Текст книги "Разряд!.. Ещё разряд!"

Вы беременны? Это временно!

Дорогие врачи скорой и коллеги-интенсивисты! Вы пользуетесь «гайдами» и рекомендациями? И следуете ли вы интерактивным схемам диагностики и лечения по принципу «да – нет» на вызове или у реанимационной койки? Правильно! На это теперь есть «кардиопульт» – пусть подумает и скажет, что с больным и куда его везти. В ОРИТ вообще не надо заморачиваться: консультации и телемедицина online, если пациент уже сам не в состоянии зайти на сайт «Найди врача по рекомендациям (выживших)».

Простите мне этот стёб, уважаемые коллеги, так уж достали эти вебинары с баллами НМО[55]55
  НМО – непрерывное медицинское образование, как правило – интерактивное.


[Закрыть]! Платили бы нормально да оставили нас в покое – всем бы счастья и здоровья прибавилось. Но понять этих профэссоров-д`центов тоже можно: больных они видят реже, чем мы своих родных, ещё реже – пытаются их лечить (и слава богу!), наверное, поэтому проявляют такой живой интерес к публикациям в Critical Care, New England Yornal of Medicina[56]56
  Critical Care, New England Yornal of Medicina – периодические медицинские международные издания (журналы).


[Закрыть] и пр. Guidlines[57]57
  Guidelines (гайдлайны, гайды) – международные руководства по интенсивной терапии.


[Закрыть]. Но как говорится: «кто на кого учился».

Мы же, врачи посиндромной терапии, что видим, то и лечим, минута выигрывает час, час – сутки или даже жизнь пациента. При условии, что диагноз поставлен правильно, конечно. Короче, ближе к телу.

Дежурю «на выходе», то есть бегаю в приёмник, занимаюсь сортировкой больных и пострадавших: кого – к нам в реанимацию, кого – сразу в операционную, кого – в профильное отделение или домой с рекомендациями. По ходу лечу что вижу и не всегда в соответствии с предварительным диагнозом.

Ну, вот скажите, какая может быть беременность, вдруг возникшая после продолжительного запоя у женщины 42 лет? Хотя увеличенный живот действительно тянет месяцев на 8 как минимум! Но при аускультации вместо сердцебиения плода слышу бульканье – асцит это, т. е. жидкость в брюшной полости. Лицо одутловатое, мешки под глазами… Отёки на ногах и судороги также спишем на осложнение беременности – эклампсию[58]58
  Эклампсия – судорожная активность с высоким артериальным давлением, возникающая при беременности, родах или в послеродовый период, может привести к отёку мозга и инсульту роженицы.


[Закрыть]? Увеличенная печень – как проявление HELLP-syndrome[59]59
  HELLP-syndrome – тяжёлое осложнение беременности, для которой характерна триада: гемолиз (разрушение эритроцитов), повреждение печени с повышением в крови печёночных ферментов (АлТ и АсТ) и тромбоцитопения (снижения тромбоцитов).


[Закрыть]? Может быть… Только её перегар перебивает весь Guidlines!

К тому же у «будущей мамаши» сердце радостно бьётся под 200 ударов в минуту и периодически замирает от счастья так, что падает давление. Дышать она может только сидя, упёршись руками, потому что «большой плод» упёрся под самую диафрагму и не даёт вдохнуть полной грудью. Поэтому, спасая «мать и дитя», на кислородной маске быстро поднимаемся с ней в ОРИТ. При подключении к монитору – фибрилляция предсердий с частотой 180–220 уд/мин, сменяющаяся неустойчивыми пароксизмами желудочковой тахикардии, а это опасно, потому что заключительным аккордом может быть фибрилляция желудочков[60]60
  Фибрилляция желудочков – неупорядоченное сокращение сердечных волокон, аналог остановки кровообращения.


[Закрыть], т. е. остановка кровообращения.

На введение антиаритмиков – «роняет давление» до нуля и отключается. Сейчас заинтубируем и – того гляди – похороним. Не хотелось бы…

Блин… где же вы теперь, друзья-однополчане? Один в отпуске, другой на рыбалке. Я дежурю с Людой, но она чистый анестезиолог, в электрике не шарит, и по ходу сегодня мне одному придётся «чинить проводку» (т. е. проводить электроимпульсную терпапию)! Но я был ещё молодой, и мне нужна была группа поддержки. Звоню кардиологам: мол, так и так, принял больную с аритмией, нестабильная, посмотрите её насчёт кардиоверсии – дефибрилляции!

