Текст книги "Жди меня, и я вернусь"

«Я не помню, сутки или десять…»

 
Я не помню, сутки или десять
Мы не спим, теряя счет ночам.
Вы в похожей на Мадрид Одессе
Пожелайте счастья москвичам.
 
 
Днем, по капле нацедив во фляжки,
Сотый раз переходя в штыки,
Разодрав кровавые тельняшки,
Молча умирают моряки.
 
 
Ночью бьют орудья корпусные…
Снова мимо. Значит, в добрый час.
Значит, вы и в эту ночь в России —
Что вам стоит – вспомнили о нас.
 
 
Может, врут приметы, кто их знает!
Но в Одессе, люди говорят:
Тех, кого в России вспоминают,
Пуля трижды бережет подряд.
 
 
Третий раз нам всем еще не вышел,
Мы под крышей примостились спать.
Не тревожьтесь – ниже или выше,
Здесь ведь все равно не угадать.
 
 
Мы сегодня выпили, как дома,
Коньяку московский мой запас;
Здесь ребята с вами незнакомы,
Но с охотой выпили за вас.
 
 
Выпили за свадьбы золотые,
Может, еще будут чудеса…
Выпили за ваши голубые,
Дай мне бог увидеть их, глаза.
 
 
Помню, что они у вас другие,
Но ведь у солдат во все века,
Что глаза у женщин – голубые,
Принято считать издалека.
 
 
Мы вас просим, я и остальные, —
Лучше, чем напрасная слеза, —
Выпейте вы тоже за стальные
Наши, смерть видавшие, глаза.
 
 
Может быть, они у нас другие,
Но ведь у невест во все века,
Что глаза у всех солдат – стальные,
Принято считать издалека.
 
 
Мы не все вернемся, так и знайте,
Но ребята просят – в черный час
Заодно со мной их вспоминайте,
Даром, что ли, пьют они за вас!
 

1941

«Не сердитесь – к лучшему…»

 
Не сердитесь – к лучшему,
Что, себя не мучая,
Вам пишу от случая
До другого случая.
 
 
Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще – бесполезные.
 
 
В письмах все не скажется
И не все услышится,
В письмах все нам кажется,
Что не так напишется.
 
 
Коль вернусь – так суженых
Некогда отчитывать,
А убьют – так хуже нет
Письма перечитывать.
 
 
Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С вами тонкой пачкою.
 
 
А замужней станете,
Обо мне заплачете —
Их легко достанете
И легко припрячете.
 
 
От него, ревнивого,
Затворившись в комнате,
Вы меня, ленивого,
Добрым словом вспомните.
 
 
Скажете, что к лучшему,
Память вам не мучая,
Он писал от случая
До другого случая.
 

1941

«Я помню двух девочек, город ночной…»

 
Я помню двух девочек, город ночной…
В ту зиму вы поздно спектакли кончали.
Две девочки ждали в подъезде со мной,
Чтоб вы, проходя, им два слова сказали.
Да, я провожал вас. И все-таки к ним,
Пожалуй, щедрей, чем ко мне, вы
                                               бывали.
Двух слов они ждали. А я б и одним
Был счастлив, когда б мне его вы
                                               сказали,
 
 
Я помню двух девочек: странно
                                               сейчас
Вдруг вспомнить две снежных фигурки
                                                 у входа.
Подъезд театральный надолго погас.
Вам там не играть в зиму этого года.
Я очень далеко. Но, может, они
Вас в дальнем пути без меня провожают
И с кем-то другим в эти зимние дни.
Совсем как со мной, у подъезда скучают.
 
 
Я помню двух девочек. Может, живым
Я снова пройду вдоль заснеженных улиц
И, девочек встретив, поверю по ним,
Что в старый наш город вы тоже
                                               вернулись:
Боюсь, что мне незачем станет вас ждать,
Но будет все снежная, та же погода,
И девочки будут стоять и стоять,
Как вечные спутницы ваши, у входа…
 

1941

«На час запомнив имена…»

 
На час запомнив имена, —
Здесь память долгой не бывает, —
Мужчины говорят: «Война…» —
И наспех женщин обнимают.
 
 
Спасибо той, что так легко,
Не требуя, чтоб звали милой,
Другую, ту, что далеко,
Им торопливо заменила.
 
