Текст книги "Саттри"

* * *

Проснулся он в вялой жаре полного летнего полудня – солнце било в жестяную крышу над ним, и из старого дерева каюты подымался кислый дух. До него доносился вой пил с лесопилки за рекой, и он слышал прерывистый визг свиней, попадавших под руку живодеру на мясокомбинате. Он повернулся лицом к стене и открыл один глаз. Сквозь щель в расколотых солнцем досках понаблюдал за медленным бурым отливом протекавшей мимо реки. Немного погодя с трудом поднялся, моргая в пыльных рейках солнечного света, что кромсали жаркий сумрак. Шатко воздвигся на полу в штанах, в которых и спал, добрался до двери и ступил наружу, почесывая голый живот, присматриваясь к доскам, не завалялся ли где блудный рыболовный крючок, чтоб не наступить босой ногой, пока идет к леерам. Опершись на локти, подался вперед и оглядел реку. Ялик притонул по самый планширь и тихонько лежал, омываемый течением. Он упер одну ногу повыше и рассмотрел пальцы на ней. Повсюду в жарком летнем воздухе слышал он гул техники, одинокое усердие большого города. Он поморгал и потянулся. Вверх по реке шла гравийная драга, трубы и такелаж ее закинуты в грузовики. Он понаблюдал, как она проплывает. С мостика ему помахала фигурка, и он помахал в ответ.

Саттри отвязал конец от лееров и принялся подтаскивать ялик вдоль борта плавучего дома. Тот рыскал и бултыхался в реке. Он закинул конец на берег и спустился по сходням, вытащил ялик из грязи и топи, куда влез по самые лодыжки, и подтянул ближе. Ухватился за кольцо на носу, уперся покрепче и поднатужился. Между пальцев ног прыснула грязь. Он поднял нос ялика и посмотрел, как тяжко вода выливается через транец в реку. Дрыгнулись и замерли хвосты. Он вытянул ялик частично на берег и приподнял за один борт. Пойманная рыба барахталась и билась. Кренил ялик он осторожно, рыбьи силуэты всплывали к переливу, а потом плюхались обратно. Когда он опустил ялик, они остались лежать на пайолах, разевая рты, под солнцем, от которого зримо усыхали.

Саттри схватился за свои передние карманы, что-то ища. Поднялся и сходил в будку, вернулся с большим складным ножом. Сунул руку на дно ялика и подцепил за нижнюю челюсть сомика. Тот слегка подрагивал и сворачивал хвост. Саттри перевернул его и вонзил кончик ножа ему в горло, и вскрыл ему влажное и бледно-голубое брюшко уверенным взрезом, от которого живые внутренние органы вывалились на предплечье в сумбуре темной крови. Он схватился за кишки и вытащил их из рыбины, отшвырнул их, влажную кольчатую массу, ярко корчившуюся на солнце, и та плюхнулась на безмятежное лицо реки с легким всплеском, и ее чуть ли не сразу усосало прочь. Выпотрошенную рыбу он положил рядом и схватил следующую. Всего их было семь, и разделал он их за минуты, и выложил в тенек под банку ялика. Срезал поводки с крючков, которые вытащил, и сполоснул руки от крови и слизи, почистил нож и сложил лезвие, а потом вернулся в будку.

Когда вышел снова, на нем была привольно расстегнутая рубашка, и на одном плече висело полотенце, он нес небольшую фаянсовую посудину и кожаный мешочек для бритья. Спустился по сходням и пошел через поле к складу, все еще босиком и ступая осторожно, выбрался на железнодорожную насыпь и сделал три робких шажка по горячей стали, после чего спрыгнул снова. Немножко сплясал, обжегшись, а дальше пошел по гари и грубым шпалам. Мимо пейзажа старых покрышек и брошенных цистерн, ржавеющих в зарослях бурьяна, бездонных ведер и разломанных бетонных блоков. Сойдя с насыпи, свернул вдоль складской боковой стены, новая жесть ярко оцинкована и подрагивает от неимоверного жара, а его тень черно морщится по всему ее гофрированному сиянью, как актер из жатой бумаги в спектакле театра теней. На дальнем конце склада имелся латунный кран. Под ним лежала треснутая красная глина в форме раковины, а в середине – темный охряной глаз, куда капала вода. Саттри встал на колени и разложил свои пожитки, зеркальце повесил на гвоздь, лохань установил под кран и пустил воду. Прищурясь, рассмотрел щетину, праздно пробуя воду одним пальцем. Из крана в такую жару она текла горячая, и он ладонью намылил себе щеки и смочил кисточку, после чего тщательно взбил пену. Затем раскрыл бритву, коротко поправил ее об одну сторону бритвенного мешочка и взялся за бритье, туго натягивая кожу двумя пальцами.

