Текст книги "Младший брат"

Глава 6

Хотите верьте, хотите нет, но на следующий день родители отправили меня в школу. Только в три часа утра я с трудом погрузился в беспокойный сон, а в семь отец уже стоял в ногах моей кровати и грозил стащить меня за щиколотки. Я кое-как поднялся – глаза слипались, язык не ворочался – и поплелся в ванную.

Мама запихнула в меня поджаренный хлеб с бананом. Я через силу проглотил, всей душой жалея, что родители не разрешают мне дома пить кофе. Нет, я, конечно, могу украдкой опрокинуть чашечку по дороге в школу, но смотреть, как они прихлебывают этот божественный напиток, пока я, еле волоча ноги, брожу по дому, одеваюсь и собираю учебники, было выше моих сил.

Путь до школы был мне хорошо знаком, я проделывал его тысячи раз, но сегодня все выглядело по-другому. Я шагал вверх и вниз по холмам, направляясь к Мишен-Дистрикту, и повсюду кишели грузовики. На указателях остановки виднелись новые датчики и дорожные камеры. Должно быть, у кого-то хранился изрядный запас следящего оборудования, и при первом же удобном случае его поразвешивали на каждом столбе. В качестве этого случая очень удачно подвернулась атака террористов на Бэй-Бридж.

Из-за этого весь город выглядел каким-то приунывшим. Примерно такое же чувство возникает, когда едешь в переполненном лифте, под пристальными взглядами попутчиков и вездесущих камер.

Я взбодрился чашечкой кофе в турецкой кофейне на углу Двадцать четвертой улицы. Турецкий кофе – это, строго говоря, и не кофе совсем, настолько он густой и вязкий. Ложку поставишь – стоит, а кофеина больше, чем в целой банке энергетика вроде «Ред Булл». Знаете, почему Османская империя была непобедима? Потому что обезумевшие всадники шли в бой, подогревшись убийственной дозой угольно-черного кофе. Поверьте на слово, я об этом читал в Википедии.

Я хотел было расплатиться дебетовой карточкой, но при виде ее хозяин кофейни, турок, брезгливо скривился.

– Больше никаких карт.

– Это еще почему?

Много лет я расплачивался за дозу кофеина этой карточкой. Турок без конца цеплялся ко мне, говорил, что я еще не дорос до его кофе, отказывался обслуживать в учебное время, полагая, что я прогуливаю уроки. Но за долгие годы между нами установилось некое шероховатое взаимопонимание.

Он печально покачал головой.

– Ты все равно не поймешь. Иди в школу, малыш.

Сказать, что я не пойму, – самый верный способ разжечь во мне желание разобраться в теме. Я вцепился в него как клещ, требуя разъяснений. Сначала он, кажется, был готов вышвырнуть меня вон, но, когда я спросил, устраиваю ли я его в качестве клиента, он раскололся.

– Безопасность. – Он обвел взглядом свою маленькую кофейню, банки с сушеными бобами, турецкие пряности на полках. – Правительство. В газетах писали, они теперь за каждым следят. Вчера Конгресс принял второй Закон о борьбе с терроризмом. Всякий раз, когда расплачиваешься карточкой, они следят за тобой. Я сказал – нет. Я не стану помогать им следить за моими клиентами.

У меня отвисла челюсть.

– Думаешь, это все ерунда? Если правительство узнает, где ты пьешь кофе, что тут плохого? Потому что они будут знать, где ты сейчас, где ты побывал. Думаешь, почему я уехал из Турции? Потому что там правительство всегда шпионит за людьми. Не хочу я этого. Перебрался сюда двадцать лет назад, потому что хотел свободы. И никому не позволю эту свободу отобрать.

– Вы потеряете многих клиентов, – выпалил я. Хотел пожать ему руку, сказать, что он настоящий герой, но с языка сорвалось только это. – Сейчас почти все платят картами.

