Текст книги "Тризна по женщине"

Несколько женщин встретились ему в жизни. Он дал им уйти и не горевал, когда другой подбирал то, что он оставил. Ведь он всегда считал, что там, далеко, у него есть женщина, и если теперь она уже находится в недоступных чертогах царства мертвых, то когда-нибудь он найдет ее там. А годы идут, и он все режет на дереве свои затейливые узоры, добивается признания, и человеку, умеющему видеть, кажется, что корабль взмывает на гребень волны, а сани полыхают золотом. Он благодарит за признание и все отдает.

Но в эти ночи и дни он – единственная опора Хеминга. Они часто сидят молча. Иногда Эйнриде говорит.

– Все-таки это большая честь для Одни, – осторожно начинает он. – Ну да, я знаю, королева выбрала Одни не для того, чтобы оказать ей честь, но тем не менее. И раз Одни отправится в царство мертвых раньше тебя, она все приготовит там к твоему приходу. Вы там снова встретитесь и обретете друг друга.

– Что мы знаем про это?

– Только то, что нам говорит сердце. Хочешь, я открою тебе одну тайну? За все годы, что я был резчиком в Усеберге, я вырезал всегда одно и то же – лицо моей любимой. Оно есть во всех моих узорах. Но вижу его только я.

– И все-таки она потеряна для тебя.

– Нет, нет, напротив, возвращена мне!

И опять они точат мысль о мысль, слово о слово. У Хеминга светлеет лицо, он смахивает на землю стружку и объясняет:

– Наша жизнь длится от рождения до смерти. Мне нужна только эта жизнь. И в ней мне нужна Одни. Но ее ждет смерть.

– Она не умрет, Хеминг. Она будет жить иной, более счастливой жизнью в твоем сердце.

На это невозможно ответить – Хеминг вздыхает.

– Ты не должен осуждать меня, – говорит Эйнриде, – я старый человек, и я не очень-то умен. Смотри, что у меня есть. Это носилки, но они еще не готовы.

Хеминг глядит и постепенно понимает: эти носилки не для королевы. Те готовы уже давно. А на этих в курган понесут другую женщину, молодую. Ручки носилок еще не украшены резьбой. Друзья начинают работать вместе, и работа увлекает их, их сердца распаляются, накаляя резцы, дерево поддается им, будто мягкий воск. Хеминг даже напевает от радости.

Опомнившись, он умолкает. А когда встает, он уже не так мрачен, как был.

Они поднимают красивые и легкие носилки, телу будет удобно покоиться на них. Но они люди опытные и знают, что любую вещь нужно испытать, прежде чем одобрить.

– Даже я, старый человек, и то полюбил ее, – говорит Эйнриде.

– Ты?

– Она похожа. Не внешностью, нет, но всем своим существом – веселой приветливостью, улыбкой, легкими словами. Моя любимая там, в Уппсале, тоже была такая.

Неожиданно старик начинает плакать, прислонившись головой к сильной груди Хеминга. Хеминг ловит себя на том, что он стоит и гладит его по волосам.

Потом они приводят Одни, и она кивает: да, она согласна.

И ложится на носилки, они как раз по ней, друзья поднимают и несут ее, нести легко и удобно.

– Знаешь, по-моему, Эйнриде неравнодушен к тебе, – быстро говорит Хеминг.

Одни заливается счастливым смехом.

– Ха-ха-ха, он ко многим неравнодушен!

Они опускают носилки. Она встает и счищает с юбки приставшую стружку.

Потом старик почтительно кланяется молодым и уходит.

Хеминга ждет еще одно дело, но у него к нему не лежит душа. Год назад старая королева приказала ему выковать маленький колокольчик, который звенел бы на свой особый лад, как только она поднимет руку. Колокольчик наденут ей на руку после смерти, но королеве хочется испытать его еще при жизни.

– Нет, – возразил тогда Хеминг. – Уши живых не должны слышать его звона. Если ты хочешь, чтобы его звон заставил распахнуться ворота Вальгаллы, когда туда приплывет твой корабль, он должен быть совершенно новый, девственный. При его первых звуках все поднимут головы, прислушаются, бросят все, что держали в руках, и прибегут, чтобы служить тебе.

