Текст книги "Выборг. Рай"

В нем это не вызвало раздражения, напротив, легкое удивление сменилось пониманием. Он понял, что они почувствовали в нем то, что он сам не был способен объяснить. Они почувствовали в нем нечто, для них не объяснимое. Дар, который им был непонятен. Впрочем, главный, кажется, понимал механизм этого дара, понимал, но, как и другие, не мог постичь. Еще бы.

С игроками другое. Они, понимая и принимая его способность мыслить быстрее, его способность отдать нужную, неожиданную передачу, все же скептически относились к нему, как к игроку. Его игровые качества казались им едва ли не спорными. Многим он проигрывал в единоборствах, и хотя за эти полтора года ему удалось многое постичь, все же индивидуально он не был сильным игроком, во всяком случае, по их понятиям, не был игроком сборной. Но тренер именно его позвал в сборную из клуба, который тоже тренировал. И кроме него и Степанова, который был едва ли не лучшим в стране, тренер не пригласил никого. Это многое значило. Это значило, что его способности являлись для главного первостепенными, затмевающими другие игровые достоинства. Невольно он стал союзником тренера в этом подходе. Он начал понимать, что футбол – игра, в которой подчас одно верное действие или решение может переломить всю игру, пустить ее в нужном, победном для его команды направлении. Он стал беречь свой дар, стал пользоваться им с рачительностью человека, берегущего хлеб в голодный год. Он стал отламывать по крупице, по крошке, страшась однажды увидеть закрома пустыми. А для этого необходимо было совершенствоваться как игроку. Он стал тренироваться почти неистово. На пределе сил и возможностей, часто оставаясь после тренировки, черпая силы и из тренерского доверия, и из страха, что когда-нибудь он утратит дар и вокруг все разом закричат: «А король то голый?!» Однако он понимал, что силы его не беспредельны. Вместе с небольшим, но все же ростом его игровых навыков и физических кондиций пришло понимание, что резервы могут лежать и в другой плоскости. Тогда, наверное, он впервые задумался о тактике, о понимании игры как таковой. Он стал много читать и смотреть. Смотреть футбол в записи, смотреть и наблюдать, как играют международные звезды и великие команды разных времен. Он копировал все кассеты, что были на базе, скупил все документальные фильмы о футболе. Он завел тетрадь, где стал оставлять свои мысли и наблюдения. И что-то стронулось внутри. Он стал смотреть на игру со стороны, нет, не как тренер, готовящий коллектив, а как инопланетянин, пытающийся постичь непостижимое для него действо. Прошло почти полгода, прежде чем он начал понимать, еще не совсем осознанно, что игрой правит не тренер, не игроки, игрой правит игра. Эта сложная мысль, раз посетив его, уже не отпускала. Но удивительным стало не это полуоткровение, а то, что он вдруг почувствовал, что тренер будто участвует вместе с ним в этом его поиске. Он вдруг понял, что они, как два разных путника, идут дорогами к общей, хотя и неясной до конца, цели. С тех пор между ними появилось едва уловимое чувство солидарности. Оно ни в коем случае не переросло в симпатию, да и вряд ли Рамишевский, тяжелый, замкнутый от всех человек, мог бы испытывать симпатию к человеческому материалу. А он, Люба, уверен, что именно так главный и относился к игрокам. Слишком часто демонстрируя безжалостное пренебрежение к человеческой личности, он уже давно заслужил себе репутацию в футбольном мире человека, для которого футбол как таковой превыше всего, в том числе и отношения к себе окружающих, выше человеческой репутации, но никак не профессиональной. Он, игрок, просто почувствовал к себе пристальное внимание тренера, настолько пристальное, что оно стало выходить за рамки обычных отношений «тренер-игрок». Иногда на установке перед игрой он почти физически ощущал, что тренер ждет от него каких-то слов, замечаний, однако в то же время понимал: если он вдруг стал бы публично делиться своим пониманием, то сделал бы непростительную ошибку. Возможно, в будущем какое-то подобие разговора должно состояться, но не теперь, он все еще только в начале своего пути, ему все еще нечего сказать путнику, идущему другой дорогой.