– Потеряю, но, может, не всех. Может, люди будут приходить, если узнают, что я тоже люблю свободу. Я повешу объявление. Может быть, другие магазины поступят так же. Говорят, Американский союз гражданских свобод хочет подать в суд на правительство.

– Отныне буду пить кофе только у вас, – пообещал я. И не шутил. Полез в карман за мелочью. – Только у меня денег с собой нет.

Он выпятил губы и кивнул.

– Многие так говорят. Ничего. Отдай эти деньги в АСГС.

За две минуты мы с турком сказали друг другу больше, чем за все мои прошлые визиты в его кофейню. Я и понятия не имел, какие страсти бурлят в его душе. Считал его всего лишь одним из дружественных поставщиков кофеина в округе. Теперь я пожал ему руку и, выходя на улицу, ощутил, что сражаюсь бок о бок с ним по одну сторону баррикад. Мы стали тайными союзниками.

* * *

Меня не было в школе два дня, но, кажется, я не пропустил ничего важного. В один из дней, когда город мучительно приходил в себя от пережитого потрясения, школу закрыли. А следующий день, похоже, был посвящен траурным мероприятиям по погибшим и пропавшим без вести. Газеты публиковали их биографии, воспоминания близких. Интернет наполнился тысячами некрологов.

Среди этих предполагаемых жертв числился и я. Сам я об этом даже не подозревал и не ожидал такой встречи. Раздался чей-то вопль, и вокруг столпились человек сто, хлопали меня по спине, пожимали руку. Две девчонки, с которыми я даже не был знаком, поцеловали меня, и отнюдь не по-дружески. Я почувствовал себя рок-звездой.

Учителя были ненамного сдержаннее. Мисс Галвес рыдала прямо как моя мама, три раза обняла меня и только потом разрешила сесть за парту. У входа в класс над доской появилось то, чего раньше не было. Видеокамера. Мисс Галвес поймала мой взгляд и протянула отксеренный школьный бланк с каким-то текстом.

Управление объединенного школьного района Сан-Франциско в выходные провело экстренное совещание и единогласно постановило: обратиться к родителям всех школьников города за разрешением установить во всех классах и коридорах камеры видеонаблюдения. Согласно закону, они не имели права устанавливать камеры в школе против нашей воли, однако в законе ничего не говорилось о нашем «добровольном» отказе от конституционных прав. В письме говорилось, что чиновники уверены в полной поддержке со стороны родителей. Тем детям, чьи семьи не согласятся на слежку, будет предоставлена возможность обучаться в отдельных, «незащищенных» классных комнатах.

Почему же у нас в классах повесили камеры? Ну конечно, из-за террористов. Потому что, взорвав мост, террористы указали, что следующей мишенью станут школы.

Я трижды прочитал этот текст и поднял руку.

– Да, Маркус?

– Мисс Галвес, у меня вопрос по этому документу.

– Говори, Маркус.

– Цель терроризма – запугать нас, верно? Потому он и называется терроризмом.

– Полагаю, да.

На меня устремились взгляды всего класса. Я был не из лучших учеников, однако любил затевать дискуссии на тему урока. Всем хотелось послушать, что я скажу дальше.

– Получается, мы делаем именно то, чего от нас хотят террористы? Пугаемся, вешаем камеры в классах и все такое. Выходит, они своего добились?

Раздались испуганные перешептывания. Поднялась одна рука. Это был Чарльз. Мисс Галвес вызвала его.

– Камеры в классах оберегают нашу жизнь и помогают побороть страх.

– Оберегают от чего? – спросил я, не дожидаясь разрешения.

– От терроризма, – ответил Чарльз. Остальные закивали.

– Каким же образом они нас оберегают? Если сюда прокрадется самоубийца с бомбой и взорвет нас всех…

– Мисс Галвес, Маркус нарушает школьные правила. Нам не полагается шутить об атаках террористов…

– Какие уж тут шутки?