Она кивнула, соглашаясь с ним. Но теперь она каждый день спрашивает, готов ли колокольчик.

Долгое время он говорит «нет». Колокольчик готов, просто он хочет помучить королеву. Наконец он говорит «да», но опять лжет, потому что знает – колокольчику еще недостает едва заметного нежного отголоска, который получается от слияния высокого и низкого тона. Это слияние и даст ту музыку, которая заставит распахнуться ворота Вальгаллы.

Колокольчик совсем крохотный, он будет завернут в пух и надет на запястье королевы, и там, когда придет время, она снимет пух и поднимет руку. Но пока что колокольчик все-таки еще не готов.

Ночью Хеминг с отвращением снова берется за эту работу. Усадьба спит, бодрствуем только мы – он и я, гость из неведомого.

Когда я вхожу к нему, он не поднимает головы.

– Тебе нельзя слышать этого звона, – говорит он. – Можно только мне.

– Этот звон распахнет перед королевой ворота Вальгаллы?

– Он слишком благозвучен.

– Слишком благозвучен?

– Да, слишком красив для нее, слишком нежен. Это не ее звук. И он станет еще нежнее, если я усилю этот изгиб.

– А зачем это нужно?

– Чтобы это был не ее звук.

– Разве у колокольчика обязательно должен быть звук королевы?

Он поднимает голову и смотрит на меня, взгляд его бездонен.

– Этот колокольчик наденут ей на запястье, – вздрогнув, медленно говорит он. – Понимаешь? Это последнее, что они сделают перед тем, как положат ее в курган. Но… – Он встает и прислушивается, нет ли кого поблизости, откладывает колокольчик и достает маленькие клещи тоже своей работы. – Это лучшее, что я сделал, – говорит он и поднимает колокольчик, но держит его так, чтобы он не звенел. – Лишь в тот день, когда ее будут класть в курган, люди один раз услышат его звон, а раньше его можно слушать только мне.

– Значит, ты избранный.

– Может, и ты избранный?…

– Это зависит от того, что ты имеешь в виду.

– Пожалуй, – говорит он, как всегда довольный, если кто-то выражает сомнение или задает вопросы. Потом заворачивает колокольчик в пух и осторожно прячет его в свой пояс.

На лице у него появляется хитрая улыбка.

– Теперь я уверен, что закончу его, тихо говорит он.

Мы выходим вместе.

– Кто же ты?… – спрашивает он.

Небо над Усебергом усыпано звездами.

Воля к борьбе не оставляет Хеминга, и он идет к Арлетте.

– Слушай, что я придумал сегодня, когда его птицы вконец замучили меня, – говорит он. – Они кричат не только в небе, но и у меня в груди. Окажи мне последнюю услугу!

Арлетта – некрасивая женщина, и ее никто не любит. Но Хеминг всегда хорошо относился к ней. Сперва она спрашивает, откуда он знает, что это последняя услуга.

– Разве мы не будем еще долго жить в Усеберге? Мы сможем оказать друг другу еще много разных услуг.

Он отмахивается от ее слов, как от пустой болтовни.

– Послушай, – говорит он. – Ты знаешь, что Хальвдан боится темноты?

– Так говорят.

– Это правда. Но одно мне в нем нравится: он никогда не хвастается, что убил своих противников в темноте. Он хитер, это верно, нерешителен, скуп, мелочен, он пьяница, плохой викинг и опасливый лентяй, который никого не хочет злить. Ты знаешь, что он боится могильных жителей?

– Мы все их боимся.

– Будто? Да может, их вовсе и не существует? Но Хальвдан верит в них. Слушай, Арлетта, а что, если мы его напугаем?

– Зачем?

– Могильный житель может потребовать у Хальвдана всего, чего пожелает…

Глаза у Хеминга покраснели от бессонницы, от ненависти, от неизбывной муки. Он хватает Арлетту за рубаху. Чувствует под ней мягкое тело. Арлетта

– женщина, ему передается ее жар.

– Слушай! Ты намажешь лицо бараньим салом, чтобы оно было белое. Наденешь что-нибудь черное, чтобы скрыть всю себя, кроме лица. Съежишься. И подойдешь к нему ночью.

– В доме или на дворе?

