Текст книги "Сибирский аллюр"

– Да не торопись ты так, батюшка! – Ермак неподвижно смотрел себе под ноги, судорожно сжимая и разжимая огромные кулаки. – А не могли ли они вместе… сбежать-то?

– Сбежать? – Вакула Васильевич недоуменно вытаращился на атамана. – А зачем это моему дьяку Лупину сбегать? От кого? И почему Машков должен…

– Я его к смерти безвременной приговорил, – отведя глаза в сторону, нехотя признался Ермак.

– Что-о? Господи Боже ты мой, всеблагой! – казачий пастырь в ужасе рухнул на диван. – Али весь мир с ног на голову перевернулся, Ермак?!

– Машков предал меня!

– Кто ж в напраслину такую поверить сможет?

– Да всяк и поверит, потому что я так сказал! – теряя последние крохи самообладания, выкрикнул Ермак. – Или ты супротив меня вякнуть что решишься, сучий потрох?

Вакула Васильевич почел за лучшее переждать Ермаков гнев молча и проглотить обиду за «сучий потрох». Он лишь с большим интересом оглядел бесновавшегося Ермака, словно атаман был огромным диким зверем, выставленным в клетке на потеху ярмарочным зевакам и ротозеям…

– Ну, хорошо, предал тебя Машков, – сказал, наконец, священник, – но Борька-то тут при чем? А?

– Ты что, совсем слепой и глухой, да? – Ермак даже замер на месте. – Да оголец слюбился с Машковым блудно!

Вакула Васильевич весело рассмеялся.

– Ну, на Машкова такого и наговаривать не стоит!

– Да я собственными глазами видел! – мотнул головой Ермак, по-прежнему пряча глаза. «Правду сказать невозможно, – потерянно подумал он. – Останемся при том, что содомничает Машков грешно». – Или ты сомневаешься в том? Мне не веришь?

– Ну, если ты говоришь, то ни в жизнь сомневаться не стану! – и священник вскинул глаза к разрисованному потолку шатра. – Я даже готов поверить в то, что ты дальше мне скажешь – дескать, дьяк мой дорогой Александр Григорьевич сводником меж ними был.

– Да! Так оно и было! – закричал Ермак.

– Пути человеческие неисповедимы, – и священник всплеснул могучими руками. – И вот теперь они сбежали! Куда?

– Да на Русь утекли! Или ты думаешь, что они к Кучуму дернули?

– Чего уж только не подумаешь после таких-то разочарований, – осторожно ответил Вакула. – Ты поймать их надумал, Ермак Тимофеевич?

– Да я на них охоту объявлю, ровно на лис золотых! – с ненавистью сплюнул Ермак. – Не так уж велика Русь-матушка, чтоб от меня спрятаться!

– Ты что, из Мангазеи поворачивать удумал? – ужаснулся священник. – Ты от Сибири отказаться хочешь из-за Машкова? Да перед нами Мангазея лежит… и потом, кто знает, что подарит нам неведомый мир?

– Нет! Мы продолжим поход, но вдогон за ними я лучших людей пошлю!

– А если три беглеца быстрее окажутся?

– Когда-нибудь я же вернусь из похода сибирского! – Ермак шумно вздохнул. – И я найду их! Жизнь человеческая очень долгой может оказаться, если лелеять мечту о мести праведной. А мечту о Сибири я почти уж воплотил! Всю оставшуюся жизнь… мести посвящу!

Священник с жалостью поглядел на атамана и пожал плечами.

– Ради того, чтоб трех человек порешить, ты отказаться от владычества сибирского собираешься?

«Сейчас он меня самого убьет, – подумал Вакула. – Точно убьет. Уж я-то Ермака знаю!»

Но Ермак лишь зыркнул на отца Вакулу омертвело.

– Убить? – по спине священника побежали предательские мурашки. – А кто сказал, что я их убивать буду? Я прикажу их живьем в муравейник зарыть и сидеть рядом буду, глядя, как пожирают их мураши кусочек за кусочком. А когда они корчиться, выть начнут, о пощаде молить, я возьму дудочку пастушескую, что с Дона везу, и заиграю… И как же счастлив-то буду!

Атаман взглянул на отца Вакулу, ожидая ответа, но Кулаков онемел, словно воочию увидев картину страшной мести ермаковой.

