Текст книги "Чернильная кровь"

Подарок для Каприкорна

– Если он был врагом моего отца, тем хуже для нас, – сказала девушка, встревожившись не на шутку. – Майор Хейворд, пожалуйста, заговорите с ним, мне хочется услышать звук его голоса. Может быть, это глупо, но я всегда сужу о человеке по его голосу.

Джеймс Фенимор Купер.

Последний из могикан[8]8
  Перевод Е. Чистяковой-Вер и А. Репиной.


[Закрыть]

Настал вечер, за ним ночь, но никто не приходил открыть подпол в доме Элинор. Они молча сидели среди банок с томатной пастой, консервами и еще каких-то припасов на полках и старались не замечать страха на лицах друг друга.

– Ну, дом у меня все же не очень большой, – сказала наконец Элинор. – За это время даже такой кретин, как Баста, должен был убедиться, что Мегги здесь нет.

Никто не ответил. Реза вцепилась в Мортимера, словно могла защитить его этим от ножа Басты, а Дариус в сотый раз протирал и без того сиявшие чистотой очки. Когда за дверью наконец раздались шаги, часы Элинор уже остановились. Она медленно приподнялась с канистры с оливковым маслом, а в ее усталом мозгу в это время вставали воспоминания о стенах без окон и гнилой соломе. У нее в подполе куда уютнее, чем в застенках Каприкорна, не говоря уж о склепе под церковью. Но из-за двери появился тот же человек, что был там. Баста внушал Элинор в ее доме ничуть не меньший страх.

Когда она видела его в последний раз, он сам был узником, которого обожаемый хозяин запер в собачьей клетке. Неужели он забыл об этом? Как случилось, что он снова служит Мортоле? Элинор и в голову не пришло задавать эти глупые вопросы Басте. Она знала ответ: потому что собаке нужен хозяин.

Баста привел с собой Верзилу. И то правда – их здесь четверо, а Баста, несомненно, хорошо помнит тот день, когда Сажеруку удалось от него ускользнуть.

– Уж извини, Волшебный Язык, дело затянулось, – сказал он своим высоким кошачьим голосом, толкая перед собой Мортимера по коридору к библиотеке Элинор. – Просто Мортола никак не могла решить, какую же месть теперь придумать, раз твоя ведьма-дочка и впрямь успела смыться.

– И что? До чего же она теперь додумалась? – спросила Элинор, хотя ей было боязно услышать ответ.

Зато Баста дал его с видимым удовольствием:

– Ну, сперва она хотела просто перестрелять вас всех и бросить трупы в озеро, хотя мы ей сказали, что вполне достаточно закопать их в ближайших кустах. Но потом она решила, что это будет слишком большой милостью для вас – умереть с сознанием, что маленькая ведьма от нее спаслась. Да, эта мысль испортила Мортоле настроение.

– Правда?

Ноги у Элинор так отяжелели от страха, что она застыла на месте, и Верзила нетерпеливо подтолкнул ее в спину. Но не успела она спросить, что же придумала для них Мортола вместо расстрела, как Баста уже распахнул перед ними дверь библиотеки и с насмешливой улыбкой пригласил войти.

Мортола восседала в любимом кресле Элинор. В шаге от нее лежала собака с влажными глазами и загривком такой ширины, что на него можно было поставить тарелку. Ноги у псины были перебинтованы, как и у самой Мортолы, на брюхе тоже виднелась повязка. Собака! В ее библиотеке! Элинор крепко сжала губы. «Вообще-то, Элинор, – сказала она себе, – у тебя сейчас явно будут огорчения похуже. Так что не обращай на пса внимания, и все».

Мортола прислонила свою палку к стеклянной витрине, где Элинор хранила самые ценные книги. Рядом со старухой стоял Луноголовый. Орфей! Что он о себе воображает, этот идиот, если смеет называть себя таким именем?! Или его и впрямь родители так назвали? Как бы то ни было, выглядел он так, будто провел такую же бессонную ночь, как она, и Элинор почувствовала мрачное злорадство.

