Текст книги "Разряд!.. Ещё разряд!"

– Да, конечно, но я от Льва Иосифовича!

Наверное, ей никто не звонил – и она попросту охренела от уверенности этого интеллигентного, с мягким нажимом настоящего студента, за которого даже и не звонят, потому что его дядю оперировал сам профессор, а доценты отслеживали анализы и помнят дорогого пациента Льва Иосифовича, а она просто не в теме.

– Что у вас? (Видимо, она все-таки вспомнила, как пальпировала моего дядю в паховой области!). Сперва отработка. Берите тесты!

И тут мымра ушла протирать очки, а я увидел одну из сестёр-лаборанток, у которых мы с Саней пили только чай! (Реально – я западаю на брюнеток.)

– Привет!

– Привет! Какой билет?

– Ответы есть? Давай (Мы ещё на чай придём!).

– Быстрее! (Не то что «не спеши, милый!»)

– Так, готово, не проверяй! Давай ещё два билета – сразу с ответами, разумеется!

– За один раз можно сдать только один «нб»! Разрешила? Ну, ты крутой! (Ещё бы: мой дядя здесь грыжу оперировал, сейчас скажу мымре – пусть зачёт ставит!)

Когда было всё написано и всё-таки проверено прекрасной брюнеткой, пришла эта преподаватель в очках -14-16 и сказала:

– Написал? Ну, иди, ставь себе там (в журнале).

Я взял и обвел сразу три «нб»!

– А зачёт?

– Ну, и зачёт, раз всё отработано!

С ума сошли, что ли, уважаемая Галина Васильевна? Там же подпись преподавателя должна быть!

Но рядом стояла очень красивая девушка – и я расписался за ушедшего в мир иной хорошего хирурга и принципиального преподавателя. Девушка смотрела на меня большими глазами: такое в её лаборантской практике было впервые. Впрочем, в жизни настоящего студента тоже.

Саня, тут даже шампанского не надо. В следующий раз подежурь за меня в реанимации, на чай я сам пойду!

Концепция антиноцицептивного обезболивания

Предполагаю, мои дорогие читатели, что вас несколько удивило название нового рассказа? Что поделать, ведь я больше 20 лет анестезиолог и, в соответствии со своим профессиональным интересом, читаю литературу по специальности. Моим коллегам, анестезиологам-реаниматологам, бывшим врачам-интернам Днепропетровской и Запорожской медакадемий выпуска 90-х, наверное, попадалась монография с таким же названием за авторством профессоров Л. В. Новицкой-Усенко и Г. А. Шифрина – тогдашних завкафедрами анестезиологии и реаниматологии. Если кто не читал, постараюсь в двух словах, насколько сам понял, передать суть их коллективного труда. Будет несколько занудно, но необходимо для дальнейшего понимания.

Дело в том, что у нас в организме есть две системы, реагирующие на боль: ноцицептивная (собственно болевая) и антиноцицептивная, или противоболевая. Ноцицептивная система представлена болевыми рецепторами-ноцицепторами, реагирующими на механические воздействие или на химические вещества, создающие дефицит кислорода в тканях и нарушающие процесс окисления. Далее возбуждённый брадикинином или серотонином рецептор-ноцицептор посылает болевой сигнал через чувствительный ганглий в задний рог спинного мозга и оттуда по специфическим афферентным волокнам спинноталамического тракта в корковый, т. е. мозговой анализатор, прямиком в постцентральную извилину – сенсомоторную зону, где происходит формирование восприятия острой боли, и мы мгновенно отдёргиваем руку от горящей спички. Есть ещё неспецифический путь, который проецируется в различные области коры больших полушарий головного мозга, участвующие в организации эмоционального и вегетативного компонента боли.