Фото из личного архива К. Ю. Леушина

Ясно ведь, как божий день, что её надо «стукнуть» или, по терминологии нашего заведующего – «ёб***м токнуть», иначе зафибриллирует, и мы её спустим в холодильник.

Кардиологи пришли не сразу, но во главе с профессором, который как раз прилетел из Тюмени читать им лекции по «современным стандартам и рекомендациям в кардиологии». Ситуация с этой больной была нестандартная, потому что предварительный диагноз скорой «Беременность 30–35 недель. Эклампсия» явно противоречил моему клиническому «Алкогольная кардиомиопатия[61]61
  Алкогольная кардиомиопатия – диффузное поражение сердечной мышцы вследствие длительного употребления алкоголя. Проявляется прогрессирующей сердечной слабостью и ишемией миокарда.


[Закрыть]. Сердечная недостаточность. Аритмогенный шок». Зачатие в таком состоянии, конечно, возможно, но вынашивание беременности как-то сомнительно. Честно сказать, в чьих-либо рекомендациях я как дежурный реаниматолог не нуждался. Наоборот, по тяжести состояния больной следовало «по витальным показаниям» быстро принимать решение.

Высокий и тщедушный профессор кафедры кардиологии в сопровождении завотделением и окружении ординаторов, покачивая седой головой, не спеша подошёл к койке больной, посмотрел-пропальпировал-проаускультировал «будущую мамочку» и порекомендовал прежде всего сделать эхо (кардиографию), УЗИ (полости перикарда, плевральных полостей и брюшной полости), «посмотреть вены нижних конечностей на предмет тромбов», а уж затем «решать вопрос о проведении электроимпульсной терапии совместно с акушерами». Слава богу, отказался от предложенного кофе и, окружённый свитой, вышел, неторопливо передвигаясь на х-образных ногах.

Потом наш заведующий Пал Ёсич, великий диагност, мне объяснял, что в детстве у человека был рахит, но «ты на это не смотри», потому что в «их тщедушном тельце – агромадный интеллект» – профессор большой специалист по порокам сердца, особенно у беременных, читает свои лекции по всему миру и к нам его «сам бог послал». Мне хотелось ответить, что лучше бы Господь ему куда-нибудь в другое место командировку выписал.

Дальше, пользуясь тем, что группа поддержки расписалась в консилиуме и никто не стоял у меня над душой, одновременно с УЗИ всего тела пациентки под внутривенной анестезией я перевёл больную на ИВЛ и, приложив «утюги», жахнул все 200 Дж!

Наверное, в это время у Славяна клюнуло, а у Коляна ёкнуло, потому что на мониторе «пошёл синус», давление стабилизировалось, и я начал «мочить больную».

Не подумайте чего, гражданские читатели, – так мы называем мочегонную терапию. После чего, как говорят во всех ОРИТ, «потекла моча – это радость для врача», но не для санитарки тёти Вали. Она и так за день умаялась, и, чтобы дать ей немного поспать, я опустил катетер в 10-литровое ведро и, пользуясь тем, что пациентка была стабильна, сам тоже прилёг в ординаторской.

Утром перед обходом, убедившись, что больная тоже проснулась от наркоза, отлучил её от аппарата, экстубировал и стал искать признаки беременности. Увы, мой диагностический поиск не увенчался успехом: отёки на ногах «беременной» почти сошли, живот стал меньше на 2–3 месяца от вчерашних «сроков беременности» и уже был доступен глубокой пальпации. Правда мешала увеличенная печень, но хорошо, что не сморщенная, – значит, «нарзан» пить ещё не поздно, тем более что почки фильтруют нормально: за сутки выжал с неё 9 л 800 мл.

– Костька, ты что творишь! – Это наш Пал Ёсич, как всегда, пришёл в 7:00. – Щас через край польётся, кардиологию затопим! У них в ординаторской этот профэссор тюменский отдыхает. Ему сегодня в Тель-Авив лететь с лекциями. Утопим светилу – греха не оберёмся! Как отдежурил? Беременную от порока вылечил? Как думаешь – сама родит или кесарить[62]62
  Кесарить – родоразрешать с помощью кесарева сечения.


