Текст книги "«Белая чайка» или «Красный скорпион»"

В гостинице стоял дикий галдеж. Производили его человек сто, вторгнувшихся в пределы нашего тихого пристанища. Десятка два из них сразу же набросились на Пауля.

– Мы тебя, негодник, повсюду искали! И под кроватью, и в гардеробах некоторых девиц, которых здесь называют феями и королевами. Где ты скрывался?

– В надежном месте, – ответил Пауль. – На пляже…

– Черта с два!.. Мы обшарили весь пляж группами по трое. Ни души. У тебя один выход – полное признание.

Шумный кортеж двинулся дальше, а я поотстал. Я понял, что произошло. В числе экскурсантов, совершавших воскресный набег на наш ресторан, оказались актеры из театра Пауля… О горе! Я ему пообещал, вернее, даже поклялся прийти на премьеру. И забыл попросить билет…

Я нашел Пауля в пансионате в комнате Дана и Раду. Билета он мне не дал, но сказал, что будет ждать и меня, и всех других, связанных клятвой (приглашены были фактически все жильцы гостиницы), у входа в театр.

– А можно мне заявиться с безымянной девушкой? – спросил в шутку Дан. – Но знай, что если ты мне не одолжишь мотоцикл, мне ее из Мангалии не довезти.

– На твое счастье, я его сегодня утром починил, – ответил Пауль. – Хорошо… Но хочу предупредить. Тебя там может ждать западня, из которой ты вряд ли выкарабкаешься… впрочем, нет! Ты не из той категории…

Лишь я понял смысл этих слов, или, во всяком случае, мне так показалось. Дан брал, но не давал. Затем Пауль несколько смущенно обратился ко мне:

– Я бы хотел пригласить и Марино. Но не знаю, как поступить. Не мог бы ты меня представлять в этом деле… или, может быть, лучше пойдем к нему вместе, ты и я?

Мы избрали второй вариант. Но прежде чем отправиться на выполнение этой деликатной миссии, я вспомнил об одном давно тревожившем меня вопросе:

– Скажи-ка мне, мой добрый Пауль, не кажется ли тебе, что Марино – сыщик?

– Почему тебе это пришло в голову? – удивился Пауль.

Я сообщил ему о разговоре, который невольно услышал в воскресенье в бюро обслуживания. Раду стрелой подлетел ко мне:

– Что здесь надо полицейскому? Зачем он?

Парень был страшно взволнован. Дан взял его за плечи и как следует встряхнул.

– Снова начинаешь свой бред! Ради бога, сейчас же придк в себя. Не с помощью же полиции господин адвокат хочет отвадить тебя от своей дочки. Он не тот человек, который станет впутывать полицию в чисто семейные дела. От страха скоро совсем голову потеряешь…

Раду била дрожь. Думаю, что он уже дошел до ручки, если любой пустяк мог его так встревожить. Но мне пришла на память и некрасивая сцена на лестнице, и угроза адвоката. Бедный Раду! Вид его был жалок!

Господин Марино сказал, что не может обещать, что придет на представление, и так и не пришел. Я прибыл к театру первым, поскольку Дан подбросил меня на мотоцикле. Было только начало седьмого. Он высадил меня у скамейки и пулей помчался в Мангалию за своей Дульсинеей. Пауль побожился, что не начнет представление, пока не увидит его в зале рядом с безымянной девушкой. Адвокат Жильберт Паскал тоже не пришел, поэтому меня крайне удивило прибытие Елены. Раду, однако, ждал ее. Обнявшись, они растворились в толпе. Дон Петрини подошел позднее, вместе с Сильвией. Сообщил, что Марино не придет, но его место пустовать не будет. Эксперт-счетовод тоже захотел получить приглашение. Сицилиец также рассказал, что архитектор Дориан и адвокат Жильберт Паскал около пяти часов отправились на такси в город. Приглашение Пауля оба отклонили. Об Эмиле он не знал ничего…

– Эмиль меня не интересует! – несколько взвинченным тоном сказал Пауль. – Прошу всех в зал…

Он сам рассадил приглашенных. Меня и Сильвию – в третий ряд, на самые лучшие места. Сицилийца немного подальше, рядом пару голубков – Раду и Елену. Эксперта-счетовода – примерно в центре зала. Сначала я наблюдал за влюбленными. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, позабыв обо всем на свете – о театре, о публике, о времени.