Функция антиноцицептивной системы заключается в контроле над активностью ноцицептивной системы и предотвращении ее перевозбуждения. То есть чтобы человек не умер от боли, наш создатель, кроме таламуса – центра боли, сотворил ещё и гипоталамус, который тормозит ноцицептивные нейроны и выделяет эндогенные опиоиды и катехоламины. Чем их больше, тем наша жизнь радостней, а ведь давно известно, что положительные эмоции и здоровый смех способствуют выздоровлению от тяжёлых недугов.

И так в этой монографии все эти рецепторы-ноцицепторы, афференты-эфференты, центры боли и удовольствия, эндорфины-динорфины-энкефалины, а по-простому – пути входа – выхода – передачи особо нервных импульсов, расписаны, что при богатом воображении складывается интерактивная схема боли и радости, эйфории и депрессии, безысходности и необдуманных поступков – и начинаешь понимать тех, кто, несмотря на свой возраст, не перестаёт делать большие хорошие глупости и даже лазить в окна к любимым женщинам.

Но упомянутая медицинская монография – это всё же научный труд конца ХХ века, где прописаны методики анестезии в соответствии с операционной травмой и активацией ноцицептивной (ответственной за боль) системы. Там нет ссылок на доказательную медицину, не предполагается персонифицированный подход к пациенту, а применяемые сейчас off-lаbel методики (применение лекарства вне аннотации, то есть на усмотрение лечащего врача) вообще были запрещены до 2007 года. Авторитет авторов руководства исключал даже Кохрейновское исследование концепции обезболивания. Авторы сего научного труда, находясь в добром здравии, были похожи на одушевлённые монументы анестезиологии и реаниматологии, которым при жизни студенты возлагали цветы. Я не шучу: каждую сессию на экзамен, который принимали завкафедрами, мы приносили живые цветы: кто розы, кто тюльпаны, а некоторые, после недопусков и пересдач, торопились с красными гвоздиками. И лица у экзаменаторов соответствовали – после принятия очередного экзамена в душной аудитории они без эмоций слушали от старост потока: «Спасибо, благодарны, будем помнить» и, не глядя на нас, принимали букеты. Как сказал один наш преподаватель: вы же люди взрослые, прекрасно всё понимаете – мы не нужны вам, вы не нужны нам, давайте зачётки!

На 4-м курсе с кафедрой акушерства-гинекологии у меня всё сложилось: и учёба, и доверительные отношения с преподавателями. Настолько, что к некоторым из них я приводил на консультации влюблённые пары своих друзей и даже участвовал в планировании их семей.

Так что насчёт сдачи экзамена я тоже не переживал. Ведь акушерство и гинекология – специальность хирургическая, а значит, требует знания анестезиологии, поэтому на практике я больше был в операционных и держал лицевую маску. Но при сдаче экзамена, кроме теоретической части и практических навыков, была ещё игра «угадай, кто чем болеет». То есть студент тянет билет с номером палаты и койко-местом и идёт приставать к больной с опросом, потом листает историю болезни с заклеенным диагнозом и без листа назначений, но с листом температурным, результатами анализов, ЭКГ, рентгеном и прочим. Выставляет свой диагноз и прописывает лечение. Если всё совпадает с тем, что уже написано в истории болезни, значит, экзамен почти сдал и можешь идти с зачёткой возлагать свои цветы живым памятникам медицины.

Наверное, я везучий: попался билет с вопросом про диагностику острого живота и тактику ведения больной. Принимала экзамен в том числе и завкафедрой анестезиологии-реаниматологии, и, ясное дело, акцент будущий анестезиолог-реаниматолог сделал на противошоковых мероприятиях и анестезиологическом обеспечении. Далее воодушевлённый и счастливый молодой человек в белом накрахмаленном халате вошёл в большую палату и, сразу заметив молодую пациентку примерно своего возраста с рыжими кудряшками, которая почему-то тоже с интересом взглянула на незнакомого ей доктора, полупрофессионально понял, что «это именно она», но на всякий случай проверил номер койко-места в своём экзаменационном билете. Затем сделал, насколько можно, серьёзное лицо, поправил фонендоскоп и уверенно направился к ней. Сегодня ему определённо везло!

