочек. Вчера забыла, пока от тебя убегала.

Я целясь одной рукой и недоумевая, протянул чулок миссис Бастори. Элизабет с улыбкой его приняла. Когда она стояла на расстоянии вытянутой руки, у меня мелькнула шальная мысль пальнуть. Сможет ли она, как вчера увернуться от моего Кольта?

– Wie süß! Спасибо. Но я бы была бы тебе очень благодарна, если бы ты перестал тыкать в меня оружием и думать о том, сможешь ли ты в меня попасть.

– Какого…

Ладно, эта мысль угадывается, Боровски. Она мне нравилась, но я опасался. С другой стороны, передо мной была всего лишь девушка лет двадцати двух, просто девушка… Вспомнил вчерашний её рывок. Но она ли это была?

– Ну же, я не желаю тебе зла, Христоф.

Кольт разочарованно спрятался в кобуре.

– Что же, теперь ты можешь ответить на пару моих вопросов? – поинтересовался я.

– Знаешь, детектив, я думаю, что допросы – слишком скучное занятие. Эти дуболомы из отдела Нравов отбили у меня всякую охоту отвечать на что-либо. Даже с такой душкой, как ты, мне в такие игры играть совершенно не хочется.

– Тогда…

– Я уже сказала, – прервала меня Элизабет властным голосом, что все мои слова затерялись внутри меня, – я здесь, чтобы найти свой чулочек, и благодаря тебе, он нашёлся. Не против? Только не смотри!

Отворачиваться от такой дамочки было верх глупости и по причине её опасности, и по причине красоты.

– Ладно, я вижу с тобой такое не пройдёт. Ничего, я не из стеснительных.

Элизабет в ту же минуту подтвердила эти слова, ловко скинув свои туфли лодочки и задрала без того короткое платье, обнажив шикарные ноги. Я даже и не знаю, какая из них восхитительней: в чулке или без. Она совершенно не обращала внимание ни на дождь, ни на мой пристальный взор. Девушка лёгким движением натянула недостающий аксессуар, закрепила застёжки и обратно надела свои туфли. Эта Лиззи одевается гораздо сексуальней, чем большинство моих знакомых женщин раздеваются.

– Так-то лучше. Раз вы мне помогли, детектив, я тоже решила вам помочь, – с этими словами она щёлкнула сумочкой и немного порывшись, протянула мне небольшой блестящий предмет. Нестрелянная пуля сорок пятого калибра, такие покоятся в моём Кольте. Но все пули одинаковые на вид, моя ли это?

– Твоя, можешь не сомневаться, – улыбнулась Элизабет, – пуля эта особенная, но твоя. Возвращаю её тебе, мне передали некие джентльмены, обожающие серебристые Кадиллаки.

Я резко подскочил к девушке. Эта сучка точно что-то знает. Я схватил её за плечо и прижал к кирпичной стене. Кожа была холодна.

– Всё, Лиззи, игры кончились. Говори, кто эти люди и зачем они хотели меня убить?

В глазах Элизабет не было даже малейшего намёка на страх, лишь снисходительность и игривая усмешка. Ничего не боишься, крошка?

– Тебе повезло, детектив, что ты такой душка. Männer, обожающие серебристые Кадиллаки с радостью хотели оставить две пули у тебя в голове, а не в этой непотребной шляпе. На одной высоте и параллельно друг другу. Ох, уж эта моя женская слабость.

Момент. Каким-то для меня непостижимым образом Элизабет вырывается из моей крепкой хватки, и оказывается подле меня с широкой улыбкой. Тянусь за стволом. Пагубная привычка. Ещё момент, и девушка едва уловимым для меня движением, молниеносно взбирается по пожарной лестнице на крышу. Я прицелился.

– Дорогой, не трать зря патроны! Впрочем, можешь стрелять сколько хочешь, сохрани тот, что я тебе дала, ещё пригодится. До встречи, детектив Боровски!

– Пуф! – раздался выстрел, спародированный моими губами. Элизабет вновь растворилась в дождливой ночи Лос-Анджелеса. Я вынул магазин и посмотрел на патроны: пять из восьми, и ещё один от миссис Бастори, вернее от Лиззи. Немного заметавшись, я не стал добавлять эту пулю ко всем, а убрал её во внутренний карман.