– Благодарю вас обоих. – Вид у мисс Галвес был очень грустный. Мне стало стыдно за то, что срываю ей урок. – Я считаю эту дискуссию очень интересной, но предпочла бы отложить ее до будущих уроков. Эти вопросы еще слишком болезненны для нас, и мне не хотелось бы обсуждать их сегодня. Давайте вернемся к разговору о суфражистках.

До конца урока мы говорили о суфражистках и обсуждали изобретенную ими стратегию. Они запускали по четыре женщины в кабинет каждого члена Конгресса, и те в доступной форме объясняли ему, как скажется на его политическом будущем отказ предоставить женщинам избирательные права. В обычное время подобные темы – о том, как простые люди заставляют власть имущих вести себя честно, – мне очень интересны. Но сегодня я никак не мог сосредоточиться. Должно быть, сказывалось отсутствие Дэррила. Мы с ним оба любили обществознание и сразу после начала урока открывали скулбуки и затевали переписку, втихую обсуждая то, о чем говорилось на уроке.

Накануне ночью я записал двадцать DVD‐дисков с операционной системой «Параноид-иксбокс» и взял их с собой в школу. Раздал их ребятам, которые, как я знал, были очень-очень увлечены компьютерными играми. Все они год-два назад обзавелись иксбокс-универсалами, и почти все давно забросили эти приставки. Игры для них безумно дорогие и не такие уж интересные. На переменах, за обедом или в зале самоподготовки я отводил этих ребят в сторонку и пел дифирамбы играм на «Параноид-иксбоксе». Мол, это бесплатные прикольные многопользовательские игры, которыми увлекается множество самого крутого народу со всего света.

Это называется «бритвенный бизнес» – бесплатно всучить какую-то ерунду, чтобы люди потом купили то, что ты хочешь им впарить. Так работают компании вроде «Жилетт»: раздают бесплатные станки для бритв и затем разоряют вас на лезвиях к ним. Самый яркий пример – картриджи для принтеров. Краску для них загоняют покупателям по цене в десятки раз дороже самого элитного шампанского, а оптовикам она обходится по копейке за галлон.

«Бритвенный бизнес» держится на том, что вы не можете купить «лезвия» ни у кого другого. Ведь если «Жилетт» кладет себе в карман по девять долларов с каждого проданного за десятку сменного лезвия, то, согласитесь, неплохо бы организовать конкурентное производство и продавать те же лезвия уже за пятерку. Чистая прибыль в четыреста процентов – да за такое ваш брат бизнесмен душу дьяволу продаст!

Точно таким же «бритвенным бизнесом» занимаются компании вроде «Майкрософта». Они прилагают массу усилий, чтобы осложнить или объявить вне закона любую конкуренцию в производстве «лезвий». У «Майкрософта» на каждом иксбоксе установлена защита, не дающая запустить «левую» программу, написанную независимыми разработчиками – теми, кто не отстегнул «Майкрософту» грабительскую сумму за лицензию.

Ребята, с которыми я встречался, об этом как-то не задумывались. Зато, когда я им сообщал, что эти игры никем не отслеживаются, они сразу навостряли уши. В наше время любая онлайновая игра напичкана всевозможной дрянью. Во-первых, извращенцы, которые норовят заманить тебя в какое-нибудь удаленное местечко и там дать волю своим фантазиям в духе «Молчания ягнят». Затем копы – они притворяются уступчивыми ребятишками, чтобы ловить тех самых извращенцев. Но хуже всех – надзиратели, которые целыми днями только и делают, что следят за всеми нашими разговорами и стараются подловить нас на нарушении какого-нибудь пункта условий использования. Например, не кадриться, не сквернословить и вообще «не допускать явных или замаскированных высказываний, принижающих любые аспекты сексуальности и сексуальной ориентации».

Я не сексуально озабоченный, но, когда тебе семнадцать, в разговорах нет-нет да и возникает тема секса. Но упаси вас бог заикнуться об этом в геймерском чате. Весь кайф обломают. Зато игры для «Параноид-иксбокса» никто не мониторит, они написаны не компанией, а хакерами чисто для собственного развлечения.