– Мой сын любил повторять, что месть – это блюдо, которое следует подавать холодным, если хочешь им по-настоящему насладиться, – сказала Мортола, с удовольствием разглядывая измученные лица пленников. – Признаться, вчера мне не хотелось следовать этому совету. Мне не терпелось увидеть всех вас мертвыми тут же, на месте. Но исчезновение маленькой ведьмы дало мне время подумать, и я приняла решение отложить свою месть, чтобы получше ею насладиться.

– Нет, вы только послушайте! – пробормотала Элинор, за что получила от Басты прикладом винтовки в спину.

Но птичий взгляд Мортолы был сосредоточен на Мортимере. Остальных она, похоже, просто не замечала – ни Резу, ни Дариуса, ни Элинор, – только его.

– Волшебный Язык! – Она произнесла это прозвище с глубоким презрением. – Сколько человек ты убил своим бархатным голосом? Десяток? Кокереля, Плосконоса и наконец – венец твоего искусства – моего сына.

Злоба в голосе Мортолы была так свежа, словно Каприкорн погиб не год с лишком назад, а минувшей ночью.

– Ты поплатишься жизнью за его гибель. Ты умрешь – это так же верно, как то, что я здесь сижу, – и я увижу это своими глазами, как мне пришлось увидеть смерть моего сына. Но я знаю на собственном опыте, что ни в этом, ни в любом другом мире нет большей боли, чем смерть своего ребенка, и хочу, чтобы ты, раньше чем сам умрешь, увидел, как умирает твоя дочь.

Мортимер стоял перед ней с неподвижным лицом. Обычно все чувства легко читались на его лице, но сейчас даже Элинор не могла бы сказать, что происходит у него внутри.

– Ее здесь нет, Мортола, – произнес он хрипло. – Мегги здесь нет, и я думаю, тебе не удастся привести ее обратно, а то бы ты это давно сделала, правда?

– Зачем мне приводить ее обратно? – Узкие губы Мортолы скривились в безрадостную улыбку. – Ты думаешь, я собираюсь оставаться в твоем дурацком мире теперь, когда книга у меня? Зачем? Нет уж, мы займемся твоей дочуркой в моем мире. Баста изловит ее там, как птичку. И тогда я подарю вас обоих моему сыну. Мы снова устроим праздник, Волшебный Язык, но на этот раз Каприкорн не умрет. Не умрет! Он будет сидеть рядом со мной и держать меня за руку, глядя, как смерть уводит тебя и твою дочь. Да, так будет!

Элинор покосилась на Дариуса и увидела на его лице то же недоумение, которое испытывала сама.

Мортола высокомерно рассмеялась.

– Что вы на меня вытаращились? Вы думаете, Каприкорн мертв? – Она захлебывалась словами. – Ерунда. Да, здесь он погиб – ну и что? Этот мир – лишь шутка, представление, какое устраивают на праздниках комедианты. В нашем, настоящем мире Каприкорн жив. Только поэтому я и отобрала книгу у Огнеглота. Маленькая ведьма сама сказала это в ту ночь, когда вы его убили: пока есть эта книга, он всегда будет жить в ней. Я знаю, она говорила об Огнеглоте, но что верно для него, тем более верно для моего сына! Там все они живы – Каприкорн, Плосконос, Кокерель, Призрак.

Она обвела их торжествующим взглядом, но все молчали. Кроме Мортимера.

– Но это же чушь, Мортола, – сказал он. – И ты это отлично знаешь. Ты ведь сама была в Чернильном мире, когда Каприкорн исчез оттуда вместе с Бастой и Сажеруком.

– Да, он уехал из дому. И что? – В голосе Мортолы появились визгливые ноты. – И долго не возвращался, но это же ничего не значит. Моему сыну постоянно приходилось уезжать по делам. Змееглав иногда присылал к нему гонца посреди ночи, и к утру его уже не было дома. Но теперь он вернулся и ждет, чтобы я привела его убийц в его крепость в Непроходимой Чаще.