Он прошел на стадион. Столь непривычная тишина, едва нарушаемая звуками города, была тем, что он ждал. Тишина была ему необходима. Он спустился к кромке поля. Постоял, осматривая пустые трибуны, такие молчаливые, пустынные, словно брошенный город. Слабые тени облаков скользили по рядам рыжих кресел, терялись в темно-зеленой траве газона. Опустевший амфитеатр – место будущих сражений. Такое лобовое, но такое ясное сходство. Удивительно, он пришел в футбол со стороны, не так, как многие другие, совсем не как другие, вся эта огромная единая в своей общей жизни, борьбе армия людей футбола, игроков, болельщиков, тренеров и чиновников, когда-то была для него словно не существующей, игрушечной жизнью не вполне нормальных людей. И вот теперь он – один из солдат этой армии. И это серьезно, очень серьезно. Эта часть человеческой жизни оказалась намного более могущественной, чем он когда-либо мог предполагать в своей прошлой жизни, жизни без этой игры. Теперь он знает. Страсть, страдание, боль и радость переполняют этот мир, мир поистине великой игры, наверное, единственной истинной Игры. Где-то за океаном люди бегают за маленьким мячом или сталкиваются в страшных единоборствах, как стадо обезумевших буйволов. Еще есть хоккей, баскетбол. Но нигде и никогда Игра не являлась человеку в таком истинном своем назначении. Пробуждать дух творчества, пробуждать красоту коллективного творения, слитого в короткие мгновения знаменитых призывов восточных гуру – Здесь и Сейчас. Командная игра. Игра команды – как сверхорганизма, сегментами которого являются отдельные личности, творящие индивидуально, но и по велению тренера или самой Игры. Быть может, он так до конца и не поймет всю эту глубину. Но только ему чуть приоткрылась эта дверь, лишь ему одному было дано понять, что это не забава слегка нетрезвых мужчин, а нечто огромное, необъятное, сравнимое с самой жизнью, с вечной игрой судьбы и человека и вечным великим арбитром над ней.

Первые желтые листья ветер принес и сюда на трибуны. Впереди осень, время самых жарких сражений, время горьких поражений и побед, время надежды и обновления. Как никогда ясно и сильно он почувствовал мысль, которая мучила его ночами. Он выбран и должен пройти свой путь честно, с предельным усилием. Он не должен подвести. Ни тренера, ни болельщиков. И самое главное, это не обман. Для чего-то это было нужно. В этом есть высший смысл, и не его задача – понять замысел кого-то или чего-то. Нет, это не случайность и не глупые фантастические выверты скрытых экспериментаторов, он не подопытный кролик. Он скорее слуга, но слуга не подневольный. Он очарован этой игрой, этой борьбой и стремлением к цели. И действительно необходимо было прийти сюда, на эту притихшую арену, чтобы почувствовать это ожидание смолкшего пространства, почувствовать это звенящее напряжение времени, сконцентрированное в этом гигантском овале.

Он прошелся вдоль поля, затем поднялся на трибуну и присел на холодный пластик кресла, очень хотелось курить. Это желание позабавило его. Будто сам подсмеиваясь над собой, он понял, что уже не сможет уступить таким слабостям. Это было как-то забавно и грустно одновременно, но и принесло странное облегчение. Темное пятно в груди растаяло и рассыпалось на черные маленькие кристаллы. Он ни в чем и ни перед кем не виноват. Дорога испрямилась и впереди чистое пространство. Огромная пустая чаша, тем не менее, наполнила его спокойствием и верой.

Прощай, арена. До свидания, до завтра. Завтра здесь будут греметь барабаны и трубы, крик тысяч болельщиков сольется в один торжественный рев, и он будет уже не здесь.

