Текст книги "Почему ненавидят Сталина? Враги России против Вождя"

Завязывать связи с уезжающими в СССР или находящимися там иностранными рабочими; пользоваться иностранными туристами для пересылки литературы, для установления письменных сношений, для собирания политической информации; завязывать связи с русскими моряками в портовых городах как для непосредственного политического воздействия на них, так и для пересылки литературы.

Все эти виды работы требуют, разумеется, чрезвычайного внимания и осторожности: надо строго отбирать посредников, чтобы в их среду не затесались… сталинские провокаторы».

В это время Троцкому казалось, что будущее обещает для оппозиции только благоприятные перспективы. 19 декабря 1932 г. в письме своему сподвижнику С. Манову он сообщал: «В Советском Союзе совершаются большие события. Сталинская группа политически совершенно изолирована. В партийном аппарате полная растерянность. Сталин держится через ГПУ. Аресты приняли неслыханные размеры. <…> Наиболее скептические из наших друзей и полудрузей пишут о чрезвычайном росте авторитета и влияния левой оппозиции».

Троцкий как всегда ошибался. Большие события назревали не в СССР, а в Европе. Это стало очевидно 30 января 1933 года, когда рейхсканцлером Германии был назначен Адольф Гитлер. Однако Лейба Бронштейн ошибся и в оценке европейской ситуации. В том же году он самоуверенно предрекал:

«Без революции германский пролетариат не обойдется. Но в своей революции он будет говорить по-немецки, а не по-русски. Я не сомневаюсь, что он будет говорить гораздо лучше, чем говорили мы». И даже когда стало вполне ясно, что Гитлер заговорил хоть и немецким языком, но с нацистским акцентом, Троцкий не утратил призрачные иллюзии. В марте в «Бюллетене оппозиции» он пророчествовал:

«Борьба Гитлера за овладение государством только начинается. Главные трудности еще впереди. Даже перелом торгово-промышленной конъюнктуры к лучшему изменит соотношение сил не в пользу Гитлера…» Его ноздри уже щекотал запах дыма от пожара назревавшей революции, и он заспешил в Европу. В 1933 году, с помощью своих сторонников он получил от французского правительства разрешение на переезд во Францию. Отправившись из Турции 17 июля на пароходе «Болгария», утром 24-го он с женой прибыл в Марсель. Вместе с четой плыли четыре его секретаря: Сара Вебер, Макс Шахтман, Ван Ейженорт и Адольф. В трюмах корабля лежал его солидный багаж. Несколько добротно сколоченных ящиков с архивом Троцкого, которые без проволочек были отправлены в Париж.

Позже Троцкий станет утверждать, что по прибытии в Марсель он в сопровождении друзей сразу же отправился «на курорт Руайан, у устья Жиронд», где пробыл «с июля до начала октября». Он писал: «Мы жили в Руайане, как и вообще во Франции, инкогнито». Правда, эти утверждения о якобы «скрытной» жизни выглядят весьма комично, ибо через абзац он сообщает:

«В Руайане меня посетили свыше 30 (!) друзей из разных стран: около двадцати парижан, семь голландцев, два бельгийца, два итальянца, один англичанин, один швейцарец и т. д.» Позднее он доведет список посетителей до полусотни. Поэтому его «инкогнито» выглядит секретом Полишинеля. Иначе как же нашли его, «тайно» проживавшего во Франции, почти две роты приверженцев из разных стран европейского континента?

Впрочем, само паломничество к нему не было случайностью. 19 августа, на пленуме Интернационального Секретариата, левая троцкистская оппозиция «взяла курс на образование параллельных компартий и их международного объединения – Четвертого Интернационала».

Мог ли Троцкий накануне этого значимого события в своей политической деятельности «забыть» о своих приверженцах в СССР? Мог ли не напомнить им о себе в тот момент, когда подобно Наполеону, бежавшему с острова Эльба, почти триумфально вступил на берег Франции? Примечательно, что, ведя переговоры о переезде с французским правительством, предполагаемым местом жительства он выбрал именно Корсику. Правда, отправляться на родину великого корсиканца он так и не решился.

Разворачиваемая в эти годы антисоветская пропаганда Троцкого строилась на усилившихся призывах к насильственному свержению Сталина. В «Бюллетене оппозиции», распространяемом в СССР, в 1933 году он утверждал: «Первое же социальное потрясение, внешнее или внутреннее, может ввергнуть распадающееся советское общество в гражданскую войну».