– На рассвете выходим! – проронил Ермак, перекрестился и вышел из шатра.

А Вакула Васильевич подумал, что вот только что довелось ему разговаривать с самим дьяволом и только таинственный огненный знак «МИР» на ягодице смог еще раз спасти его душу…

Чуть погодя шестеро казаков, взяв десять запасных лошадей, переплыли Тобол, чтобы отыскать беглых Лупина, Машкова и Марьянку.

Они даже были рады, что отправляются на… «охоту», чувствуя себя спасенными от гигантской армии Маметкуля и Кучума.

Они гнали лошадей всю ночь, меняя их на запасных, настороженно вслушивались во время остановок в тишину степи, ждали Лупина.

– Он старый уже, – умоляюще произнесла Марьянка, когда Машков был уже готов сорваться от волнения: ведь нельзя же так часто остановки делать! – Проскакать без отдыха всю ночь напролет, слишком тяжело для него.

– Может, он вообще еще не выезжал, – Машков нетерпеливо переступал с ноги на ногу. – Он ведь мне что сказал: «Скачите как можно быстрее, скачите во весь опор, так долго, как только выдержите! Хоть через весь мир промчитесь, я все равно когда-нибудь найду вас!». Когда-нибудь… явно что не сегодня, не сейчас, Марьянушка.

– Одних он нас точно не оставит…

– Вакула Васильевич будет его удерживать… – Иван перегнулся, обнял Марьянку и поцеловал ее. – Когда-то ты сама от бати сбежала, – прошептал казак. – А теперь вот за него цепляешься!

– Зато я тебя получила, Иванушка, – ответила она нежно и обхватила его руку, сжала крепко. Затем поцеловала ладонь и замерла. – Ты ведь совсем другим стал, таким, как я и мечтала! И теперь вновь папенька необходим… – Марьяна печально улыбнулась ему. – Знаешь ли, как часто он мне в эти два года помогал? Я и не представляю, что было бы со мной, если б он нас тогда не нагнал. А теперь мы бросить его должны…

– Да Ермак уже наверняка погоню за нами послал!

– Ой, а ты никак погони испугался? – подзадорила она его.

– Я ж за тебя боюсь, всегда за тебя боялся. Прошу тебя, Марьянушка, поехали, – невесело вздохнул Машков. Ночь была совсем тихая, даже мыши-полевки и то не пищали, и цикады с кузнечиками словно повымерли. – Нам еще путь по ущельям ой какой непростой предстоит. Сама ведь знаешь, нам в Пермской земле до осени оказаться надобно.

Занимался рассвет, они вновь выбрались к реке и ехали теперь вдоль береговой кромки. Проскакали через поселение остяков, пара детишек глянула на них, женщины испуганно потянули их на себя, настороженно ожидая, что потребуют два одиноких казака. Неужто дань пощипать явились?.. Да мало ведь чего вытрясешь. Впрочем, не похоже, чтоб за данью. Появлялись они тогда большими отрядами, которым сопротивляться было совсем нелегко, как против ветра нужду справлять…

– Саблю из ножен и с криком-гиком через деревню! – посоветовал Машков шепотом, а потом сам первым выхватил саблю из ножен. – Они тогда и дергаться не станут, коли увидят, что мы их не боимся!

Так, с диким криком пролетели они по остякской деревушке.

И никакие воины не устремились вслед за ними, никто не пустил лихую стрелу из лука, ни один человек не погрозил вслед всадникам крепко сжатым кулаком. Остяки были рады, что легко отделались. Обождали еще, не вернутся ли те ватажники, а затем спокойно взялись за свои дела.

Через четыре часа по тому же селению с двумя сменными лошадьми проехал еще один чужеземец в казачьем наряде. Седовласый старик остановил коня и устало свесился из седла. Казалось, что если он еще и держится на спине конской, то только чудом каким.

– Два казака? – с трудом выговорил он по-остякски. – Были?

– Да! – остяки показали на запад. – Два… И лошади…

Старик кивнул с благодарностью, вскинул руку с ногайкой и пустил коня в галоп.

«Я догоню их, след, вишь, взял точно, – подумал Лупин счастливо. – Вот что значит настоящим старым волком быть…»

Однако еще через пять часов все пошло уже не так гладко.