Он увидел наяву и сразу как-то понял это выражение в глазах тренера в последние дни. Чем лучше он играл, чем чаще пользовался своим даром, тем пристальнее и невыносимее становился для него этот особый взгляд тренера. Тренер разгадал его. Он словно раскрытый шпион. Он будто любовник, до времени скрывавший свой смешанный пол и вдруг раскрытый и оголенный. Все кончено здесь. Он пришел попрощаться. Он понял, что если останется здесь, то произойдет непоправимое.

– Что значит не выйдешь в первом тайме?

– Предчувствие у меня, Иваныч, лучше я на трибуне посижу до перерыва.

– Ты не заболел? Ты же в Выборге играешь, в родном городе, выставочный матч. Тебя на трибуне съедят журналисты.

– Да отобьюсь как-нибудь.

– Со всяким я встречался, но чтобы так… Ладно, с тебя гол после перерыва.

Он всегда думал, что стадион – идеальное место для этих уродов. Интересно, почему это им в голову не приходит. Идеальное место для теракта. Вон как те с чемоданчиком. Тоже вот такие темненькие, морды фиолетовые. Сколько не брей, а уже через час небритые. Взяли так, принесли чемодан, поставили и ушли типа покурить.

Он ведь почему так стал дурковать сегодня? Потому что не накопилась его сила, эта темная материя как по капле с горы собирается. Когда он был на Тенерифе, ему рассказывали, как остров водой снабжается. Касается своими вершинами гор облаков, там капельки образуются, они сливаются, концентрируются в малюсенькие ручейки, те потом в чуть большие, и добираются, в конце концов, до водохранилища большим ручьем, и оно, водохранилище, наполняется. Что-то подобное и с его загадочной силой – нужно время. Он потому и попросил, чтобы в первом периоде остаться на трибуне. Во время игры ручейки быстрее, капелек больше, когда смотришь со стороны. Важнейшая игра скоро для сборной. Теперь лишь бы хватило времени и темной силы.

Маленький стадион замер в один большой звук. Он схватил чемодан и рванул на выход, пробежал мимо этих с фиолетовыми мордами, для них он был лишь тенью. Но успел заметить испарину на их лицах. Теперь лишь бы вход на стадион не на замке. А то бывает в перерыве, идиоты. Перепрыгнул турникет. Сколько еще народу к началу идет игры. Для них, для охранников, даже для лошадей с патрульными на спинах он – тень. Но сколько у него времени? Он помнил: рядом пруд. Копали под городской бассейн. Лишь бы ничто не помешало, и как можно дальше от людей, в пруду лебеди, сегодня их жизнь воистину ничего не стоит. Успеть забросить на самую середину. Отбежать еще на сотню метров. И рухнуть на скамью. И почти заснуть. Тут его и арестовали спящего. Но еще краем сознания помнил огромный водяной язык, вставший посреди пруда, и звук водопада.

Беспрецедентный футбольный случай будет разбирать комиссия. Игрок, не явившийся на игру сборной, будет дисквалифицирован.

Вчера в городском парке рядом со стадионом предотвращен службами ФСБ теракт. Заряд сработал, не причинив вреда отдыхающим.

Люба, скажи честно, ты сошел с ума?

Иногда подают одноклассники, иногда случайные люди. Он стал выпивать, любил именно с самого раннего утра, еще даже куска хлеба не проглотив. Приходил этот приятный звон в ушах, и сиреневый свет в глазах, впереди день, день Любы, когда нужно просто бродить в поисках выпивки и больше ничего. Он знал, что умрет молодым. Но сколько еще будет впереди этих прекрасных дней, главное – с вечера запастись. Чтобы проснуться рано. Первый короткий глоточек воды, а потом сразу стакан водки, и успеть, чтобы организм не возразил, он у него тренированный… был, а потом ждать, ждать этот звон и этот сиреневый свет, ждать обычно в парке и вспоминать тот день.

Охотники

День первый

Граница и контрабанда неотделимы, как предмет и тень от предмета в солнечный день. Как сиамские близнецы. Как луна от бегущего ребенка.