Через восемь месяцев после прихода к власти Гитлера, в сентябре 1933 г., заместитель наркома по иностранным делам, троцкист Николай Крестинский отправился на очередной отдых в Киссиенген. По пути он остановился в Берлине, где в советском посольстве встретился с троцкистом Сергеем Бессоновым. Крестинский сообщил ему, что по имевшимся у него сведениям руководитель внешнеполитического отдела национал-социалистской партии Розенберг произвел зондаж «по вопросу о возможности тайного соглашения между национал-социалистами в Германии и русскими троцкистами». И в этом не было противоречия. Поскольку активно выступавшие против Коминтерна левые фактически преследовали те же цели, что и нацисты.

Крестинский сказал Бессонову, что до конца сентября он пробудет в санатории, а затем он отправится в итальянский Меран, но «ему, во что бы то ни стало, необходимо увидеться с Троцким». В это время, с конца июля, Лейба Бронштейн со своей свитой «секретарей» и телохранителей «проживал в местечке Сан-Ралай, возле курорта Ройан». К концу сентября он перебрался в небольшой город на юге Франции Сан-Пале. В записках Троцкого отмечено, что «с 9 октября по 1 ноября» он жил «в Баньер-де-Бигор». Как раз накануне путешествия в Пиренейские горы, «на второй неделе октября» и прошла его встреча с Крестинским. Она состоялась в итальянском городке Меране, куда Троцкий вместе с сыном прибыл с фальшивым паспортом.

На совещании Лейба Бронштейн признал, что «организация троцкистов недостаточна не только для того, чтобы произвести переворот, и тем более удержаться у власти. Поэтому существенно важно добиться соглашения с иностранными государствами, заинтересованными в оказании троцкистам помощи». Развивая свою мысль, он продолжал:

«Зачаточным соглашением такого рода является наше соглашение с рейхсвером, но это соглашение ни в коей мере не удовлетворяет ни троцкистов, ни немецкую сторону… Во-первых, нашим контрагентом в этом деле является только рейхсвер, а не германское правительство в целом…

Второе. В чем сущность соглашения с рейхсвером? Мы получаем небольшую сумму денег, а они получают шпионскую информацию, которая будет им необходима при военном нападении. Но ведь германскому правительству, в частности Гитлеру, нужны колонии, территории, а не только шпионская информация. И он готов вместо колоний, за которые надо сражаться с Англией, Америкой и Францией, удовлетвориться территорией Советского Союза.

А нам нужны не 250 тысяч золотых марок, нам нужны германские вооруженные силы. Для того, чтобы при их помощи прийти к власти… прежде всего, необходимо достигнуть соглашения с германским правительством».

Касаясь вопроса о японцах, как «о силе, с которой необходимо договориться», Троцкий предложил использовать для «зондирования» их представителей в Москве троцкиста Сокольникова, работавшего в Наркоминделе и занимавшегося как раз Востоком. Продолжая рассуждения, он пояснял: «Но ведь если даже произойдет нападение, скажем, Германии на Советский Союз, это еще не даст возможности захватить аппарат власти, если у нас не будут подготовлены известные внутренние силы… Необходимо иметь оплот и в городе, и в деревне, у мелкой буржуазии и у кулаков, а там связи имеют главным образом правые.

Необходимо иметь, наконец, опору в Красной Армии, среди командиров, чтобы соединенными усилиями в нужный момент захватить важнейшие пункты и прийти к власти, заменить нынешнее правительство, которое должно быть арестовано. И посадить на его место собственное правительство, заранее подготовленное».

Конечно, составляя изощренные планы и определяя наиболее верные пути для захвата власти, Троцкий не мог оставить без внимания армию. Наиболее подходящей кандидатурой в качестве сообщника заговорщиков он счел Тухачевского. Он хорошо знал психологию этого честолюбивого военного, занимавшего пост заместителя наркома РККА по военным и морским делам.

Троцкий характеризовал его как «человека бонапартистского типа, авантюриста, честолюбца, стремящегося играть не только военную, но и военно-политическую роль, который, несомненно, с нами пойдет». Накануне, через корреспондента ТАСС Ромма, он уже отправил письмо и самому Тухачевскому. Но, призывая оказать всемерную поддержку своему протеже еще со времен Гражданской войны, он не был настолько слеп, чтобы пустить дело на самотек. Поэтому он рекомендовал Крестинскому: «везде расставить своих людей, чтобы в момент переворота честолюбивый военный не мог подчинить новое правительство личному контролю».