– На дворе. Когда он выйдет помочиться. Ты вдруг появишься сзади и загородишь ему дорогу. И скажешь грубым голосом, что знаешь его. Если он побежит, беги за ним. И смотри не упусти его.

– А если он позовет людей?

– Они все будут пьяные. Ты догонишь его и крикнешь ему в лицо: я не хочу, чтобы ко мне клали эту тощую бабу.

– Понимаешь? Только намекни. Имени не надо. Откуда могильному жителю знать имя Одни? Я не хочу, чтобы ко мне клали эту тощую бабу!… Мне нужен мужик! Хорошо бы ты изловчилась и плюнула в него. А потом исчезла.

– Не так-то просто вдруг взять да исчезнуть.

– В темноте-то? Я уверен, что у тебя это получится.

– Ну и что будет дальше?

– Когда он вернется в дом сам не свой от страха, королева будет мертва.

– Что? – Арлетта зажимает рукой крик.

– Я ее убью. Задушу. Ей много не нужно. Тогда будет надежда, что Хальвдан сделает так, как ему велел могильный житель – положит в курган мужчину. Кто ему помешает солгать: мы договорились об этом в последний вечер перед ее смертью, он скажет.

– А если он что-нибудь заподозрит?

– Мы с Одни убежим. Ему все равно может прийти в голову убить ее, даже если в курган положат другого человека.

– Он пошлет за тобой погоню.

– Пускай. Пойми, Арлетта: могильный житель не хочет, чтобы к нему клали Одни! Это может подействовать! Вдруг Хальвдан даст нам уйти! – Хеминг повышает голос, он обнимает Арлетту за плечи, и она обещает помочь ему.

– Вы оба молодые и сильные, – говорит она. – Я сделаю, что могу.

– Это может подействовать, Арлетта! Я ненавижу его птиц! – вдруг кричит он.

– В этом ты прав, – говорит она.

Они расстаются, но сначала он прижимает к себе голову Арлетты и целует ее.

В тот день он уходит и долго бродит по лесу, он не может успокоиться и без конца спрашивает себя: уж не сон ли это, неужели нам действительно удастся бежать из Усеберга? А если не удастся и нас обоих убьют, это все равно лучше, чем потерять Одни. Хальвдан скуп, если я убегу, он ни за что не убьет шесть человек, как распорядилась королева.

Потом Хеминг идет к Одни.

Она моет девочку, укладывает ее, и девочка засыпает, Хеминг шепотом излагает Одни свой замысел.

Она спрашивает:

– А девочку мы возьмем с собой?

– Девочку? Нет, с ребенком бежать нельзя!

– Тогда я не хочу.

– Одни, пойми же, нам и так придется очень трудно, а девочке здесь будет хорошо, может, когда-нибудь потом мы заберем ее к себе.

– Без нее я никуда не побегу.

Она исполнена силы, против которой у него нет средств. И вдруг он понимает – это была только мечта, последняя мечта, он наклоняется и целует Одни. Она тверже, чем он. Ему хочется что-нибудь сказать ей.

– Спасибо, Одни.

Все кончено.

Хеминг идет к Арлетте и говорит, что ничего не получится.

Он убедился, что ему не справиться с королевой.

На рассвете королева умирает.

Раннее утро. На склонах еще лежит туман. Он смешивается с дымом десяти огромных костров, разожженных на холмах вокруг Усеберга. Красные языки пламени вырываются будто из пасти чудовищ, которые окружили кольцом дома и людей. У каждого костра стоят по два воина с обнаженными мечами. На болотах и на горном кряже тоже выставлены дозоры. На выгоне пасутся кони. Скоро их зарежут и положат в курган. Несколько стреноженных быков протяжно мычат. Шерсть у них влажная от моросившего ночью дождя, им уже мало радости от прибитой инеем травы.

Появляется шествие, во главе – сын королевы Хальвдан, сегодня на нем белая безрукавка до колен, в вырезе видна глаженая рубаха. Хальвдан без оружия; держась очень прямо, он идет еще более мелким шагом, чем обычно. Отекшее лицо, тяжелый, непроницаемый взгляд, не открывающий, что у него на уме. За ним идут ближайшие родичи, в основном старые мужчины. Потом две женщины, которые размахивают факелами. И наконец четверо воинов с носилками. Видно, что носилки нетяжелые, королева легко покоится на них. Она очень худа. Голова закрыта покрывалом.

