Текст книги "Повести л-ских писателей"

Троцкий, правда, больше напоминал располневшего Антонио Грамши с кривыми усами и козлиной бородкой, но (решила Имма вечером, для верности погуглив обоих) у Грамши по-любому было что-то общее с Троцким – если не в толковании марксизма, то в очках и причёске. Кроме того, дамсовец, изображавший Троцкого, явился в зелёном френче, галифе и чёрных сапогах – всё по канону. Книга в его руках называлась I dilemmi di Trotsky. На её обложке чёрно-белый оригинал Троцкого сидел за столом, читая газету The Militant с портретом Ленина на первой полосе.

Троцкого-Грамши сопровождала всё та же девушка с телефоном и синими волосами. Девушка запечатлела, как Троцкий крикнул срывающимся голосом: «Да здравствует перманентная революция!» Она же зафиксировала, как он махнул книжкой, едва не стукнув по лбу покупателя у Имминой кассы. После этого Троцкий ретировался. Речей на эскалаторе он произносить не стал – администратор Сильвано уже ехал с первого этажа, чтобы подавить революцию. Сильвано припечатал дамсовцев суровым взглядом с параллельного эскалатора.

Дамсовцы, впрочем, не унимались. В 13:19 к очереди в кассу пристроился Сталин. На телефон вместо синевласки его снимал вертлявый парень в красном берете. С гримом Сталина постановщики решили не заморачиваться: за сходство с диктатором отвечали дешёвая пластмассовая маска на резиночке и курительная трубка в руке. Трубка, слава богу, не дымилась. Френч был тот же, что у Троцкого. Разве что теперь он обтягивал женскую грудь.

Когда Сталин с грудями поворачивал голову, за маской синели знакомые волосы.

Книг он приволок целую стопку: две своих биографии, три тома Солженицына, рассказы Шаламова, Vita e destino Гроссмана и какую-то аквамариновую книжку. (Её название на видео перформанса, которое доступно в интернете, никак не разобрать.) Поскольку одна рука Сталина была занята трубкой, он тащил все книги под мышкой другой руки. У кассы эта конструкция не выдержала, книги посыпались на пол. Сталин присел на корточки, чтобы их собрать, но из роли при этом не вышел. Гнусавый девичий голос из-под маски обозвал всех присутствующих «врагами народа» и «английскими шпионами» и пообещал расстрелять за саботаж.

Подобрав рассыпанное, Сталин поставил книги на кассу между Иммой и Валентиной. Затем обернулся к очереди.

– Ты! – Сталин навёл трубку на мужчину за пятьдесят в недешёвом костюме. – Sanguisuga capitalista! Ты заплатишь за всё во имя народа!

Пролаяв эти слова, он рванул к эскалатору. Вертлявый дамсовец с телефоном удрал следом.

– Всё понятно, – сказала Валентина, убирая книги вождя с кассы. – Молодцы. Но если придёт четвёртый, будет уже не смешно.

– Не убирайте! – Мужчина в костюме невольно подскочил к ней вне очереди. – Не убирайте их, signorina. – Он положил на кассу пазл с хоббитами из «Властелина колец» и раскрыл бумажник. – Я заплачу. Я беру все эти книги.

Окончание вольного изложения того, что рассказали по телефону Даше Кожемякиной

Болонья.

28 октября 2017 года

После Сталина долго казалось, что дамсовцы согласны с Валентиной: четвёртый раз будет не смешно.

Да и кто, собственно, мог явиться после Сталина? Почти всё, что Имма помнила о советской истории, осело у неё в голове из комментариев к «Мастеру и Маргарите» и биографии Булгакова, которую она проглотила вслед за романом. Ещё был двоюродный прадед Марко. В 1942 году Муссолини отправил прадеда Марко на восточный фронт убивать русских, а русские в декабре того же года убили прадеда Марко в месте под угловатым названием Kantemirovka. Послевоенную, послебулгаковскую историю красной русской империи в голове Иммы представляли Гагарин и смешной лысый человечек с непроизносимым именем, который любил позировать рядом с Гагариным. Но дело же было не в том, что Имма плохо знала деятелей позднего СССР. Дело было в том, что никакой деятель из позднего СССР всё равно как-то не вписывался в юбилейный перформанс. А узнаваемые лица из раннего СССР на Сталине вроде бы кончились.