[Закрыть] придётся? И кто ж её, такую, осчастливил?..

– Да змий зелёный, наверное, постарался.

Фото из личного архива К. Ю. Леушина

Кто молодэц?

Вот признайтесь, мои уважаемые коллеги и дорогие читатели: удивляли вас до такой степени, чтобы сразу можно было протрезветь или проснуться (если накануне не употребляли)?

Бывало, и не раз? Значит, и меня поймёте, но для развития сюжета – небольшая предыстория.

В северный период своей непростой жизни мне посчастливилось найти работу в «Газпроме», на Самбургском месторождении, где (грешен ведь человек) можно было работать поменьше, а получать побольше. Не спешите завидовать, а лучше постарайтесь в течение своего рабочего дня (по двенадцать часов 7 раз в неделю), ничего, в сущности, не делая, изображать кипучую деятельность, да так, чтобы у работодателя не возник вопрос, а за что, собственно, он платит вам такую зарплату? Поверьте, это трудно, если по специальности вы врач-реаниматолог, а ваша задача по новому месту работы – это сидеть на буровой и ждать пожара или даже взрыва нашего, как принято говорить, национального достояния, причем с множеством пострадавших. К тому же на вверенном вашему попечению газопромысле, несмотря на мороз с северным ветром, в бытовках реально никто не выпивает, потому что специально обученные люди – супервайзеры – в течение тех самых 24х7 только и делают, что ничего не делают, а наблюдают, кто как работает и отдыхает, что ест, с кем спит и – не дай бог – пьёт…

Если кто-то из вас, мои коллеги, делает все вышеупомянутое на добровольной основе, так сказать – по зову сердца, вас можно только поблагодарить за высокую социальную ответственность, но знайте, что в местах отдалённых ваш труд хорошо бы оплачивался!

Так чего ж мне, как всем нормальным людям, деньги-то спокойно не отбивались? Ну, зачем я, врач-реаниматолог, начал в офисе «Газпрома» по полной программе проводить профилактику от гриппа Н1N1[63]63
  Грипп Н1N1 – свиной грипп.


[Закрыть]? Зачем эти медосмотры здоровым, непьющим мужикам, которые приехали за Полярный круг не болеть, а зарабатывать? Зачем начал отрабатывать с иностранными рабочими учения на случай взрыва трубопровода, если у них в контракте этот случай вообще не прописан?

– Нас могут взорвать террористы? You are crazy?

Зачем, наконец, попёрся знакомиться с фельдшерицей из конкурирующей организации – на случай совместных действий (во время катастрофы, разумеется).

Сидел бы лучше за компом, там есть всё – правда, в виртуале, а вот проблем, как в реале, нет.

Через какое-то время в ответ на мои вызовы существующим порядкам предсказуемо начались звонки газпромовских начальников, внезапно озаботившихся здоровьем сотрудников, в медпункт стали приходить провайдеры с папками отчётов и приказов, а фельдшер, позабыв о конкуренции «Газпрома» и «Ямалтрансгаза», направляла все сложные случаи ко мне на консультацию. Короче: врачи без границ даже за Полярным кругом!

Признаться, суета эта меня порядком раздражала, потому что к врачу-реаниматологу следует обращаться в том случае, если пациент «остановился», собирается «от нас уйти» или «внезапно ухудшился» (братья по цеху не дадут соврать, а сестры подтвердят).

Но я терпел, пока не дождался: поздним вечером девочка-фельдшер почувствовала сильные боли внизу живота, и, чтобы не допускать развития перечисленных чуть раньше событий, сразу вызвала меня по рации. И сделала это не зря: при осмотре у моей коллеги обнаружилась выраженная симптоматика острого живота. Чтобы определиться с диагнозом, нужно было показать её хирургу и гинекологу, сделать анализы, УЗИ брюшной полости и т. д. Короче, ясно было одно: её немедленно надо везти в больницу! Но…

Накануне была метель, поэтому на все месторождения выслали «красный флажок», а это означало, что зимник замело напрочь. 130 км до Нового Уренгоя!