Представление задерживалось, хотя переполненный зал аплодисментами требовал поднять занавес. Думаю, что звонок прозвенел с более чем получасовым опозданием. Наконец перед публикой появился Пауль Соран.

Я рассказал Сильвии о своих подозрениях в отношении причин задержки спектакля, но она, слегка улыбнувшись, ничего на это не ответила. Она опиралась на мою руку и все время молчала. Чего еще опасаться? Почему опасаться? К черту все эти дружеские предупреждения! Дурак все-таки этот Пауль!

Конечно, дурак, только в определенном смысле. Потому что его появление на сцене на фоне неподвижного занавеса было в самом деле впечатляющим. Он начал с того, что раскрыл причину задержки представления.

– Простите меня, пожалуйста, мои дорогие и понятливые зрители, – сказал он. – Вчера в Мангалии очень симпатичный безымянный паренек, влюбленный в звездный идеал, встретил девушку, имени у которой тоже не было или, быть может, имя ей было Красота…

И Пауль совершенно честно повторил, не опуская мельчайших подробностей, историю Дана и девушки из Мангалии.

В заключение он прямо обратился к зрителям:

– Разве мы могли отвергнуть просьбу юноши? Ведь так можно погасить звезду… – после чего он указал в зал. – Мой дорогой безымянный друг, моя дорогая безымянная, но прекрасная незнакомка, добро пожаловать на наше представление!

Раздался взрыв аплодисментов. Взоры всего зала устремились к местам, на которые указал Пауль. Некоторые бросали влюбленным цветы. Я тоже сделал знак рукой, безадресный знак, ибо в тот момент меня совершенно ничего не интересовало. Голова Сильвии покоилась на моем плече, а ее волосы ласкали мне шею. Я чувствовал ее дыхание и мечтал превратиться вместе с ней в мраморное изваяние, чтобы навсегда остаться рядом. Может быть, я и видел какие-то эпизоды представления – когда я чувствовал, что на сцене Пауль, я открывал глаза и улыбался, но не более того. Мы пришли в себя только в антракте. Однако оставались на своих местах и не покинули их даже тогда, когда сицилиец нас обнаружил и пригласил в буфет выпить прохладительного и познакомиться с девушкой Дана. Приглашение было робким и сопровождалось любезнейшими извинениями, что не помешало ему, однако, весьма вульгарно мне подмигнуть. Ну его к черту!

Быть может, это было в целом и неплохое представление, но мне запомнились лишь выходы Пауля, показавшего себя настоящим гением. Воспользовавшись в качестве отправного пункта историей Дана и девушки, он как музыкант импровизировал на заданную тему. В конце он вновь обратился к двум влюбленным, и, когда взоры зрителей устремились к местам, указанным его рукой, он медленно поклонился и произнес проникновенным голосом:

– … Они ушли… Пора идти и нам…

Мы подождали его на выходе. Он немного задержался.

– Меня Дан не отпускал, – извинился он, наконец появившись. – Девушке хотелось обязательно поцеловать меня… в лоб.

– Она меня тоже поцеловала! – живо вставил дон Петрини, но его наглые глазки искали утраченную Елену, стоявшую под руку с Раду.

Все вместе мы пешком отправились в гостиницу. Кажется, я все время шел рядом с Сильвией. Даже когда ее рядом не было, я все время чувствовал, как она опирается на мою руку или кладет голову мне на плечо. Я самый счастливый человек на свете.

Какая дивная ночь…

Глава VI

Понедельник, 7 июля.

Ужасный день! Не жертва ли я какого-то кошмара? Хотелось бы сохранить ясную голову, пока не закончу свои заметки и не отошлю рукопись в газету, не меняя ни слова. Случилось нечто ужасное, будто к нам закрался дьявол и мстит за все земные радости.

Ужасный день! Его предвещало утро. Отвратительное, дождливое, холодное, беспокойное, туманное, напряженное, судорожное утро. Утро мельтешащих, странных, незнакомых ликов. Это были наши лица, но они казались чужими, неизвестными.

Даже персонал гостиницы был на взводе. Когда я спустился в холл, портье не встретил меня своей обычной любезной улыбкой.