– Здравствуйте, я ваш доктор, как самочувствие? Мне надо вас немного поспрашивать. Не против?

– Здравствуйте, доктор! Конечно-конечно, я сама следователь, поэтому готова вам всё рассказать и даже подписать чистосердечное признание.

– Да, но тут, знаете ли… сперва подразумевается некоторый следственный эксперимент.

– ???

– Ну… расскажите, как заболели, и, если можно, дайте мне вас немного пропальпировать.

– Да-да, конечно, я бы и от аускультации[33]33
  Аускульта́ция – физикальный метод медицинской диагностики, заключающийся в выслушивании звуков, образующихся в процессе функционирования внутренних органов.


[Закрыть] не отказалась…

Моя пациентка невозмутимо откинула одеяло ниже пояса, доверчиво открыв свою красивую фигурку в белом кружевном белье, и доктор на некоторое время впал в юношеский ступор. Затем собрался, поправил разом запотевшие очки и с умным видом, всеми силами пытаясь собраться с мыслями, начал пальпировать (когда так хотелось гладить) её плоский мягкий животик, опускаясь всё ниже и погружаясь пальцами всё глубже, а она, по мере исследования, всё больше рассказывала про свой anamnesis vitae[34]34
  Anamnesis vitae – история жизни.


[Закрыть], чем про anamnesis morbi[35]35
  Anamnesis morbi – история заболевания.


[Закрыть]. Из чего я, в то время ещё не женатый, понял, что её morbi как раз по моему профилю. Поэтому, как убеждённый последователь Гиппократа, решил лечить саму больную, а не её болезнь, при этом для порядка пообещал помочь с физиотерапией и чем-то ещё. То есть дал понять, что это был первый врачебный контакт, предполагающий официальное знакомство с пациенткой и сбор анамнеза.

Удивительным образом мой диагноз почти совпал с тем, что поставил этой пациентке мой преподаватель по акушерству-гинекологии, о чём он мне сам сказал на перекуре.

Таким образом, экзамен был практически сдан. Оставалась торжественная часть.

После объявления оценок мы, уже пятикурсники, с зачёткой в одной руке и цветами в другой начали подходить к пантеону. Я встретился глазами с завкафедрой анестезиологии-реаниматологии: ни розы, ни тюльпаны, ни даже красные гвоздики не вызывали у неё никаких эмоций.

И вдруг мне так захотелось сделать одну, но большую и хорошую глупость, что я взял свою кремовую розу и незаметно вышел из душной аудитории. Мне не надо было лезть в окно: дверь палаты была открыта, и моя пациентка, увидев своего доктора с розой в руке, с порога поздравила меня с успешно сданным экзаменом. Наверное, действительно следователем работала.

Я поблагодарил ее, пожелал скорейшего выздоровления и, после небольшой паузы, поставил розу в пустой стакан на её прикроватной тумбочке и (“…Тут, на самом интересном, я чуть вам, братцы, не наврал, ведь он был док, к тому же честный…“) не взял у неё номер мобильника, потому что их в 90-е у студентов не было и только реальные пацаны ходили с «трубами».

Не то что соцсетей, вообще никакой связи, кроме как позвонить в ординаторскую или на пост медсестры, вообще не было! Когда получалось дозвониться, мне отвечали, что «больная на процедурах». Ну да, я же их ей и прописал… Через неделю, приехав за зачёткой, я не увидел знакомой фамилии в списках, дверь её палаты была закрыта, и я внезапно понял, что сам немного заболел, несмотря на успешно сданную сессию. Слава богу, был повод полечиться, и в тот же вечер, на берегу Днепра, студенческая братия на последнюю без сдачи с размахом и с разбегом в воду вовсю отметила окончание учёбы.