В 14:54, за час до конца смены, Имма поняла, что ошиблась. По крайней мере отчасти. Спору нет, большинство людей вряд ли узнали бы лицо женщины, которая подошла, растерянно озираясь, к её кассе. Но Имма-то видела это лицо тысячу раз, крупным планом. Она видела его на холщовой сумке. В этой сумке два года таскала книги по всей Болонье и прилегающим холмам Серена Легренци, дочка профессора и редактрисы.

На сумке у Серены это лицо было штриховатым и чёрно-белым. За два болонских года оно сильно поистёрлось. Имма хорошо помнила, что раньше всего стёрся тонкий нос. Потом исчез рот с приспущенными уголками. Долго держались глаза и брови крючком, ещё дольше – подбородок, острый, как у героини аниме. До самого отъезда Серены в Монреаль продержались бесформенные волосы, обрезанные на уровне рта.

Вживую, то есть у женщины, которая подошла к Имминой кассе, волосы были волнистыми, мягкими, воздушными. Их цвет оказался каштановым с примесью седины. Подбородок был такой же анимешный, как на сумке. Глаза были ещё больше, чем на сумке, и нереально голубые. Имма не могла вспомнить, когда в последний раз видела настолько голубые глаза.

И рост – в этот раз Имма обратила внимание на рост. Она вдруг поняла, что всегда представляла женщину на сумке у подруги рослой, намного выше всех соратников-мужчин с козлиными бородками. Но женщина у кассы в Ambasciatori была совсем не такая. Маленькая, на полголовы ниже Иммы, она глядела на всех исподлобья и, словно пытаясь быть выше, держала спину и плечи с вызывающей прямотой.

– Buongiorno! – сказала ей Имма.

Она приготовилась услышать в ответ какой-нибудь лозунг, что-нибудь знакомое о равенстве полов и сексуальном раскрепощении, о свободе от кухонного рабства, о нищете буржуазного феминизма. (Серена Легренци много раз цитировала сочинения этой женщины целыми абзацами.)

– Scusi, signorina, – вместо лозунга начала женщина. – Può dirmi se… Può dirmi…[9]9
  Scusi, signorina… Puo dirmi se… Puo dirmi… – Простите, синьорина… Вы не могли бы… Не могли бы мне сказать… (итал.)


[Закрыть]

Она не закончила вопрос. Её тяжёлые, уже немолодые веки задёргались. Рука с короткими ногтями без лака протянула Имме книгу. Книга называлась Al termine di una bella lotta: Aleksandra Kollontaj sotto la ruota della storia[10]10
  «Al termine di una bella lotta: Aleksandra Kollontaj sotto la ruota della storia» – «Жизнь после победы. Александра Коллонтай под колесом истории» (итал.).


[Закрыть]. Под названием была чёрно-белая фотография. На ней женщина стояла за какой-то кафедрой и произносила речь, гордо задрав лицо к потолку или небу.

Имма взяла книгу и спросила, хочет ли женщина её приобрести.

– …No, – ответила та после недолгого замешательства. – No, volevo solo chiedere… – Её голос стал тише. – Questo libro… – Она снова осеклась. Потом договорила так тихо, что Имма еле расслышала её слова в магазинном шуме: – Questo libro, ce l’avete in francese o tedesco? O forse – forse in inglese?[11]11
  No… No, volevo solo chiedere… Questo libro… Questo libro, ce l’avete in francese o tedesco? O forse – forse in inglese? – Нет…
  Я только хотела спросить… Эта книга… У вас эта книга есть на французском или немецком? Или, может быть – может быть, на английском? (итал.)


[Закрыть]

Договорив, женщина покраснела. Одна её рука сжалась в кулак у груди; другая начала тереть этот кулак.

– Сейчас проверю, – сказала Имма, отводя взгляд. В непонятном смущении женщины было что-то жалкое и жуткое одновременно. Имма положила книгу перед собой и пробила по базе имя, указанное над её названием: Lucrezia D’Agostini. – Нет, – сказала она, не отрываясь от компьютера. – К сожалению, эта книга есть только на итальянском. Может быть, её даже ещё не перевели на другие языки. Она совсем недавно вышла. Девятого октября.