– Большой скандал! – прошептал он. – Не знаю, откуда узнал господин Жильберт Паскал…

С помощью портье до меня быстро дошла суть происшествия. Адвокат запер Елену в комнате и забрал ключ с собой. С чьей-то помощью девице удалось выпрыгнуть из окна. (Вот, оказывается, как Елена умудрилась попасть на представление.) Вероятно, адвокат нанял шпиона (я сразу же подумал, о носатой горничной), который обо всем ему донес. Последовал страшный скандал в кабинете директора (будто бы директор был в чем-то виноват!), завершившийся требованием господина адвоката подготовить ему счет и багаж к ночному поезду. Девушка кричала, что покончит с собой, но господии Жильберт Паскал остался непреклонен.

Я одиноко бродил по холлу гостиницы, вспоминая жаркие объяснения и выражение счастья на лицах Раду и Елены в зрительном зале. Во мне нарастала злость. Я решил немедленно поговорить с адвокатом, и для этого мне даже не пришлось куда-либо идти. Господин адвокат и вице-президент Жильберт Паскал собственной персоной, вдруг, как из-под земли, появился передо мной.

– Знаю, я некстати… – начал он, – Хотя я вам в отцы гожусь, я прошу вас извинить меня и выслушать. Думаю, то, что случилось этой ночью, больше уже ни для кого не секрет…

– Не понимаю, какова моя роль…

– Вы – единственный, кто пользуется известным авторитетом здесь, а значит, и в пансионате напротив… По всей видимости, вы интеллигентный и порядочный человек… хотелось бы верить… Тогда просил бы вас мне объяснить… Я просил господина Стояна, добившись от него честного слова, выкинуть Елену из головы… И при всем при этом… Вы тоже слышали… Не низость ли это, господин Энеску, неслыханная низость?

Он был вне себя от ярости, однако во всех его жестах и словах чувствовалась боль, боль, которую он не мог сдержать. Правда, жалости он во мне не вызывал, и я ему ответил напрямик:

– О подобных низостях написаны сотни тысяч книг. Некоторые из них стали гордостью человечества, и, если бы даже после нас остались потомкам лишь одни только эти творения, я бы не стал об этом особенно сожалеть.

– Господин Энеску! – грубо выкрикнул он. – Я живу не в мире поэзии. Я живу в мире конкретных вещей, в котором для счастья нужно много золота… и пота… и страданья… и крови… и… и…

Он мучился, словно зарезанный козел, как бы сказал Аргези [9]9
  Тудор Аргези – известный румынский поэт (1880—1967).


[Закрыть], а я был бесчувствен, как скала. Даже жалости, охватившей было меня в начале разговора, я больше не испытывал. Интересно, что бы сказала и что бы сделала Сильвия на моем месте?

– Вам бы лучше поговорить с Еленой, – сказал я. – В конце концов, ей решать…

– Я говорил с ней. Она клялась со слезами на глазах, клялась всеми святыми, что образумится. Но я не могу ей больше верить… Уже не в первый раз она дает подобные клятвы. И до отъезда на море валялась у меня в ногах. Поэтому я и прошу вас мне помочь. В этом вопросе можете рассчитывать на мою скромность и… признательность. У меня есть связи, которые могли бы значительно облегчить вашу карьеру… Если возникнут какие-то препоны, я мог бы вмешаться, конечно, без какой-либо огласки, с тем, чтобы масштабы вашего официального задания расширились. Никто не узнает, что вы не журналист…

Я опешил и не мог произнести ни слова. Адвокат с ватными волосами отступил на шаг и зашептал:

– Не беспокойтесь, господин Энеску. Я сохраню вашу тайну… В любом случае, сообщаю вам, что господина Раду Стояна из своего страхового общества я уволил. Официально объявляю также, что возбужу против него судебный иск по обвинению в халатности и попытке мошенничества… И всё это документально докажу!

Эта встреча явилась всего лишь началом. Я еще толком в себя не пришел, как увидел Сильвию, спускавшуюся по лестнице под руку с Дорианом. Она даже не ответила на мое приветствие или, может быть, кивнула так, что я не заметил. Не заговор ли это какой-нибудь против меня? Тогда кто его возглавляет?

Нельзя было колебаться ни минуты. Я встал перед Сильвией. Как стена.