Сейчас, с высоты своего врачебного и жизненного опыта, с большой долей вероятности могу предположить, что положительные эмоции, полученные моей пациенткой при первом врачебном контакте, надолго вытеснили ноющую боль внизу живота, которая её постоянно мучила.

А мне это случай почему-то вспоминается, когда, стоя в пробке, нахожу Александра Новикова и он поёт:

 
А продолженьем был бы вечер, где ты моя, а не его,
Где всё в руках у первой встречи, а у последней ничего…
 

Невезуха

В Кировограде был замечательный нейрохирург Зеленков, среди коллег именуемый Зелёнкой: сухощавый, лысоватый, чем-то похожий на студента в роговых очках, он все схватывал на лету, определял топическую патологию мозга без помощи компьютерных томограмм и нейронавигации[36]36
  Нейронавигация – набор компьютерных технологий, используемых нейрохирургами во время операций на головном мозге для определения локализации опухоли или аневризмы.


[Закрыть] и пил, как подобает такому специалисту. При этом иногда заходил в операционную по стеночке, каким-то неведомым чутьем, вопреки прогнозам, определял, будет или нет интраоперационная кровопотеря, и очень быстро, без помощи навигации, оперировал злокачественные опухоли головного мозга. Иногда после длительных операций ему помогали выйти из операционной.

Новый главный врач всех пьяниц либо выгнал, либо пролечил по-тихому – без заведения истории болезни, а Зелёнку почему-то даже не трогал. Когда тот выходил из запоя, то начинал наводить порядок в отделении, вплоть до того, что считал количество назначенных инъекций и сверял их со следами уколов на ягодицах пациентов, от чего медсестры нейрохирургии областной больницы, что называется, вешались и ждали, когда же шеф снова запьет.

Один раз я, врач-интерн, присутствовал на консилиуме в реанимации. Главный врач Тореадор нервничал, поскольку все уже собрались, не было только Зеленкова. Без ведущего нейрохирурга консилиум не начинали. Наконец тот появился, сел рядом со мной в углу на диване и спросил как старого приятеля:

– Привет! Давно сидите? Не знаешь, чего он (главный) меня звал?

Вот такой был персонаж: лет 55, любил выпить с коллегами и пошутить-покурить с девчонками-медсестрами. Да и вообще ничто человеческое было ему не чуждо… Рассказывают, что его приглашали оперировать в знаменитую киевскую клинику, но он отвечал:

– А кем я там буду? Здесь меня все знают…

Во время одной командировки в столицу Незалежной поздно вечером захотелось ему перекусить. Туда-сюда – все уже закрыто. На углу Крещатика и Банковской какая-то забегаловка еще работала. Зашёл, всё вроде бы прилично, тут же и официанты.

– Выпить-закусить? Вот вам меню: извольте-позвольте! Чаевые приветствуются…

Но так как время было позднее, уже к закрытию заведения, суп из галушек простыл, «варэников» не осталось, поэтому предлагалось какое-то экзотическое для украинской кухни блюдо – «мозги бычьи под соусом».

– Ну, блин, – думает Зелёнка, – и тут они меня преследуют! Что ж, придётся оперировать вилкой…

Подают четверть холодного синего бычьего мозга, и наш великий нейрохируг, как всегда – без компьютерной навигации, начинает её разделывать и … ой, ё***! – находит опухоль! И, судя по внешнему виду, возможно, раковую. Тарелка летит на пол. Зелёнка большими глотками выпивает полуштоф «Столичной», кидает на стол 100 гривен, после чего, злой и голодный, уходит из этой забегаловки, хлопнув дверью. Не везёт – так не везёт!

Вернувшись в свой родной Кировоград, соскучившись по практической нейрохирургии, он вновь взялся за скальпель и работал с упоением, без навигации точно определяя, где находится опухоль. А в перерывах между операциями, выпивая с коллегами и покуривая с девчонками, рассказывал, что в Киеве, в кабаке, ему всегда подавали «мозги под соусом»! Выходил из операционной Зелёнка, как и заходил, – по стеночке: великому нейрохирургу навигации не требовалось.