Элинор чувствовала, как в ней поднимается безумный хохот, но страх сжимал ей горло. «Сомнений нет! – думала она. – Старая Сорока сошла с ума! К сожалению, она от этого стала только опаснее».

– Орфей! – Мортола нетерпеливым жестом подозвала Луноголового.

Подчеркнуто медленно, словно желая доказать, что он не какой-нибудь Баста, чтобы бросаться бегом по первому ее слову, он подошел к ней, вытаскивая по дороге исписанный листок из внутреннего кармана. Он торжественно развернул его и положил на стеклянную витрину, у которой стояла палка Мортолы. Собака, почесываясь, следила за каждым его движением.

– Это будет не просто, – сказал Орфей, наклоняясь к псу и ласково поглаживая его безобразную голову. – Я еще ни разу не пробовал вчитать сразу столько народу. Может быть, лучше попытаться переправить туда одного за другим по очереди…

– Нет! – гневно перебила его Мортола. – Нет, ты вчитаешь нас всех разом, как мы договорились.

Орфей пожал плечами:

– Ну, как хочешь. Но я уже предупреждал – это риск, потому что…

– Заткнись! Я не желаю об этом слышать. – Мортола впилась костлявыми пальцами в подлокотники кресла. («Я никогда больше не смогу в него сесть, не вспомнив о ней», – подумала Элинор.) – Тебе что, напомнить о тюремной камере, откуда ты вышел только потому, что я за это заплатила? Мне стоит сказать слово – и ты снова окажешься там, без книг и без единого листка бумаги. Поверь, если что-нибудь пойдет не так, я тебе это устрою. Ведь Огнеглота ты отправил туда очень просто, как мне рассказывал Баста.

– Да, но это-то было совсем не трудно. Все равно что положить вещь на место. – Орфей так мечтательно поглядел в окно, словно там, на газоне, Сажерук снова исчезает у него на глазах. Он обернулся к Мортоле и нахмурился. – С ним все по-другому. – Он показал на Мортимера. – Это не его история. Он там ни при чем.

– К его дочке это тоже относится. Стало быть, она читает лучше, чем ты?

– Нет, конечно! – возмущенно ответил Орфей. – Лучше меня никто не читает. Разве это не доказано? Ты сама говорила, Сажерук десять лет искал человека, который сумел бы вчитать его обратно.

– Ну да, ну да… Кончай болтовню. – Мортола потянулась за палкой и медленно встала. – Правда, забавно будет, если за нас из истории выскочит такая же разъяренная кошка, как за Сажерука? У Басты рука до сих пор не зажила, а ведь у него был нож, да еще пес за него вступился.

Она бросила злобный взгляд на Элинор и Дариуса.

Элинор шагнула вперед, не обращая внимания на Басту с его прикладом.

– Ты о чем? Я пойду с вами!

Мортола подняла брови с наигранным презрением:

– Да? Кто здесь распоряжается, как ты думаешь? Зачем ты мне? И зачем мне этот бестолковый халтурщик Дариус? Конечно, мой сын и вас с удовольствием скормил бы Призраку, но я не хочу усложнять Орфею задачу. – Она указала палкой на Мортимера. – Мы берем с собой только его. И никого больше.

Реза уцепилась за руку Мортимера. Мортола, ухмыляясь, шагнула к ней:

– Да, голубка, тебя я оставляю здесь. – Она ущипнула Резу за щеку. – Больно тебе снова с ним расставаться, да? Только ты наконец получила его обратно после стольких лет…

Мортола сделала Басте знак, и тот грубо схватил Резу за руку. Она отбивалась, цепляясь за Мортимера с таким отчаянием на лице, что у Элинор разрывалось сердце, на это глядя. Она бросилась было на помощь племяннице, но ей загородил дорогу Верзила. Мортимер ласково отцепил пальцы Резы от своего локтя.