– Просил бы вас уделить мне несколько минут, – выговорил я с таким спокойствием, которого в себе и не подозревал.

– У госпожи нет времени! – резко ответил архитектор.

Даже не взглянув в его сторону, я произнес:

– Чтобы выступать от ее имени, вам необходимо пройти в вашем развитии несколько веков, быть может, начиная со времен Калигулы, с обязательной остановкой в периоде дарвинизма…

Не знаю, понял ли он меня, но мои слова не помешали ему ответить с видом явного превосходства:

– Послушайте, господин хороший, ваша чушь впечатления на меня не производит, ваша профессия – тем более. Вы рискуете превратить меня в своего врага, хотя делить нам нечего. Если вы будете упорствовать, я буду жесток и решителен. Без лишних слов! Ваше присутствие оправдано в другом, более темном и более плебейском обществе. Здесь же вас поджидают одни опасности. Это кажется парадоксальным, но это чистая правда. Вот так, без лишних слов!

То есть и он считал меня полицейским! Вероятно… то есть более чем наверняка, и Сильвия тоже. Этот болван стал шарить у себя в карманах, проверяя их содержимое, после чего развел руками и сказал мне:

– С моей стороны никаких жалоб. У меня ничего не пропало, даже сигареты на месте…

Это вывело меня из себя и опустило до базарного уровня:

– Да нет, в вашем стаде пропало несколько ослов, у которых вам порой не мешало бы позаимствовать немножко ума и здравого смысла…

– Ну, – дипломатично скривился Дориан, – мне жаль вас, хотя руки у меня чешутся…

Сильвия остановила меня молниеносным взглядом. Я поблагодарил ее:

– Избавлю вас, по крайней мере, от недельного одиночества…

Думаю, я не преувеличивал. Врезать бы архитектору, он неделю проторчал бы в больнице. Мне показалось, что Сильвия улыбнулась, но я был слишком взвинчен, чтобы воспринимать даже радостные знамения.

Расстроенный, я двинулся в пансионат. Но и там что-то произошло. Если даже лицо Дана изменилось, как же тогда выглядел Раду? А я ведь пришел к ним искать душевного равновесия…

– Все кончено! – увидев меня, выкрикнул Дан. – Мне остается биться головой о стенку. Она замужем, имеет ребенка, но говорит, что готова развестись…

– А разве ты сам не хотел чего-то неизвестного, безымянного, непостоянного? – почти набросился я на него.

– Сам не знаю, чего я хотел… Знаю только, что я, как дурак, бегал за… этой, как ее… за химерой. Хватит! К черту их всех!. Жаль только, что вчера ты не зашел на нее взглянуть. Честное слово, стоило бы. Нас осаждало множество артистов. Некоторые даже предлагали ей ангажементы:… А сицилиец шептал, что заберет ее с собой в Палермо. Хорошо, что я вовремя успел поймать его руку и немножко сжать… Но теперь я свободен и, если ты не против, попробую провести крупную операцию. Объект – королева. Начну наступление неожиданно и решительно. Пауль заронил мне в голову новую идею.

– Кое с чем я не согласен, – заранее предупредил я его. – Сильвия восстановила отношения с архитектором, а идеи Пауля не всегда удачны. А архитектор Дориан…

– Ты-то чего выступаешь в защиту этого скота? Пусть только меня заденет! Набью рожу. Нос лепешкой сделаю… Смотри, Энеску. Даю руку на отсечение, что через 24 часа королева полностью и безоговорочно капитулирует. Благодаря стратегии внезапного нападения.

– Низость!

Тот же голос, та же интонация, так же неожиданно, как тогда, во время игры в бридж. Господин Марино неподвижно сидел на скамейке, стоящей перед пансионатом и скрытой кустами, и говорил, ни к кому не обращаясь. И сразу ушел, скрывшись за углом гостиницы. Куда бы он мог двигать? Мы с Даном пожали плечами, но тревога, охватившая нас, становилась все сильнее.

Я хотел войти внутрь, но Дан остановил меня:

– Пауль уехал в театр, а Раду… Лучше тебе не ходить к нему. Боюсь, как бы он не покончил с собой. Нужно будет непременно устроить ему тайную встречу с Еленой.