 
Она возлюбленных чужих
Здесь пожалела, как умела,
В недобрый час согрела их
Теплом неласкового тела.
 
 
А им, которым в бой пора
И до любви дожить едва ли,
Все легче помнить, что вчера
Хоть чьи-то руки обнимали.
 
 
Я не сужу их, так и знай.
На час, позволенный войною,
Необходим нехитрый рай
Для тех, кто послабей душою.
 
 
Пусть будет все не так, не то,
Но вспомнить в час последней муки
Пускай чужие, но зато
Вчерашние глаза и руки.
 
 
В другое время, может быть,
И я бы прожил час с чужою,
Но в эти дни не изменить
Тебе ни телом, ни душою.
 
 
Как раз от горя, оттого
Что вряд ли вновь тебя увижу,
В разлуке сердца своего
Я слабодушьем не унижу.
 
 
Случайной лаской не согрет,
До смерти не простясь с тобою,
Я милых губ печальный след
Навек оставлю за собою.
 

1941

«Мне хочется назвать тебя женой…»

 
Мне хочется назвать тебя женой
За то, что так другие не назвали,
Что в старый дом мой, сломанный войной,
Ты снова гостьей явишься едва ли.
 
 
За то, что я желал тебе и зла,
За то, что редко ты меня жалела,
За то, что, просьб не ждя моих, пришла
Ко мне в ту ночь, когда сама хотела.
 
 
Мне хочется назвать тебя женой
Не для того, чтоб всем сказать об этом,
Не потому, что ты давно со мной,
По всем досужим сплетням и приметам.
 
 
Твоей я не тщеславлюсь красотой,
Ни громким именем, что ты носила,
С меня довольно нежной, тайной, той,
Что в дом ко мне неслышно приходила.
 
 
Сравнятся в славе смертью имена,
И красота, как станция, минует,
И, постарев, владелица одна
Себя к своим портретам приревнует.
 
 
Мне хочется назвать тебя женой
За то, что бесконечны дни разлуки,
Что слишком многим, кто сейчас со мной,
Должны глаза закрыть чужие руки.
 
 
За то, что ты правдивою была,
Любить мне не давала обещанья
И в первый раз, что любишь, – солгала
В последний час солдатского прощанья.
 
 
Кем стала ты? Моей или чужой?
Отсюда сердцем мне не дотянуться
Прости, что я зову тебя женой
По праву тех, кто может не вернуться.
 

1941

«Я пил за тебя под Одессой в землянке…»

 
Я пил за тебя под Одессой в землянке,
В Констанце под черной румынской
                                               водой,
Под Вязьмой на синем ночном
                                          полустанке,
В Мурманске под белой Полярной
                                               звездой.
 
 
Едва ль ты узнаешь, моя недотрога,
Живые и мертвые их имена,
Всех добрых ребят, с кем меня
                                          на дорогах
Короткою дружбой сводила война.
 
 
Подводник, с которым я плавал
на лодке,
Разведчик, с которым я к финнам ходил,
Со мной вспоминали за рюмкою водки
О той, что товарищ их нежно любил.
 
 
Загадывать на год война нам мешала,
И даже за ту, что, как жизнь, мне мила,
Сегодня я пил, чтоб сегодня скучала,
А завтра мы выпьем, чтоб завтра ждала.
 
 
И кто-нибудь, вспомнив чужую, другую,
Вздохнув, мою рюмку посмотрит на свет
И снова нальет мне: – Тоскуешь? —
                                                  Тоскую.
– Красивая, верно? – Жаль, карточки
                                                       нет.
 
 
Должно быть, сто раз я их видел,
                                               не меньше,
Мужская привычка – в тоскливые дни
Показывать смятые карточки женщин,
Как будто и правда нас помнят они.
 
 
Чтоб всех их любить, они стоят едва ли,
Но что с ними делать, раз трудно
                                               забыть!
Хорошие люди о них вспоминали,
И, значит, дай бог им до встречи дожить.
 
 
Стараясь разлуку прожить без оглядки,
Как часто, не веря далекой своей,
Другим говорил я: «Все будет в порядке,
Она тебя ждет, не печалься о ней».
 