Скорая увязнет сразу за воротами. Нужен был серьёзный транспорт. Но кто его даст, где все эти ответственные люди – провайдеры и иже с ними? В 23 часа даже супервайзеры сомкнули свои неусыпные очи. На звонки не отвечают – связь односторонняя, всё продумано для эффективного менеджмента.

Хорошо было Авиценне утверждать, что врач должен иметь дорогие одежды, хорошего коня и т. д., но мы были не в его родной Персии и даже не в Греции, где всё есть, – мне ничего не оставалось, как в белом халате пойти на рейдерский захват спецтехники. А дальше – всё как в песне: «пришёл тягач, и в нём был трос, а в скорой – врач». Мы поехали.

Слава богу, пациентка «не ухудшалась», признаков острой кровопотери или катастрофы в брюшной полости не было. На всякий случай в вену капал тёплый стерофундин[64]64
  Стерофундин – кристаллоидный раствор для внутривенных инфузий.


[Закрыть], давление было в норме, она спала под промедолом и не просыпалась, когда скорая отклонялась от маршрута и съезжала в кювет.

Под утро приехали в Новый Уренгой, метель прекратилась, были мороз и солнце, что для русского человека – «день чудесный» (спасибо Пушкину!).

«Пора, красавица, проснись!» Красавица проснулась и была счастлива: выспалась в дороге, боли прекратились, может быть – потому, что кто-то всё ещё держал руку на пульсе. Мой друг гинеколог, вызванный в приёмное отделение, очень удивился нашему появлению из полярной ночи. Осмотрел пациентку, ничего интересного для себя не нашёл – положил не «под операцию», но в хирургию под наблюдение, а в сопроводительном листе скорой под «замечания стационара» написал, как и сказал мне на прощанье: «Молодэц!»

Мы ведь коллеги, друг друга и поддерживаем, и подначиваем – смотря по обстоятельствам, это нормально. И после ночной смены, проведённой, как принято говорить, не сомкнув глаз у постели больной, счастливый уже тем, что довелось поработать по специальности, я начал отключаться. Но не тут-то было: с началом рабочего дня, после «доброго утра» нового ледникового периода (термометр уже показывал минус тридцать), борясь за первенство в эфире, включились провайдеры:

– Что там у вас случилось?!

– Почему вы мне сразу не позвонили?

– Признаться, было очень неприятно слышать о произошедшем от начальства!

– Кто вам разрешил садиться за рычаги? У вас есть права с категорией «тягачи-вездеходы»?

И ни слова о моей ночной пациентке! Потому что если кто не в штате «Газпрома» и не участвует в добыче нашего национального достояния – у того мечты, как правило, не сбываются, – поверьте Семёну Слепакову, а то я уже совсем дошел: рекламу цитировать начал! Хотя на самом деле очень хотелось ответить этим ответственным людям: «Да так… надоело сидеть в тундре: то мороз, то метель. Взял бутылку, отдал трактористу, сам сел за рычаги, прицепил скорую и поехал ночью домой. Как раз коллега-фельдшер накануне за чаем спрашивала: “А какая у вас жена, доктор?”. Вот решил их познакомить, как раз у неё внематочная, похоже… Коллега-гинеколог оценил: молодэц!»

Но окончательно проснулся я от вопроса:

– Скорая несколько раз застревала в сугробах, её вытаскивали. Могла совсем там остаться. Что тогда было бы? Какая машина всё же шла по зимнику первой: ваша скорая или снегоболотоход?

Я понял, что после бессонной ночи я ещё не совсем молодэц, – предстоял урок логики с элементами психоанализа. А это серьёзно, потому как я очень хорошо представлял себе типаж моего собеседника: чем больше у таких людей развиты характерные подбородки, тем более их обладатели наивны, ранимы, и «столбы у них не ходят, потому что вкопанные».

– Давайте рассуждать логически! Если бы скорая-«уазик» с больной на борту шла по целине первой, то она тянула бы за собой снегоболотоход на буксире, верно? И когда она застряла бы в снегу, в какую сторону её бы вытаскивали?

– Обратно на Самбург, чё ли?..

– Правильно! Но мы ведь на ней приехали в Новый Уренгой!