Закончив, выплеснул воду под раскаленную стену склада, где ее бусины взорвались паром, краткая радуга. Снова наполнил лохань и снял рубашку, поплескал на себя и намылился, сполоснулся и вытерся полотенцем. Бритву убрал, почистил зубы, сидя на корточках в грубой глине, озираясь. Над прибрежьем висела жаркая тишь. Над испятнанными и покосившимися хижинами из вагонки, над заваленными штыбом пустырями и полями осоки проволочного цвета, над пустошами орштейна в воронках и железнодорожным полотном. И тишь среди этих раскаляющихся колоссов из жести и внизу у камней, орляка и грязи, что отмечали речное побережье. Что-то похожее на мышку, только без хвоста, вылезло из бурьяна ниже него и пересекло открытое место, как заводная игрушка, стремительно скрылось с глаз под складской стеной. Саттри сплюнул и прополоскал рот. По Передней улице к магазину шла черная ведьма, известная как Мать Она, хрупкий скрюченный силуэт в черном воротнике с рюшами, а трость ее судорожно утруждалась, пробираясь сквозь жару. Он поднялся и собрал вещи, и вернулся по высохшей глинистой канаве у края склада и вдоль путей, и через поля.

Приближаясь к будке, он увидел длинную серую кошку, что с трудом перемещалась к зарослям бурьяна, таща за собой рыбину с себя длиною. Он заорал и замахал на нее руками. Подхватил и метнул камень. Ковыляя робкими босыми ногами по стерне. Когда подошел, кошка ополчилась на него, изголодавшаяся и рычащая тварь, на бритвенно-остром хребте шерсть дыбом. Рыбу не выпустила. Саттри кинул в нее камнем. Кошкины уши прижались к голове, а хвост продолжал подергиваться. Он швырнул еще один камень, и тот отскочил от ее голых ребер. Кошка выронила рыбину и взвыла на него, все еще припадая в боевой стойке на костлявые локти.

Да будь ты проклята, сказал Саттри. Пошарил вокруг, покуда не наткнулся на здоровенный ком высохшей грязи, и, подойдя ближе, раскрошил его над животным. Кошка завизжала и отбежала прочь, тряся головой. Саттри забрал рыбину и осмотрел ее. Сполоснул тушку в реке и собрал остальную рыбу из лодки, навалил ее в свою моечную посудину, шаткий груз, и ушел в будку. Кошка уже вернулась в ялик на поиски.

Дневное солнце полностью опаляло жестяную крышу, и потому жара в плавучем доме была нестерпимой. Он сложил вещи и достал чистую рубашку и брюки из своего картонного бюро, оделся и взял ботинки и носки, с полотенцем вышел на палубу. Там сел, глядя сквозь поручни, спустив ноги в реку. У моста ниже под берегом правил шестом старик на ялике. Стоя шатко и дерзко. Орудуя крюком на длинной рукояти. Собрат-трудяга в этих клоачных пределах, занят ремеслом, какое сам себе измыслил. Старика звали Мэггесон, и Саттри улыбнулся, видя, как он усердствует, перемещаясь медленно, притененный пальмовыми опахалами широкополой и обтрепанной волокнистой шляпы.

Он вытер ноги и надел носки и башмаки, причесался. В будке завернул рыбу в газету и перевязал бечевкой, а из угла взял жестянку для угольной нефти. У двери оборотился убедиться, что ничего не забыл, а после этого ушел.

Добравшись до улицы, шел по ней, пока не набрел на плоский пятачок у края мостовой и под бурьяном, и там остановился и облил керосином теплый вар. Затем поставил жестянку в зарослях не на виду и двинулся дальше.

Сурово, сурово мелкая шоколадная детвора кивала или подымала бледно-бурые ладошки. Здрасьте. Здаров. Он взобрался от реки и направился со своей рыбой к городу.