Так было всегда. Со времен создания государств и границ. Во всех странах. При всех видах правления. Границы охраняет стража. Контрабандой занимаются контрабандисты.

Чаще эти двое сплетаются в тугой узел, и возникает мир комфортной коррупции. Иногда вторые пытаются обмануть первых. Тогда рождается ситуация охотника и жертвы. Обычно жертва быстро гибнет, улучшая репутацию охотника, оправдывая цель его существования за государственный счет. Это нравится и обществу, и властям. Но иногда случается другое. Жертва превращается в охотника. И это не нравится никому.

Виталий плотно и с удовольствием позавтракал тем, что оставила ему жена. Два яйца, сэндвич с сыром. Стакан апельсинового сока, не из пакета, из соковыжималки. Выпил чашку горячего растворимого кофе. Полежал поверх убранной кровати, глядя в окно, наблюдая, как разгорается утренний свет. Затем рывком поднялся, быстро оделся, взял с вечера собранную дорожную сумку, спустился во двор. Во дворе его ожидал потрепанный старостью, замызганный дорожной грязью внедорожник «Нива».

Его он вчера приобрел за пятьсот долларов. Хозяин слегка удивился, что покупатель не стал торговаться за подобную рухлядь. Виталий только спросил: «Заводится? Масло на уровне?» Затем он еще раз критично осмотрел автомобиль, не переборщил ли с запущенностью авто, не привлечет ли подобный вид полицейских, однако мысль, что подобных монстров была треть от всего автопарка страны, успокоила его.

Ехать нужно было довольно долго. Он привычно слушал, как шумит мотор, как работают все эти автомобильные агрегаты, отжившие свое, отправляясь в свой последний путь.

Машины он любил, невольно олицетворяя их с живым существом.

– Ну что, кончилась твоя жизнь, – подумал он с какой-то странной теплотой.

Шоссе проскочили, началась грунтовая дорога. Предсмертные звуки авто стали громче и протяжней.

– Тяни давай, – вновь обратился он к старенькому автомобилю как к живому существу, ребром ладони стукнув по салонной торпеде. Дорога стала сужаться на глазах, отчаянно виляя. Наконец, приличного размера камень преградил путь. Разный, нелесной, сор на земле свидетельствовал, что приехали.

Виталий забросил сумку на плечо и зашагал по едва заметной тропинке, не удержался, оглянулся один раз. Минут через двадцать ходьбы впереди блеснула вода. Он замедлил шаг и, словно насторожившись от внезапной опасности, стал внимательно вглядываться в окружающий лес. Сосны закончились, стало много кустарника, поваленного леса и камней. Подойдя на расстояние десяти шагов от воды, Виталий присел, открыл сумку, извлек гидрокостюм аквалангиста и быстро переоделся. Затем лег на живот и проворно, пластунскими движениями, словно изображая гигантскую ящерицу, приблизился к воде. Впереди у самого берега лежала зеленая металлическая бочка со следами ржавчины. Виталий извлек из нагрудного кармана маленький, почти игрушечный по размерам бинокль и внимательно осмотрел противоположный берег. Быстрым коротким движением он перекрестился и подполз к бочке.

На первый взгляд обычная бочка оказалась нестандартной. С одной из сторон она имела прорезиненный по контуру люк, с массивной ручкой. Повинуясь усилию руки, люк открылся с инерцией гидравлического устройства. Виталий быстро переместился во внутренность чудо-бочки, а люк также медленно и плавно затворился за ним. Бочка стронулась с места и медленно двинулась в сторону воды, погружаясь на ходу. Наконец она полностью исчезла из виду.