– Ну да…

– Значит, из сугробов скорую вытаскивал тягач на буксире (других же машин не было!) по направлению от Самбурга в сторону Нового Уренгоя. Выходит, что снегоболотоход прокладывал путь по зимнику и вытягивал нас на тросе, когда на поворотах скорая съезжала в сугроб.

– Ладно, подробный отчёт по почте скиньте, пожалуйста …

– Да, конечно! А вы в ответном письме – телефоны всех этих провайдеров. На Самбурге полгода полярная ночь, супервайзеры, похоже, за нами недосматривают, а вдруг мне, не дай бог, в следующий раз придётся здесь ещё и роды принимать?

Вот теперь я молодэц, да?

За гранью

Дорогие коллеги – «детские» реаниматологи! Как вам работается с вашими пациентами и какие впечатления от общения с их родителями? Для меня, реаниматолога «взрослого», это за гранью, и я преклоняюсь перед вашей стрессоустойчивостью.

Не подумайте: со мной всё в порядке – и это не текст ко дню медработника. Дело в том, что первые 10 лет анестезиологического стажа я отработал в отделении реанимации небольшого северного города, весьма далёкого от центров специализированной медицинской помощи. И как говорил один мой старший коллега: «Если не ты, то кто ещё здесь сможет поставить центральную вену и заинтубировать, несмотря на анатомию»? Ну, и лечить как надо…

В одно из дежурств к нам по скорой поступил полуторогодовалый ребёнок с тяжёлой ЧМТ. Как сказал убитый горем дедушка, на внука упал большой телевизор. И: «Доктор, что теперь делать? Дети на работе, ещё не знают…».

Под мат-перемат заведующего мы с Сергеем (так звали анестезиолога) приняли больного.

Хорошо, что скорая его уже заинтубировала! Мы подключили к ИВЛ, поставили подключичную вену, начали быстро капать противоотёчный маннитол и покатили на КТ. Но там стоял всем известный РО-6[65]65
  РО-6 – допотопный аппарат ИВЛ, хорошо известный нашим старшим коллегам анестезиологам-реаниматологам.


[Закрыть], поэтому мне пришлось качать «амбушкой» – и по фигу, что не успел надеть свинцовый фартук. По результатам… (давайте опустим, ладно?) Сергей поехал с ним в операционную.

Пока заведующий нервничал в ординаторской, наш нейрохирург убирал гематомы и вправлял вдавленные переломы черепа, а мой коллега-анестезиолог пытался справиться с нарастающим отёком мозга ребёнка. И это ему удалось – привёз мне больного обратно в реанимацию. Но прогноз, по словам нейрохирурга, был неблагоприятный – и скоро это стало видно на мониторе.

Мы поняли, что родственников к этому надо как-то подготовить и «если не ты, то кто же?». Заведующий ведь и так изрядно перенервничал и затих у себя в кабинете. Я выдохнул и вышел на беседу.

Родственники Никиты (так звали мальчика) уже приехали. Родители были молодыми – лет по 25–27, и дедушка с бабушкой тоже ещё в форме. Я начал с общих слов: «тяжёлая черепно-мозговая травма, состояние критическое, делаем всё возможное», оценивая при этом, понимают ли они, чем всё это закончится. Не помню, какие вопросы мне задавали бедные родители и убитый горем дедушка – наверное, обычные, печально известные всем реаниматологам.

Зрачки у ребёнка всё время были широкие, без фотореакции, давление снижалось и частота сердечных сокращений урежалась, несмотря на увеличение доз норадреналина и допмина, анализы намного превышали стресс-норму. Около полуночи я в который раз вышел к родственникам. Они не истерили – видимо, начали понимать, к чему клонит доктор, и поэтому уходить домой не собирались.

Надо сказать, что всё это происходило ещё до того, как наш известный актёр, потеряв, наверное, самого близкого человека, не поднял вопрос о допуске родственников в реанимацию. В нашем отделении это не приветствовалось по многим причинам. Мы родных пускали – правда, пока не было заведующего.

Часа в четыре утра в организме нашего маленького и самого тяжёлого пациента начал доминировать nervus vagus[66]66
  Доминирование nervus vagus – преобладание тонуса блуждающего нерва над симпатической нервной системой, проявляется замедлением силы и частоты сердечных сокращений.