Воины ставят носилки на землю. Они пошли полпути, спускаясь от усадьбы к кургану. Носилки стоят наклонно. Воины несли королеву головой вперед. Теперь голова ниже ног. Один из воинов тихонько ворчит. Другой говорит:

– Давай развернем носилки, чтобы голова была выше.

Они спорят, Хальвдан оборачивается, он раздражен. Старик родич громко бранится. Воины пытаются поставить носилки поперек тропы и чуть их не опрокидывают. Никто не подумал заранее о том, что обряд будет происходить на крутом склоне. К счастью, к ним, прихрамывая, подбегает старый Бьернар. Волосы у него нынче причесаны, да и ту часть лица, что не скрыта бородой, он, наверное, вымыл. В руках у Бьернара деревянный чурбак. Он подставляет его под нижнюю часть носилок. Теперь они стоят прямо.

Подходит Гюрд, сегодня голова у нее покрыта плотным темным платком. Ее сразу не узнаешь. В руке у Гюрд ножницы. Перед покойной королевой она срывает с головы платок и бросает его. Одна из девушек, идущих следом, успевает подхватить его, чтобы он не упал в ручей. Это добрый знак, и над шествием поднимается удовлетворительный гул. Гюрд кланяется королеве. Снимает с нее льняное покрывало.

Теперь нам видно лицо покойной: орлиный нос гордо выделяется на истаявшем лике, тонкие губы крепко сжаты – даже сейчас королева не намерена подчиняться чужой воле. Гюрд снимает с нее верхнее меховое покрывало. Под нижним угадываются очертания тела покойницы. Гюрд снимает нижнее покрывало. Королева лежит в полотняной рубахе, старая, изможденная

– кожа да кости, ощипанная птица, которая, однако, выглядит так, будто может взлететь. Гюрд делает шаг в сторону.

Подходит Арлетта, помощница смерти, она намазана кровью. Вид ее внушает ужас. От нее дурно пахнет, но это зловоние заглушается дымом костров, который то и дело окутывает все шествие. Арлетта тихо поет. Приплясывая, легкими, мелкими шажками она обходит вокруг носилок. То подбегает к ним вплотную, то отскакивает назад и раскачивается, неожиданно она поворачивается к Гюрд и берет у нее из рук ножницы и гребень.

Сейчас покойнице остригут ногти. Мы знаем, что в последнее время перед смертью королева не разрешала этого делать, но сейчас их остригут и разбросают вокруг, их поглотит земля, склюют птицы или найдет раб, который весной будет мотыжить поле.

Арлетта подходит к носилкам слева, быстро склоняется над ними, и ее намазанные кровью губы касаются мертвой руки королевы. Но кто же поднимет эту руку и будет держать ее, пока Арлетта стрижет ногти? Об этом тоже никто не подумал заранее. И опять всем ясно, что сын королевы не в состоянии предвидеть события и распорядиться заблаговременно. Он зовет рабыню, та неохотно приближается. Хальвдан сердится и спрашивает у Гюрд, не подержит ли она руку покойницы. Но ведь все знают: тот, кто держит руку покойника, скоро умрет и сам. Гюрд быстро отступает назад. Возле носилок образуется пустота. Теперь Арлетта поет громко и грозно, она строго отталкивает сына королевы, когда он подходит к ней.

Здесь же стоит и Хеминг, рядом с ним Одни. Я вижу, как Хеминг наклоняется и что-то шепчет ей, с большим достоинством Одни делает шаг вперед. Она вся в белом, первый раз в ее жизни на ее платье не жалели средств, чтобы оно отвечало торжественности события. Распущенные волосы красиво лежат по плечам. Одни всегда принадлежала только одному мужчине, любила только его, и сегодня это особенно заметно. Она держится очень робко. Может, всю ночь она провела в его объятиях, плакала, улыбалась и находила в его ласках горькое счастье. Если она вскакивала со слезами, он утешал ее. Если от бешенства и яростной муки плакал он, она сидела и гладила его по лицу.