Женщина не ответила сразу, и Имма заставила себя посмотреть на неё. С лица женщины уже сошла краска. Руки расцепились, поднесли к животу чёрную сумочку, висевшую у женщины на плече, и теперь копались в ней. Это действие было настолько обыденным, лишённым всякой театральности, что Имме наконец бросились в глаза важные детали, которые она заметила бы в первое же мгновение, если б не забыла всё на свете, увидев перед собой ожившее лицо с книжного мешка Серены Легренци.

– Я куплю эту книгу, – сказала тем временем женщина. Она нашла в сумочке ворох купюр разного достоинства и теперь разглядывала их. – Этого хватит? – Она протянула купюры Имме. – Я куплю эту книгу на итальянском.

Имма начала пересчитывать разноцветные банкноты, но бросила, не добравшись до половины. Ворох содержал никак не меньше пятисот евро. Имма выбрала из него пятёрку и две десятки. Вернув женщине остальное, она поднесла книгу к сканеру, достала из кассы один евро сдачи и спросила, нужен ли пакетик.

– …Нет-нет, благодарю вас, – ответила женщина после очередного замешательства. – Я покупаю только эту книгу.

Когда Имма размагнитила защитную этикетку и протянула обратно увесистый том в глянцевой обложке, женщина схватила его обеими руками с внезапной жадностью.

– Ещё раз благодарю вас… – пробормотала она, уже не глядя на Имму. – Оставьте сдачу себе. – Она повернулась, чтобы уйти. – Arrivederla, signorina[12]12
  Arrivederla, signorina. – До свиданья, синьорина (итал.).


[Закрыть].

– Arriveder… Aspetti, signora! – Имма растерянно протянула в никуда одноевровую монету. – Signora![13]13
  Arriveder… Aspetti, signora! Signora! – До свида… Синьора, подождите!.. Синьора! (итал.)


[Закрыть]

Но женщина уже спешила прочь от кассы.

Судя по чеку, который Имма забыла вложить в книгу, было 14:58. Максимум 14:59. До того, как вниманием Иммы завладел следующий покупатель, она успела отметить, что женщина подошла к эскалатору, ведущему на первый этаж, и ступила на него, робко потоптавшись у края. Потом, до самого конца смены, во время каждой мелкой передышки между покупателями Имма вспоминала странную детскую робость, с которой женщина встала на эскалатор, и поражалась, что не сразу обратила внимание на важные детали, упомянутые выше. Как можно было не заметить возраст женщины (зрелый, совсем не дамсовский возраст)? Или её акцент (настоящий славянский акцент)? Её одежду? Ведь женщина с книжного мешка Серены Легренци была одета совершенно обыкновенно. Короткая тёмно-зелёная куртка на молнии. Чёрные джинсы. Серые ботинки на невысоком каблуке.

Каблук этот, кстати, тоже не лез у Иммы из головы. Она снова и снова ловила себя на мысли: почему маленькая русская революционерка не выбрала каблуки повыше?

Ламповая фантастика с прифигевшей молодой протагонисткой

Хельсинки. Подвальный этаж магазина «Лакония».

Июль 2020 года

В финском оригинале последние слова, которые Даша Кожемякина услышала по телефону, звучали так:

– …Vuoron loppuun asti hän mietti lisäksi, miksi pienikokoinen vallankumouksellinen ei ollut hankkinut korkeakorkoisempia kenkiä.

«Кроме того, до конца смены она размышляла, почему низкорослая революционерка не нашла себе ботинки с более высокими каблуками».

Это к тому, что пересказ мой, при всей своей вольности, содержит мало отсебятины. Звонок НАСЧЁТ РАСПЕЧАТОК взаправду оборвался на каблуках. Дальше вообще ничего не было – даже гудков каких-нибудь. Только тишина и отметка о вызове с неизвестного номера в 19:11. Номер был до того неизвестный, что даже не определился.

Даша опустила руку с телефоном и минуты на две застыла у края стола. Стол, как мы помним, был длинный, и на нём стояли опрятными стопками книги с Линнанкоскенкату. Даша не представляла, сколько кругов наре́зала вокруг библиотеки мёртвого русского, пока ей рассказывали про Имму Боццини. Наверное, очень много.