 
Нам легче поверить всегда за другого,
Как часто, успев его сердце узнать,
Я верил: такого, как этот, такого
Не смеет она ни забыть, ни продать.
 
 
Как знать, может, с этим же чувством
                                               знакомы
Все те, с кем мы рядом со смертью
                                               прошли,
Решив, что и ты не изменишь такому,
Без спроса на верность тебя обрекли.
 

1941

«Когда на выжженном плато…»

 
Когда на выжженном плато
Лежал я под стеной огня,
Я думал: слава богу, что
Ты так далеко от меня,
Что ты не слышишь этот гром,
Что ты не видишь этот ад,
Что где-то в городе другом
Есть тихий дом и тихий сад,
Что вместо камня – там вода,
А вместо грома – кленов тень
И что со мною никогда
Ты не разделишь этот день.
 
 
Но стоит встретиться с тобой, —
И я хочу, чтоб каждый день,
Чтоб каждый час и каждый бой
За мной ходила ты, как тень.
Чтоб ты со мной делила хлеб,
Делила горести до слез.
Чтоб слепла ты, когда я слеп,
Чтоб мерзла ты, когда я мерз,
Чтоб страхом был твоим – мой страх,
Чтоб гневом был твоим – мой гнев,
Мой голос – на твоих губах
Чтоб был, едва с моих слетев,
 
 
Чтоб не сказали мне друзья,
Все разделявшие в судьбе:
– Она вдали, а рядом – я,
Что эта женщина тебе?
Ведь не она с тобой была
В тот день в атаке и пальбе.
Ведь не она тебя спасла, —
Что эта женщина тебе?
 
 
Зачем теперь все с ней да с ней,
Как будто, в горе и беде
Всех заменив тебе друзей,
Она с тобой была везде?
 
 
Чтоб я друзьям ответить мог:
– Да, ты не видел, как она
Лежала, съежившись в комок,
Там, где огонь был как стена.
Да, ты забыл, она была
Со мной три самых черных дня,
Она тебе там помогла,
Когда ты вытащил меня.
И за спасение мое,
Когда я пил с тобой вдвоем,
Она – ты не видал ее —
Сидела третьей за столом.
 

1942

«Пусть прокляну впоследствии…»

 
Пусть прокляну впоследствии
Твои черты лица,
Любовь к тебе – как бедствие,
И нет ему конца.
 
 
Нет друга, нет товарища,
Чтоб среди бела дня
Из этого пожарища
Мог вытащить меня.
 
 
Отчаявшись в спасении
И бредя наяву,
Как при землетрясении,
Я при тебе живу.
 
 
Когда ж от наваждения
Себя освобожу,
В ответ на осуждения
Я про тебя скажу:
 
 
Зачем считать грехи ее?
Ведь, не добра, не зла,
Не женщиной – стихиею
Вблизи она прошла.
 
 
И, грозный шаг заслыша, я
Пошел грозу встречать,
Не став, как вы, под крышею
Ее пережидать.
 

1942

Далекому другу

 
И этот год ты встретишь без меня.
Когда б понять ты до конца сумела,
Когда бы знала ты, как я люблю тебя,
Ко мне бы ты на крыльях долетела.
 
 
Отныне были б мы вдвоем везде,
Метель твоим бы голосом мне пела,
И отраженьем в ледяной воде
Твое лицо бы на меня смотрело.
 
 
Когда бы знала ты, как я тебя люблю,
Ты б надо мной всю ночь, до
                                        пробуждены!
Стояла тут, в землянке, где я сплю,
Одну себя пуская в сновиденья.
 
 
Когда б одною силою любви
Мог наши души поселить я рядом,
Твоей душе сказать: приди, живи,
Бесплотна будь, будь недоступна
                                             взглядам,
 
 
Но ни на шаг не покидай меня,
Лишь мне понятным будь
                                 напоминаньем:
В костре – неясным трепетом огня,
В метели – снега голубым порханьем.
Незримая, смотри, как я пишу
Листки своих ночных нелепых писем,
Как я слова беспомощно ищу,
Как нестерпимо я от них зависим.
 
 
Я здесь ни с кем тоской делиться не хочу,
Свое ты редко здесь услышишь имя.
Но если я молчу – я о тебе молчу,
И воздух населен весь лицами твоими.
 