И все-таки основной задачей своих сторонников Лейба Бронштейн считал продолжение кампании террора и вредительства. Он убежденно пояснял, что диверсионные и террористические акты следует рассматривать с двух позиций. Во-первых, «под углом зрения применения их во время войны и для дезориентации обороны Красной Армии, для дезориентации правительства к моменту переворота…» Во-вторых, они давали бы ему «большую устойчивость и уверенность в переговорах с иностранными правительствами». Ибо он мог наглядно демонстрировать то, что его сторонники в СССР «достаточно сильны и достаточно активны».

Глава 8
Дело о ПРОЦЕССЕ ШЕСТНАДЦАТИ

Ивана Никитича Смирнова арестовали 14 января 1933 года, а 16 апреля его приговорили к 5 годам лагерей. Но только в начале 1936 года следователи выявили связь группы Шемелева – Ольберга – Сафоновой с находившимся в политизоляторе И.Н. Смирновым. Но когда в апреле последнего доставили во внутреннюю тюрьму НКВД, по согласованию с Ягодой, Молчанов решил объявить, что «со вскрытием этого центра действующий троцкистский актив уже ликвидирован», и «лично Троцкий, безусловно, никакой непосредственной связи с представителями троцкистского центра в СССР не имел».

Этому помешал постепенно вникавший в детали расследования Ежов. Узнав о позиции Молчанова и Ягоды, он назвал Агранову имена «прямых кадровиков Троцкого» и, прежде всего, Дрейцера. В мае Дрейцера, работавшего заместителем директора завода «Магнезит» в Челябинской области, доставили в Москву. А вскоре был арестован и бывший заведующий секретариатом Зиновьева Пикель.

Правда, следователю ГУГБ Радзивиловскому понадобилось три недели, прежде чем его подследственные начали давать показании, и это вызвало панику у Ягоды. На протоколах допросов Дрейцера, где говорилось о получении последним террористических директив от Троцкого, он писал: «неверно», «чепуха», «ерунда», «не может быть». Тем не менее следствие набирало обороты и к апрелю число арестованных достигло 508 человек. В мае – июне были арестованы замнаркома земледелия И.И. Рейнгольд, сотрудник Наркомата внешней торговли Э.С. Гольцман и политэмигранты из Германии Фриц-Давид, В.П. Ольберг, К.Б. Берман-Юрин, М.И. Лурье, Н.Л. Лурье.

В ходе следствия выяснилось, что в Советский Союз Ольберг прибыл нелегально по паспорту гражданина Гондурасской республики, который он приобрел через связи с гестапо. Имея обдуманный план, вплоть до обратного возвращения после совершения теракта, он получил и явки германских агентов. В сотрудничество с немецкой охранкой он вступил лишь после согласования этого вопроса с Троцким. Поясняя причины возникновения таких контактов, на допросе 9 мая Ольберг показал:

«Я не решился без специальных указаний Седова идти на это и сообщил условным письмом Седову в Париж, что есть возможность наладить связь с крупной немецкой организацией крайне правого направления (речь идет о гестапо), которая может помочь мне в приобретении паспорта и въезде в Советский Союз. Седов мне ответил, что он согласен на установление мной связи с этой организацией, предупредив меня о необходимости сохранения этой связи в строжайшей тайне».

С немцами были связаны переброшенные Троцким в СССР Гуревич и Быховский. Связи с гестапо и руководителем штурмовых отрядов в Берлине Францем Вайцем имели Констант и М. Лурье. Когда Лурье рассказал об этом Зиновьеву и спросил его об отношении к этому факту, то последний ответил: «Что же вас здесь смущает? Вы же историк, Моисей Ильич. Вы знаете дело Лассаля с Бисмарком, когда Лассаль хотел использовать Бисмарка в интересах революции»…

Непосредственным заданием для Ольберга была организация убийства Сталина. Сначала у эмиссара Троцкого все складывалось благополучно. Даже успешно. По прибытии в страну, в целях конспирации, Ольберг организовал террористическую группу из числа троцкистов, но не в Москве, а в Горьком. Убийство Сталина предполагалось совершить во время первомайского праздника 1936 года. Накануне теракта директор Горьковского педагогического института И.К. Федотов должен был командировать террористов в Москву под видом отличников учебы для участия в демонстрации на Красной площади.