Когда надежда, что ей немедленно перезвонят и расскажут, что было дальше, угасла, Даша сунула телефон в карман и бросилась перелистывать распечатки. К сожалению, память не обманывала её: в распечатках не было никаких итальянских студенток, не было революционерки по фамилии «Коллонтай». Негина Елена, свидетельница номер три, говорила, что не помнит «параллелей с Болоньей», и предлагала взамен легенду про влюблённых, погубленных Берией. Карминова Лара, свидетельница номер пять, уверяла, что в её «Повестях л-ских писателей» Италия и Болонья отсутствовали напрочь.

Даша положила распечатки на ближайшую стопку ФАНТАСТИКИ. Наверное, надо было сесть. Сесть, успокоиться и привести мысли в какое-нибудь подобие порядка.

Она села и задумалась.

Первым делом она бесстрашно признала самое невероятное: её мечта попасть в тёплый ламповый детектив сбылась. Причём «сбылась» – это ещё мягко было сказано. Метафорический паровоз её коронавирусного лета проехал остановку «Ламповый Детектив», едва притормозив. Теперь он катился на всех парах к станции «Ламповая Фантастика С Прифигевшей Молодой Протагонисткой».

Да и ламповая ли? Русский-то, как ни крути, умер. Причём так умер, что полиция забе́гала. Даша невольно прижала руку к верхней части живота – там что-то сжалось от беспокойства. Нет нет нет нет нет, shit shit shit shit shit. Она зажмурилась и тряхнула головой. Да ну их на фиг, такие сомнения. Будем считать, что фантастика ламповая.

Короче, мечта сбылась. Что дальше?

Дальше надо было зафиксировать имя болонской студентки, пока не вылетело из головы. Даша снова достала телефон и набрала в поиске Imma Botsini. Печатая фамилию, она уже чувствовала, что Botsini выглядит как-то совсем не по-итальянски, и гугл подтвердил её сомнения: он выдал кучу неитальянских землян с именами вроде Panagiotis Botsinis. Ни одной Иммы среди них не было. Shit. Как итальянцы пишут «ц»? Или там вообще не «ц»? Может, «Боццини» – просто ленивое финское произношение. Может, на самом деле Имму звали «Бочини», или «Бодзини», или «Боджини», или fuck knows как ещё.

Потом разберёмся. Щас главное – зафиксировать. Даша открыла приложение для текстовых заметок, которым никогда не пользовалась, и записала: «Имма Боццини Бочини Боджини Бодзини» – русскими буквами. (Она, кстати, знала, что на свете есть некий фонетический алфавит, при помощи которого можно показать кому-нибудь не из Финляндии, как произносятся английские слова, но не помнила знаков этого алфавита. Если требовалось отразить произношение, Даша писала согласные как в английском, гласные как в финском, а экзотику, вроде итальянских фамилий, – кириллицей.)

Дальше.

После невероятного следовало признать неизбежное: в отличие от протагонистов, которые водятся в книжках, один живой, реальный человек в поле не воин. Особенно прифигевший человек. Впрочем, признать это Даше было несложно. Её, напомню, с радостью взяли на педфак финского вуза, несмотря на юный возраст. Она никогда не забывала, что рядом существуют другие люди. Сложней было решить, кого из этих людей можно и нужно тащить в её фантастический квест вот прямо сегодня вечером.

Полиция не годилась. Даша ничего не имела против полиции; большинство финнов не имеют ничего против своей полиции. Она просто не знала, что скажет, если дозвонится до дежурной или явится в участок. Ведь от болонской сказки по телефону не осталось даже номера. Бежать в полицию с одними распечатками? Из слов Анны, которая сдавала квартиру мёртвому русскому, выходило, что полицейских не сильно интересовало его книжно-журнальное наследие. Иначе бы они сами вытряхнули из АРКТИКИ с ФАНТАСТИКОЙ все распечатки, чеки, записки и обёртки от конфет с верблюдом. Они же смотрели книги. У них же была сотрудница, знающая русский. Наверное, все необходимые улики нашлись в электронном виде. Полиция же забрала телефон и компьютер покойника.

Само собой, надо было рассказать маме. И Марье. Всю свою жизнь Даша почти всё рассказывала маме. Половину жизни – Марье. Но маме и Марье – это лучше по видеочату и лучше из дома, и можно не срочно, а когда получится, и не то чтобы ради совета и содействия, а просто потому, что они мама и Марья.