Она выходит вперед, тихий шепот летит над людьми – так хороша Одни в своей торжествующей юной красе. Позади нее стоит Хеминг. Он в черном, мрачен и молчалив.

Одни поднимает левую руку королевы.

Арлетта стрижет и разбрасывает ногти. Женщины переходят на другую сторону носилок и остригают ногти на правой руке.

Потом на ногах.

Наконец с этим покончено.

Я оказываюсь свидетелем, как жрец и Хальвдан ссорятся из-за крови убитых животных. Они отходят от толпы. За огнем костра я вижу их очертания. Лица у обоих сердитые, они сверлят друг друга глазами, викинг повышает голос и хватает жреца за грудь.

– Кровь пойдет на жертву, ее выльют, мне ничего не жалко! – кричит он. И тут же добавляет, не слыша противоречия в собственных словах: – Зачем ей столько крови, только грязь разводить! Они съедят меня вместе с усадьбой. Надо приготовить кровяные клецки. Пусть рабыни соберут кровь лошадей и быков. А оставшейся тебе хватит, чтобы побрызгать кругом. Разведешь водой, все равно будет красное. Никто и не заметит…

Жрец тугодум, и он этого не ожидал. Он знает одно: когда покойника кладут в курган, кровь используют так, как ее следует использовать, – в честь покойника. Но человек, стоящий перед ним, много ездил и знает, что такое бережливость. Он мыслит не очень глубоко. Но он и не глуп. И не испытывает должного страха перед открытым курганом. Нынче ночью он лежал и в уме подсчитывал свои запасы.

– Медвежьи окорока тают. Гости пожирают свинью за свиньей. Зима еще не началась. Телят мы сейчас закалывать не будем. Они пойдут на зимние жертвоприношения. Значит, из этой крови надо приготовить клецки!

Но жрец не намерен уступать. К тому же он вообще любит препираться, хотя ослабел от хмеля гораздо больше, чем викинг, ходивший на запад. От костров тянет дымом. Викинг даже не замечает этого. Но жрец начинает кашлять. Он пытается вспомнить старые законы, хорошо бы привести слова Одина, ведь есть какие-то слова Одина, целая песнь, слетевшая с его уст однажды ночью, когда он, стряхнув с себя сон, вышел из дому помочиться. Но все эти песни стары. В них уже не осталось ни остроты, ни огня. Люди, живущие нынче, относятся к ним без должного почтения. Да жрец и не может вспомнить их с ходу. Он начинает заикаться.

– Ты дерьмо под моей ногой! – вдруг вырывается у него, и он поспешно добавляет: – Так сказал Один!

И сникает, услышав свои слова. Но викинг, ходивший на запад, придает чужим словам не больше значения, чем своим собственным. Для него важны только клецки.

Все бесполезно. Хальвдана не остановит такой пустяк, как слова Одина: честь – одно, а кровяные клецки – другое.

– Разведешь кровь водой! – гремит он, и ему наплевать, если его кто-нибудь услышит.

– Да, да, – сдается жрец.

Зовут рабынь. Они должны приготовить чашки и собрать всю кровь.

Но пока все еще рано закалывать скот.

И я, гость из неведомого, вдруг подумал: может, когда-нибудь прах этих животных выкопают из кургана и найдут в нем остатки непереваренных семян и растений?

Королева покоится на носилках в белой рубахе, ногти у нее острижены. Нижняя челюсть ее вдруг отвалилась. Обнажились десны, синие и безжизненные. Некоторые зубы у нее сохранились. В Усеберге рассказывают, что когда-то у королевы была привычка чистить зубы медной иглой, которую она потом втыкала в подлокотник своего кресла. В добром расположении духа она пускала эту иглу по кругу и почетные гости пользовались ею раньше самой королевы.

Я стою, погрузившись в раздумья, и едва замечаю окружающих меня людей, но вдруг вижу корабль. Да, тот самый корабль, давным-давно после брачной ночи она получила его в подарок от человека, который взял ее силой и дорого поплатился за это. Корабль скользит на катках, рабы и бонды поддерживают его с двух сторон и тянут за канаты, им было велено не кричать, но они забываются, и сырой мглистый воздух то и дело оглашается их криками. Корабль приближается. Он и теперь плывет с той же отвагой, с какой в былые времена рассекал волны моря. Здесь, на земле, он кажется еще выше, стройнее, созданный великим мастером, он прекрасен, как молодая птица, сейчас эта птица расправит крылья и взмоет к тяжелым тучам, надвигающимся с моря в грозном своем великолепии.