 
Они кругом меня, куда ни кинусь я,
Все ты в мои глаза глядишь
                                       неутомимо.
Да, ты бы поняла, как я люблю тебя,
Когда б хоть день со мной тут прожила
незримо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но ты и этот год встречаешь без меня…
 

1943

«Как говорят, тебя я разлюбил…»

 
Как говорят, тебя я разлюбил,
И с этим спорить скучно и не надо.
Я у тебя пощады не просил,
Не буду и у них просить пощады.
 
 
Пускай доводят дело до конца
По всем статьям, не пожалев усердья,
Пусть судят наши грешные сердца,
Имея сами только так – предсердья.
 

1947

«Я схоронил любовь и сам себя обрек…»

 
Я схоронил любовь и сам себя обрек
Быть памятником ей. Над свежею
                                               могилой
Сам на себе я вывел восемь строк,
Посмертно написав их через силу.
 
 
Как в марафонском беге, не дыша,
До самого конца любовь их
                                       долетела.
Но отлетела от любви душа,
А тело жить одно не захотело.
 
 
Как камень, я стою среди камней,
Прося лишь об одном: – Не трогайте
                                               руками
И посторонних надписей на мне
Не делайте… Я все-таки не камень.
 

1948

«Я не могу писать тебе стихов…»

 
Я не могу писать тебе стихов
Ни той, что ты была, ни той, что стала.
И, очевидно, этих горьких слов
Обоим нам давно уж не хватало.
 
 
За все добро – спасибо! Не считал
По мелочам, покуда были вместе,
Ни сколько взял его, ни сколько дал,
Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.
 
 
А все то зло, что на меня, как груз,
Навалено твоей рукою было,
Оно мое! Я сам с ним разберусь,
Мне жизнь недаром шкуру им дубила.
 
 
Упреки поздно на ветер бросать,
Не бойся разговоров до рассвета.
Я просто разлюбил тебя. И это
Мне не дает стихов тебе писать.
 

1954

Друзья и враги

В корреспондентском клубе

 
Опять в газетах пишут о войне,
Опять ругают русских и Россию,
И переводчик переводит мне
С чужим акцентом их слова чужие.
 
 
Шанхайский журналист, прохвост
                                из «Чайна Ньюс»,
Идет ко мне с бутылкою, наверно,
В душе мечтает, что я вдруг напьюсь
И что-нибудь скажу о «кознях
                                       Коминтерна».
 
 
Потом он сам напьется и уйдет.
Все как вчера. Терпенье, брат, терпенье!
Дождь выступает на стекле, как пот,
И стонет паровое отопленье.
 
 
Что ж мне сказать тебе, пока сюда
Он до меня с бутылкой не добрался?
Что я люблю тебя? – Да.
Что тоскую? – Да.
Что тщетно я не тосковать старался?
 
 
Да. Если женщину уже не ранней страстью
Ты держишь спутницей своей души,
Не легкостью чудес, а трудной старой
                                               властью,
Где, чтоб вдвоем навек – все средства
                                               хороши,
 
 
Когда она – не просто ожиданье
Чего-то, что еще, быть может, вздор,
А всех разлук и встреч чередованье,
За жизнь мою любви с войною спор,
 
 
Тогда разлука с ней совсем трудна,
Платочком ей ты не помашешь с борта,
Осколком памяти в груди сидит она,
Всегда готовая задеть аорту.
 
 
Не выслушать… В рентген не разглядеть…
А на чужбине в сердце перебои.
Не вынуть – смерть всегда таскать с собою,
А вынуть – сразу умереть.
 
 
Так сила всей по родине тоски,
Соединившись по тебе с тоскою,
Вдруг грубо сердце сдавит мне рукою.
Но что бы делал я без той руки?
 
 
– Хелло! Не помешал вам? Как дела?
Что пьем сегодня – виски, ром? – Любое. —
Сейчас под стол свалю его со зла,
И мы еще договорим с тобою!
 

1948

Любовь

 
Случается, в стране чужой
Среди людей сидишь, как свой,
Не важно – ты или другой,
Сидишь до слез им дорогой
За то, что ты – не просто ты, —
Есть люди лучше и умней, —
За то, что есть в тебе черты
Далекой родины твоей!
 