Одновременно с Ольбергом Троцкий направил в Советский Союз и другого агента, Берман-Юрина, работавшего ранее в Германской Компартии и в Коминтерне. Его задача была не простой. В директиве, которую Троцкий дал этому эмиссару, особо подчеркивалось, что убийство Сталина «должно быть совершено не конспиративно, в тиши, а открыто, на одном из пленумов, или на конгрессе Коминтерна». Параллельно с Берман-Юриным в подготовке теракта принимал участие приехавший в СССР работник Коминтерна Фриц-Давид (И.-И.Д. Круглянский) Агенты готовили покушение на Сталина на VII конгрессе Коминтерна, но в конце мая 1936 года они были арестованы.

Троцкий не ограничивается переброской террористов с индивидуальными заданиями. Подобные директивы шли и легально действовавшим троцкистам. На допросе 4 июля 1936 года член троцкистского центра еврей Мрачковский рассказывал: «Эстерман передал мне конверт от Дрейцера, вскрыв конверт при Эстермане, я увидел письмо, написанное Троцким Дрейцеру. В этом письме Троцкий давал указание убить Сталина и Ворошилова». Итак, выдворенный из СССР и наблюдавший из-за границы за успехами сталинской Страны Советов, Лейба Бронштейн не успокоился. Он вовлекал в свой арсенал все новые и новые средства для борьбы с ненавистным противником. Сюда входило все: саботаж и вредительство, диверсии и террор, закулисный сговор с иноземцами и подготовка «плана поражения» в случае войны.

Что подстегивало Троцкого? Что являлось его главной целью? Только ли возвращение любой ценой в страну, к власти? Конечно, все это было для него важно, но в первую очередь им двигали ярость и ненависть. Его переполняла не угасавшая злоба. Но далеко ли распространялись пределы его ненависти? На допросе 21 июля 1936 года Берман-Юрин пояснял:

«В беседе со мной Троцкий открыто заявил мне, что в борьбе против Сталина останавливаться перед крайними мерами нельзя и что Сталин должен быть физически уничтожен. О Сталине он говорил с невероятной злобой и ненавистью. Он в этот момент имел вид одержимого. Во время беседы Троцкий поднялся со стула и нервно ходил по комнате. В нем было столько ненависти, что это производило исключительное впечатление, и мне тогда казалось, что это человек исключительной убежденности. Я вышел от него как загипнотизированный».

Такая одержимость была уже не политической борьбой. Она превращалась в патологическую страсть психопата. Упорная приверженность догме, неумение приспособиться к изменившимся условиям привели Троцкого к отторжению от партии, но он не хотел признать себя побежденным и «не видел того, что было видно каждому ребенку». Слабостью Троцкого являлось то, что он привык «рассматривать исторические перспективы под углом зрения личной судьбы». Он написал книгу о Сталине, и она, отмечает Лион Фейхтвангер: «…субъективна от первой до последней строки, страстно несправедлива: в ней неизменно мешается правда с вымыслом… Троцкий злобно отвергает все заслуги Сталина, оборачивая его качества в их противоположность, и книга его полна ненависти…»[46]46
  Фейхтвангер Л. Москва. 1937. Таллин, 1990. С. 62–64.


[Закрыть].

Однако Троцкий не хотел удовлетвориться лаврами писателя. В нем клокотало не просто непримиримое стремление к мести – он с последовательностью сумасшедшего маньяка жаждал крови своего противника. В своей ненависти к Сталину Троцкий был неистощим. Он всячески форсирует события. Подгоняя своих сторонников, он направляет в СССР агентов, директивы и практические указания по организации убийства Сталина.

19 июня 1936 года Ягода и Вышинский представили на утверждение Политбюро список наиболее опасных троцкистов, включавший 82 фамилии, но следствие не замкнулось на троцкистах. В следственных протоколах вновь появились фамилии Зиновьева и Каменева. Еще на допросе 5 июня Н.А. Карев рассказывал, что в середине августа 1932 года на совещании, состоявшемся на даче Зиновьева в Ильинском, шел разговор об объединении оппозиционных сил и переходе к террористическим методам.

Эти признания проливали новый свет и на обстоятельства подготовки покушения на Кирова. Карев показал: «Зиновьев сообщил, что на основе признания террора основным средством борьбы с существующим партийным руководством зиновьевским центром установлен контакт с руководителями троцкистской организации в Союзе Иваном Никитичем Смирновым и Мрачковским и что есть решение объединенного троцкистско-зиновьевского центра об организации террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде. Зиновьев сказал, что подготовка террористических актов над Сталиным и Кировым поручена Бакаеву, который должен для этих целей использовать свои связи с зиновьевскими группами в Ленинграде и Москве».