Корабль проплывает мимо королевы. Уж не ждал ли я, что она, преодолев свой мертвый сон, поднимется с носилок и почтительно склониться перед своим собственным кораблем? Нет, это все-таки не в ее силах. Но даже в ее неподвижности на смертном одре угадывается благодарность к кораблю, который увезет ее отсюда. Этим чудом творчества безмолвно восхищена даже она, властительница Усеберга.

Арлетта опускается перед кораблем на колени.

Одни – губы у нее сжаты, и в глазах мечется безумный страх – берет себя в руки и тоже становится перед кораблем на колени.

Сын королевы, викинг, ходивший на запад, с толстым животом и жирными плечами, как бы даже сам хорошеет, когда склоняется перед проплывающим мимо него кораблем.

Корабль поднимается по склону к кургану, теперь люди, которые тянут и поддерживают его, молчат. Сейчас корабль войдет в курган. Кажется, будто он медлит в страхе: что там внутри, жизнь или смерть? Последние шаги в темную бездну или начало пути по волнам потусторенней жизни? Корабль скользит внутрь. Медленно и долго – курган огромен, и он целиком поглощает корабль.

Неожиданно из кургана слышится крик – человек поскользнулся на катке. Нога угодила под корабль. Крик оборвался, будто его обрубили. У пострадавшего воля мужчины, ему стыдно. Что значит его боль по сравнению с происходящим? Разве он не обязан подавить ее и отступить перед королевой и кораблем, перед этим драконом, который наконец вошел в свою гавань? Раздробленная нога заставила его вскрикнуть. И ему стыдно.

Его вытаскивают из кургана. Оказывается, это Эйнриде. Нога у него залита кровью. К нему подбегает Хеминг. Эйнриде заставляет себя на мгновение улыбнуться ему. Подходит и Хальвдан. Он спрашивает, не хочет ли Эйнриде последовать за королевой в курган.

– Все зависит от нас, в кургане места хватит. Удар молота прекратит твои страдания. Эйнриде кривит губы в усмешке. Немного приободрившись, он благодарит викинга.

– Я знаю, ты оказываешь мне большую честь, но я всю жизнь мечтал, что меня похоронят в маленьком отдельном кургане. И, кто знает, может, я смогу жить и с одной ногой? – В знак приветствия он поднимает здоровую ногу. Стоящие вокруг улыбаются. Подбегают рабы, они кладут Эйнриде на носилки и уносят прочь.

Одни наклоняет голову и устало шепчет Хемингу на ухо:

– Значит, я буду с нею одна.

Корабль уже в кургане.

Я, Хеминг, принес тебе похлебку, моя усопшая повелительница. Она сварена из собачины. Разве не ты обокрала меня, заставила мою радость увянуть подобно травинке, лишенной света? Ты, могучая, властвовала над нами, по твоему знаку свистели мечи, ты умертвила собственного супруга, и вместе с ним заставила умереть моего отца. Хитро было задумано это двойное убийство. Оно удалось тебе, как и все твои злые замыслы. Знала ли ты тогда, что гасишь свой свет? Потом ты погасила и мой. Ты умней, безжалостней и лживей меня! И ненасытна твоя жажда славы. Как наслаждалась ты, заставляя людей страдать! Но вот ты мертва.

Никто не знает, что я добыл собаку. У меня хватило ума приманить бродячего пса, он прибежал с гор и боялся подойти ко мне. Но я бросил ему кусок мяса. Он съел мясо и на мгновение замер, тогда я пустил в него стрелу. Но не убил. Я не такой меткий стрелок, как Хаке. С воем пес побежал прочь, он хромал, истекая кровью, и зарычал на меня, когда я догнал его, чтобы добить.

Потом я развел огонь. Стащил котел и принес его в лес. Маленький котелок. Мне пришлось разрубить пса и варить похлебку по частям. Это длилось долго. Я носил сушняк и ругался, потом мне понадобился бочонок, чтобы вылить в него свое варево. А ночь уходила.