– Господин адвокат Жильберт Паскал, – объявил я, – решил уехать ночным поездом. И не один…

– Какая жалость! – огорчился Дан. – Как мы теперь, черт возьми, до конца доживем с этим Раду? Знал бы я, что он окажется такой тряпкой. Как баба, ей-богу… видел бы ты, какие крали на него вешались в субботу на гулянье. Сущий кретин. Другие жизнь отдали бы, чтобы хоть денек покрасоваться его вывеской… Черт бы его побрал! Только Елену ему подавай!

– А как, – вспомнил я, – обстоят дела с пари нашего сицилийца?

– Разве он тебе не сказал? – удивился Дан. – Или ты с ним не виделся? Он объявил, что отбывает в Палермо, как раз сегодня, вечерним пароходом.

– Не может быть! – усомнился я. – Думаю, это очередной маневр. Он хочет усыпить бдительность неких стражей, чтобы спокойно пробраться в известный альков. Великий плут, твой сицилиец.

– Клянусь! – настаивал Дан. – С Паулем он уже попрощался… Впрочем, не связан ли его отъезд с другим отъездом?.. Вот оно что! Хочет выйти на Елену без соперников! И едет за ней в Бухарест! Потрясающе!.. Кстати, ты в конце концов выяснил, кто полицейский?

Я рассказал ему, что случилось у меня с адвокатом Жильбертом Паскалом, с Сильвией и с архитектором Дорианом. Лицо Дана просветлело, и он затрясся от смеха, как истеричка. Я ушел. Гостиницу отделяли от пансионата всего несколько метров, но, пока я их преодолевал, на меня обрушился такой залп дождя, что в холл я ввалился промокшим до нитки. Во мне все клокотало, и не потому что меня окатило тонной воды, что в конце концов немного даже взбодрило, а из-за того, что типы из гостиной, особенно архитектор Дориан, как раз прохаживались на мой счет. Они посмотрели на меня как на мокрую курицу. Я стремглав взлетел в свою комнату и через пару минут вернулся в костюме, похожем на тот, что был на Дане при нашей первой встрече, с той лишь разницей, что брюки у меня были нормальной длины.

Дон Петрини сидел в баре. Он сразу же догадался, о чем я его собирался спросить.

– Да, mio caro amico [10]10
  Мой дорогой друг (ит.)


[Закрыть], – грустно промолвил сицилиец. – Сегодня у меня состоялся разговор с Палермо. Я не могу более задерживаться ни на минуту… Через несколько часов… Все! Прощай, Мамайя, прощайте, друзья, прощайте, лапочки… Так вы их называете? Я отнюдь не сожалею о нескольких днях, проведенных здесь…

Я не знал, чему верить. Сицилиец, казалось, говорил совершенно искренне. И все же я рискнул задать свой вопрос:

– А вы так и уезжаете несолоно хлебавши?

Он вздрогнул и невольно огляделся по сторонам.

– И солоно и сладко… – прошептал он мне. – Я должен оставаться джентльменом, но кое-что могу тебе открыть, – одна из них приедет в Палермо, быть может, и другая… попозже…

– То есть вы выиграли пари? – ужаснулся я.

– Не одно, а целых два! И хватит об этом! Больше никто об этом не знает… и не должен знать.

Я был настолько ошеломлен, что не помню, как мы расстались. Наверное, он даже обнял меня. Выиграл два пари… То есть?.. Вранье, или?.. А кто вторая? И кто первая?.. Я видел, как он прощался с Сильвией, и у меня на душе полегчало. Своим поведением он не походил на человека, переступившего порог целованья ручек… Выходит, пала Елена! Или все это просто треп?.. А рыженькая?.. Ну что я за идиот? Какое мне дело до баек дона Петрини?! К черту!

Вдруг появился Дан и накинулся на меня:

– Это ты шутку выкинул с моим подводным костюмом? Знай, что я терпеть не могу глупостей!

– А я не терплю глупцов! – разозлился я. – Какое мне дело до твоих костюмов? Будь то хоть костюм парашютиста, хоть кардинала, – мне не нравится носить чужие костюмы. Поищи у кого-нибудь другого.

Он осекся и успокоился.