В то же самое селение наведалась шестерка казаков с десятью сменными лошадьми. Ватажники избили жителей, растащили нищие шатры, подожгли их для порядка и только тогда спросили:

– Три человека дорогой этой не проезжали?

Остяки старательно закивали головами.

– Туда! – сказали они и показали в сторону степи. Степная дорога вела в безграничные дали. Там людей точно не было, по крайней мере, никто не знал о тех, кто бы смог жить там. А вот река и лес были полны жизни…

Шесть ватажников поблагодарили селян, еще раз избив остяков для острастки, а затем погнали коней в степь, слегка удивленные тому, с чего бы это Машков не сразу к горам Уральским подался. Но кто ж его знает… Битый же казаками человек всегда всю правду как на духу, как на исповеди выложит. Так что не брешут остяки…

Когда «лыцари» заметили, что их все же провели, как желторотых сосунков, они потеряли четыре часа. С руганью вернулись ватажники к реке, обещая разобраться с любым «косоглазым», что попадется им на пути…

Машкову и Марьянке удалось оторваться от преследователей почти на сутки пути. Но что такое сутки, этот мизер, на русских просторах и ущельях уральских?

Тем временем по Тоболу плыла большая флотилия Ермака, готовясь к встрече с воинством Маметкуля. У Сибиря ждал Кучум со своими верными отрядами. Четырнадцать князей со своими людьми спешили ему на помощь. За ними лежало великое ничто, неоткрытая, неизведанная страна, огромные просторы из лесов и болот, тундра и реки столь широкие, что и берега противоположного иногда видно не было. По глади озерной целыми днями плыть можно было, на земле этой хватило бы места для всех, и каждый бы получил свой кусок земли.

Но возможно ли покорить страну такую какой-то тысяче лихих ватажников? С ружьями кремниевыми и тремя пушечками? С хоругвями и кучкой священников, что в каждом из отвоеванных мест сразу же ставили крест, да купцами, тут же начинавшими вести торг? Хватит ли у них мужества сжиться с новым этим миром?

Ермаку Тимофеевичу было не из чего выбирать. Строгановы присылали не только припасы и воинскую подмогу малую, но и письмецо. С указом царским.

«Повелеваю Ермаку, сыну Тимофееву, и его ватажному люду возвращаться в земли Пермские, чтобы нести ответ за деяния свои злые на Дону и Волге. В случае неповиновения воровского быть им повешенными!»

Вакула Васильевич прочитал послание Строгановых, передающее очередной указ безумного царя, добравшееся все-таки до флотилии на Тоболе.

– Ну, вот и вновь мы изгоями стали! – вздохнул священник невесело и отдал письмо Ермаку. – Вот она, благодарность царская! А иначе и не было никогда! Царь никогда не прощает!

– Простил же уже, так и еще раз простит! – сердито возразил Ермак. – Я Сибирь к его ногам брошу. Такого подарка еще никто своему палачу не преподносил. Вперед, Вакула, и нос не вешай! Навстречу новому миру отправляемся…

Атаман стоял под развевающимся на ветру парусом и, прищурившись недобро, поглядывал на берег тобольский. Там погоняли коней всадники Маметкулевы, стреляли, как только лодки и плоты приближались к суше.

– Мне в Россию вернуться надобно, до того как стариком древним сделаюсь. Я еще Машкова жизни лишить должен!

Глава одиннадцатая
В БЕГАХ

На третий день безумной скачки Лупин догнал свою любимую дочушку.

Он уже и верить перестал, что удастся ему совершить такое чудо. Последние сто верст старик кулем висел в седле, цепляясь то за поводья, то за конскую гриву, лишь бы не упасть. Болели все кости, живого места, казалось, не было, тело сгорало изнутри, плыл перед глазами мир и исчезал вообще, но Лупин мчался вперед, зная, что никогда не сможет вновь залезть на лошадь, если уж из седла свалится.

Посланные вдогон казаки не дремали, и расстояние меж ними и преследуемыми неумолимо сокращалось. Они делали то, до чего не додумались ни Машков, ни Лупин: «лыцари» искали в каждом встречном поселении свежих лошадей, избивали жителей и спешили вперед.