Мне бы провести эту ночь с ней , но нашей короткой любви я предпочел ненависть. Целый бочонок похлебки из собачины сварил я этой ночью, ядовитого хлебова обреченных, теперь от тебя будет вонять псиной и ты станешь отверженной в царстве мертвых.

Только когда же вылить ее на тебя?

Я спрятал бочонок, обмазав его сверху кровью, чтобы обмануть тех, кто следит за мной. Я хотел прийти к тебе ночью, когда тебя уже положат в курган и в Усеберге будет шуметь праздник. И вдруг эта беда с Эйнриде. Все заняты им.

Я один занят тобой.

И, вылив на тебя свое варево, бегу, чтобы помочь Эйнриде.

Никто не заметил меня. Мое проклятие последует теперь за тобой: в царстве мертвых твоя власть будет ничтожна, и моя месть настигнет тебя там.

Прощай, королева! Не знаю, кто из нас победил, ты или я. Лишь одна мысль тревожит меня сейчас: если царство мертвых действительно существует, правда ли, что похлебка из собачины несет в себе проклятье? Как бы там ни было, я сумел запятнать тебя.

Но может, я сам запятнан?

Из капища спускаются юноши, они несут головы Одина и Тора. Их обнаженные по пояс тела намазаны кровью. Кажется, будто кожа у них в красных пятнах, на длинных волосах висят капли крови. За юношами идут девушки в светлых одеждах. На них богатые украшения. Девушки тоже обрызганы кровью, только не так сильно. Жрец встретил их на полпути и теперь ступает впереди них. Они идут к носилкам, на которых лежит королева. Толпа вокруг кургана расступается перед ними. Девушки негромко поют. В их песне необъяснимая страстная сила, она волнует людей. Даже у меня учащается дыхание, а старик, стоящий рядом со мной, начинает притоптывать ногой.

Я знаю, что Арлетта встретила их у болота и поднесла юношам крепкий напиток. Это мед, а что в нем еще, известно только ей. Девушки тоже выпили свое. Они слабее юношей, и, наверно, Арлетта разбавила их питье кислым молоком. Одна из девушек обнажает грудь. Она захмелела, кричит, и в лице у нее появилась грубость, какой я прежде не видел в женских лицах. Губы словно застыли. И из них рвется ни на что не похожий громкий протяжный крик, монотонный и бесконеный. А юноши несут свою ношу. Они несут богов, точно простые бревна, пыхтят от тяжести, однако сохраняют невозмутимое, каменное спокойствие. И впереди всех идет жрец.

Жрец тоже выпил, он шатается, но не поет, а говорит нараспев: должно быть, это древняя песнь Одина, которую он все-таки заставил себя вспомнить. Он идет неуверенно, словно нащупывает правильный путь. Иногда сворачивает в сторону, но потом возвращается и разгоняет мешающих ему людей. Они разбегаются, карабкаясь по склону. За спиной у жреца юноши поднимают Одина и Тора к облакам, которые ветер гонит с моря.

Юноши и девушки медленно приближаются к кургану. Вот и носилки. Шествие должно трижды обойти вокруг них. Тут же и Арлетта. Она разбрызгивает кровь. Сейчас жрец упадет плашмя, проползет несколько шагов, поднимется и снова упадет. На коленях он подползет к покойнице, встанет и почтительно коснется языком ее мертвого лба. И Арлетта обрызгает их обоих кровью.

Неожиданно слышится голос:

– У жреца на животе овчина!..

Это старый родич покойной королевы, он только вчера приехал из Борре. Скоро и его черед ложиться в курган. Он очень стар, борода наполовину скрывает его лицо. Голос у него тонкий, словно ослабевший северный ветер, но в нем звучит такой ледяной холод, что все мы невольно вздрагиваем. Его слова слышат лишь стоящие рядом.

– У жреца на животе овчина!..

Мы знаем, что у жреца болит живот, он часто стонет и кричит по ночам. На животе у него большой вздувшийся бугор, который причиняет ему много страданий. Жрец и обвязал живот куском овчины, чтобы предохранить больное место, когда ему придется падать на землю.