[Закрыть] – и я в последний раз вышел за дверь отделения. Все были на месте: папа, мама, дедушка, бабушка, а еще – его дяди и тёти, они спали в коридоре на железных лавках. Мы часто видим такую картину под дверями реанимации, когда лечим выходцев с Кавказа или из Средней Азии, правда ведь, братья-реаниматологи? Но это была русская семья. Я осторожно разбудил их, сказал, что всё совсем плохо, и завёл в палату попрощаться: сперва маму с папой, затем дедушку. Бабушка зайти не смогла. Через час-полтора ребёнок умер. Мы с Серёгой докурили по последней сигарете.

Примерно через месяц я, как обычно, стоял «на плане» в операционной, когда анестезистка, вернувшись с перекура, сказала, что меня у дверей отделения кто-то спрашивает. Вроде «блатных наркозов» за последнее время не было – кто бы это мог быть?

Закончив с планом, я бодрым шагом вышел из операционной.

На выходе меня остановили какие-то молодые люди. Мужчина назвал меня по имени-отчеству, а женщина протянула кулёк с конфетами и печеньем: «Константин Юрьевич, спасибо вам за Никиту…»

Я от неожиданности оттолкнул протянутый кулёк: «Ды вы что, не надо!» – «Сегодня 40 дней, возьмите, помяните. Мы очень вам благодарны, что дали с ним проститься».

Надо было сказать что-то обнадёживающее, ведь они ещё молоды и жизнь продолжается. Меня уже начали душить слёзы, когда я наконец нашёлся: «Дедушка хоть немного успокоился? Никита же ваш первый ребёнок? Я хочу, чтобы у вас всё было хорошо!»

Конфеты и печенье я отдал палатным сестрам. Через три года у моего коллеги Серёги родился сын.

Страшная история

15 марта 2008 года было воскресенье, с утра ярко светило солнце, день уже прибавился – и настроение у меня было хорошее. Зайдя в ординаторскую, первым делом поставил в холодильник «тормозок». Коллега-дежурант, сидя в кресле, встретила меня сообщением: «Там в палате почти убитый ребёнок!» – и вжалась в спинку с немым вопросом: «Чья очередь?».

В таких случаях, главное – не поддаваться общему настроению, т. е. не пускать в себя страх. Ответил: «Разберёмся» и пошёл к больному.

Навстречу, заглянув из коридора в палату, где был пострадавший, прошмыгнул опухший заведующий, по пути сунул мне вялую ладошку (всё понятно, вчера была суббота!). На кровати в кровавых бинтах лежал мальчик лет 6–7.

Ребёнок поступил около часа назад. Вокруг него суетились люди: доктор А. А. – усатый папаша, вертел ручки аппарата ИВЛ, операционные сёстры перевязывали, наши тоже что-то капали, вводили хлористый кальций и другие «витамины». Монитор показывал систолическое давление 50, пульса на «периферии» не было, на сонной артерии определялся «нитевидный», ребёнок был бледно-синий и холодный. Я понял, что мне придется поработать – благо мешать было некому.

Первым делом обратил внимание на параметры ИВЛ: добавил дыхательный объём и поставил 100 % кислород. Затем подключил допмин для поддержания сердечной деятельности. Написал лист назначений: эритроцитарную массу, плазму, плазмозаменители и т. д.

Когда давление поднялось до 80 и появился пульс на локтевых артериях, началось кровотечение из 2–3 ран. Позвонил в хирургию: трубку взял завотделением, сказал, что пришлёт интерна – он зашьёт. Ладно, думаю, сам, наверное, занят…

Ушил Л. нормально, только через час опять позвали медсёстры: «К. Ю.! Под мальчиком лужа крови!». Б***!.. Наверное – ДВС! (Синдром несвёртывания крови – возникает при большой кровопотере.) Оказалось, остались незамеченными ещё две раны: на спине и, кажется, в области локтевого сустава. Понятно, когда не было давления, повреждённые сосуды сжались и не кровили. Ушил-перевязал опять же интерн.

Часам к 11 состояние больного начало постепенно стабилизироваться. Как раз позвонил врач скорой, наш коллега-реаниматолог, который и оказывал первую помощь. Он рассказал, что, приехав на вызов, увидел жуткую картину: вся квартира в крови, на полу лежат две мёртвые женщины, в луже крови агонирует мальчик лет семи.