Только начав жить у реки, Саттри отыскал, как среза́ть путь по старым садам на речном откосе, извилистую тропу, посыпанную шлаком, она углами взбиралась за старыми домами из почернелых досок и старыми крыльцами, где с гниющих фасадов ниспадали проржавевшие мотки жалюзи. Но, проходя под одним высоким окном, вечно слышал он тупое бормотанье брани и угрюмых проклятий, и больше уж не выбирал ближнюю тропу, а ходил в окружную по улицам. Сквернослов, однако, переместился к другому окну, настолько велик был дом, который делил он со своею душой, и по-прежнему мог наблюдать за проходившим рыболовом. В те поздние годы он перестал показываться на улице вообще, а это было трудно для того, кто привык что ни день ковылять где ни попадя и изливать желчь на посторонних. Вахту свою он несет исправно. Старик, смутно видимый в углах верхних окон.

Рыночная улица утром в понедельник, Ноксвилл, Теннесси. В сей год одна тысяча девятьсот пятьдесят первый. Саттри с его свертком рыбы, идя меж рядов брошенных грузовиков, заваленных продукцией и цветами, в воздухе буйствует сельская торговля, повсюду смердит фермерским провиантом с уклоном в легкий намек на гнилость и разложение. Дорожку украшали собой парии и слепые певцы, шарманщики и псалмопевцы с губными гармониками скитались туда и сюда. Мимо скобяных лавок, и мясницких, и маленьких табачных. Сильный запах кормежки в жаркий полдень – как бродящая брага. Немые коробейники, глядящие с насестов своих телег, и цветочницы в шляпках своих, словно гномики под капюшонами, нанесенные теченьем сезонники, сдержанные, с коленями под фартуками, а нижние губы вспухли от нюхательного табака.

Шел он среди торговцев и нищих, среди неистовых уличных проповедников, попрекающих заблудший мир с пылом, какой неведом здравым. Саттри восхищался ими, их жаркими глазами и замусоленными библиями, зазывалы Господни, вышедшие в мир, будто стародавние пророки. Частенько стоял он у закраин толпы ради случайного объедка вести из-за палисада.

Пересек дорогу, переступая канавы, забитые какой-то зеленкой. Из-за грузовиков вышла нищенка, ее пятнистая и иссохшая рука преградила ему путь, немощный коготь затрепетал у его груди. Он скользнул мимо. Застойный монашеский дух от ее одежды, внутри сухая плоть. Глаза старой побирушки проплыли мимо в дымке горечи, но у него ничего с собой не было, кроме рыбы.

Он прошел под сенью рыночного здания, где кирпич цвета высохшей крови высился башенками и куполами, сбрендив, в жару дня, одержимое наслоенье форм без прецедента или соответствия в анналах архитектуры. На высоких барбиканах подскакивали и охорашивались голуби или срали с почернелых парапетов. Саттри протолкнулся сквозь серые двери внизу.

Он прошагал по прохладной плитке, стук его каблуков глушился опилками и древесной стружкой. Мимо кожаными колодками прогреб получеловек на роликовой тележке. В верхнем сумраке медленно вращались громадные вентиляторы, и мимо толкались плечами базарные покупательницы с корзинами, глаза ошалелые от изобилия, сквозь какое перемещались, оробелые женщины в капотах из набивного гинема, у которых уже выело подмышки, за ними тащилась маленькая испуганная детвора в теннисках. Они толпились и поворачивали, и шаркали мимо. Саттри бродил среди прилавков, где бабушки-крошки предлагали цветы, или ягоды, или яйца. Ряды линялых фермеров, сгорбившихся за буфетными стойками. Этот лепрозорий съестного, и флоры, и увечного человечества. Каждое второе лицо подагрическое, вывернутое, в клубнях каких-то наростов. Почернелые от гнили зубы, глаза слезливы и пусты. Хмурые и мелкие людишки, обрамленные фунтиками цветков, сбытчики эзотерических товаров, причудливых электуариев, расставленных рядами в банках, и эликсиров, настоянных во тьме луны. Он шел мимо штабелей молодок в ящиках, пухлых зайцев с рубиновыми глазками. Масло в ваннах во льду и бурые или алебастровые яйца стройными рядами. Дальше мимо мясных прилавков, шарканьем подымая мух из опилок в пятнах крови. Где телячья голова покоилась розовая и ошпаренная на подносе, а мясники точили ножи. Громадные тесаки и костепилки подвешены над головой, а усеченные говяжьи туши в неприхотливой скотобойне у окороков на разногах порастали синими хлопьями плесени. На рыбном рынке тускло изукрашены холодными серыми тенями корыта толченого льда.