Внутри было холодно, но не сыро. Полную темноту прерывал пунктир маленькой зеленой лампочки. Тихо шумело устройство гребного винта, очевидно, питающееся энергией аккумуляторной батареи, которая занимала большую часть пространства внутренностей плавучего средства. Прошло едва ли десять минут, шум от двигателя стих. Затем последовали легкий толчок и едва слышный металлический скрежет. Виталий потянул на себя короткий стержень рядом с собой. Раздалось шипение воздуха, затем бочка едва заметно закачалась на поверхности воды, Виталий нажал на плоскость люка, и тот покорно отворился, превратившись в лаз. Плавучее средство находилось рядом с крупным буем без светового сигнала. Якорная цепь от буя терлась о бочку с сухим металлическим скрежетом. Виталий опять коротко перекрестился и плавно опустился в воду. Он металлической скобой пристегнул якорную цепь к креплению люка и поплыл в сторону навигационных огней небольшой яхты, дрейфовавшей метрах в пятидесяти от буя. Мелькнул свет фонаря, рыскающий по воде. Виталий быстро по короткому никелированному трапу взобрался на борт. Пульсирующий огонек сигареты высветил рыжую бороду. Он быстро и коротко, по-восточному, обнялся с владельцем бороды, рывком расстегнул молнию гидрокостюма, извлек плотный черный маслянисто блеснувший пакет. Следующим движением почти такой же пакет вернул обратно. Двинулся было в сторону трапа, но не удержался, замер, затем, коротко оттолкнувшись ногами от палубы, нырнул. Бочка была на месте. Он совершил ряд обратных манипуляций и нажал на стартовую большую кнопку рядом с зеленым огоньком. Бочка-субмарина, словно тренированное долгими годами домашнее животное, отправилась в обратный путь домой, уже под водой совершив разворот. Теперь они двигались к противоположному берегу. Через некоторое время шорох отмели возвестил: прибыли. На берегу его ждали. Едва он выбрался из люка, пара рук зацепила его судно коротким тросом и повела по воде куда-то в сторону, где по характерному шуму угадывались тростниковые заросли. Виталий двинулся по тропе, ведущей вверх от отмели. Сердце стучало, создавая шум в ушах. Наконец он выбрался на горизонтальную поверхность. Была ночь. Звезды отражались на корпусе припаркованного у шоссе автомобиля с работающим двигателем. Он зашел со стороны пассажирской двери и влез в салон. Мысль, что он оставил сумку и не помнит где, неприятно кольнула его в быстро работающее сердце. Левой рукой он поправил зеркало заднего вида. Машина мягко и едва слышно откликнулась на педаль, как это всегда у дорогих автомобилей. Салон осветился голубоватым светом. Виталий откинулся в кресле, зажмурил глаза, попытался вспомнить, что еще мог забыть. Водительская дверь открылась, человек быстро занял свое место, и машина так же быстро, но плавно тронулась. Вскоре свернули с шоссе.

– Все нормально?

– Сумку забыл.

– Где?

– Не помню.

Проехали еще с километр.

– Думаю, некритично, не парься.

– Я тоже думаю, некритично, но знак говно.

– Ладно, как судно?

– Порядок. Думаю, все ж логистику нужно будет поменять.

– Хлопотно, но подумаем.

За логистику отвечал он, Виталий, как местный, чей дом находился в поселке рядом с Сайменским каналом. Бочку придумал и создал Брадобрей – его друг парикмахер Костя, который неожиданное увлечение техникой трансформировал в прикладное изобретательство. Долгие годы это давало ему лишь небольшой кусок хлеба – всякие дачные устройства, моторчики на велосипеды, помощь клубу воздухоплавателей.

Потом они повстречались с Виталием. Совместные упражнения в контрабанде с посещением салона «Микадо» в Хельсинки, где осуществляли свою деятельность русские проститутки и объявлялись неожиданные для сонного Хельсинки личности типа Тойво, все поменяло. Теперь юношеское увлечение имело строго прикладное значение.

Машина затормозила у двухэтажного коттеджа. Коттедж стоял в глубине участка в полусотне шагов от дороги.

– Якорь магнитный придумай, со скобой неудобно, время тратишь. И еще машины жалко, мы так скоро весь местный лес превратим в лес из повести Стругацких «Малыш».