Тем временем Машков с Марьянкой добрались до маленького укрепленного городка на Туре. Лошади были уже в мыле, еще немного – и падут. Взгляду беглецов открылись три деревянные хижины, окруженные крепким палисадом, и маленькая часовенка, в которой служил совсем еще молоденький священник. Работы у него в этих землях было невпроворот, он проповедовал веру Христову перед остяками и татарами, показывал им иконы со святыми, обещал язычникам жизнь вечную, – что понимали они иначе, чем церковь православная, – и рьяно крестил новообращенных, удивляясь покладистости этих людей.

О том, что остяки верили, будто, погрузившись в купель со святой водой, они обретут бессмертие, и поэтому так охотно принимали крещение в новую веру, милому священнику ни за что было не догадаться. А когда во время ледохода померли девять человек, отказавшихся креститься в православие, а все остальные, сбрызнутые святой водицей, выжили, новое учение было повсеместно принято за волшебную силу.

Машков в одиночку прискакал к воротам палисада, чтобы узнать, кто обитает в маленьком городке. Охотники разошлись по лесным заимкам, строгановским людям он был в лицо неизвестен, всего лишь казак, а потому и совершенно неинтересен, с казаками торговое дело не сладишь, по рукам с такими не ударишь. Их следует просто опасаться, иначе вообще без порток останешься.

Так что по-дружески приветствовал осторожничавшего Машкова лишь местный священник.

– Ой, а ты не Иван ли Матвеевич часом будешь? – воскликнул он, распахивая настежь двери часовенки. – Ермаков лучший товарищ? Братец, да что ж ты делаешь-то здесь? Только не говори, что ты один в живых остался!

– Да нет, за палисадом еще один дожидается, – с усмешкой ответил Машков. – Борька наш.

– Посыльный атамана? Веселый такой паренек? Как же вы сюда попали, какими судьбами?

– С тайной миссией к Строгановым мы посланы, – вздохнул Машков, который иногда выкручиваться был большой мастак. – А у Ермака все в порядке. Победу вот большую одержали, и теперь плывет воинство наше по Тоболу к Иртышу! Ну, как тебе новость моя, преподобный отец?

– Прииди на грудь мою! – священник и в самом деле растрогался до глубины души. – Здесь тоже все идет отлично! Христианство бальзам суть для душ языческих.

Машков вернулся к палисаду, дал знак Марьянке – дескать, спокойно все. Она спешилась и привела замученных лошадей к конюшне.

– Место здесь славное! – сказал Машков. – Красивых лошадушек видал я. Церкви, вестимо, принадлежат, ну, а церковь людям помогать должна, так что наши они будут! Сразу поменяем и дальше поскачем?

– Я выспаться должна, Иванушка, – прошептала Марьянка, прижимаясь к дрожащей лошадке. Глаза девушки запали. Лицо стало серым от пыли степной, маленькое, жалкое, словно у заморенного ребенка. – Два, три часа сна – не больше! Можно?

– Да, можно, – Машков приобнял Марьянку, почти что волоком волоча в домишко священника. Тот бросился навстречу «Борьке», расцеловал трижды в чумазые щеки, уверяя, что страшно рад принимать в гостях лучших друзей Ермака Тимофеевича, и, даже не подозревая, что те у него задумали коней увести, веселился от души…

– Скажи… – спросил священник, когда Машков с Марьянкой пили горячий сбитень, – как поживает там Вакула Васильевич?

– Лет эдак через двадцать в Сибири собственное воинство из кулаковских деток появится! – весело хмыкнул Машков. Сбитень, попавший в голодный желудок казака, навевал воспоминания о старых добрых казачьих временах. На мгновение позабыл Иван о Марьянке, пускаясь в рассказы о героических похождениях отца Вакулы, и слезы наворачивались на глаза от тех воспоминаний. И только когда Марьянка пребольно толкнула его ногой под столом, он всхрапнул, воровато покосился на нее и сказал со смущенной гримасой на лице:

– Ладно, об этом лучше помолчать, преподобный отец. У нас тут за столом малец совсем еще неопытный сидит. Ха, а полба-то[5]5
  Полба—злак, особый вид пшеницы с ломким колосом.


[Закрыть] до чего замечательная!