Саттри протиснулся мимо прохладных стеклянных ящиков с их пискеанским товаром и прошел вглубь ларька.

Здрасьте, мистер Тёрнер.

Как оно, Саттри, ответил старик. Что у тебя?

Два славных сомика и кой-какой сазан. Он развернул газету и выложил их на разделочный камень. Мистер Тёрнер перевернул сомика пальцем. К нему пристали клочки газетной бумаги. Пощупал мясо, выбрал две рыбины и уложил их на весы.

Скажем, семь фунтов.

Хорошо. Как насчет сазана?

Тот с сомненьем осмотрел тусклые пластинчатые формы. Ну, сказал он. Может, одного б и взял.

Что ж.

Он поднял с весов сомиков и выбрал маленького сазана. Посмотрел, как качается игла. Старый торгаш скручивал фартук в руках. Два с половиной, сказал он.

Ладно.

Он кивнул и подошел к кассе, пробил, чтоб открылся ящик. Вернулся с долларовой купюрой и четырьмя центами, вручил деньги Саттри.

Ты мне когда каких-нибудь кошачьих принесешь?

Саттри сунул сложенный доллар в карман и теперь заворачивал оставшуюся рыбу. Пожал плечами. Не знаю, ответил он. Когда случай выпадет.

Тёрнер за ним следил. Ветряные колокольчики жидко звякали, трепет стекла над ними, шевелимый вентиляторами. У меня люди постоянно спрашивают, сказал он.

Ну. Может, позже на этой неделе. Мне за ними нужно во Французскую Широкую идти. В такую жару плохо.

Ну, притаскивай, как только получится.

Хорошо.

Он сунул других рыбин подмышку и кивнул.

Мистер Тёрнер снова вытер руки. Возвращайся, сказал он.

Саттри прошел весь рынок и в двойные двери на Стенной проспект. Черный слепец возил по ладам до́бро отбитым бутылочным горлышком и подбирал старый блюзовый рифф. Саттри опустил четыре пенни в жестяную чашку, примотанную лентой к корпусу. Покажи им, Уолтер, сказал он.

Эгей, Сат, отозвался исполнитель.

Он перебрался через дорогу к «Мозеру» полюбоваться на сапоги в витрине. На тротуаре сидел серый с виду калека, в траченных культяпках его колен зажата шляпа, полная карандашей. Голова низко обвисала на грудь. Как будто пытался прочесть табличку у себя на шее. Я БЕДНЫЙ МАЛЬЧИК. На его седеющих волосах тиарой сидели дымчатые очки, словно «консервы». Саттри двинулся дальше. Пересек Веселую улицу с покупателями и прошагал по длинному прохладному тоннелю автостанционной галереи и в двери.

В этой пещере стоялого дыма и скуки гнусавый голос выкрикивал в мегафон названия южных городов. Саттри пристроил рыбу подмышкой половчее и прошел в двери на дальнем конце зала ожидания и вниз по бетонным ступеням, вдоль перрона мимо автобусов на холостом ходу и на Государственную. Миновал пожарную часть, чьи обитатели сидели, откинувшись, на тростниковых стульях вдоль затененной стены, и спустился по склону мимо унылых таверночек и кафешек, и вниз по Лозовому проспекту среди толп черных мимо магазинов подержанной мебели, и по Центральному, где из тусклых лавок на улицы выплескивалась низкопробная торговля и скитались стаи исшрамленных собак. Расталкивая плечами темных покупателей на рынке, зловонном от пота и зажигательного дыханья питухов самогона, широкие белые зубы и хохот, и глазные яблоки навеселе. За бакалейными коробками долгий стол на козлах, за которым пьют пиво. Старуха, густо запеленатая в тряпье, мимоходом пробормотала ему на ухо что-то неразборчивое. Он оперся на ящик для мяса и стал ждать.

Из-за прилавка показалось рябое черное лицо и взглянуло на него сквозь подставки с упаковками колбасок и свиных шкурок.

У меня четыре свежих большеротых, сказал Саттри.

Щаглянем.

Он передал обмякший сверток. Темный мясник развернул его, оглядел рыбу и положил ее на весы в кровавых пятнах. Четырцать фунтов, сказал он.

Ладно.

А че у тя сомиков никада нет?

Попробую тебе добыть сколько-то.

Публика се ремя спыршиват: Де у тя сомики? А нету, вот и все.

Погляжу, получится ли тебе раздобыть.