– Что предлагаешь?

– Мотороллер с мощным движком, и чтобы не бросать, а прятать.

– Я подумаю.

– В том же месте в другое время, я сброшу СМС.

– Окей.

Виталий выпрыгнул из машины и пошел к дому. В верхних окнах горел свет. Его ждали. Но никто не встретит, не поздоровается, пока он не посетит подвал. Таковы были непреложные правила. Родители выполняли беспрекословно. Жена иногда нервничала, по молодости, с трудом борясь с любопытством и тревогой за мужа.

Не переодеваясь, он спустился в подвал, аккуратно закрыв за собой дверь на защелку.

У подвала была загадочная история. Коттедж был построен на бывшем фундаменте финского дома. Во время еще советское было принято решение немедленно раздать советским людям фундаменты, на которых когда-то стояли дома финских граждан. Очевидно, правительство руководствовалось какими-то слишком глубокими мыслями о настроениях реваншизма, которые могли возникнуть у новых поколений финнов и испортить, что-то изменить в международных отношениях двух сопредельных и необычно дружественных стран. Финляндия была, пожалуй, единственной страной из капиталистического лагеря, что поддерживала с СССР вполне добрые отношения. С удовольствием выдавала перебежчиков и получала почти даром лес, уголь, газ и электричество. Боялись нарушить равновесие в мозгах финнов, что ли, поэтому закрепили собственность за местными? Когда они купили дом у прежнего владельца, уже в новое время, и произвели необходимый ремонт, отец предложил очистить подвал. Две недели они таскали мешки с мусором по узкой крутой лесенке, пока не добрались до поверхности из старого финского бетона. В пустом пространстве бетонного куба Виталий курил, облокотившись на неровную бетонную стену. Ноги его упирались в шероховатости на полу. Закончив курить и раздумывая, какой бы рухлядью теперь завалить этот чистый подвал, он резко оттолкнулся от пола, выпрямляя ноги, и тут же упал. Потому как поверхность под ногами вдруг утратила неподвижность и сдвинулась с места. Виталий опустился на колени, пытаясь понять, что произошло. Затем просто вновь повторил свои движения. Пол опять двинулся в путь. Прежде чем перед ним открылось новое пространство подполья, Виталию пришлось попотеть.

Подвальный пол этого финского сооружения представлял собой сегмент в виде начинающей худеть луны, или недополумесяца, укрепленный на мощном подшипнике, как и все старофинское, очевидно имевшем великолепное качество. Зачем было сделано – вопросов не оставляло. В неглубоком подполье хранился целый арсенал, в основном наганы и маузеры. Все это впоследствии требовалось привести в порядок, он любил оружие не меньше автомобилей, но тогда Виталий едва не совершил неловкое движение, которое могло закончить все. Вообще все. В последний момент он краем глаза заметил пучок проводов, уходящих в темноту. Виталий отпрянул, как от змеи. Быстро поднялся по лестнице. Тщательно затворил дверь. Нашел отца. Шепнул:

– Повесь замок, никого не пускай, завтра все обсудим.

Отец имел воинскую специальность сапера. Он подтвердил: довоенные мины могут детонировать и сейчас. Те три батальонные минометные мины, что связаны проволокой, предназначались для других любопытных в другие времена, но могли сработать и на них сейчас. Виталий настаивал вызвать саперов. Отец рассудил иначе.

– Ты, сынок, не знаешь, какую в будущем услугу может оказать тебе этот хитроумный тайник. Я уж рискну. Вы в Питер прокатитесь с семьей, а мать я в гости к сестре отправлю в субботу.

В воскресенье отец отвел его за пределы огорода и показал аккуратно сложенные в ямке рядком три характерного очертания смертоносных тельца.

– Нет, взорваться вряд ли могли… Но могли.

И подмигнул.

С тех пор в подвал, кроме него, Виталия, никто не спускался – табу, и ключ был только у него. «И отпечатки тоже только мои», – почему-то отстраненно подумал он.