– Кто же тогда, черт побери, у меня его увел? Вчера утром еще был в шкафу. Дай бог, чтобы это была шутка, а то, боюсь, не приделал ли ему ноги кто-нибудь из вчерашних посетителей…

Но, увидев Сильвию, он тут же забыл про костюм. Каналья, тоже сдержал слово! Ноль внимания на архитектора. Разглагольствовал перед королевой, как посол победоносной державы. А она улыбалась и внимала ему, ни разу не взглянув на меня. Подумать только – двенадцать часов назад мне казалось, что я заполучил ключ к обители вечного блаженства!

Потом появилось солнце. Необычное солнце, как застывший взрыв. Меня вдруг охватил страх, непонятный, абсурдный страх… В гостиной уже никого не было. И я тоже вышел на солнце… [11]11
  На этом дневник журналиста. Владимира Энеску прерывается. (Примечание автора.)


[Закрыть]

ЧАСТЬ II
РАЗ… ДВА… ТРИ…

Понедельник, 7 июля 17.00

Ион Роман, облюбовав себе кресло в самом центре холла, весело, а иногда с удивлением наблюдал за происходящим. Жизнь постояльцев отеля протекала сейчас под знаком двух событий – неожиданного отъезда господина Винченцо Петрини и столь же неожиданного появления солнца. Возбужденный и говорливый сицилиец обстоятельно прощался с каждым. Всем своим видом он показывал, как глубоко опечален тем, что расстается с таким щедрым солнцем и такими милыми друзьями. Как бы оправдываясь, он приглашал всех на свою виллу в Палермо, под лучи доброго и вечного солнца Италии. Даже профессор Марино выдавил из себя подобие улыбки, когда Винченцо Петрини обратился к нему с прощальной речью. Ион Роман с любопытством отметил про себя не только это подобие улыбки, столь необычное на лице Марино, но и маленький толстый конверт, который был украдкой сунут итальянцу и под многочисленные кивки перекочевал во внутренний карман его пиджака. При этом Марино церемонно благодарил отъезжавшего, вычурно поднимая плечи, а затем направился прочь через дверь, ведущую в рощицу. Через ту же дверь, привлеченные солнцем и пляжем, вышли остальные – Жильберт Паскал и Елена, Эмиль Санду, архитектор Дориан почти одновременно с Сильвией Костин и задумчивый, нерешительный, погруженный в свои мысли журналист Владимир Энеску.

– Arrivederci, caro amico! [12]12
  До свидания, друг дорогой! (ит.)


[Закрыть] – весело прозвучал голос Петрини. – Я с наслаждением…

– И я с громадным удовольствием… – ответил Ион Роман на комплимент сицилийца. – Искренне сожалею о вашем отъезде.

– Chi lo sa?! [13]13
  Кто знает?! (ит.)


[Закрыть] Палермо – это рай для всех и каждого. Si! Si! [14]14
  Да, да! (ит.)


[Закрыть] А черная бухгалтерия у нас в страшном почете, и такой эксперт, как вы, за каких-нибудь три года может стать знаменитым и богатым. Si! Si!.. E per adio, una sincera parola: la mia casa e vostra casa [15]15
  Да!Да!.. И на прощанье искренне говорю: мой дом – ваш дом… (ит.)


[Закрыть].

Ион Роман немного путано его поблагодарил и проводил взглядом, медленно привстав с кресла. Сицилиец покидал гостиницу с одним лишь саквояжиком в руке. Портье нес остальной багаж – сущую ерунду: чемодан, чуть-чуть побольше саквояжа, и не слишком раздутое, длинное, кожаное портманто, из тех, что часто используются морскими путешественниками для перевозки своего гардероба. И больше ничего.

«Вещей на три-четыре дня, – определил Ион Роман. – Тогда почему же он так сожалел о своем отъезде?» Вспомнился разговор, который ранним утром состоялся у Винченцо Петрини с Палермо. Непонятный разговор, смысл его можно было толковать по-всякому – семейный, деловой, дружеский, банальный, полезный, важный – как угодно. Сицилиец в разговоре использовал лишь утвердительные и отрицательные междометия, вопросы и восклицания.

Ион Роман миновал двери отеля в тот момент, когда сицилиец садился в такси, точнее, собирался садиться, потому что был вынужден ненадолго задержаться. С противоположной стороны дороги раздался голос преподавателя физкультуры Дана Ионеску:

– Подождите минуточку, дон Петрини! Я с вами, если вы, конечно, не против!..