Доллар двенацть.

Саттри протянул руку за деньгами.

Снаружи на пропекшейся улице, засунув купюры комком в носок кармана, он размашисто шагал, насвистывая. Вверх по Лозовому на Веселую и по дорожке мимо витрин ломбардов. Отыщется товар для тысячи ремесел. Сверяясь со своим изображением в стекле, рассмотрел выкладку ножей. Входи, входи. Из дверного проема круглый торговец без пиджака. Саттри топал дальше. Послеполуденное движение вяло толклось в жаре, и мимо пощелкивали трамваи, смутно таща за собой искры от проводов сверху.

Он обошел проходы прохладных деревянных грошовок, разглядывая продавщиц. Крутнулся в двери надушенного и воздушно-кондиционированного прибежища «Миллера». Прохладное изобилие, доступное самым обнищавшим. По эскалатору вверх на второй этаж. Холт стоял там, сцепив руки на копчике, словно служитель на похоронах. За его брючный пояс был заткнут рожок для обуви, и он слегка ухмылялся.

Сегодня он не смог.

Спасибо, ответил Саттри.

Спустился на эскалаторе и снова на улицу.

Джейк-Пирамида стоял, сунув руки в мелочь у себя в фартуке, заправлял монеты в кассу. Он выпустил громадный и темно-бурый харчок в сторону стальной плевательницы и шагнул к столу, где из луз вышелушивали шары, а игрок колотил по полу кием. Крикнул через плечо: Только что ушел, на пару со Свалкой. Кажется, жрать. Джим пьяный.

Увидел он их в глубине «Гигиеничного обеда», и Джейбона, и Свалку, и Бочонка, всех втроем, смутные фигуры, размахивающие руками за туманным стеклом. Он вошел.

Джимми-Грек насаживал мясо из своих ахающих котлов для вытапливания сала и вилками накидывал ломти на толстые белые тарелки. Салаты он поправлял большим пальцем, а потеки подливы стирал подолом фартука. Саттри подождал у стойки. Свисавшие с потолка из тисненой жести вентиляторы усердствовали в завихреньях дыма и пара.

Грек ему помаргивал.

Два гамбургера и шоколадный коктейль, сказал Саттри.

Тот кивнул и накарябал заказ в блокнотике, а Саттри прошел в глубину кафе.

Вот старина Саттри.

Иди сюда сядь, Сат.

Двигайся, Бочонок.

Саттри их оглядел. Чего это вы все делаете?

Пытаюсь поправиться, ответил Джейбон.

Как ты себя чувствуешь?

Так, что мне выпить нужно.

Саттри взглянул на Бочонка. Полубезумная ухмылка расползлась по Бочонковой веснушчатой физиономии. Саттри перевел взгляд с одного на другого. Все были пьяны.

Вы, сукины сыны, так и не ложились.

«Быльё», выкрикнул Джейбон.

Джейбон спятил, сказал Бочонок.

Свалкины черные глаза метались с одного на другого.

Грек поставил стакан воды, картонку молока и пустой стакан.

Принеси нам еще «Коки», Джимми, сказал Джейбон.

Тот кивнул, собирая тарелки.

Саттри отпил воды и вылил ее в пустой стакан, открыл молоко и плеснул его в холодный стакан, и отхлебнул. Джейбон возился под своим сиденьем. Когда Грек вернулся, он выпрямился и громко откашлялся. Грек поставил тарелку с двумя гамбургерами и «Коку» со стаканом льда и вновь зашаркал прочь. Саттри раскрыл сэндвичи и посыпал солью и перцем. Мясо было приправлено и разбавлено мукой крупного помола, а сверху на него вывалили черпак капустного салата.

Из-под кабинки Джейбон извлек бутылку и лил теперь виски на лед, держа стакан на коленях и хитро озираясь. Бутылку он высунул из смятого от пота пакета, в котором та лежала, и проверил уровень содержимого, впихнул ее обратно.

Мы теперь вот на этой доброй горючке, Сат. На. Хлебни-ка.

Саттри покачал головой, рот его был набит гамбургером.

Валяй.

Нет, спасибо.