Сейчас он тихо прошел до двери в подвал, дом замер молчаливый, но словно прислушивался. Ключ лежал тут же на небольшой полке у двери в непрозрачном глиняном стакане. Полумесяц как обычно без скрипа сдвинулся с места, обнажая сокровище. Он иногда думал добраться до подшипника, но мысль о том, что на его время финского качества хватит, успокаивала. Он снял с пояса пакет, сильными руками разорвал упаковку. Плотные пачки евро в голубоватом свете фонарика казались серыми. Пересчитывать было не нужно. Тойво – старый проверенный контрабандист со всем набором достоинств этой профессии.

– У меня, Виталий, дед был контрабандист, отец, я, как видишь. А может, и вся родня со времен Адама, – без улыбки говорил Тойво, обычно выпивая. Он никогда не напивался, в отличие от традиционного финского поведения.

Они познакомились в «Микадо», известном шикарном, единственном на всю Финляндию, притоне, но почему-то без проституток поехали к Тойво в гости. Сауна, конечно, и много водки. Тойво говорил.

– Водочный бизнес умер, остались сраные сигареты.

Акцент у него был традиционный, а на русском языке он, тоже традиционно для восточных финских земель, говорил неплохо.

– Что остае-е-ется? А остае-е-ется, мой друг, повернуть голову в сторону колумбийских баронов, а потом в сторону финских парней, что любят рок-н-ролл, а также козлобородых художников и поэтов. Много театралов есть. Короче, рынок вполне сформирован.

Уговаривать долго не пришлось. Костян тут же поведал о своих мыслях по поводу пересечения границы. Что-то там про бесшумную торпеду. Короче, ударили по рукам. Осталось за малым. Нужно было выходить на питерских бандосов.

Он поместил деньги рядом с другими такими же в банковской упаковке, что было непременным условием их отношений с Тойво. Где он их доставал – были проблемы Тойво.

В другой ячейке лежало оружие. Современные «Беретта» и «Узи» и старички ТТ и калаш с укороченным стволом и складным прикладом. Виталий не удержался и погладил оружие, словно котят в корзине. Затем вернул полумесяц на место, поднялся по лестнице, запер дверь. На кухне его ждал отец. Встретились глазами, разлили. Привычно выпили по стакану, и Виталий заторопился. В город.

Он переоделся, спрятал костюм в отделе рыбацкого снаряжения. Надел свой любимый спортивный, кожаные кроссовки, взял бумажник. Дождался, когда сверху спустится жена. Обнял:

– Я недолго.

Любимый «Рендж Ровер», казалось, ждал его. Мягко выкатился из гаража, без прогрева быстро набирая скорость.

Впереди его ждал любимый город. Он любил его, прежде всего, за непохожесть ни на какие другие города. Его финские, такие же провинциальные города, даже такие как Савонлинна, старые, с замком, отличались принципиально. В них не было жизни. Так считал Виталий. Мертвый свет неоновых ламп скользил по пустым финским улицам, едва заканчивался рабочий день. Алкоголя нет нигде, разве что в дремлющих на обочине цыганских развалюхах за пятикратную цену. Нигде не звучала музыка. Нельзя, запрет, жителям завтра рано на работу. Он знал человека, к которому приехала полиция, потому что он принимал душ после девяти часов вечера и шум мешал соседям. Ну а в русской провинции, во всех этих Новгородах, Золотых кольцах, отсутствовал этот приграничный шарм, близость другого мира, которые делали выборжан другими, даже слегка снобами, что ли. И ведь не очень понятно, в чем это выражалось. Но так оно и есть – приграничные понты.

Алкоголь в крови уже начал потихоньку растаскивать щупальца спрута, что повис на нем, едва он очутился в бочке-субмарине. Он даже хотел ему придумать имя. Но Стресс было банальным, а другое как-то в голову не приходило. Вскоре он соскользнет с него и отправится прочь, до следующего раза.