При этом Карев указывал, что там же, в Ильинском, «…при разговоре с Бакаевым я узнал, что последний намерен использовать для организации террористического акта над Кировым существующие в Ленинграде и связанные с ним – Бакаевым – зиновьевские группы Румянцева и Колотынова». Активный участник «новой оппозиции», бывший первый секретарь Ленинградского губкома (в 1925 году) И.П. Бакаев перед арестом в декабре 1934 года работал управляющим Главэнергосети. Следователи получили показания и о том, что в июне 1934 года Каменев специально выезжал в Ленинград, где связался с М.Н. Яковлевым, руководителем одной из террористических групп, которому дал указание форсировать подготовку теракта против Кирова. При этом он упрекал руководителей террористических групп «в медлительности и нерешительности».

Бывший личный секретарь Зиновьева Н.М. Моторин на допросе 30 июня 1936 г. рассказал о встрече с «шефом» осенью 1934 года. Моторин признавался: «Зиновьев указал мне, что подготовка террористического акта должна быть всемерно форсирована и что к зиме Киров должен быть убит. Он упрекал меня в недостаточности решительности и энергии и указал, что в вопросе о террористических методах борьбы надо отказаться от предрассудков».

От «предрассудков» отказывался не только Зиновьев. Активный член московского террористического центра И.И. Рейнгольд на допросе 9 июля 1936 г. рассказал о своей встрече в тот же период с Каменевым. Она прошла на квартире последнего в Карманицком переулке в Москве. Лишенные возможности претендовать на реальное политическое влияние, Зиновьев и Каменев уже не церемонились в выборе средств борьбы. Возвращение утраченной власти превращалось для них в идею фикс, почти в маниакальную потребность.

Рейнгольд показывал: «Каменев доказывал необходимость террористической борьбы и прежде всего убийства Сталина, указывая, что этот путь есть единственный для прихода к власти. Помню особенно его циничное заявление о том, что «головы отличаются тем, что они не отрастают».

Нетерпеливые замыслы Троцкого приобрели зримые очертания. Его директивы принимались к осуществлению и дополнялись инициативой самих участников троцкистско-зиновьевского блока. В протоколе допроса от 17–19 июля 1936 года со слов Бакаева записано: «По указанию Зиновьева к организации террористического акта над Сталиным мною привлечены зиновьевцы Рейнгольд, Богдан и Файвилович, которые дали согласие принять участие в террористическом акте».

Открывшиеся новые обстоятельства вызывали необходимость проведения повторного расследования убийства Кирова. Поэтому Зиновьева и Каменева, осужденных 16 января 1935 года по делу «Московского центра», в середине июля 1936 года доставили из политизолятора в московскую тюрьму для переследствия. Им было суждено стать основными фигурами на начавшемся в августе «Процессе 16-ти».

Слово «террор» уже заняло прочное место в лексиконе заговорщиков. Убийство наркома обороны Ворошилова готовили по меньшей мере две группы. Как уже указывалось выше, троцкист Ефим Дрейцер получил задание на осуществление этого теракта непосредственно от Троцкого. К исполнению он привлек командира дивизии Д.А. Шмидта и майора Бориса Кузьмичева.

В протоколе допроса троцкиста С. Мрачковского от 19–20 июля указывалось: «В середине лета 1934 года Дрейцер мне докладывал, что им подготовлялось одновременно убийство Ворошилова, для чего должен был быть подготовлен Шмидт Дмитрий, бывший в армии на должности командира и не бывший на подозрении в партии. Предполагалось, что он убьет его либо во время личного доклада Ворошилову, либо во время очередных маневров, на которых будет присутствовать Ворошилов». Вторая группа, готовившая покушение на Ворошилова, возглавлялась М. Лурье, переброшенным в Советский Союз Троцким и имевшим в Берлине связи с Францем Вайцем. В состав группы входили Натан Лурье, Эрик Констант, Павел Липшиц. Члены группы намеревались «выследить и убить Ворошилова в районе Дома Реввоенсовета на улице Фрунзе».