 
С тобою люди говорят
Так,
и в глаза твои глядят
Так,
и ответный ловят взгляд
Так —
будто не с тобой сидят
Так —
будто не один до дна
Ты всей душою им открыт,
А будто вся твоя страна
В гостях в их комнате сидит.
 
 
И если в домике простом
Последний грош идет ребром,
Чтоб только угостить тебя, —
И будь что будет там потом;
И если среди ночи двух
Своих детей разбудит мать,
Чтобы твое пожатье рук
Потом не раз им вспоминать;
 
 
И если с митинга сквозь строй
Фашистской молодой шпаны
Ведут тебя, прикрыв собой,
Три парня, словно три стены, —
Себе не вздумай, не присвой
Всей силы этих чувств людских:
Знай твердо, что виновник их
Не ты – народ великий твой.
 
 
В любви к тебе был виноват
И бородатый тот солдат,
Что с пулеметом Зимний брал,
Когда в пеленках ты орал,
И тот селькор, что за колхоз
Пошел бесстрашно под обрез,
И тот, кто строил Днепрогэс,
Когда еще ты в школе рос,
И тот боец в донских степях,
Что пал лицом на дымный снег,
И пленный тот, что в лагерях
Семь наций поднял на побег.
 
 
И если выпадает честь
Тебе в чужой стране, вдали,
Принять всю разом, всю, что есть,
Любовь, что люди берегли, —
Быть почтальоном для нее
И то неслыханный почет.
Пусть в сердце малое твое,
Как в сумку, вся она втечет —
Ни капли не присвоив сам, —
Ты человек, а не страна, —
Доставь ее по адресам,
Куда отправлена она!
 

1954

Хибачи

 
В тонком доме над рекою
У хибачи греем руки.
Спросишь, что это такое,
Ты об этой штуке.
Это – лакированный горшок
С медью красною внутри,
Сверху – пепла на вершок,
А под ним – углей на три.
На циновках мы сидим
Босиком вокруг горшка,
Руки греем и молчим
По незнанью языка.
Впрочем, это даже лучше —
Никому не отвечать
И иметь удобный случай
Помолчать.
В доме холодно, спасенья
Нет.
Потому что отопленья
Нет.
Дорогого,
Дарового,
Дровяного,
Парового —
Никакого
Нет.
Говорят, что потепленье
В феврале.
А пока все отопленье
Тут, в золе.
Под золой три угля тлеют,
Легкий чад.
Трое русских руки греют,
Молчат.
Впрочем, говорят, не для обиды
Бедных
Нас
Сделан этот деревом обитый
Медный
Таз.
Не из прихоти он скован,
Не с отчаянья,
А нарочно, для мужского
Молчания.
Чтоб всю ночь над ним
Сидеть,
Молчать,
Не говорить,
Только уголь брать,
Чтоб прикурить,
Да смотреть, как под золой
Огонь
Пролетит, как голубой
Конь.
 

1946, Япония

«Бывает иногда мужчина…»

 
Бывает иногда мужчина —
Всех женщин безответный друг,
Друг бескорыстный, беспричинный,
На всякий случай, словно круг,
Висящий на стене каюты.
Весь век он старится и ждет,
Потом в последнюю минуту
Его швырнут – и он спасет.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Неосторожными руками
Меня повесив где-нибудь,
Не спутай. Я не круг. Я камень.
Со мною можно потонуть.
 

1946

«Чтобы никогда не думала…»

 
Чтобы никогда не думала,
Что ты связан с ней порукою,
Чтоб нет-нет да вдруг и дунуло
Неожиданной разлукою.
 
 
Чтобы так и не увидела
Расставанья невозможности,
Чтобы никогда не выдала
Аттестат благонадежности.
 
 
Чтоб ты был тропою около,
А не мостовою хоженой,
Чтоб могла держать, как сокола,
Лишь на рукавице кожаной.
 
 
Чтоб с тобой, сдержав дыхание,
Шла как со свечой рискованной,
Чтобы было это здание
От огня не застраховано.
 