Понять ныне уже покойного доктора Зеленкова, простаивавшего зачастую по 8 часов за операционным столом, несмотря на красные дни календаря и сменившие их дни Незалежности, отдававшего все свои силы и талант на благо больных, наверное, можно. Как и простить его «немного выпить-покурить»… Живой же человек был, не статуя среди светил в пантеоне. И навигации – даже по жизни – ему не требовалось!

Весёлые электрики

В мае 2002 года я приехал на Крайний Север, в Новоуренгой, – работать в отделении реанимации-анестезиологии. Дежурства сутки через сутки, белые ночи и красные лица моих коллег к вечеру пятницы, поправка здоровья в понедельник-вторник с кратковременной передышкой в среду-четверг… Короче, коллектив был закалённый во всех отношениях и готовый к любому развитию событий.

Во время моего второго дежурства поступил к нам в больницу мужчина средних лет с пароксизмом желудочковой тахикардии[37]37
  Пароксизм желудочковой тахикардии – внезапный приступ учащённого сердцебиения до 150–180 ударов в минуту.


[Закрыть] и аритмогенным шоком[38]38
  Аритмогенный шок – нарушение кровообращения органов и тканей вследствие частого неритмичного сердцебиения.


[Закрыть]. ЧСС под 200, АД не определяется, сознание помрачено. Наверное, была пятница, так как в отделении «служили два товарища» – Славян и Колян, которые, успев до того раздавить пол-литра, были готовы сражаться с любой патологией. Поэтому дежурная терапевт со своими порошками и капельницами прямо с порога была послана к авторам справочников Тринусу[39]39
  Тринус Ф. П. – автор «Фармако-терапевтического справочника».


[Закрыть] или Машковскому[40]40
  Машковский М. Д. – автор справочника «Лекарственные средства. Пособие для врачей».


[Закрыть] (с какой целью – не помню из-за эмоциональной вовлечённости процесс лечения). Недолго думая, бригада решила еб**ть: сперва еще по 150, а потом больного.

– Зачем же так? – застыл я в своей одинокой трезвости.

Видимо, моё клиническое мышление было и впрямь скованно, поэтому Славян после принятых 150 сказал:

– Айда, помогать будешь!

Колян добавил:

– А ты как думал?!

Оказывается, коллеги решили провести кардиоверсию – дефибрилляцию (восстановить нормальную сердечную деятельность с помощью электрического тока).

Заряжающим на те же 150 был Славян, а навалился «на утюги» всеми своими 120 кг Колян.

Фото из личного архива К. Ю. Леушина

Про анестезию как-то забыли, потому что сами были уже изрядно «под наркозом». От разряда 150 Дж пациента слегка тряхнуло – и на мониторе «пошёл синус» (восстановился нормальный ритм):

Фото из личного архива К. Ю. Леушина

Cистолическое АД стало трёхзначным, через пару минут к пациенту вернулось сознание, и друзья пошли продолжать консилиум. И все бы хорошо, но их страшно доставал телефон…

На звонки кардиологов-терапевтов, уже не в силах открыть глаз, Колян, утонув в кресле, мог едва отвечать:

– Ну, и чё? Ну, и чё?! Ну, и лечите!.. – и бросал трубку.

Славян вообще не парился, расположившись на диване.

Спасённый от сердечных пароксизмов мужичонка уже канючил у сестёр попить-пописать-покурить. Мы с анестезисткой бегали в приёмник на переломы-вывихи – накладывать фторотановые[41]41
  Фторотановые маски – ингаляционная анестезия фторотаном с помощью лицевой маски.


[Закрыть] маски. Остаток белой ночи я под храп моих старших товарищей просидел за талмудом по аритмологии. Но клиническое понимание пришло утром на обходе.