Моим приятелям-геймерам затея понравилась. Они охотно взяли диски и пообещали записать копии для всех своих друзей – ведь все знают, что прикольнее играть со своими приятелями.

Вернувшись домой, я прочитал, что группа родителей подала в суд на руководство школы за видеокамеры в классах, однако их требование – отложить установку хотя бы до принятия судебного решения – уже отклонили.

* * *

Не знаю, кому первому пришло в голову назвать нашу сеть икснетом, но слово прижилось. Даже в автобусах слышались разговоры о ней. Ван позвонила мне и спросила, слыхал ли я об этой сети. Я попросил подробностей и, услышав их, чуть не поперхнулся: диски, которые я начал раздавать на прошлой неделе, стремительно расходились по рукам. За две недели их копии добрались аж до Окленда. Мне стало не по себе: я то и дело озирался по сторонам, словно боялся, что нарушил строгие наказы, сделанные безопасниками на прощание, и теперь они явятся за мной и упрячут черт знает куда на веки вечные.

Те две недели дались мне нелегко. В метро перестали принимать оплату наличными, перейдя на бесконтактные карты с радиомаячками, которыми надо было всего лишь провести перед турникетом. Штука, конечно, удобная, но всякий раз, пользуясь ими, я понимал, что за мной следят. Кто-то опубликовал в икснете ссылку на доклад Фонда электронных рубежей о том, как подобные турникеты могут использоваться для слежки. Там же были короткие репортажи о небольших протестных пикетах на станциях метро.

Теперь я практически всегда выходил в сеть через икснет. Завел себе подставной почтовый ящик через Партию пиратов – шведскую политическую партию, выступавшую против слежки в интернете. Они клялись, что будут держать наши электронные адреса в тайне от всех, даже от полиции. Выходил я на них строго через икснет, переключаясь по интернет-соединениям соседних домов и оставаясь неузнанным, хотелось надеяться, на всем пути до самой Швеции. Я больше не пользовался ником w1n5t0n. Если уж даже Бенсон сумел меня вычислить, значит, это под силу кому угодно. Новый ник – M1k3y – я выдумал просто так. Мне стало поступать множество писем от людей, которые читали на форумах или в чатах, что я могу помочь им наладить соединение с икснетом.

А вот по «Харадзюку Фан Мэднесс» я скучал. Компания прекратила поддерживать игру, по их словам, на неопределенное время. Утверждали, что, мол, «по соображениям безопасности» они считают слишком рискованным делом прятать вещи и посылать игроков на поиски. А если кто-то решит, что в задании речь идет о бомбе? А вдруг кто-то спрячет бомбу в том же самом месте?

А если я в грозу буду ходить под зонтиком, и в меня ударит молния? Запретить зонтики! Бороться с угрозой молний!

Я продолжал пользоваться ноутбуком, хоть и не без содрогания. Если я совсем перестану его открывать, тот, кто подсадил туда жучка, наверняка заподозрит неладное. А если я буду каждый день выходить в сеть, постепенно сокращая продолжительность сеансов, они решат, что мне это просто надоедает. Читал я чаще всего некрологи по тысячам моих друзей и соседей, нашедших свою смерть на дне Залива.

Правду сказать, я и домашней работе уделял все меньше и меньше внимания. Было много других дел. Каждый день я записывал пятьдесят-шестьдесят новых дисков с «Параноид-иксбоксом» и развозил по всему городу, вручая тем, кто был готов записать еще десятков шесть и тоже раздать друзьям.

Я не очень боялся, что меня на этом засекут, потому что на моей стороне была криптография. Криптография, или тайнопись, известна с древнеримских времен. Ее большим любителем был Октавиан Август, он придумывал собственные коды, которыми мы до сих пор зашифровываем самые едкие шутки в электронных письмах.

Криптография – это математика. Чистейшая и тяжеловесная. Не стану объяснять ее вам в подробностях, потому что сам не до конца понимаю. Почитайте лучше в Википедии.