1947

Дом друзей

 
Дом друзей, куда можно зайти безо всякого,
Где и с горя и с радости ты ночевал,
Где всегда приютят и всегда одинаково,
Под шумок, чем найдут, угостят наповал.
 
 
Где тебе самому руку стиснут до хруста,
А подарок твой в угол засунут, как хлам;
Где бывает и густо, бывает и пусто,
Чего нет – того нет, а что есть – пополам.
 
 
Дом друзей, где удач твоих вовсе не ценят
И где счет неудачам твоим не ведут;
Где, пока не изменишься сам, —
                                               не изменят,
Что бы ни было – бровью не поведут!
 
 
Где, пока не расскажешь, допросов
                                               не будет,
Но попросишь суда – прям, как штык,
                                               будет суд;
Где за дерзость – простят, а за трусость —
                                                    засудят,
И того, чтобы нос задирал, не снесут!
 
 
Дом друзей – в нем свои есть заботы,
                                               потери —
Он в войну и с вдовством и с сиротством
                                                    знаком,
Но в нем горю чужому открыты все двери,
А свое, молчаливое, – век под замком.
 
 
Сколько раз в твоей жизни при непогоде
Он тебя пригревал – этот дом, сколько раз
Он бывал на житейском большом переходе
Как энзэ – как неприкосновенный запас!
 
 
Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты?
Всей любовью своей или памятью всей?
Или проще – чтоб не был в долгу
                                               у него ты,
Сделать собственный дом тоже домом
                                               друзей?
 
 
Я хотел посвятить это стихотворенье
Той семье, что сейчас у меня на устах,
Но боюсь, – там рассердятся
                                        за посвященье,
А узнать себя – верно, узнают и так!
 

1951

Чужая душа

 
Дурную женщину любил,
А сам хорошим парнем был,
С врагами – не застенчивым,
К друзьям – не переменчивым;
 
 
Умел приехать к другу,
Подать в несчастье руку,
Поднять в атаку роту,
Стать грудью в непогоду!
 
 
Был и умен, и добр, и смел,
И верен был отчизне,
И одного лишь не умел
В своей короткой жизни:
 
 
Взять отодвинуть взглядом
И рассмотреть как следует
Ту, что живет с ним рядом,
Что спит с ним и обедает;
 
 
Ту, что с их первой встречи
Была с ним всех короче,
И жизнь его калеча,
И честь его пороча…
 
 
А эта, с кем он жил, она —
Могу ручаться смело, —
Что значит слово-то «жена»,
Понятья не имела.
 
 
Свои лишь ручки, ноженьки
Любила да жалела,
А больше ничегошеньки
На свете не умела:
 
 
Ни сеять, ни пахать, ни жать,
Ни думать, ни детей рожать,
Ни просидеть сиделкою,
Когда он болен, ночь,
Ни самою безделкою
В беде ему помочь.
 
 
Как вспомнишь – так в глазах темно,
За жизнь у ней лишь на одно
Умения хватило —
Свести его в могилу!
 
 
А где же были мы – друзья?
Тут виноват и ты и я!
Молчали, замечали
Да головой качали:
 
 
Мол, вроде неприлично
Касаться жизни личной.
Да так и не коснулись,
Как умер лишь – проснулись!
 

1954

«Дружба – дружбой, а служба…»

 
«Дружба – дружбой, а служба —
                                               службой» —
Поговорка-то золотая,
Да бывает так, что без нужды
Изо рта она вылетает.
 
 
Чуть ругнут тебя на все корки,
Гром – за дело ль, без дела ль —
                                               грянет,
Под удобную поговорку,
Как под крышу, спрячутся дряни.
 
 
Как под зонтиком в непогоду,
Будут ждать под ней хоть полгода,
С бывшим другом играя в прятки,
Пока вновь не будешь «в порядке».
 
 
Упрекнешь их – ответят тут же:
«Дружба – дружбой, а служба —
                                               службой».
Срам прикроют листиком шутки
И пойдут, встряхнувшись, как утки.
 
 
Снова – ты им за дорогого,
Снова – помнят дорогу к дому,
Долго ль, коротко ль? – До другого
Им послышавшегося грома.
Не в одной лишь дружбе накладны
Эти маленькие иуды;
Что дружить не умеют – ладно.
Да ведь служат-то тоже худо!
 

1954