Докладывать пришлось мне, потому что накануне не употреблял. Главный врач останавливалась у каждой реанимационной койки, где лежали, как выражаются особо патетические журналисты, вырванные из лап смерти пациенты, терпеливо выслушивала про их кровопотери и донорские гемотрансфузии, считала баллы по шкале комы Глазго, эритроциты-лейкоциты, палочки-колбочки, смотрела на кардиограммах динамику сегмента ST и зубец Q у больных инфарктом и пр. и пр., а потом спросила у этого самого мужичонки:

– А вы как себя чувствуете?

А пациент наш как-то нехотя отвечает:

– Да спасибо, живой вроде бы!

– А как условия в больнице? (Надо сказать, что главный врач была ещё и депутатом.)

– Условия? Вчера, как только меня привезли, сердце из груди аж выскакивает, в глазах темнеет, дышать нечем, а тут вместо докторов пришли электрики и прямо у моей койки проводку чинить стали. И один, толстый такой, на меня вдруг как навалится и током по ходу стукнул… Чуть не убил, гад! Видите, у меня на груди даже следы как от утюга остались? Хор-рошие условия – нечего сказать!

А два «электрика» с красными рожами под масками жевали мятные жвачки…

Когда главная ушла, а мы вернулись в ординаторскую, я спросил их:

– Слушайте, какие электрики, какая проводка?

И они ответили, дыша мятным перегаром:

– Тебе же он (больной) сказал: про водку! Не проводку мы чинили, а про водку он имел в виду! Сдал нас, значит, этот ханурик…

– Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет! – начал невесело напевать Колян.

А Славян уже наливал.

– Короче, электрики… Главный врач за пьянку и выгнать может. На фига только током били – так и убить могли… совсем… Стрёмно как-то! Надо… это… опять стресс снять. Хохлёнок! (Это мне.) Сегодня не пьёшь – завтра Родину продашь! С нами будешь? Ну, понеслась!

Начиналась следующая рабочая неделя…

Годы молодые на Севере

В феврале 2004-го, вопреки всем планам, я взял отпуск на две недели, чтобы съездить домой на Украину и забрать наконец свою семью к себе на Север. Летний отпуск, соответственно, отменялся. За поляной с муксуном под беленькую, накрытой мной по этому случаю, усатый шеф – Паша из Херсона – говорил:

– Может, подождешь до осени? Лето впереди! Пусть покушают ягодок-фруктов, на солнышке погреются, может, на море съездят, покупаются-позагорают? У тебя же доченька маленькая, не то что мой богатырь! Ей солнышко, витамины нужны. А здесь что? Ещё зимы месяца три-четыре, потом сразу северное лето с мошкой и комарами. Пожалел бы жену и дитё…

– Да не могу я больше… Как ни позвоню домой, жена всё о том же: «…забирай нас на Север или давай будем расходиться! У всех детей отцы рядом, а у Даши папа только по телефону да по видику». Сам уже на исходе, того и гляди – запью с тобой горькую.

– Ну, как знаешь. Тогда наливай!

Надо сказать, что отцовские чувства у него были обострены: он, второй раз женившись (и опять на молодой), в третий раз стал отцом, и дети наши были практически ровесниками – по три года. Так что мы в разговорах о делах семейных, несмотря на разницу в возрасте (30 и 50), были на «ты».

А незадолго до этого было предпоследнее дежурство, я – по анестезиологии, коллега – в палатах реанимации.

Вечером, ближе к программе «Время», раздался «тревожный звонок».

– Это энергосеть! В 22:00 мы отключаем свет!

– А не пошли бы вы! – это про себя, конечно; а вслух: – То есть? У меня больные на аппаратах ИВЛ, мониторы…

– Да не переживайте, это минут на 15. К тому же сразу включится аккумуляторная подстанция (или как там ее?)