Если вкратце, то некоторые виды математических операций очень легко работают в одну сторону и очень трудно – в обратную. Нет ничего сложного в том, чтобы перемножить два больших простых числа и получить гигантское произведение. И очень, очень трудно взять это произведение и вычислить, из каких простых чисел оно получено.

А значит, если вы придумаете способ шифрования, основанный на умножении простых чисел, то расшифровать его, не зная этих чисел, будет трудно. Невероятно трудно. Даже если все существующие на Земле компьютеры включатся в непрерывную работу, на это уйдет триллион лет.

Процесс тайнописи включает в себя четыре составляющие. Первая – информация, которую надо зашифровать, специалисты называют ее «открытый текст». Вторая – конечный продукт, или «шифровка». Третья – сам шифр, или система шифрования. И главное – ключ, самый секретный компонент, который надо добавить к шифру, чтобы открытый текст стал шифрованным.

В былые времена шифровальщики старались держать в секрете все эти компоненты. У каждой организации, у каждого правительства были собственные шифры и собственные ключи. Во время Второй мировой войны нацисты и их противники – союзные силы – держали в строгом секрете друг от друга свои способы шифрования и уж тем более ключи для расшифровки. Вроде бы они делали все правильно, так ведь?

Нет, не так.

Когда мне впервые рассказали о разложении больших чисел на простые множители, я сразу ответил: чушь это все. Ничего не выйдет. Да, конечно, эти расчеты – штука трудная, что ни говори. Но раньше и полеты на Луну считались невозможными, и жестких дисков емкостью больше нескольких килобайт не существовало. Рано или поздно кто-нибудь наверняка придумает способ расшифровки. Я представил себе, как где-нибудь в глубоко спрятанном бункере тысячи математиков из Агентства национальной безопасности читают всю электронную переписку со всего мира и злорадно посмеиваются.

Примерно то же самое и произошло во время Второй мировой войны. Потому-то наша нынешняя жизнь и не похожа на игру «Замок Вольфенштайн», в которой я провел много дней, охотясь на нацистов.

Дело в том, что сохранить шифры в секрете невероятно сложно. В каждый шифр заложено очень много математических процессов, и если они применяются повсеместно, то каждый, кто пользуется ими, тоже должен строго хранить тайну. Ну а если кто-то перейдет на сторону противника, то пиши пропало – надо сочинять новый шифр.

Шифр, которым пользовались нацисты, назывался «Энигма». Они даже построили машину для шифрования и дешифровки всех получаемых сообщений – небольшой механический компьютер с таким же названием. Такая машина должна была стоять на каждом корабле, каждой подводной лодке, в каждой шпионской резидентуре, и поэтому в конце концов случилось неизбежное – один из аппаратов попал в руки союзных сил.

Конечно, его сразу же разобрали по косточкам. Проделал это человек, которого я считаю своим личным кумиром на все времена, – Алан Тьюринг, математик, разработавший принципы создания всей современной компьютерной техники. Тьюринг был геем, и это обернулось для него трагедией: когда война закончилась, тупоголовое британское правительство прописало ему инъекции гормонов, дабы «излечиться» от гомосексуальности. От такой перспективы он наложил на себя руки. На мое четырнадцатилетие Дэррил подарил мне биографию Тьюринга – по своему обыкновению завернув в двадцать листов бумаги и положив в игрушечный бэтмобиль, сделанный из переработанного вторсырья, такая уж у него манера вручать подарки. С тех пор я стал фанатом Тьюринга.

Итак, союзники заполучили «Энигму» и могли перехватывать множество нацистских шифровок. Можно подумать, пользы от этого было мало, потому что у каждого капитана имелся свой собственный секретный ключ. А поскольку у союзников ключей не было, то и машина им ничем не могла помочь.