После вечери, ради которой в городок пришли несколько остяков, притащив священнику еды в ожидании заслуженного благословения, – ради вечной жизни чего только не сделаешь, – ворота палисада закрылись.

Марьянка уснула тотчас же, как только на лавку прилегла. Машков устроился рядом, схватив девушку под одеялом за руку, и забыл обо всем мире за воротами уснувшего городка. Тихо посвистывая носом, похрапывал местный служитель Божий, не столь оглушительно, к счастью, как отец Вакула.

Ночью его разбудил страшный стук в ворота, полумертвый от усталости голос все кричал и кричал надсадно;

– Отворите! Уши отлежали, что ли? Отворите!

Молоденький священник проснулся и бегом бросился на улицу, глянул в незаметную щель в палисаде и с трудом признал в замученном старом всаднике Александра Григорьевича Лупина.

– Не прекращаются чудеса Господни! – воскликнул священник и бросился к воротам. Он обнял Лупина и потянул в укрепленный городец. – Тень Вакулы Васильевича верная! И ты тоже с тайной миссией какой на Русь направляешься? Может, к епископу Успенскому путь держишь?

– Значит, эти ребятки уже у тебя, братец? – Лупин ввалился в домишко священнослужителя. «Еще десять шагов, – подумал он, – и я упаду. Все кости себе отбил… Человек ли я еще? Не может человек такую скачку пережить!»

– Спят они, – и поп указал на лавку в углу. – Разбудить их тебе, что ль?

– Нет, нет, пусть себе отдыхают, – Лупин добрел до спящих Машкова с Марьянкой, рухнул рядом и с благодарностью принял из рук молоденького священника чашу со сбитнем. Пил и все смотрел на дочь. Словно малый ребенок, лежала она рядом с широкоплечим Машковым, как будто защиты искала и сострадания. И сколько же силы неведомой таилось на самом деле в этом нежном теле!

«Я нашел ее, – счастливо подумал Лупин, смахнул с глаз слезу и еще раз глянул на Марьянку. – Я нашел ее…»

Он вытянулся на полу, вздохнул хрипло и сразу же заснул.

Шестеро ватажников, пущенных в погоню, были всего в пяти часах пути от них.

Звук маленького колокола разбудил их поутру ни свет ни заря.

Священник дергал за бечеву, к которой был привязан небольшой церковный колокол.

Лупин подскочил первым, тихо застонал, потому что даже после сна болели все старые косточки, проковылял к огромной печи и зачерпнул кипятка в глиняную плошку. Остякская баба хозяйничала на кухне в домишке священника, помешивала какое-то варево в горшках и недобро поглядывала на казаков.

Потом проснулся Машков, сел на полу и громко возмутился:

– Там никто под зад этому звонарю дать не может?

Тут уж и Марьянка глаза открыла и первым делом увидела отца, сидевшего у печи и хлебавшего теплый взвар.

– Папенька… – прошептала она, все еще не веря собственным глазам. А потом закричала, протягивая к отцу руки. – Папенька! Ты нашел нас! Ваня, он догнал нас, догнал!

– Кто? – все еще сонно пробубнил Машков. – Догнал? – это слово мгновенно пробудило в нем дух борьбы. – К оружию! – закричал он. – Марьянушка, прячься! Я один задержу их!

И только схватившись за пистоль, разглядел Лупина, с блаженным видом попивавшего взвар. Варево остячки пахло на удивление соблазнительно и аппетитно.

– Александр Григорьевич! – удивленно ахнул Машков. – Молодец, батя!

Догнал нас все-таки!

Марьянка внезапно замерла, опустив протянутые было к отцу руки. «Я же Борька, – пронеслось в голове. – Мужчина! Я не могу вот так повиснуть на шее у другого мужчины!»

– Как… как ты, папенька? – спросила девушка и прижала руку к бешено бьющемуся сердцу.

– Да все кости болят, словно с медведем в лесу обнимался, – Лупин зачерпнул деревянной ложкой вкуснейшее варево. Остячка поставила еще три плошки на стол и враждебно уставилась на казаков. В ее взгляде читалось: да вам в жратву плевать надо, или потравить бы вас, как крыс! – Садитесь, давайте, есть будем.