– Спасибо, что предупредили!

Звоню начмеду домой: так, мол, и так, пока не решат со светом, я операции буду по возможности откладывать.

– Да не переживай ты, – говорит, – у нас же дизель-генератор есть!

– Да иди ты в пень, энцефалопат-дегенератор! – Не в трубку, конечно. Он на самом деле перенёс обширный инсульт на полголовы, но это не мешало ему руководить лечебным процессом многопрофильной больницы.

Через пять минут звонят гинекологи – мои друзья, супружеская пара: Екатерина Фёдоровна и Эдуард Вениаминович:

– Константин Юрьевич! У нас пельвиоперитонит (гнойное воспаление брюшины малого таза), надо оперировать!

– Вы же знаете, я всегда за любой кипеж, но тут какая-то непонятка со светом: вдруг наш генератор не включится? Давайте не рисковать. Если терпит, перенесем на шесть утра.

– Да, но там же гной… Ну, ладно.

Тут же звонят хирурги: у нас аппендицит!

– До 21:00 успеем?

– Конечно!

– Подавайте!

Аппендэктомия была без особенностей, я оставил анестезистку будить больного и пошел в реанимацию.

Подходя, вижу, как из гинекологии выходит мой реаниматолог.

– Ты чё – на выскабливание ходил?

– Не, там внематочная, похоже – с кровопотерей. Я думал брать ее в другую операционную, но, раз ты уже закончил, тебе и идти, ее подают уже. И Григорьевна (вторая анестезистка) пошла готовиться на интубацию.

И тут выкатывают саму пациентку – девчонка лет 20, красавица с маской смерти: зрачки широкие, глазки уже подкатывает, пульс нитевидный, АД около 40 мм рт. ст., мертвенно-бледная, и живот как у лягушки, потому что туда струячит кровь из разорванной маточной трубы.

– Бегом в операционную! Григорьевна, ставим подключичку! (У центральной вены диаметр 3–4 см, стенки фиксированы к ключично-реберной связке, поэтому она не спадается даже при больших кровопотерях). Эдик, Катя, мойтесь! (Это – гинекологам.) Струей физ, затем рефортан, пока они моются. Давление 90, начинаем!

Интубация, ИВЛ, разрез. Полный живот крови. Зажимы на разорванную маточную трубу. И свет погас!

– Б***ди, с**ки! Почему не включается этот е***ый генератор?! Григорьевна! Ты где? Рядом? Сама в порядке? Стой, не двигайся, а то что-нибудь опрокинешь!

Тут с фонарем заходит дежурный хирург Вова-Одесса.

– Вам кровь нужна? Сколько?

– Да, конечно: эритроцитная масса, плазма… И скажи электрикам, чтобы свет нашли! Фонарь оставь! У тебя же зажигалка есть, подсветишь…

Операция продолжалась в военно-полевых условиях: светил карманный «прожектор», друзья-гинекологи остановили кровотечение и спокойно ушивали операционную рану, я перестал материться и, держа руку на пульсе, проводил ИВЛ ручным дыхательным мешком. Как вы во времена Крымской войны, правда, профессор Пирогов, дорогой Николай Иванович? Моя Григорьевна вводила кетамин и фентанил, чтоб не перепутать – по 1 ампуле сразу. Вова-Одесса принес кровь, начали переливание. Больная жила – на ощупь, без Гарвардского мониторинга[42]42
  Гарвардский стандарт мониторинга предусматривает регистрацию ЭКГ, измерение АД и ЧСС каждые 5 минут, определение online cатурации (содержания кислорода в крови) и капнографию (определение углекислого газа в выдыхаемом воздухе) у больных при операции и проведении анестезии.


[Закрыть].

Свет появился минут через 30, аккурат к концу операции. Ё***ый генератор так и не включился. Мы отвезли девочку в реанимацию, подключили к апппарату ИВЛ, пока не перекапаем всю кровь/плазму, то есть не стабилизируем до нормы. Я зашел к Вове в хирургию.

