Текст книги "Черная богиня"

– Он идет!

Савельев тоже вздрогнул. На лбу Павла выступили капли холодного пота. В чаше с водой появились пузыри, поверхность окрасилась в красные и желтые цвета. Из глубины чаши поднялось черноватое облако, в центре которого виднелось множество огненно-красных рук. Руки бога Солнца.

Домбоно был бледен, его красиво очерченные губы нервно дрожали, но взгляд неотрывно следил за чашей.

Из всего тела Савельева внезапным дождем брызнули разноцветные искры. Огненные руки бога Солнца приняли форму кометы, соединенной с телом Павла широкой огненной лентой, выходившей из его груди.

Внезапно раздался страшный треск. Ослепительный огненный луч упал на Павла, на минуту окутал его и отлетел в пространство, оставив после себя только черные точки. У Павла вырвался хриплый вздох. Через минуту Савельев открыл глаза.

– Бог Солнца принял тебя, – прошептал Домбоно. – Ты – наш.

– Домбоно, – в тревоге повернулся Павел к верховному жрецу. – Они и в самом деле вернутся в свой обычный мир?

Домбоно обиженно пожал плечами.

– Я всегда держу слово, а уж царица-богиня… Идемте, Павел, вам предстоит первый урок на пути Предназначения…

Глава 24
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КРУГИ СВОЯ

Брет Филиппс медленно приходил в себя. Он потянулся и встряхнулся, как лохматый пес стряхивает с себя капли дождевой воды. Было холодно, звездное небо безразлично сияло над ним, и Филиппс никак не мог понять, где он, что с ним. Он вновь рухнул на песок и закрыл глаза.

«Это неправда, – подумал Брет. – Так, давай-ка спи дальше, дружок. Потому что ты – форменный идиот! Ты напился в зюзьку, так что отсыпайся». Но холодно было по-прежнему, вдали заливались плачем гиены, а слабый ветерок шевелил его волосы.

Он вскочил на ноги. Потер глаза, но сумасшедшее видение никуда не делось, не растворилось, не исчезло. Их лагерь в пустыне. Вон стоит «лендровер», вон стены палатки трепещут от толчков ветра. У Филиппса перехватило дыхание.

Нет, не может быть! А как же клетки на высокой стене древнего храма? А как же богиня? А остеома, которую прооперировал этот Холодов? Господи, Филиппе, старина, ты окончательно сошел с ума, допился до белочки… Или это у тебя последствия малярии?

Он бросился к «лэндроверу» – на переднем сиденье полусидели, полулежали Алексей и Вероника. Она положила голову на плечо Холодова и крепко спала.

– А ну, подъем! – рявкнул до того всегда невозмутимый житель туманного Альбиона. – Господи боже, да просыпайтесь же вы! И скажите мне, что я еще не сошел с ума!

Холодов и Вероника вздрогнули и подскочили. Из палатки выполз Шелученко. Растерянно огляделся по сторонам, а потом смахнул рукавом грязной рубашки каплю, повисшую на кончике носа.

– Э… ничего не изменилось, – пробормотал Филиппе. – Наша палатка, наша машина… даже угли в костре еще не остыли! Но ведь этого не может быть, потому что не может быть никогда!

– Филиппе, как вы себя чувствуете? – спросил Шелученко. – У вас опять поднялась температура?

– Великолепно, – англичанин отмахнулся от бактериолога… На месте не было только Нага Мибубу, их водителя, и единственной жертвы Мерое – весельчака Ларина.

– И температуры нет? – продолжал надрываться Шелученко.

– Да нет у меня ничего! – Филиппе обошел «лэндровер» со всех сторон. – Да успокойтесь вы, мистер. Да, мы на том же самом месте. И все это нам не приснилось… водителя-то нет, Ларина – нет, зато есть мистер Холодов… мы и в самом деле все это пережили…

– Ты что-нибудь понимаешь? – прошептала Вероника. Ее трясло мелкой дрожью. Ночи в пустыне могут быть очень холодными. Алексей обнял ее и прижал к себе. А потом посмотрел на Лунные горы. Лунный свет ласкал скалы, прятал за серебряной завесой таинственный, призрачный мир древней Мерое.

– Да, я все понимаю, – прошептал он. – Спасибо, Сикиника…

– И что теперь? – спросил растерянный англичанин, который никак не мог прийти в себя. – Не думайте, что проблемы на этом закончились. Нам придется возвращаться в цивилизованное общество и объяснять свое длительное отсутствие. И что мы скажем? Что? Где мы были-то? И вообще, как долго нас не было в этом гребаном культурном мире?