Фашисты охотно сотрудничали с агентами Троцкого, евреями по национальности. И в этом не было ничего парадоксального. Говоря о мотивах связи с руководителем штурмовиков Вайцем, на допросе 21 июля Э.К. Констант пояснял: «Будучи крайне озлоблен против политики ВКП(б) и лично против Сталина, я сравнительно легко поддался политической обработке, которую вел в отношении меня Франц Вайц. В беседах со мной Франц Вайц указывал, что различие наших политических позиций (я троцкист, а он фашист) не может исключить, а наоборот, должно предполагать единство действий троцкистов и национал-социалистов в борьбе против Сталина и его сторонников. После ряда сомнений и колебаний я согласился с доводами Франца Вайца и находился с ним все время в постоянном контакте».

Уже на следующий день после этого признания следователи получили дополнительную информацию о руководящей исполнительской роли Бакаева в подготовке убийства Кирова. На допросе 22 июля 1936 года о соучастниках планируемого покушения на Кирова рассказал бывший заведующий (до 1927 года) секретариатом председателя ИККИ, а затем работавший в Реперткоме (театральная цензура) Р.В. Пикель. Бывший заведующий секретариатом Зиновьева сообщил на следствии, что Бакаев развил лихорадочную деятельность по организации покушения и на Сталина, вкладывая в это всю свою энергию.

Пикель говорил следователю: «Бакаев не только руководил подготовкой террористического акта в общем смысле, а лично выезжал на места наблюдения. Проверял и вдохновлял людей… Летом 1934 года я как-то пришел к Рейнгольду (И.И. Рейнгольд в 1929–1934 гг. замнаркома земледелия. – К.Р.). Рейнгольд мне сообщил, что наблюдения за Сталиным дали положительные результаты и что Бакаев с группой террористов выехали на машине сегодня с задачей убить Сталина. При этом Рейнгольд нервничал, что они долго не возвращаются. В этот же день вечером я вновь виделся с Рейнгольдом, и он сообщил мне, что осуществлению террористического акта помешала охрана Сталина, которая, как он выразился, спугнула участников организации».

Может возникнуть подозрение, что эти разоблачающие признания были выбиты из подследственных пытками. Но для такого подозрения нет оснований хотя бы потому, что по обе стороны следовательского стола сидели люди одной национальности, «одной крови». Свидетель работы следователей, сотрудник НКВД А. Орлов-Фельдбин, бежавший позже за границу, писал в своих мемуарах, что «следствие приняло характер почти семейного дела», и бывший зав. секретариатом Зиновьева Пикель в ходе допросов «называл сидящих пред ним энкаведистов по имени «Марк, Шура, Ося»…». Имеются в виду участвовавшие в допросах комиссар НКВД Гай, Шанин и Островский.

Между тем по ходу следствия более определенно, все четче, стала проявляться рука Троцкого. Уже упоминаемый Ефим Дрейцер был лицом очень близким Троцкому. Активный участник троцкистско-зиновьевского блока, сложившегося в 20-е годы, он осуществлял его личную охрану. На допросе 23 июля он признался в получении письменной директивы Троцкого. Дрейцер показывал: «Эту директиву я получил через мою сестру, постоянно проживающую в Варшаве, – Сталовицкую, которая приехала в Москву в конце сентября 1934 г. Содержание письма было коротко. Начиналось оно следующими словами: «Дорогой друг! Передайте, что на сегодняшний день перед нами стоят следующие задачи:

Первая – убрать Сталина и Ворошилова, вторая – развернуть работу по организации ячеек в армии, третья – в случае войны использовать всякие неудачи и замешательства для захвата руководства. Наряду с нами убийство Сталина готовили И.Н. Смирнов и С.В. Мрачковский, которые получили прямую директиву Троцкого совершить террористический акт». Именно о получении этой директивы, переданной Дрейцером через Эстермана, говорил на допросе 4 июля 1936 года и сам Мрачковский.

Таким образом, после ознакомления с показаниями других подследственных и проведенных следователями очных ставок Зиновьеву и Каменеву не оставалось ничего иного, как признать хотя бы часть показаний подельников. На вопрос, заданный следователем руководителю объединенного блока Каменеву 23 июля 1936 года: «Знал ли он о решении центра убить товарища Сталина и С.М.Кирова?» – Каменев ответил: «Да, вынужден признать, что еще до совещания в Ильинском Зиновьев сообщил мне о намечавшихся решениях центра троцкистско-зиновьевского блока о подготовке террористических актов против Сталина и Кирова.