– Ладно, – сказал он. – В конце концов, из всей нашей семьи только я еще не был в Чернильном мире. Я тебе обещаю – без Мегги я оттуда не вернусь.

– Правильно – потому что ты вообще оттуда не вернешься! – насмешливо сказал Баста, с силой толкая Резу к Элинор.

Мортола продолжала улыбаться. Как Элинор хотелось ее ударить! «Ну сделай же что-нибудь, Элинор!» – думала она. Но что она могла сделать? Вцепиться в Мортимера и не выпускать? Порвать листок, который Луноголовый так бережно положил на стеклянную витрину?

– Ну что, можно начинать? – спросил Орфей, облизывая губы, как будто ему не терпелось поскорее продемонстрировать свое искусство.

– Конечно. – Мортола тяжело оперлась на палку и знаком подозвала Басту.

Орфей опасливо покосился на него.

– Ты позаботишься о том, чтобы Баста оставил Сажерука в покое, так? – сказал он Мортоле. – Ты обещала!

Баста провел пальцем по горлу и подмигнул ему.

– Ты видела? – Чудесный голос Орфея сорвался. – Вы обещали! Это мое единственное условие! Вы оставите Сажерука в покое или я ничего читать не буду!

– Ладно, ладно, только не ори так, сорвешь голос! – нетерпеливо сказала Мортола. – У нас есть Волшебный Язык. На что мне этот паршивый Огнеглот? Да читай же ты наконец!

– Эй, погодите! – Элинор впервые услышала голос Верзилы. Он был на удивление тонким для такого огромного мужичищи – как будто слон говорит голосом сверчка. – А что будет с остальными, когда вы уйдете?

– Почем я знаю! – Мортола пожала плечами. – Пусть их сожрет то, что выйдет из книги вместо нас. Или сделай толстуху своей горничной, а Дариуса – чистильщиком сапог. Да что угодно… мне все равно. Ну, читай!

Орфей повиновался.

Он подошел к витрине, взял свой листок, откашлялся и поправил очки.

– «Крепость Каприкорна стояла там, где находили в Чаще последние следы великанов. – Слова лились с его губ, как музыка. – Их давно уже никто не видел, но по ночам вокруг крепостных стен шныряли другие существа, гораздо страшнее, – альбы и осинники, – такие же жестокие, как люди, построившие эту крепость из серых камней, серую, как скалистый склон, к которому она лепилась…»

«Сделай же что-нибудь! – думала Элинор. – Сделай что-нибудь, сейчас или никогда. Вырви у Луноголового его листок, выбей у Сороки из рук палку…» Но она не могла пошевелить даже пальцем.

Что за голос! И чары этих слов – они словно залепили ей мозг, погрузили ее в сонный восторг. Когда Орфей читал о повилике и тамариске, Элинор будто чувствовала их запах. Он и в самом деле читал не хуже, чем Мортимер! Это была последняя мысль, мелькнувшая у нее. С остальными творилось то же самое, они все уставились на губы Орфея, жадно ловя каждое слово: Дариус, Баста, Верзила, даже Мортимер и даже Сорока. Они слушали не шевелясь, завороженные его голосом. Лишь один человек шевелился – Реза. Элинор видела, как она борется с чарами, словно с подступающей глубокой водой, как подходит к Мортимеру и изо всех сил хватается за него…

И вдруг все они исчезли – Баста, Сорока, Мортимер и Реза.

Месть Мортолы

Я не решаюсь,

Не решаюсь написать это:

Когда ты умрешь.

Пабло Неруда.

Умершая

Казалось, будто на все, что еще мгновение назад видела Реза, наложили картинку, прозрачную, как витраж: на библиотеку Элинор, на книжные корешки, так аккуратно расставленные Дариусом. Все это расплылось, уступая место другой картинке. Камни поглотили книги, а закопченные стены – ряды стеллажей. На паркете Элинор проросла трава, беленый потолок уступил место затянутому тучами небу.

Реза так и не выпустила Мо из объятий. Только он не расплылся, не исчез, и она продолжала цепляться за него, боясь снова потерять, как тогда, давным-давно.