Священник все еще звонил в колокол. Служители Божьи они все такие, любят позанудствовать. Охотники уже давно ушли в лес, лавка Строгановых еще не открывалась. Кто ж спозаранку покупать что придет?

Машков и Марьянка сели за стол, но к еде так и не притронулись. Увидев вновь Лупина, о голоде беглецы совсем позабыли.

– Ну, искал нас Ермак? – тихо спросил Машков.

Священник притомился звонить в колокол к заутрене, на которую никто так и не пришел, покашлял смущенно, сплюнул на пол и глянул в окно, может, появится все-таки хоть кто? Но в городе было пусто.

– Когда я деру дал, все еще спокойно было, – так же тихо ответил Лупин. – У нас часов семь в запасе есть, коли правильно я все рассчитал, – и Александр Григорьевич довольно огладил бороду. – Я лошадей, как черт, гнал. Но сейчас нам свежие лошадушки нужны. До Урала наши не выдюжат…

– Да есть здесь коняги! – прошептал Машков. Поп стоял у маленького алтаря, подле четырех неумело нарисованных икон и самозабвенно молился. – В конюшне церковной…

– Иван Матвеевич! – предостерегающим тоном произнес Лупин.

– А что лучше, батя: коня украсть или зазря погибнуть?

– Вот он, чертовски казацкий вопрос!

– Вспомни о нашем положении, Лупин!

– Может, с попом по-доброму сговориться получится?

– А что, церковь хоть что-то отдавала добровольно? Она, всегда такая благоразумная, разве обменяет хорошее на плохое? Я тебя спрашиваю, Александр Григорьевич!

Лупин вздохнул, допил взвар и с любовью глянул на Марьянку.

– Только сам все сделай… – тихо попросил он. – Я ж на все глаза закрою. Как-никак я теперь дьяк. Когда выезжаем?

– Не знаю, батя, – широко улыбнулся Машков. – Да и какой ты дьяк, тоже не знаю.

– Самим епископом Успенским в сан помазанный и посвященный! – возмутился Лупин. К званию дьяка он очень привык. И всегда оскорблялся, когда подвергали сомнению его сан. – Так когда выезжаем?

– Да прямо сейчас и выезжаем, – ответила Марьянка. – Возможно такое?

Лупин кивнул головой. Все его тело болело нестерпимо, сдавливало судорогой, горело. «На коня сами меня пусть затаскивают, – подумал он. – Вот как в седле окажусь, может, и оправлюсь…Что значит боль, когда дочушку через Пояс Каменный целой и невредимой провести надобно? Вот как до Пермских земель доберемся, тогда и из седла валиться начну. Я точно землю целовать буду. Как же, на Русь святую возвращаемся! И что нам тогда казаки?»

– Нам нужно одежу сменить! – вслух произнес Лупин.

– Зачем? – опешил Машков, поправляя пояс. – Я ведь еще не печник, а Машков Ванька, казак!

– Дурак ты! Да с тобой мигом царевы стрельцы расправятся, как с вором с большой дороги! – выкрикнул Лупин. – Али позабыл про то, что не больно ваше «лыцарство» жалуют?

– Нет, что за мир, что за люди! – скорбно вздохнул Машков и отложил в сторону ложку. – Мы этому царю Сибирь покоряем, мы его богатейшим государем в мире делаем, благодаря нам станет Русь когда-нибудь непобедимой… а он нас к казни лютой приговаривает! Вот это и есть царская благодарность?

Священник как раз закончил утреннюю молитву, подошел к столу, сел, глянул на троицу гостей несколько укоризненно.

– Жрете, а не молитесь! – с упреком произнес он. – Брат Лупин, а я-то на твою помощь рассчитывал!

– Я с казаками разговор о спасении души имел, – и Лупин чуть не подавился, увидев преподлейшую ухмылку Машкова.

– Вот и правильно! – весело воскликнул священник. Еще не подозревая, что уже через несколько минут радоваться ему будет нечему…

– Вот так-то! – важно кивнул головой Лупин. Покосился на Машкова, на дочь, понял, что они уже готовы. Тогда старик поднялся и поковылял к дверям. – Как там на улице?

– Солнечно и тепло, брат мой.

– Да, Господь добр к чадам своим…

Лупин постарался побыстрее выбраться из избы. Он захлопнул за собой дверь, пошел к лавке, которая, наконец, открылась, вытащил из кармана золотое кольцо, подаренное когда-то отцом Вакулой.