Затем на ум пришёл Олли. Естественно, она не собиралась ничего рассказывать Олли про Болонью и распечатки, с Олли немыслимо было говорить о таких вещах, она просто вспомнила его, потому что…

Стоп.

Даша рывком выпрямилась на стуле. Полминуты она не моргая смотрела на шкафы с испанскими и русскими книгами по ту сторону стола. Если с Олли немыслимо говорить о таких вещах, то на фига он такой нужен? Эта мысль украдкой посещала её и раньше, они с Олли регулярно занимались сексом уже с прошлого ноября, но никогда прежде ущербность их интимных отношений так не плющила Дашу своей очевидностью. Чем, собственно говоря, её секс с Олли отличается от мастурбации? Принципиально ничем. Только нервов и времени отнимает больше. Ну, и кончаешь реже.

Короче, она решила завтра же прекратить отношения с Олли. Стоило ей принять это решение, как на нижнем этаже «Лаконии» как будто посветлело. В посветлевшем мире не нужно было ломать голову, перебирать варианты. Правильный выбор и без того казался яснее ясного.

– Oompa mä pölhö, – буркнула Даша, срываясь со стула.

Грубо говоря: «Ну я и тормоз».

Она сгребла в кучку ленинградскую записку, чек, фантик от «Каракума» и рецепт грибного супа и сунула их в распечатки. Затем она выдернула из основания ближайшей книжной башни с АРКТИКОЙ какое-то издание настольного формата и вложила распечатки в него. С книгой в правой руке и телефоном в левой она поднялась на верхний этаж, на ходу набирая сообщение (Даша, кстати, левша):

«Тайна, извини за беспокойство, в книгах русского с Линнанкоскенкату нашлись очень ценные…»

Нет, «ценные» – не то слово.

«…нашлись очень важные документы…»

Нет, не «документы».

«…очень важные бумаги, которые, возможно, представляют интерес для полиции, которая расследует смерть русского????? Не могу решить, что с ними делать. Боюсь оставить в магазине!!! Можно я завезу их к вам?»

Ответ пришёл молниеносно. Даша не успела даже как следует засунуть в рюкзак арктическую книгу с распечатками.

«Ого! – отозвалась Тайна Лайтинен, хозяйка магазина “Лакония”, крупнейшая финская специалистка по мыслям Владимира Вернадского и прочих научных космистов. – Приезжай, раз такие дела. Наш адрес…»

Дальше был адрес и код на замке подъезда. Через пару мгновений к ним добавился стикер: очкастая выдра с круглыми от удивления глазами. Выдра прикрывала лапой разинутую пасть.

Папка третья
К истории мёртвого русского

Творчество Вити Орлова

Санкт-Петербург.

Весна-лето 2018 года

В последних числах августа 2018 года Закирова Андрея Даудовича, кандидата биологических наук, старшего научного сотрудника кафедры прикладной экологии, назначили изменником Родины. Точнее, канадским шпионом.

Как это событие выглядело с точки зрения Закирова, описано ниже. Но не сразу. В добротной книге, говорят нам знающие люди, важно разнообразие перспектив. Необходима полифония голосов и мотивов, проникнутая #высоким_гуманизмом в жанре «вне политики». Поэтому давайте начнём с мотивов капитана ФСБ по имени [ЗА РАЗГЛАШЕНИЕ ПОСАДЯТ], который сочинил Закирову А.Д. его шпионский роман.

Для удобства назовём капитана [ЗА РАЗГЛАШЕНИЕ ПОСАДЯТ] Витей. Фамилия пусть будет крылатая: Орлов. Весной-летом 2018 года Вите Орлову тридцать лет, осенью исполнится тридцать один, и решительно всё, что происходит у Вити в жизни, происходит на фоне удушливой тоски по уходящей молодости.