Вслед за этим спортсмен показался в окне и спрыгнул оттуда прямо на середину шоссе, слегка напугав сицилийца. Одет он был по-спортивному – белая майка с короткими рукавами, серые фланелевые брюки, белые кожаные тапочки.

Дон Петрини еще несколько раз помахал рукой, после чего машина тронулась и быстро исчезла за поворотом.

Ион Роман стоял перед дилеммой, вернее, был перед ней поставлен. До отъезда сицилийца у него еще был выбор – порт или пляж – вариант номер один или вариант номер два. Отъезд, хотя и ожидался с утра, с тех пор как сицилиец попросил в бюро обслуживания выписать ему счет, заставлял сыщика двигаться в одном определенном направлении. Беспокоило именно то, что он был вынужден идти по этому пути, а не сам его избрал. То есть подчинялся обстоятельствам, вместо того чтобы влиять на них, как надлежало бы… Он снова вспомнил о багаже Винченцо Петрини. Самое большее – пара костюмов в кожаном портманто, маленький чемодан, саквояж… Маловато для престижного курортника, на роль которого тот претендовал, подтверждая это своими выходками, легкостью, с которой тратил деньги, слабостью к дорогому и изысканному… Гм! Коньяк «Наполеон»!.. Значит, он всего на несколько дней приехал на побережье? Гостиница для него была просто перевалочным пунктом? А что, если на самом деле он направлялся в Бухарест и поездка на море была лишь развлечением или отвлекающим маневром?.. Или вместо того, чтобы ехать в порт, сицилиец отправился на вокзал?.. Пароход на Константинополь отходит в семь вечера, но в семь вечера отходит и скорый поезд на Бухарест! Что предпринять? Он посмотрел по сторонам. Ни одной машины, ни одного такси… Но вот невдалеке послышалась пулеметная очередь мотоциклетного мотора. Пауль Соран как метеор мчался со стороны леса. Он затормозил так резко, что прямо слетел с мотоцикла.

– Могу поспорить, – весело сказал актер, – что, если бы я не дал крюка у пляжа, я бы еще застал дона Петрини. Хорошо, что я с ним попрощался утром, прежде чем ехать в театр. Удивляюсь, как вы устояли перед соблазном отправиться вместе со всеми в Теплую бухту.

Ион Роман решил форсировать события:

– И я готов поспорить, что тебе придется еще раз попрощаться с доном Петрини. Смотри, что я нашел в кресле после его отъезда…

Ион Роман протянул брелок-компас, на котором болталось несколько ключей к американским цилиндрическим замкам.

– Минуточку… – ответил актер, бегло осмотрев связку. – Бензин есть… А голод еще терпим… Вы тоже поедете?

Ион Роман развел руками: мол, раз он нашел ключи, то ему и возвращать их владельцу.

– Тогда – по коням! – скомандовал Пауль Соран. – Это будет настоящая погоня. Надеюсь, сердце у вас в порядке.

К счастью, Ион Роман был здоров как бык. Будь у него хоть малейшее кардиологическое отклонение, неизвестно, чем бы завершилась эта безумная гонка. В момент старта он взглянул на часы – 17.25. Через 25 минут они были в порту.

В зале для отбывающих пассажиров собралось всего несколько человек. Среди них был и Винченцо Петрини. Он одиноко сидел в баре со стаканом виски. Услышав свое имя, он вздрогнул и застыл с открытым ртом и выпученными глазами. Но увидев улыбку Пауля и слегка мрачноватую физиономию Иона Романа, резко вскочил со стула:

– Примчался еще раз со мной попрощаться! – обратился он к Паулю Сорану. – Какой сюрприз! Виски? Коньяк?

Отказались оба, ибо приглашение предназначалось обоим. Пауль Соран объяснил сицилийцу причину приезда, а Ион Роман, нервно сглотнув, протянул ему связку ключей.

– Ищите другого пострадавшего, – сказал тот. – Это румынские ключи от конторских сейфов. Они могут принадлежать либо господину Дориану, либо адвокату Паскалу… А может, это ваши ключи, и вам просто захотелось еще раз со мной попрощаться?

Ион Роман попытался как можно убедительнее улыбнуться, застигнутый врасплох вопросом сицилийца.