Впрочем, врачу было не впервой: прямо на полу, весь в крови, подколол пострадавшему подключичную вену, фельдшер зарядил противошоковый раствор, заинтубировали (т. е. поставили трубку в трахею), начали качать дыхательным мешком и – бегом в скорую. А потом на всех парах, минуя приёмное отделение, – в реанимацию. Доктор уже не юноша, его трясёт, заикается, но сработал чётко: мастерство не пропьёшь!

Как оказалось, встретились две подруги, ребёнка оставить было не с кем, стали выпивать. Затем к ним присоединился сожитель одной из них – отчим мальчика. Дебоширили всю ночь, соседи уже перестали на них реагировать. Под утро в алкогольном психозе начал он всех их рубить топориком. Мальчик, видимо, убегал, прятался за мать, в руках у него остались её волосы.

Наконец приехала милиция, выломала дверь и повязала обезумевшего. Пришла бабушка ребёнка, она в эту злополучную ночь дежурила на работе. Я думал, от пережитого её саму надо будет реанимировать, но женщина (немногим за 50) более-менее держалась, какую-то информацию воспринимала.

У ребёнка были множественные рубленые раны туловища, рук, ног и рана головы. Приехал наш Нейрохирург (именно так – с большой буквы). Глянул ребёнка, полистал историю, распорядился насчёт компьютерной томографии и дал мне закурить «Кент № 8».

На КТ был виден вдавленный перелом свода черепа, неглубокий, но оперировать надо, а у больного гемоглобин около 90 г/л! Надо подстраховаться, капнуть кровушки, а его родной B III (Rh+) уже нет, все запасы выбрали… Говорим бабушке, что ребёнку надо делать операцию, а крови его группы в больнице не осталось, надо искать доноров, срочно! Чтоб самому не подставляться, я ведь и так «герой дня», советую: «Дайте бегущую строку по телеку!»

Ну, и стал ужинать с коллегой. К слову сказать, я не помню, чтобы она в тот день была вместе со мной в палате реанимации. Я в ту пору был молодой доктор и рвался в бой. А моя коллега – анестезиолог-реаниматолог с высшей врачебной категорией, как положено, дежурила в ординаторской у телевизора.

Сидим, чай пьём, вдруг она спрашивает: «А это не нашему ли В. кровь нужна?». – «Ему, – говорю. – Нужна, только её уже нет». – «Кто заказал “бегущую”?» – «А кто его знает, наверное, хирурги сказали родственникам. Вы не расслабляйтесь, как будет кровь – пойдёте с ним в операционную».

На этом перекур закончился – начали одолевать доноры: идут и идут. Я их направляю в ОПК (отделение переливание крови) – мне уже оттуда звонят: «У нас нет реактивов!». Тут у меня нервы начали шалить: «Как, ё*** вашу, нет? Ищите где хотите, звоните кому хотите!..» и т. д.

Люди, пришедшие сдать кровь ребёнку, которого они вообще никогда не знали, самые разные – от красивых женщин до работяг в робе, заполонили всю площадку 5-го этажа. Прохожу, как сквозь строй, в ОПК, спрашиваю: «Какие проблемы?». Оказывается, сдали уже литров 9 крови, больше реактивов нет, но её ещё надо проверить на ВИЧ-инфекцию. «Куда столько! Протестируйте два гемокона по 250 мл, ребёнка надо подавать в операционную!».

Выхожу и объявляю: «Всем большое спасибо, крови пока достаточно! Можете быть свободны!» За мной группа мужиков в рабочей одежде, человек четырнадцать, старший останавливает и говорит: «Доктор, ты с нами не шути так, мы приехали с дальнего ГП (газоперекачивающей станции). Подумай, может, ещё кровь нужна?».

Операция прошла удачно. Нейрохирург – светлая голова и золотые руки! Моя коллега была тоже на высоте, наркоз прошёл гладко. Капнули всего 250 мл эритромассы.

Утром в 7 часов зашёл свеженький завхирургией, выбритый, с запахом лосьона Nivea. Поинтересовался, жив ли ребёнок. «Конечно!» – «А кто дал бегущую строку?» – «Родственники, наверное, я почём знаю!».