– Дайте за него портки и рубаху крестьянскую, – сказал он и выложил кольцо на прилавок. – Для мальца худого… только повыше меня, но вполовину тощее…

– За это кольцо, старик? – протянул приказчик строгановский. Он проверил кольцо на зуб, посмотрел на свет и презрительно хмыкнул. – Не такое уж оно дорогое…

– Оно такое дорогое, чтобы за него всем вам башку снести, – спокойно отозвался Лупин. – К чему строгановским людям старого человека обманывать? Портки, рубаху и сапоги в придачу, иначе сами без портков останетесь!

С грубыми людьми никогда толком не поторгуешься, особенно в такой глухомани, у черта на куличках. Кольцо действительно было не из дешевых, старик прекрасно знал об этом… А потому приказчик начал думать честно и быстро нашел на полках и в ларях все, что требовалось Лупину.

А тем временем в домишке священника дела шли далеко не так безоблачно и гладко.

Машков скинул с себя одежонку, оставшись в одной льняной исподней рубахе. Рубаха была короткой и почти ничего не прикрывала, остячка замерла, во все глаза уставившись на казака, и даже молоденький священник позабыл донести ложку до рта.

– Али ума совсем лишился? – прошептал он. – Хочешь на дворовую мою навалиться? В церкви, у меня на глазах?! Машков, Бога побойся!

– Да кому нужна эта овца косоглазая? – грубо рявкнул Машков. – Мне ты нужен, батюшка!

– Иван Матвеевич! – задохнулся от ужаса священник. Он подскочил на лавке, забился в угол, выставив перед собой крест, словно от черта косорылого защищаясь.

Машков задумчиво глянул на него, размышляя, а пройдет ли ему в плечах ряса поповская. А то еще чего доброго по швам трещать начнет. Вот по росту подойдет точно. Только плечи узковаты будут…

– Раздевайся! – заорал Машков.

Юный священник, дрожа всем телом, взмахнул крестом.

– Изыди, сатана! – пронзительно завизжал он. – Не прикасайся ко мне, боров заспанный! Борька, у тебя оружие с собой… вразуми ты его!

– Да ладно тебе, отче, убудет от тебя, что ли… – спокойно отозвалась Марьянка. – Машкову всего лишь ряса твоя нужна. Просто выразился он невнятно.

– Да не может он рясу на себя надеть! Только помазанный в сан человек…

– Давай сюда! – рявкнул выведенный из терпения Иван Матвеевич. Он вырвал из рук священника крест, помахал им над головой, вспомнив Вакулу, трижды пропел «аллилуйя». – Ну, помазанный я теперь али как? Помазанный! Только пасть еще раз открой, так отанафемствую, родная мать не узнает! Сымай рясу, даже если в ней блох и вшей немерено!

Священник дрожал. Получив увесистый подзатыльник, стащил с себя рясу, заливаясь слезами, и бросил ее Машкову.

– Что с тобой сталось, Иван Матвеевич? – жалобно прорыдал он. – О, Господи! О, Господи! Как же Сибирь проклятая вас изменила! Не вы ли под стягами священными в Мангазею путь держали?

– А в сутане на Русь возвращаемся! – усмехнулся Машков. – Разве ж то не доброе знамение? – он натянул на себя рясу и поморщился недовольно: в плечах жало немилосердно, ворот вообще не застегивался. – Ты, чего ж, преподобный, жрать побольше не мог, чтоб пошире стать? – зло бросил Иван. – Эвон как я теперь выгляжу!

– Как черт поганый! – огрызнулся священник, набираясь храбрости.

– Придется тебе везде объяснять, что отожрался ты в землях покоренных! – со смехом заметила Марьянка.

Дверь распахнулась, и в избу влетел Лупин, зажимая в руках крестьянскую одежонку для Марьяны. Влетел и замер, узрев Машкова в сутане. «Что нам с ним-то делать? – думал он всю дорогу до часовенки. – Где для этого борова одежонку сыскать?» И вот теперь Иван заговорщицки подмигнул Лупину. Александр Григорьевич перевел глаза на сжавшегося в углу за печкой священника. Остячка превратилась в столп соляной. Два полураздетых мужчины – и никто ее не насилует, да это что с людьми-то делается, а?!