Джейбон безумно смотрел на него. Он чуть подался вперед, словно бы приподнимая одну ногу. Глаза у него в голове гуляли. По столовке разнесся громкий бздох, аж стих приглушенный дневной звяк приборов и стук чашек, ошеломляя едоков, потрясши кафе так, что все смолкло. Свалка тут же поднялся и пересел на табурет у стойки, шало оглядываясь. Грек у своего мармита откачнулся назад, прижав одну руку ко лбу. Бочонок вывалился в проход, задыхаясь, не лицо у него, а маска страданий, а дама из соседней кабинки встала и посмотрела на них с опустошенным лицом, и направилась к кассе.

Хи, пропел Джейбон в сложенные чашкой ладони.

Черт побери, сказал Саттри, вставая со своими тарелкой и стаканом.

Не надорвался, Джим? окликнул Свалка из-под руки.

Фу, произнес Бочонок, подсаживаясь к стойке. Полагаю, в тебя что-то вползло и там сдохло.

Грек злобно посматривал в глубину кафе. Джейбон, один в кабинке, наморщил лицо. Через минуту он выбрался в проход. Царю небесный, сказал он. Кажется, я и сам этого не вынесу.

Убирайся отсюда.

Я пытаюсь поесть, Джим.

Господи, сказал Джейбон. Кажется, мне в волосы впиталось.

Ходу, сказал Свалка.

Саттри глянул на ухмыльчивые физиономии. Минуточку, дайте-ка я сперва дожую.

Внутри «Сутолоки» было прохладно и темно, дверь приотворена. Они спустились по крутой улице и завернули туда попарно.

Не вносите сюда никакого виски, сказал мистер Шляпник, тыча в них.

Джейбон повернулся и вышел, и вытащил из-под рубашки почти пустую бутылку, вылил в себя и швырнул через дорогу, где та взорвалась о стену гостиницы. В окнах показалось несколько лиц, Джейбон помахал им и вновь зашел.

Свет от двери падал на длинную барную стойку красного дерева. Вентилятор на консоли раскачивался в своей клетке, и громадные мухи гудели туда и сюда под трубами, подвешенными к потолку. В ближайшей кабинке рассиживали шлюхи, и свет тусклыми дымными кольями клонился внутрь сквозь пыльные оконные стекла. На углу стойки сидел Слепой Ричард с кружкой пива перед собой, и в тонких губах тлел влажный чинарик, его погашенные глазные яблоки шевелились под прищуренными веками, а голова клонилась вбок навстречу вестям об этих новоприбывших. Джейбон треснул его по спине.

Чё как, Ричард?

Ричард высвободил в полутьме влажные зеленые зубы. Эй, Джим. Я тебя искал.

Джейбон ущипнул его прискорбную сухую щеку. Коварный ты мерзавец, ты меня нашел, сказал он.

Саттри похлопал его по локтю. Хочешь аквариум? Дайте нам три, мистер Шляпник.

Из-за столика в глубине за ними наблюдала задушевными глазами компания сомнительного пола. Локти свои они подвернули, а кисти их свисали с запрокинутых стеблей запястий, словно сломанные лилеи. Они возились и замирали с несусветной вялостью. Саттри отвел взгляд от их жарких глаз. Мистер Шляпник сцеживал пиво в замороженные чашки. Саттри передал назад первую, в бусинах и каплющую, и приправленную сверху густой пеной. Нос у Ричарда дернулся.

Как дела, Ричард?

Тот улыбнулся и погладил грани своей пустой кружки. Сказал, что у него все вполне порядочно.

Что ж, произнес Саттри, дайте нам еще одну. Мистер Шляпник.

Смотри, как старина Саттри проставляется, сказал Бочонок.

«Кока-колы» хочешь?

Зачем? Джим же весь виски вылакал, разве нет?

Спроси у Джима.

На тебе, Ричард.

Ты глянь-ка, сказал Джим.

Чего?

Смотри-ка, что тут мотыляется.

Они обернулись. В дверях, улыбаясь, стоял Билли Рей Кэллахэн. Эгей, Шляпник, сказал он.

Мистер Шляпник поднял голову, беловласый и почтенный.

А Червяку хода нет?

Бармен мрачно кивнул, дескать, нет.

А как насчет опять его пустить?

Он поставил последнюю «шхуну» на бар и вытер руки, взял деньги. Стоял он, глядя на дверь, взвешивая купюру в руке. Ладно, сказал он. Можешь ему сказать, что ход ему опять есть.

А как насчет Кочана и Медвежатника?

А им и не запрещали, насколько знаю.

Заходите, засранцы.

Они вошли, щерясь и прищуриваясь в сумраке.

Рыжая Башка, нет у псины стояка, пропел Джейбон.