***

– Ты знаешь мой адрес, Вивьен. Всё тот же, в Санта-Монике. Да, вся та же отвратительная, на твой взгляд, квартира.

Я сидел с телефонной трубкой и глотал виски, разговаривая со своей бывшей любовью: Вивьен Марез. Страстная французская эмигрантка, знающая толк в любви по ночам. Именно в это время она – идеальна. Что касаемо остального… А ведь когда-то мы чуть не поженились. Вивьен всегда звонит после лишней выпивки или очередного краха личной жизни, а такое случается примерно раз в два месяца. Сегодня всё совпало вместе.

– Ты думаешь, что я, как шлюха, по твоему первому зову явлюсь к тебе? – пьяным голосом спросила Вивьен. Конечно же я так думал, потому что так было всегда. И она всегда сначала отнекивалась и притворялась, что испытывает мучения совести. Только не по моему зову, а по её прихоти. Всё всегда происходил по её прихоти. Сам я ей никогда не звоню, даже открытку не посылаю на Рождество. Хотя из всех телефонных номеров огромного Лос-Анджелеса, наизусть я знают только её и своего отдела полиции.

– Вивьен, ты же знаешь, что о тебе у меня всегда только лучшие мысли…

– Оплатишь такси?

– О чём речь.

– А виски есть?

– Пинта найдётся.

– Ладно, я скоро буду. Только если у тебя эта отвратительна щетина, будь добр – сбрей её. И свинарник свой прибери.

Я ухнул нечленораздельное в ответ. Машинально провёл рукой по лицу. Вот именно из-за этого мы не поженились. Требований больше, чем у библии к христианину.

Через четверть часа Вивьен уже сидела с бокалом виски с содовой и внимательно на меня смотрела. Её раскалённое до красна платье, едва прикрывало бушующее желание. Мы все знаем, для чего здесь собрались, но играть в приличия приходится до последнего. Не будь глупой привычки, сорвали одежду уже на пороге.

Спросили, как дела друг у друга. Равнодушные ответы. Обоим на это плевать. Может, раньше…

Спросили про личную жизнь. Плевать.

Спросили о душевном состоянии. Тем более, плевать.

Может раньше…

Но, наконец-то, перешли к делу, на которое не плевать. Я хотел потонуть в её объятиях, в этих бронзовых от загара руках, в этих чёрных волнистых волосах, обхватывающих моё горло, не дающие дышать ничем, кроме удовольствия, кроме самой Вивьен. В этих аппетитных формах я искал своё упокоение, пытался затеряться, как люди теряются в музеях с идеальными античными скульптурами. Тут бы я и остался, не вынеся тяжести бытия, остался навсегда или хотя бы на эту ночь. Горячие поцелуи. Всё, как всегда, но не приторно. Всё, как всегда прекрасно. Лишь на мгновение, в момент отчаянного всплеска, в момент, когда тело от блажи выворачивается наизнанку, мне показалось, что передо мной, не моя старая, добрая Вивьен, а рыжее море волос и зелёные омуты глаз, что передо мной Элизабет Бастори.

Всё закончилось, как нелепое наваждение.

– Я позвоню тебе, – прощаясь утром, произнесла Вивьен.

– Может, позавтракаем? – спросил я, и сам удивился своему вопросу.

Вивьен ласково улыбнулась. Ей недавно исполнилось тридцать лет, но она умудрялась сохранить в себе юношеские, почти детские повадки. Мне было странно, что в ней уживается зрелая огненная страсть, старческая стервозность и непоседливый ребёнок, удивляющийся всему в мире. Прямое олицетворение Белой, триединой богини. Главное, чтобы Вивьен не превратилась в мою Мойру.

– Нет, – ответила она, – завтрак отложим. Ты же знаешь, Крис, чем это может кончиться.

– И правда, – согласился я, – тогда до встречи. Деньги на такси у меня в пальто.

– Хорошо. Кстати, у тебя на шее каких-то два странных шрама, скорее даже следы от шприца. Надеюсь, ты ничего не употребляешь?

– Нет, – с лёгким испугом ответил я и начал судорожно рукой водить по шее, – не знаю, что это.