Молодость уходит, как утекает вода, отдающая химией и ржавчиной, сквозь припухшие Витины пальцы слишком рано утром, перед уходом на работу, в двухкомнатной квартире на шестом этаже советской коробки у дальней извилины так называемой улицы Лёни Голикова в Кировском районе. Лёня Голиков, кстати, погиб, сражаясь с немцами в январе 1943-го, в возрасте шестнадцати лет. До гибели он успел совершить несколько подвигов. Витя, будучи сотрудником ФСБ, уверен, что как минимум часть этих подвигов – пропагандистский трындёж очеркиста Вахова, написавшего про Лёню, или приписки в рапортах командира Лёниного отряда. Но ещё Витя уверен, что ни дыма, ни фимиама без огня не бывает, да и, как ни крути, Лёню убили немецко-фашистские захватчики, в бою, а его, Витю Орлова, рано или поздно убьют алкоголь, курение и просиживание жоп на стульях в кабинетах.

Витя, впрочем, редко думает про Лёню Голикова и вообще никогда не думает ничего вроде: «Пипец, я уже пережил Лёню Голикова на четырнадцать лет, а чего я сделал в этой жизни?» Бытовой стресс и чувство бесцельно растраченного времени наполняются у Вити в голове иным концептуальным содержанием. Находят иное словесное выражение.

Начать с квартиры этой в Кировском районе. Она даже не ведомственная и по-любому не Витина, хоть он и вносит каждый месяц половину выплаты по ипотеке. Квартира не Витина, потому что первоначальный взнос поднимала жена и особенно её родители, и взнос этот закрыл сорок пять процентов общей стоимости, и мало того: жена вышла с декрета как только, так сразу, еле год высидела, и стабильно платит со своей зарплаты в городском проектном управлении другую ежемесячную половину.

Их дочке скоро пять, у неё день рожденья ровно через неделю после Витиного, но дочкой чаще всего занимается тёща, амбулаторная бабушка. Тёща вышла на пенсию, распрощалась со своим ЛОМО (37 лет непрерывного стажа), как только Витина жена завязала с декретом. Тёща является с утра, бодрячком, пешочком со Стачек (квартиру специально покупали «рядышком»), отводит «Юлечку-красулечку» в садик, забирает из садика, гуляет с ней по прудам, книжки ей вслух читает скандинавских писателей. Сто процентов скоро в музеи начнёт водить.

Тёща ни разу не сказала Вите худого слова ни про него самого, ни о его работе, она вообще никогда не упоминает его работу и даже не намекает никогда. Но Витя-то знает – Вите жена рассказывала, что у тёщи при Сталине дядя сидел, бабка сидела и дед расстрелян, а муж, то есть Витин тесть, вообще потомок раскулаченных, в каких-то ебенях родился сибирских. При этом тесть-то по жизни нормальный, понимающий мужик, с ним поговорить можно обо всём, выпить, посмеяться. А эта прямо из кожи вон лезет, чтобы тему обойти стороной, и даже не намекает, и Витя давно уверен, что тёща презирает его и хочет воспитать в «Юлечке-красулечке» такое же презрение, и Витю тихо бесит подобное коварство.

Витя не фанат Сталина, он сто раз объяснял тому же тестю, что не фанат. У него у самого прадед Никита сидел, по маминой линии. При Сталине, признаёт Витя, органы сильно заносило. Много по беспределу наворотили лишнего, много такого, что в ущерб шло стратегическому потенциалу страны, перестреляли кучу нормальных генералов, учёных, полезных евреев, но надо же объективно смотреть на исторический период – время было недетское, кругом реально враги, легко перестараться. Потом же, ну, основная ведь масса рядовых сотрудников даже тогда просто работу свою делала, честно служила государству. Любая страна в любой период своего исторического пути охраняет собственную безопасность, иначе она месяц не протянет, развалится на хрен, как, ну, карточный домик из сериала. Хотя чего сериал – у нас же всё именно так и было в девяносто первом, и мало тогда никому не показалось.

Можно цитировать Витины высказывания и дальше, но незачем. Вспомним, что мнения по большинству вопросов у большинства людей имеются только эпизодически. А именно – в те моменты, когда надо высказать какое-то мнение. Безусловно, если Витю спросить про Сталина, если охаять в его присутствии ФСБ, он выдаст немало тезисов про государство, терроризм, геополитику и прочее. У нас, однако, речь о мотивах Витиного творчества. Наивно искать Витины мотивы в словесных импровизациях на тему «Почему моя профессия заслуживает уважения».