Кэллахэн треснул его по животу тылом руки. Эй, Джим, сказал он. Как твой молоток, болтается? Он бросил взгляд вокруг. Шлюхи нервно навострили уши. Он коллективно завещал им свою щербатую ухмылку. Дамы, произнес он. Слегка присел, вглядеться в глубину помещения. Эгей, позвал он. Чудилы вернулись. Игриво двинул Червяка в плечо и показал на компанию за столом. Те переглянулись в прихотливом негодовании, подтягивая свои ручки-палочки к грудям. Тем согласным движеньем их бледные и тощие члены подражали танцующим белым цаплям в сумраке. Кэллахэн вскинул руку. Здаров, чудилы, сказал он.

Саттри опирался на стойку бара, наблюдая за этим всем с чем-то вроде веселого изумленья. Заметив его, Кэллахэн обхватил ему голову изгибом ручищи. Черт бы драл старину Саттри, сказал он.

Как тебе снова на улице оказаться?

Пить хочется. Чё-нть есть?

Дайте нам еще аквариум, мистер Шляпник.

Кэллахэн дотянулся мимо Саттри и крепко приложил по плечам Слепого Ричарда. Сигарета у того выпрыгнула изо рта и издохла в пиве. Как оно, Ричард, старина! завопил Кэллахэн.

Слепец закашлялся. Поднес палец к уху. Черт бы драл, Рыжий. Я не глухой. Он шарил по барной стойке длинными желтыми пальцами.

Куда моя сигарета девалась, Джим?

Она у Рыжего, Ричард.

Отдай сигарету, Рыжий.

Саттри передал от бара кружку пива, и Кэллахэн всосал примерно половину ее, рыгнул и огляделся. Кто-то сунул монету в музыкальный автомат, и в пластмассовых поясках переменились пастельные огоньки. Медвежатник и Кочан сочинили легкий импровизированный танец. Свалка за ними наблюдал, антрацитовые глаза его сияли.

Скажи ему, чтоб сигарету мне отдал, Джим.

К бару подошла громадная шлюха с пустыми кружками, повторить. Встала против Саттри и искоса посмотрела на него со свинячьей похотью.

Берегись, Саттри, окликнул Кочан.

Твой дружок должен был с нами выпулиться, сказал Рыжий.

Хэррогейт?

Ага. Ему никакую одежу не смогли подобрать. Он говорит, поедет в большой город сколачивать себе состояние.

Спятил он, как крыса из сральни.

Вон та деваха на тебя глаз положила, крикнул Кочан, лупя по кнопкам музыкального автомата.

Шлюха ухмыльнулась и понесла наполненные кружки к столику.

Джейбон обернулся ко всему помещению, разведя руки. Так, ладно. У кого сигарета Ричарда?

Ричард подергал его за рукав. Да ладно, Джим. Ну ее.

Черт, нет же. Никто отсюда не выйдет.

Кэллахэн наклонился вперед и окликнул худую женщину из шлюх. Эй, Этел. Как там кроличья нора?

Кто-то говорил, ты теперь рыболов, сказал Медвежатник.

Да еще какой, к черту, сказал Кочан. Здоровенных таких ловит.

Пошел ты, Кочан.

Кочан поднес руку ко рту. Вот старина Саттри, крикнул он. Знает, где там хорошие норки.

Слышь, как Кочан заколачивает, произнес Джейбон.

Старый Кочан, сказал Рыжий, он отвел от себя то обвинение в нарушении нравственности, что ему предъявляли. Его с той девкой поймали в машине на стоянке в чем мать родила, но старина Кочан, он улику съел.

Ай, срань, произнес Ричард. Кто сунул клятую сигарету мне в клятое пиво?

Кто это сделал? выкрикнул Джейбон.

Человечек с совиным личиком пытался раскочегарить игру на кегельбане. Вот моя лошадка, сказал Свалка, воздевая руку Джейбона.

Я слишком пьяный. Кто чинарик загасил у Ричарда в пиве, пока он не глядел?

Билл, ты с моими напарниками, сказал Червяк.

Вот моя лошадка, сказал Рыжий, обнимая Ричарда за худые плечи.

Где Этел? Она сыграет. Приведите ее.

Этел была в конце стойки с пустой кружкой. Щелкнула пальцами и показала большим себе на промежность. Вот тебе, сказала она.