При этом он мне заявил, что в этом решении категорически настаивают представители троцкистов в центре блока – Смирнов, Мрачковский и Тер-Ваганян, что у них имеется прямая директива по этому поводу от Троцкого и что они требуют практического перехода к этому мероприятию в осуществление тех начал, которые были положены в основу блока. Я к этому решению присоединился, так как целиком его разделял».

Эти показания подтвердил и допрошенный 23–25 июля Зиновьев. Он показал: «Я действительно являлся членом объединенного троцкистско-зиновьевского центра, организованного в 1932 году. Троцкистско-зиновьевский центр ставил главной своей задачей убийство руководителей ВКП(б), и в первую очередь убийство Сталина и Кирова. Через членов центра И.Н. Смирнова и Мрачковского центр был связан с Троцким, от которого Смирновым были получены указания по подготовке убийства Сталина…

Я также признаю, что участникам организации Бакаеву и Кареву от имени объединенного центра мною была поручена организация террористических актов над Сталиным и Кировым в Ленинграде. Это поручение мною было дано осенью 1932 года в Ильинском, на даче Зиновьева, где проходило учредительное совещание троцкистско-зиновьевского центра, совещание, в котором участвовали Зиновьев и его сторонники – Каменев, Евдокимов, Бакаев, Куклин, а также троцкистские руководители И.Н. Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян, и где было принято решение, что единственным средством, с помощью которого они могут надеяться на приход к власти, является организация террористических актов против руководителей ВКП (б), в первую очередь против Сталина».

Конечно, это вынужденное признание было неким лукавством. Допрашиваемый должен был сказать: «Еще осенью тридцать второго года». Ибо среди прочих фактов, выявленных следствием в процессе допросов, было установлено, что в дальнейшем эта задача конкретизировалась. Так, летом 1934 года в Москве на квартире Каменева состоялось очередное совещание, на котором присутствовали Каменев, Зиновьев, Евдокимов, Сокольников, Тер-Ваганян, Рейнгольд и Бакаев.

На этом совещании было принято решение форсировать убийство Кирова. Но и это было не все. Кроме убийства Сталина и Кирова, заговорщики планировали теракты против Ворошилова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева, но такие замыслы нельзя было осуществить на одном энтузиазме. Для эффективной деятельности необходимы были материальные средства и оружие. Группа террористов в Горьком – Лаврентьев, Храмов, Пугачев, возглавляемая троцкистом Поповым, пыталась осуществить ряд грабежей кассиров в Арзамасе и сельсоветов Ардатовского района. Но из-за недостатка опыта ограбления не удались. Поэтому заговорщики пошли более «цивилизованным» путем.

На одном из совещаний центра Каменев дал поручение Рейнгольду: связаться с заместителем председателя Госбанка СССР Г.М. Аркусом. И летом 1934 года Аркус перевел на нужды центра 30 тысяч рублей. Деньги были переведены «под видом сумм на оплату статистико-экономических работ». 15 тысяч он перевел Картографическому тресту, который возглавлял активный зиновьевец Федоров, и 15 тыс. хозяйственному тресту (Главэнергосети. – К.Р.) Г. Евдокимова.

Такова в самом кратком изложении хронология следствия, проведенного НКВД в первой половине 1936 года. Обсудив эту информацию, 29 июля бюро ЦК утвердило Закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного центра».

В нем сообщалось, что в текущем году НКВД раскрыл несколько «террористических групп в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах. Ими руководил, направлял деятельность троцкистско-зиновьевский блок, созданный в 1932 году, в составе: от зиновьевцев – Зиновьев, Каменев, Бакаев, Куклин, от троцкистов – Смирнов И.Н., Мрачковский, Тер-Ваганян».

На открытом судебном процессе, состоявшемся 19–24 августа 1936 года по делу «антисоветского объединенного центра» («процесс 16-ти»), были представлены Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев, И. Смирнов, С. Мрачковский, доставленные из политизоляторов. Из ссылки привезли Тер-Ваганяна. На скамье подсудимых присутствовали арестованные в мае – июле: заместитель директора челябинского завода «Магнезит» Е. Дрейцер, бывший заведующий секретариатом ИККИ И. Рейнгольд, сотрудник Наркомата внешней торговли Э. Гольцман. Среди арестованных агентов Троцкого были Фриц-Давид, В. Ольберг, К. Берман-Юрин, М.И. Лурье и Н.Л. Лурье.