– По моим подсчетам, месяца три… – неопределенно пожал плечами Холодов. – Но точно я, конечно, не знаю.

– Три месяца! – Брет в ужасе опустился в песок. – Обалдеть можно!

– Я домой хочу, – простонал Шелученко.

– Не можем же мы сказать, что так сильно заблудились, аж на три месяца! – фыркнул Брет. – А если расскажем о Мерое, нас всех в ближайший дурдом упекут. Холодов, вы-то что посоветуете? И где, кстати, Савельев?

Савельева нигде не было. Ни в палатке, ни в машине, нигде.

– Ни слова о Мерое, – внезапно очнулся от «спячки» Холодов. Он порылся в кармане в поиске сигарет, которых там и быть не могло, и вытащил обрывок какой-то бумажки. Письмо было наскоро написано Павлом Савельевым. Золотыми чернилами, изобретением Домбоно. Последнее послание. – Ох ты! Сейчас прочитаю.

«Леш, никакой Мерое не существует, не существует и все тут. Не видели вы ничего. Забудьте все. Кто откроет рот и расскажет о нас, тот будет проклят вместе со всеми своими потомками! Забудьте нас!».

– Все-таки этот сумасшедший остался с ними! – сдавленно охнул Холодов. И скомкал последнее письмо друга, а затем бросил в едва тлеющий костер.

– Ну, и что нам делать? – растерянно спросил Филиппс. – Я уважаю желание мероитов и Савельева. Домбоно так вообще меня от малярии вылечил…

– Шелученко? А ты что скажешь? – прищурился Холодов.

– Я жив! Больше мне ничего не надо. Вот только домой… – и Алик украдкой погладил шкатулку, лежавшую во внутреннем кармане засаленной ветровки.

Холодов потер глаза:

– Мне бы тоже домой хотелось. Для меня Питер важнее, чем какая-то Мерое. Я, конечно, никогда не забуду эту страну, но я привык жить по соседству с тайнами. А ты, Ника?

– Ни слова больше об этой проклятой Мерое, – прошептала Вероника, закрывая лицо руками. Алексей еще раз кинул взгляд на далекие Лунные горы. Он прощался. Прощался с удивительным городом, с Пашкой, оставшимся в сказке, с Сикиникой. Он знал, что никогда больше не увидит этих мест.

– Поехали. Ночь светлая, доберемся.

– Так что мы расскажем людям? – заволновался Филиппс.

– Что-нибудь расскажем! – отмахнулся от него Алексей. – Какую-нибудь завиралку про террористов, что взяли нас в заложники, в рабство, а потом поняли всю бессмысленность нашего задержания. Договоримся по дороге, о чем врать-то…

Через час они собрались в путь. На рассвете добрались до первого поселения. Филиппе сидел за рулем и весело напевал какую-то английскую песенку.

Холодов сидел рядом с ним. Сидел грустный, с окаменевшим лицом. «Только не оглядывайся, – просил он, умолял самого себя. – Холодов, только не оборачивайся, пожалуйста… Нет никакой Мерое.

Вырви ее из своего сердца. Черт побери, Холодов, вырежи ее как аппендицит! Как частичку души…»

Стояла ясная, звездная ночь. Тихая-тихая. И царица-богиня Сикиника сказала своему сыну:

– Сейчас он уедет от нас в свой мир и никогда больше не вернется, Мин-Ра. Никогда! Знаешь ли ты, что это значит: никогда?

– Да, мамочка, знаю. Никогда – это как смерть…

Они сидели рядышком у окна и смотрели на звезды. Сидели, крепко обнявшись, мальчик затих, прижавшись белокурой головенкой к плечу матери…

– А тот, второй, высокий и добрый остался с нами, да? – внезапно спросил он.

– Да, он остался с нами.

– Навсегда? – улыбнулся мальчик.

– Да…

– Навсегда – это тоже как смерть, да, мама? Богиня плакала…

Кто разверзнет уста и расскажет о нас, да будет проклят! Забудьте нас… Только не забывайте нас…

Над вершиной пирамиды просыпалось новое утро. Савельев в новом необычном и немного неудобном одеянии сидел рядом с Домбоно и вслушивался в пение верховного жреца:

– Ты величаво встаешь над краем небес, о живой Атон! Ты тот, с кого начинается все живое. Когда ты сияешь с восточного горизонта, ты наполняешь всю землю своей красотой. Ты прекрасный, великий и блестящий, ты высоко поднимаешься над землями, которые создал, обнимая их своими лучами, крепко держа их для своего любимого сына. Хотя ты далек, но лучи твои трогают землю; хоть ты в людских глазах, но следы твои незримы…