Саттри присмотрелся к ней. Ее костлявые руки все в саже были голы до плеч, а на одной виднелась раболепная и иссиня-черная пантера. Он различал часть павлина, венок с именем «Ванда» и слова «Покойся с миром 1942». Изучая синие руны у нее на ногах, он склонил голову, и тут она со своим пивом повернулась. Поддернула юбку на талии одной рукой и выставила вперед колено. По животу ее к промежности гончая гнала кролика. Она пропела: Когда наглядишься, рот открой.

Питухи заулюлюкали. Бочонок подался вперед разглядеть хорошенько. Минуточку, сказал он.

Но она презрительно смахнула юбку вниз и прошествовала с пивом мимо.

Говорил я тебе про этого Саттри, выкрикнул Кочан. Он дурень по части норку найти.

Поглядим-ка на эту кроличью норку, Этел.

Поглядим-ка, как кто-нибудь из вас, ебучек горластых, пива возьмет.

Возьми ей пиво, Червяк.

Нахуй. У нее уже есть пиво.

Дайте нам аквариум, мистер Шляпник.

Кто там вообще играет, выставляйте дайм.

На что играем?

Особо-то не напрягайся.

У кого мое пиво. Эй, Рыжий?

Пала темень позднего лета, и в таверне зажглись огни, пивные лампы и пластмассовые часы с сельскими сценами. Саттри смешался с победителями в кегли, и они выехали в громадном старом «бьюике».

Притормозили на холостом в переулке под желтой лампочкой у стены из дранки, где голый по пояс человек сунул им пинтовую бутылку в бумажном кульке. Дальше, в другие таверны, где в дыму, и грохоте, и музыке ночь пьянила все больше. В «Б-и-Дж» Саттри влюбился в спелую молодку с черными волосами, она выкручивала на танцевальном пятаке непристойное стихотворение, ее полные белые ляжки сияли в тусклом свете, где она вертелась вихрем.

Он встал потанцевать, сделал два шага вбок и снова сел.

Его стало подташнивать.

Он посмотрел вниз, в жестяной желоб, полный влажных и колоритных плюх тошнины. С медной трубы слезился фестончатый мох. Сидя на унитазе, спал какой-то человек, руки его болтались между колен. Сиденья там не было, поэтому спящего наполовину поглотила замурзанная фаянсовая пасть.

Эй, произнес Саттри. Потряс человека за плечо.

Тот раздраженно дернул головой. Меж его ляжек лярдового цвета просочилась мерзкая вонь.

Эй, ты.

Мужчина открыл один влажный красный глаз и выглянул.

Тошно, сказал Саттри.

Они злобно глянули друг на друга.

Ага, ответил человек. Тошно.

Саттри стоял перед ним, широко расставив ноги, слегка покачиваясь, одна рука у мужчины на плече. Тот на него сощурился. Я тебя знаю?

Саттри отвернулся. Вошли еще двое, стояли теперь у желоба. Он доковылял до угла и стошнил. Мужчины у желоба за ним наблюдали.

Они прокатились по тусклым околоткам Маканалли, распевая грубые песни и передавая бутылку по всей затхлой старой машине.

Проснись, Сат, глотни-ка.

Что это со стариной Саттри не то.

У Саттри все в норме, сказал Джейбон.

Он от них отмахнулся, ради прохлады прижавшись кружившимся черепом к стеклу поворотной форточки.

Кажись, наквасился.

Достал тут тебе выпить, чтоб протрезвел. Эй, Коря.

Саттри застонал и отогнал одной рукой.

В дверях «Западного постоялого двора» их остановила качающаяся голова. Саттри висел между друзьями.

Не тащите его сюда.

Кэллахэн пропихнулся мимо них в дверь.

Я не знал, что это ты, Рыжий. Вы его только внесите и положите вон в ту кабинку.

Компания музыкантов играла на скрипке и гитаре какую-то сельскую кадриль, а весь пятак занял какой-то гуляка и принялся вальсировать на нем, как медведь ярмарочного ряженого. Одна подметка у него рассталась с рантом, и потому его шорканье сопровождалось шлепками немного не в такт. В дерзком пируэте, пустоглазый, лицо ощеренно, он перенакренился, и его повело вбок, и он рухнул посреди столика питухов. Те рябчиками порхнули из-под пролившихся бутылок и кружек, вытирая себе передки. Один схватил пьянчугу за ворот, но увидел, как Кэллахэн ему улыбается, и засомневался, и отпустил его.