– Дай закурить!

Сидим, курим, молчим.

– Представляешь, если бы свет отрубили до того, как я поставил центральную вену? Или гинекологи еще не наложили бы зажим на артерию?

– Успел бы, мастерство не пропьешь! Когда в отпуск?

– Через три дня.

А в 6:00 мы уже оперировали отложенный с вечера пельвиоперитонит и обсуждали между делом: представляете, если бы взяли этот гной вечером – и тут внематочная с кровопотерей! Мы же одна бригада, не разорваться… Хорошо, что перестраховались!

А девчонка к утреннему обходу открыла свои прекрасные большие глаза, маска смерти исчезла вместе с полярной ночью, мы ее отлучили от аппарата ИВЛ, экстубировали. Все было в порядке, ничего ее не беспокоило.

Во время отходной по случаю отпуска мне все-таки пришлось опровергнуть утверждение Вовы насчет мастерства: я плескал беленькую в рюмки, сам сначала пил только сладкую клюквенную настойку с Любовь Викторовной, единственной женщиной-реаниматологом среди нашего северного братства. Потом пришёл заведующий ЛОР-отделением – мой приятель, принёс марочный коньяк: ну, как с хорошим человеком рюмку коньяка-то не выпить? Затем явился зав ХО № 1, тоже не пустыми руками, и после краткого приветствия: «В отпуск? Поздравляю!» – при словах: «Наливай, миленький, по полной!» я ушёл в нирвану.

Отходной вечер подошёл к концу. Всё было замечательно: гости разошлись, я начал собираться. Опять откуда-то из тумана возникла Любовь Викторовна и спросила: документы, деньги с собой?

И тут я смутно забеспокоился.

– Вот как же я в Москве буду, в метро, в куртке «аляске», с сумками? Сразу поймут, что с Севера, видно же, что человек в отпуск едет с деньгами. Тормознут менты, начнут муксун на строганину пробовать не отходя от кассы да мороженой брусникой заедать…

– Никто тебя не остановит, ты же с Севера!

– Да, но я же в «аляске»!

Ну, и так далее…

Потом помню комнату в съёмной квартире и своего приятеля в дверях.

– Ты к-как здесь?

– Поехали!

– К-куда п-поехали?

– В аэропорт, у тебя самолет через час. Ты же сам просил отвезти!

В аэропорту мне стало жарко, я распахнул «аляску» вместе с рубашкой. Приятель занимался моими билетами и багажом и постоянно повторял: «Костя, застегни рубашку!»

Самолёт взлетел в ночное приполярное небо, и доктор от избытка чувств впал в кому. Очнулся, когда начали снижаться. Девушка-стюардесса спрашивала, что я буду: курицу или рыбу? Какую курицу, вы что, милая? Я ж с Севера, в «аляске», лечу домой в отпуск, муксунов везу!

До метро я доехал маршруткой, кинув водил-бомбил (я же муксунов везу, вдруг это бандиты?). Потом долго шарахался где-то в районе станций «Марксистской» и «Таганской», искал адрес своего друга юности, останавливал прохожих со словами: «Не бойтесь, я не бандит, я в отпуск с Севера…» – ну, и дальше по тексту.

Когда я наконец нашел дом Игоря, он куда-то уже звонил, то ли в морг, то ли в ментовку, сообщая мои приметы: такой в «аляске», в очках, интеллигент, с Севера, геолог, кажется (я в детстве хотел стать геологом)… А, вот и он! Лет восемь не виделись!

Опять мы, сидя на кухне в коммуналке, пили за встречу, и только под утро на пару часов заснули. Утром я проснулся свежим – в свои 30! Он взял мои сумки с муксунами и потащил их на вокзал, а я шёл по Москве в «аляске» – довольный и счастливый и похмелье меня не мучило.

Эх, годы молодые…