Поэтому вернёмся к уходящему времени, семье и зарплате. Даже с надбавками и премиями Витя ни разу не получал на руки больше [ЗА РАЗГЛАШЕНИЕ ПОСАДЯТ], а в среднем ему весной-летом 2018-го платят [ЗА РАЗГЛАШЕНИЕ ПОСАДЯТ]. Эти деньги, уверен Витя, недостойны офицера – уже хотя бы потому, что жене в её проектном управлении платят больше.

ФСБ контролирует и дублирует все остальные госорганы Российской Федерации, у неё [ЗА РАЗГЛАШЕНИЕ ПОСАДЯТ, но, короче, много] сотрудников и внештатных агентов. На каждого денег не напасёшься. Витя давно понял, что его профессия сродни работе официанта: оклад никакой, но можно срубить бабла на чаевых, если вертишься и если ресторан с правильной клиентурой. Когда Витя пьёт с проверенными ребятами из отдела, все сходятся на том, что вертелись бы винтом и пропеллером, да, сука, не повезло с рестораном.

Вите известно, сколько бабла стригут в других подразделениях его конторы. В том же СЭБе, уверен Витя, ему бы не пришлось мириться с подачками тестя и тёщи. Особенно если заниматься «контрразведывательным обеспечением кредитно-финансовой сферы», то есть кошмарить и доить банковскую плесень, зашибающую миллионы на продаже воздуха, – всех этих жидоватых ипотечных процентщиков, которые обустраивают себе гламурные офисы и называют себя «деловыми людьми».

Или в регионах: в Приморье, в Архангельске, на каком-нибудь Алтае – да чего там перечислять. По чесноку, всё равно где – лишь бы не в Москве и не в Питере. Витя любит родной город искренне и почти целиком, от Стрелок-Эрмитажей до панельного двора на «Пионерской», где вырос и жил с родителями, пока не женился. Питер, уверен Витя, два раза побывав за границей в нулевые, – лучший город Земли. Единственный минус: ты всегда на виду. В регионах не важно, в каком ты отделе, на какой должности, в каком звании. В регионах, если сильно не выёбываешься и с начальством не конкурируешь, вертись как хочешь. Тряси долги, крышуй буржуев, мониторь ЖКХ и бюджетные расходы. Россия – страна возможностей. А в Питере хуй и табель о рангах. В Питере жди, пока вырастешь. Торгуй по-маленькому геолокацией и выписками по физлицам.

Остаётся – а чего, собственно, остаётся? Только расти, ползти от звания к званию. При этом весной 2018-го Вите доступно объяснили, что до майора лично ему надо просидеть ещё как минимум две дырки на жопе: «Раньше двадцатого года не рассчитывай». А Витя уверен, что сто раз дозрел до майора. Витя много лет наблюдает старших товарищей с близкого расстояния. Две трети кажутся ему идиотами и/или мудаками. Остальные – ничем не лучше его самого.

И вот, короче, 9 апреля 2018 года. Понедельник. Умывшись и одевшись, Витя завтракает на кухне. Он ест вчерашние котлеты с рисом. Запивает чёрным кофе с тремя ложками сахара.

Тёща уже прибегала, уже увела Юльку. Жена красится в ванной. Витя лично разогрел котлеты и рис в микроволновке. Сам растворил себе кофе. Обычно Витю мутит по утрам, но сегодня он чувствует себя человеком действия.

На стене кухни работает небольшой телевизор, подвешенный тестем. В телевизоре передача «Хорошее утро» на канале «Санкт-Петербург». Объясняют рецепт клаб-сэндвича. После сэндвича ведущие, облачённые в пастельные тона, беседуют с художественным руководителем фестиваля «Магия гитары». Кто-то широкий с музыкантской волоснёй поверх ушей играет на гитаре. Ничего так, душевно играет. Расслабушный джаз, типа.

Жена кричит «Витька, пока!» из прихожей. Уходит, не дожидаясь ответа.

На канале «Санкт-Петербург» реклама. После неё в студии новый гость.

– …Андрей Закиров! – представляет гостя ведущая. – Кандидат биологических наук и старший научный сотрудник кафедры прикладной экологии нашего главного университета.

– Санкт-Петербургского университета, – поясняет её напарник. – Добро пожаловать, Андрей Даудович.

– Спасибо, – отвечает гость.