– Я был бы рад возможности оказать вам услугу, – спокойно ответил он. – Если бы портье не сказал мне, что видел их у вас…

– Grazie, mille grazie… [16]16
  Благодарю, тысячу раз благодарю… (ит.)


[Закрыть] – поклонился дон Петрини. – Лучшей услуги, чем, ваше присутствие здесь, и быть не может. Пароход, как нам сообщили, отправляется с опозданием. Еще не закончилась заправка топливом. В лучшем случае мы отчалим в девять. Не сидеть же тут просто так – без стаканчика, без закуски, без кофе…

У Пауля Сорана это предложение энтузиазма не вызвало – он даже не знал, что ответить. А Ион Роман был откровенно удручен. Это читалось без труда на его физиономии…

– Не знаю, удастся ли мне найти потом такси, – пытался он отговориться. – Не хотелось бы вас стеснять…

– Что вы! – встрепенулся сицилиец. – Мне доставит огромное удовольствие.

– Мне надо ехать, – настаивал Ион Роман, думая о варианте номер два. – Я обещал сделать на пляже несколько фотоснимков. Жалко было бы не воспользоваться таким солнцем…

Предлог звучал, конечно, явно надуманно, но, по счастью, Ион Роман имел при себе фотоаппарат – маленькую, почти игрушечную камеру. Несмотря на свою нервозность, дон Петрини проявил к аппарату большой интерес.

– Вы фотограф-любитель? – спросил он. – Отменный аппарат. Вы уже снимали на пляже?

– Всего несколько раз, вчера, после обеда, – ответил Ион Роман. – Снимки сделаны без всякой подготовки, так сказать, скрытой камерой.

– Великолепно, – обрадовался дон Петрини, и в этот момент фотоаппарат выскользнул у него из рук.

– О! mama mia! – запричитал сицилиец, изображая великую скорбь на лице. – Я срочно пришлю вам новый фотоаппарат, самый лучший из тех, что можно найти в Италии.

Пауль Соран поднял с пола фотоаппарат, раскрывшийся при падении, и протянул его Иону Роману.

– Если вы доверите мне пленку, – продолжал дон Петрини, – я сделаю все возможное, приглашу самых великих мастеров фотографии, чтобы спасти то, что еще можно спасти…

– Не думаю, что можно что-то спасти, – угрюмым и сварливым тоном сказал Ион Роман. – К счастью, у меня есть с собой еще одна пленка…

Последние слова предназначались Паулю Сарану, который понял намек и сразу же взял инициативу в свои руки:

– Я пообещал господину Роману как можно быстрее доставить его на пляж, то есть до захода солнца…

Пока они жали друг другу руки, дон Петрини заставил Пауля Сорана поклясться, что тот очень скоро, еще до конца осени, навестит его в Палермо. Иона Романа он отпустил только при условии, что получит адрес, чтобы выслать обещанный фотоаппарат.

– А Раду и Дана вы больше не видели? – спросил его Пауль Соран, уже стоя в дверях зала ожидания. – Что передать им? А что сказать Энеску?

– Дан ехал со мной до города, – подмигнул сицилиец. – Я более чем уверен, что у него свидание. Наверное, безымянная девушка передумала и больше не хочет разводиться… Остальным – наилучшие пожелания. И мадемуазель Елене… и ее величеству Сильвии. Само собой разумеется, господину Энеску, папа`, конелюбу, всем-всем и даже господину Эмилю… все же…

У мотоцикла Ион Роман собрался с духом:

– На обратном пути у меня, наверное, будет сердечный припадок…

Пауль Соран от души рассмеялся. Было 18.10. Тем фактом, что Ион Роман выдержал сумасшедшую гонку, оказалась обусловлена одна из удач в его карьере.

18.30

Сыщик растянулся под первым же навесом, который ему попался на пляже. О, там было лучше, гораздо лучше, чем на заднем сиденье мотоцикла. С него сошло сто потов, и уже не нужна была соленая морская вода. Пауль Соран расположился на солнце в нескольких метрах от навеса. В пять секунд он сбросил с себя одежду, и, растянувшись на песке, казался полумертвым от усталости.

– Слишком сильно гнал! – с укором напомнил Ион Роман. – На кой? Нас никто не подгонял… особенно на обратном пути…

– Вы же сами сказали, что хотите застать солнце. Я принял это за чистую монету…