И вот тут-то наступил момент, когда лишняя секретность идет во вред криптографии. В шифре, применяемом «Энигмой», был серьезный изъян. Присмотревшись к этому шифру, Тьюринг понял, что нацистские криптографы совершили математическую ошибку. А получив в свои руки машину «Энигма», Тьюринг нашел способ расшифровывать любое сообщение нацистов, какие бы ключи в нем ни использовались.

Его открытие обернулось для нацистов поражением в войне. Не поймите меня превратно. Это очень хорошо, что их разгромили. Поверьте ветерану «Замка Вольфенштайн», нельзя допускать нацистов к власти.

После войны криптографы много размышляли над случившимся. Проблема была в том, что Тьюринг оказался умнее человека, который изобрел «Энигму». Придумывая новый шифр, вы всегда будете беззащитны перед человеком, который окажется умнее вас и придумает способ его взломать.

И чем больше они размышляли, тем сильнее убеждались: каждый в силах разработать систему безопасности, которую, на его взгляд, взломать невозможно. Но никто не в состоянии предвидеть, какие контрмеры придумает более сообразительный противник.

Хотите убедиться, что шифр работает? Для этого надо его опубликовать. Рассказать о том, как он работает, максимально возможному кругу пользователей, и пусть они колошматят ваш шифр всем, что попадется под руку, проверяя его на прочность. Чем дольше продержится ваша система, тем она защищеннее.

Вот как это делается в наши дни. Если хотите сохранить свои данные в безопасности, не надо использовать шифр, изобретенный неким гением на прошлой неделе. Возьмите тот, который находится в ходу уже очень давно и до сих пор никто еще не придумал, как его взломать. Банки, террористы, правительственные органы, обычные подростки – все они пользуются одним и тем же шифром.

Если попытаетесь придумать свой персональный шифр, то наверняка на вас найдется собственный Тьюринг, который обратит внимание на не замеченную вами трещинку и будет, посмеиваясь, читать ваши «секретные» записи, в которых вы перемываете косточки своим друзьям, проводите финансовые операции, раскрываете военные тайны.

Так что я знал, что криптография убережет меня от прослушки, однако не был готов иметь дело с гистограммами.

* * *

В метро я вышел из вагона, махнул проездной карточкой перед турникетом и поднялся к выходу на Двадцать четвертую улицу. Как обычно, на станции болталось много диковинного люда. Пьянчуги, святоши, хмурые мексиканцы с суровым взглядом под ноги, несколько гопников. Не обращая на них внимания, я бегом поднялся по лестнице и вынырнул на поверхность. Вся сегодняшняя партия дисков с «Параноид-иксбоксом» была роздана, опустевший рюкзак больше не оттягивал плечи, и от чувства исполненного долга на душе стало легче. Я пружинистой походкой зашагал по улице, оставив позади бродячих проповедников, несущих благую весть по-испански и по-английски.

Продавцы поддельных солнечных очков куда-то подевались, их место заняли другие проходимцы. Они продавали электрических собачек-роботов, которые могли протявкать мелодию государственного гимна и задирали лапку, если показать им портрет Усамы бен Ладена. Мне стало интересно, на каких принципах работают электронные мозги этих собачонок, и я мысленно пометил себе в будущем прикупить парочку и разобрать. Технология распознавания лиц уже шагнула из военной области в казино, где с ее помощью вычисляли жуликов, однако я не знал, что она успела добраться до сферы игрушек.

Расправив плечи, я зашагал по Двадцать четвертой домой, к Потреро-Хилл. Из ресторанов, навевая мечты об обеде, доносились пряные ароматы буррито.

Не знаю, что заставило меня вдруг оглянуться через плечо. Наверно, пресловутое подсознательное шестое чувство. И я понял, что за мной следят.

Их было двое. Здоровенные белые парни с тонкими усиками, то ли полицейские, то ли байкеры-гомосексуалы, обычно рассекавшие по Кастро, но у геев прически поаккуратнее. На них были ветровки цвета старого цемента, прикрывавшие пояс, и синие джинсы. Мне сразу вспомнился весь арсенал, который копы носят на поясах, вспомнился и пояс Бэтмена у того безопасника в грузовике. На головах у обоих красовались беспроводные наушники.