Но старик из Борре не сдается. Он показывает на овчину и снова пищит:

– Он оскорбляет покойницу! У него на животе овчина!

Происходит нечто некрасивое и непристойное. Жрец хватается руками за больное место и стонет. Но Хальвдан в раздражении машет ему рукой. Это означает: снимай овчину! Жрец подчиняется и сбрасывает свою повязку.

Все видят красный бугор у него на животе. Жрец ведет шествие дальше, к носилкам, и обходит вокруг них. Падает на землю.

Встает, шатаясь, подходит к королеве. Прикасается языком к ее мертвому лбу.

В это мгновение Арлетта брызгает на них кровью.

И я, гость из неведомого, думаю: разбавил он эту кровь водой или нет?

Множество людей, собравшихся смотреть, как королеву будут класть в курган, толпится на ближайших полях, спускаясь до самого болота. Все лица обращены к носилкам, которые сейчас внесут на курган. Но до этого на запястье королевы должны надеть ремешок с маленьким колокольчиком. Когда королева поднимет руку, колокольчик зазвенит и перед ней распахнутся последние врата. Это имеет очень большое значение. Если колокольчик наденут неверно и он зазвенит не так, как нужно, покойница вернется сюда, и живым уже никогда не будет от нее спасения. Выясняется, что викинг Хальвдан и об этом не подумал заранее. Он не принял никакого решения и не знает, кто должен надевать королеве колокольчик. Он, сын, этого делать не может, это будет вопреки старым обычаям. Наверно, подобает, чтобы это сделал старший в роду, тот, кто и сам скоро ляжет в курган? Старик из Борре, который явился на похороны в полном вооружении, чтобы подчеркнуть свое могущество, хотя идти на погребение, не оставив дома щит и меч, считается неприличным, кричит своим тонким писклявым голосом, что только он, и никто другой, имеет право надеть колокольчик на руку своей покойной родственницы. Но это задевает честь другого. Нынче на рассвете во фьорде бросил якорь еще один корабль. Он приплыл сюда из Уппсалы. Слух о смерти королевы дошел и туда. Один из ее дальних родичей снарядил свой корабль в надежде поспеть на похороны. И вот он здесь. Он выходит вперед и требует, чтобы в такой день ему была оказана высокая честь – ведь он проделал самый долгий путь, чтобы попасть сюда.

Хальвдан в замешательстве. Люди не спускают с него глаз.

И вдруг происходит небывалое – вперед выступает Хеминг, хотя он незнатного рода и ему не подобает брать слово в такую минуту. Но он очень смел. Он поднимается на небольшой камень и говорит медленно, негромко, но четко, что был бы весьма благодарен, если б сын покойной королевы разрешил ему надеть колокольчик на руку умершей.

Вокруг поднимается возмущенный и изумленный ропот. Кое-кто даже смеется. Но Хеминг продолжает:

– Королева мне приказала выковать этот колокольчик. Это моя работа. Я знаю, как он звенит. И когда придет время, благодаря его звону она попадет туда, куда стремится. За это в ответе я. Но если колокольчик будет надет неверно, я не ручаюсь, что он зазвенит, как нужно. Тебе выбирать, Хальвдан.

Но Хальвдан не в состоянии сделать выбор, он не слишком сообразителен и не умеет быстро принимать решения. Перед ним с презрительной усмешкой на губах лежит его мать, она протянула ему руку. Вот-вот она начнет бранится, что ее жалкие родичи даже не знают, как надо надеть колокольчик. Ей уже не терпится поскорей лежать в кургане. И опять происходит небывалое: четверо рабов приносят носилки. Это Эйнриде. Он слаб, но в полном сознании, он вспомнил об одной вещи, которая требует его присутствия здесь. Люди расступаются перед носилками. Эйнриде поднимает голову. Потревожив ногу, он морщится от боли. И мы видим, как сквозь льняную ткань сочится кровь.

– Я надеюсь, Хальвдан, – говорит Эйнриде, – ты разрешишь мне помочь Хемингу исполнить его долг? Это священный миг. Пусть Хеминг наденет королеве колокольчик. Он сам его выковал, это верно. Но он часто советовался со мной. Поэтому некоторая доля его чести принадлежит и мне. Я требую, чтобы мне разрешили держать руку королевы.