– Нет, так никак нельзя! – произнес Лупин, оправляясь от шока. – Машков, сейчас же переодевайся! Ты оскорбляешь мое сердце, сердце верующего человека!

– Если б не был ты отцом… э-э… ну, сам знаешь, кого, я б тебе сейчас так влепил! – проворчал Машков. – Я в рясе останусь! В ней через Пермские земли пробираться стану! А кто попробует задержать меня или смеяться удумает, тому башку так зааминю! С аллилуйей в придачу! – и Машков рванулся к дверям, подозрительно глянув на Марьянку. Та смеялась, и это успокаивало.

«А ведь это она умыкнула меня от казаков, – поду мал Иван и сердце его затрепетало от потаенной радости. – Но сама настоящей казачкой сделалась! Эх, в жизнь настает, Марьянушка!»

– Пойду за лошадьми! – сказал он от дверей. – Александр Григорьевич, да успокой ты брата своего во Христе…

Марьянка торопливо переодевалась в крестьянскую одежонку. Священник, увидев ее без казацкой ру бахи, завел глаза.

– Борька… – простонал он. – А… а… ты… нет, точно перед Богом еще сегодня предстану.

Остячка с визгом бросилась прочь из избы священника.

– Сибирь – земля волшебная! – набожно вздохнул Лупин. – Разве ж ты не слышал, преподобный, что в Мангазее людишки есть, у которых рот на затылке держится? Вот, смотри, что с нашим Борькой сотворилось! Вот почему срочно нам нужно к епископу обители Успенской. Может, явит чудо…

Он помог Марьянке, подхватил ее за руку и торопливо выбежал из избы. На улице Машков седлал хорошо откормленных коней из церковной конюшни, а два строгановских приказчика, которых Иван пинками выгнал из лавки, помогали ему грузить вещи на запасных лошадей. Работали они молча, со страдальческим выражением на лицах. Еще ни разу в жизни не доводилось им встречаться с таким грубым служителем Божьим… Даже Вакула Васильевич сначала благословлял, а уж только потом бил!

В девять утра со сборами было покончено. На красивых лошадях Лупин, Марьянка и Машков выехали из укрепленного городца. Молоденький священник стоял в дверях своего домишки и проклинал их на чем свет стоит, позабыв о приличествующем ему смирении. Приказчики, запершись в лавке, строчили донесение Строгановым…

Часа через четыре в ворота въехали шестеро преследователей. Спешились перед часовенкой и начала обыскивать каждый дом.

– Как поживаешь, батюшка? – крикнули казаки, врываясь в избу священника. Тот стоял на коленях перед алтарем в портках Машкова.

– Не проезжали ли здесь Машков, Лупин и Борька?

– Еще как проезжали! – мрачно ответил священник. – Черт бы их побрал совсем!

– А портки-то Ивановы! – приглядевшись, ахнул один из казаков. – У него такие были! Я их сразу узнал!

– А там, на столе шапчонка Борысина лежит! Да!

Они оттащили священника от алтаря и выволокли прочь из домишки. Поп кричал и даже пытался сопротивляться поначалу, а потом начал плакать.

Четверка других казаков уже допрашивала строгановских приказчиков, прихватив из лавки пару отличных собольих шкурок и бочонок с медом.

– Эй ты, висельник! – крикнул священнику есаул. – Что ты с ними сделал? Почему их тряпье у тебя валяется?

– Обобрали они меня до нитки! – еще горше взвыл священник. – Сутану, лошадей, крест – все, все забрали! Господь еще покарает их!

– Что ж, Машков всегда настоящим казаком останется, – с потаенной гордостью в голосе сказал есаул. – Давно они отсюда деру-то дали?

– Часа с четыре будет…

– Тогда мы их догоним! – казаки бросились к лошадям. – Нам бы их до гор Уральских достать! Гой! Гой!

Они взмахнули ногайками, дико крикнули и погнали лошадей к воротам.

К Уралу! В Пермские земли им соваться нельзя, Ермак воспретил, а они точно держались приказа. Каждому из них было обещано по тысяче целковых, если доставят к Ермаку Тимофеевичу головы Машкова, Лупина и Борьки.