Он сидит, подавшись вперёд, на голубом диване для гостей «Хорошего утра». Ладони упираются в колени, локти расставлены. Он одет в ширпотребный серый костюм и лиловую рубашку без галстука. Верхняя пуговица расстёгнута. У основания худой шеи видна доходяжная ключица.

Закирову Андрею Даудовичу явно за сорок, но есть в нём что-то мальчишеское. Сквозит в его посадке и мимике какой-то задор, нагловатый и бестолковый одновременно. Позднее, в беседе с коллегами, Витя назовёт Закирова «выёбистый лошо́к из универа».

Кроме этого трудноуловимого свойства, по телевизору видны более простые черты Закирова: кое-как приглаженные чёрные волосы, треугольные залысины, густые брови, узкие глаза, широкий нос. Видна клякса малинового пигмента на выбритом подбородке. И слышно – слышно этого лошка из универа по телевизору на Витиной кухне тоже отлично.

Его, оказывается, пригласили, чтобы он рассказал петербуржцам, как СПбГУ сотрудничает с Канадой. Он, оказывается, летал в Монреаль в феврале:

– …вернее, мы вдвоём летали: я и Лена Дегтярёва с нашей кафедры. На самом деле здесь и должна была вместо меня Лена сидеть. Она фотогеничней, тактичней, говорит красиво. В Монреале она с туземцами плотней общалась, потому что по-французски шпарит. Я-то, в основном, «лет ми спик фром май харт» могу. Но заболела наша Лена, к огромному сожалению…

Голос у Закирова не высокий и не низкий, но как будто надтреснутый. Говорит Закиров увлечённо, развязно, несобранно. То ли ему плевать, что он сидит на диване в прямом эфире, то ли его, наоборот, понесло от публичности. Иногда ответы Закирова выбивают ведущих из колеи. Ведущие нескладно хихикают, путаются в словах, комкают заготовленные вопросы. Но всё-таки держатся. Переобуваются на ходу, спрашивают по-другому.

Витя уже доел последнюю котлету, доскрёб рис, но не встаёт из-за стола. Он слушает с нарастающим интересом.

Его, во-первых, зацепило, что речь о франкоязычной Канаде. Витя знает: Монреаль находится в Квебеке. Там говорят по-французски и хотят независимости от англосаксов. Прямо как в Шотландии. Борьба народов за свободу от англосаксов со школьных лет вызывает у Вити симпатию. В 2014-м, когда у шотландцев был референдум, Витя до часу ночи пил за их независимость со старым товарищем в ирландском пабе.

Во-вторых, ни Шотландия, ни Квебек никуда пока не отделились. Франкоязычная Канада по-прежнему Канада. Арктический плацдарм наиболее вероятного противника. НАТО! Но кандидата наук Закирова на голубом теледиване не колышет геополитическая обстановка в Арктике. Он воркует, как задроченный голубь мира. Его послушать – никакой геополитики не существует ни разу.

У нас на кафедре, вещает Закиров, давние связи с Квебеком. Кафедры ещё даже не было в её нынешнем виде, а связи уже были – на личном, дружеском уровне. Там у них, объясняет Закиров, четырнадцать факультетов занимаются Арктикой. Почвоведы, палеонтологи, этнологи – все ею занимаются.

Ведущие спрашивают: похожа ли канадская Арктика на нашу?

Закиров ржёт и цепляется к слову.

– С точки зрения рядового эколога, – заявляет он, – Арктика у нас и у канадцев ровно одна. «Нашего» и «ненашего», если не брать добычу нефти и газа, там нет. Допускаю, что товарищ майор, который нас смотрит по долгу службы, тут со мной не согласится. Но что я ещё могу сказать товарищу майору? Льды тают везде, вечная мерзлота тает везде, метан выходит везде, море везде нагревается. Белые медведи, когда лишены привычного хабитата, – они и в море Баффина шалеют от голода, и у нас на Чукотке шалеют. Микропластик в океане везде. Топливо разливают везде. Надо тормозить потепление, надо рекультивировать почву, экосистемы реабилитировать. Делать это всё придётся вместе так или иначе. Даже в социальных проблемах российского севера ничего нет уникального. Обычное наследие колониализма: маргинализация коренных народов, повальный алкоголизм, повальный суицид. В Канаде всё это было. Да и сейчас есть, пусть и не в наших масштабах. Поводов для обмена опытом великое множество.