После Гвардейского поселка и моста через Сайменский канал он сбросил скорость. Во-первых, здесь часто гаишные патрули, и хотя полтинник деревянных для молодого служащего полиции не жалко, но зачем лишний раз мелькать в памяти людей системы. Кроме этого, он в тысячный раз хотел насладиться видом города.

Прямо перед ним медленно вырастал чудный замок. Единственный такой большой средневековый замок в Северной Европе. Сейчас, в вечернее время, в сиянии голубых огней подсветки, он был как-то особенно хорош, окутанный легендами, по-настоящему мрачный и величественный. Справа от Крепостного моста в узком водном пространстве между мостом и причалом теснились яхты. Среди них стали попадаться весьма приличные экземпляры. Город начал приглашать музыкальные международные фестивали, наряду с традиционными тусовками рыцарских турниров это стало серьезно наращивать его туристическую привлекательность. «Какой там Таллин, какая Рига, – горестно и привычно размышлял Виталий, – если бы не то, что было впереди». Он миновал крошечную площадь с уцелевшим сквозь века основателем города Кнутссоном и стал подниматься по Крепостной улице. И сразу сердце наполнилось привычной болью. С обеих сторон на него смотрели черные мертвые провалы выбитых окон в нежилых домах. Будто старухи с беззубыми черными ртами, одетые в тряпье, они обступали его, потрясая иссохшими руками. Он знал почти каждый дом. Знал по имени. Это Сашка Иванов, убит в 1994-м, это Яша Губерман, исчез в 1998-м. Это Сергей Краль, разорен и где-то бомжует.

Кто придумал эту странную систему? Люди покупали старинную недвижимость и ничего не делали с ней, иногда исчезая в водовороте судьбы, а развалины продолжали свой путь в никуда. Говорят, какие-то зарубежные организации уже признали город исчезнувшим навсегда. Ничего. Еще сотня тысяч, и он, Виталий, возьмет этот угловой дом, бывшее здание фабрики «Маяк» и сделает европейскую гостиницу. Не может быть, чтобы так осталось навсегда, и власти когда-нибудь вспомнят о совести. Забрать у финнов такой чудный город и превратить исторический центр в помойку. Не он один страдает от этого. Местный архитектор погиб, пытаясь прорваться к президенту, который был здесь проездом и даже посетил новый ресторан, возникший недавно в бывших пороховых складах напротив крепости. Хотел прорваться с городской болью и поплатился жизнью – снайпер всегда думает, что президенту не нужны незапланированные встречи.

Ничего. Еще пару сотен тысяч. В конце концов, он не у школы детям наркотики продает, он снабжает финскую богему, ну и пусть нюхают, нанюхают на свой же город. Он медленно проехал Театральную площадь. Здесь, в кинотеатре «Выборг», проходит знаменитая тусовка «Окно в Европу». Гуляют мастера экрана, слегка подпившие, и даже не чураются общаться с горожанами, а иногда оставляют отпечатки своих ног в гранитной галерее звезд.

А вот и главная церковь. Давно он там не был, со времени крещения мелкого, надо бы зайти, постоять со свечой. Церковь не так давно нарядилась золотым куполом. Правда, это не золото, он узнавал, но все ж. Проехали мрачное здание городской полиции. Естественно, сразу вспомнил, как дежурил по городу. А было так. Забрали его, по какой-то чепухе. К нему частенько прилипала эта чепуха, особенно когда он захочет выпить. Привели, и прежде чем отправить в обезьянник, усадили писать что-то. Но он, недолго думая, предложил выпить и закусить. Почему нет? Съездили на дежурной скотовозке, на той же, что его забирала. Купили копченых курей, пива и водки. Через пару часов в отделении остался он и сержант. Сержант вскоре уснул, навалившись головой на дежурный стол. А он стал принимать звонки. Боль и ужас маленького русского провинциального города. Не хочется вспоминать подробности. Жуткие были времена.