Ответы мои были исчерпывающими и соответствовали его миропониманию. В свою очередь, чисто по-дружески, я спросил: «А ты вчера дежурил?». Заведующий отделением, кандидат медицинских наук, молодой, перспективный хирург, врач высшей категории, ничуть не смутился и даже не понял подтекста. Он просто подтвердил: да, дежурил.

Но ведь вчера не было операций, кроме нашей! Тогда почему, будучи ответственным хирургом по больнице, он сам ни разу не зашёл в реанимацию, почему не организовал доноров? Понятно: главное, чтобы не было косяков, а чем меньше встреваешь – тем меньше косячишь. А лечат пусть те, кому руководить не дано! Что? Совесть, долг и т. д.? С этим в наше время жить трудно, многие не поймут…

Утром на обходе я имел убитый вид: 24 часа борьбы с травматическим и геморрагическим шоком – с часовой передышкой, когда мальчик был в операционной, без последствий не обошлись. Голосом, севшим от выкуренной пачки «Явы», я стал что-то сбивчиво докладывать: о перенесенной кровопотере, объёме перелитой крови, пульсе-давлении, гемоглобине и, кстати (совсем прошипел), на такие случаи должны быть тест-полоски на ВИЧ…

Главврач слушала весь этот ужас (её можно понять: она администратор, бывший терапевт), смотрела на тень дежурного доктора-докладчика и, наверное, ничего не понимала. В больнице достаточно препаратов крови и кровезаменителей! Не может быть, чтобы не было тест-полосок на ВИЧ! Начмед дядя Сеня (заслуженный алкоголик) сказал, что у него есть.

Я спросил: когда они будут в реанимации и в приёмном отделении? «Зайди ко мне, они у меня в столе, я тебе дам, если надо! А вообще – зачем тебе?» Говорят, что лет пятнадцать назад дядя Сеня перенёс полушарный инсульт. Чтоб помочь инвалиду, ему быстро сделали «Заслуженного врача». Он сравнительно быстро стал на ноги, с завотделением был назначен замом главврача и начал руководить лечебным процессом. Примерно так: «Чё больную не переводите?» – «Дак ведь тяжёлая, панкреонекроз (расплавление поджелудочной железы), перидуральный катетер поставили (для обезболивания и стимуляции кишечника)…» – «Ну, так выдерните этот катетер к едрене фене, да и переводите! Умники, нашли проблему: из-за какого-то катетера больную в реанимации держать!».

Ребёнка подержали три дня в наркозном сне, на искусственной вентиляции лёгких, на четвертые сутки пробудили. О произошедшем ничего не говорил – правда, он был в неадеквате дня четыре. С ним постоянно была его бабушка и наши девочки-медсёстры. Я в палату старался не заходить – с меня хватит!

Перевели мальчика в хирургию дней через десять. Коллектив постепенно начал отходить от выигранной игры со смертью – в этот раз со старухой с косой удалось договориться. Одна из медсестёр, Лена Т. (взрослая женщина, трое детей: две дочки-подростка и маленький сын лет трех), после дежурства пришла домой в состоянии ступора, слёзы капали в стакан с чаем. Муж-работяга спросил: «В чём дело?» Так, мол, и так… «Так давай его усыновим!»

А анестезистка Таня (тоже взрослая девочка) рассказала, что после дежурства проснулась на мокрой от слёз подушке. Надо же! На дежурстве слова не проронила, работала без сантиментов, а после, во сне, видимо, нервишки проснулись и разгулялись, не заглушённые сознанием.

Как дальше сложилась судьба ребёнка, никто не знает. Наверное, мы подсознательно бережём свою психику. Отработали по полной – и забыли, стёрли в памяти флешку 15.03.2008. Надо восстанавливаться и быть готовым к новым поединкам.

Старуха с косой – тётка серьёзная, её уважать надо, с ней нужно уметь договариваться. При условии, разумеется, что инициатива в твоих руках, руки твои умелы и команда в этом ничуть не сомневается.

Хочется верить, что у мальчика стёрлась память о пережитом кошмаре, что рядом с ним бабушка, что стал он полноценным человеком. Если что-то у него, не дай бог, не так, то нам – «работавшим» с ним – трудно будет это пережить во второй раз.