Я продолжил путь, не сбавляя шага, хотя сердце заколотилось от страха. Я с самого начала ожидал чего-то подобного. Так и знал, что рано или поздно ДВБ вычислит, чем я занимаюсь. Я предпринимал все мыслимые меры предосторожности, но та стриженая дама предупреждала, что за мной будут следить. Что отныне я у них под колпаком. Я поймал себя на том, что вроде как ждал, что за мной придут, арестуют и бросят за решетку. А что? Почему в тюрьме должен сидеть Дэррил, а не я? Чем я лучше него? У меня даже не хватило духу рассказать родителям – ни своим, ни тем более его, – о том, что с нами стряслось на самом деле.

Я ускорил шаг и перебрал в уме все, что у меня с собой. В рюкзаке ничего криминального. Ну, по крайней мере, ничего чрезмерно криминального. Взломанный скулбук с мессенджером и другим софтом, но с такими ходит половина школы. Данные, хранившиеся на телефоне, я зашифровал иначе. Разделил память на две части, открываемые разными паролями. Одна, на всякий случай, предназначалась для посторонних, а в другой хранилось все самое ценное. На первый взгляд эти данные казались бессвязной чепухой – такими их делала шифровальная программа. Так что никто даже не догадается о существовании скрытого раздела.

Дисков в рюкзаке не осталось. На ноутбуке нет никаких опасных улик. Но, конечно, если они повнимательнее присмотрятся к иксбоксу, игре конец. Фигурально выражаясь.

Итак, я сделал все, что мог, чтобы обезопасить себя. Пришло время встретить свою судьбу. Я остановился, зашел в ближайшую закусочную и заказал буррито с карнитас – полосками ветчины – и двойной сальсой. Если уж пропадать, так хоть на сытый желудок. Взял еще большой стакан орчаты – холодного рисового напитка, похожего на сладковатый водянистый пудинг. На вкус гораздо лучше, чем на слух.

Сел за стол, и на меня снизошло глубокое спокойствие. Либо я отправлюсь за решетку за свои «преступления», либо нет. Все равно мне дали свободу лишь временно, отпустили погулять на длинном поводке. Моя родная страна уже не была мне другом, мы с ней очутились по разные стороны баррикад, и я понимал, что в этой битве мне не победить.

Когда я дожевывал буррито и хотел заказать на десерт чуррос – жареные пончики с корицей, те двое громил вошли в ресторан. Видимо, им надоело торчать снаружи и смотреть, как я тяну время.

Они встали возле стойки у меня за спиной, отрезав путь к отступлению. Я взял свой чурро у симпатичной пожилой официантки, расплатился, торопливо откусил пару раз. Хотелось успеть насладиться десертом, может быть, он будет последним за долгий-долгий срок.

И только потом я обернулся. Они стояли так близко, что я разглядел прыщ на щеке у того, что слева, и соплю под носом у другого.

– Прошу прощения. – Я попытался протолкнуться между ними. Тот, что с соплей, преградил мне путь.

– Сэр, – сказал он, – будьте добры, пройдите с нами. – И указал на выход из ресторана.

– Простите, я занят. Я ем. – Я снова попытался сделать шаг. На этот раз он положил руку мне на плечо. Он тяжело засопел носом, отчего сопля покачнулась. Я, наверно, тоже запыхтел, сам того не замечая из-за бешено колотящегося сердца.

Другой приподнял клапан на ветровке и показал полицейский значок.

– Полиция, – сказал он. – Пройдемте с нами.

– Дайте хоть вещи забрать, – отозвался я.

– Ничего, мы о них позаботимся, – ответил он. Сопливый придвинулся ближе и приставил ногу к моей ступне с внутренней стороны. Такой прием используется в некоторых боевых искусствах. Он дает почувствовать, когда противник начинает движение, собираясь бежать.

Но я-то бежать не собирался. Понимал: от судьбы не уйдешь.