– Реза?

Она увидела испуг в его глазах, когда он обернулся и понял, что она пришла с ним. Она скорее зажала ему рот рукой. Слева от них по почерневшей стене вилась жимолость. Мо протянул руку и потрогал листья, словно не доверял глазам и хотел проверить зрение осязанием. Реза вспомнила, что и она в первые минуты здесь делала то же, пробовала все на ощупь, не в силах поверить, что мир, скрывавшийся за буквами, оказался таким настоящим.

Если бы не слова Орфея, Реза не узнала бы места, куда пожелала попасть Мортола. Крепость Каприкорна выглядела совсем не так, когда она была тут в последний раз. Тогда всюду сновали вооруженные люди, они охраняли лестницы, ворота, стены. Там, где лежало сейчас лишь несколько обугленных бревен, стояла пекарня, а напротив, у лестницы, она выбивала вместе с другими служанками ковры, которыми Мортола украшала голые комнаты лишь по особым случаям.

Комнат этих больше не было. Стены крепости обвалились и почернели от огня. Сажа покрывала камни, словно кто-то выкрасил их черной краской, а двор, прежде гладко утоптанный, зарос тысячелистником. Тысячелистник любит пожарища, и он рос тут теперь повсюду, а там, где прежде узкая лестница вела к сторожевой башне, во владения Каприкорна ворвался лес. Молодые деревца пустили корни среди развалин, словно только и ждали случая отобрать у человека отвоеванное им пространство. Из пустых оконных проемов торчал осот, мох покрывал развалившиеся ступени, а по обгоревшим деревянным столбам, оставшимся от виселиц Каприкорна, вился плющ. Реза видела на них немало трупов.

– Что это? – Голос Мортолы гулко разнесся среди мертвых стен. – Что это за жалкие развалины? Это не крепость моего сына!

Реза теснее прижалась к Мо. Он все еще стоял как оглушенный, словно ожидая, что снова увидит вместо камней книги Элинор. Реза знала по собственному опыту, что он сейчас чувствует. Для нее во второй раз все было уже не так страшно. Ведь теперь она была не одна и понимала, что произошло. Но Мо, похоже, забыл обо всем: о Мортоле, о Басте и о том, зачем его сюда перенесли.

Зато Реза об этом не забыла и с замиранием сердца следила за тем, как Мортола продирается сквозь заросли тысячелистника к обугленным стенам и ощупывает камни, словно гладя мертвое лицо своего сына.

– Я своими руками вырежу язык этому Орфею и подам ему на завтрак под соусом из наперстянки! – выдохнула она. – Это – крепость моего сына?! Ну уж нет!

Она крутила головой, как птица, оглядываясь по сторонам.

Баста стоял неподвижно, направив на Мо и Резу ружье, и молчал.

– Да скажи ты что-нибудь! – закричала на него Сорока. – Скажи хоть слово, идиот!

Баста нагнулся и поднял лежавший у его ног проржавевший шлем.

– Что тут скажешь? – буркнул он, кидая шлем обратно в траву и пиная его ногой, так что он со звоном покатился вдоль стены. – Конечно, это наша крепость. Ты что, не видишь знак Козерога там, на стене? Даже черти еще стоят, хотя у них теперь шапки из плюща, а там, напротив, – глаз, что наш Мясник любил рисовать на камнях.

Мортола уставилась на нарисованный красной краской глаз в том месте, куда показывал Баста. Потом она подошла к остаткам деревянных ворот, разбитых и сброшенных с петель, почти уже не видных под зарослями ежевики и крапивы в человеческий рост. Она молча стояла и озиралась по сторонам.

Мо наконец пришел в себя.

– О чем она говорит? – шепотом спросил он Резу. – Где мы? Здесь был притон Каприкорна?

Реза молча кивнула. Но Сорока вздрогнула, услышав его голос, резко повернулась и пошла прямо на него, покачиваясь, словно от головокружения.

– Да, это его крепость, но Каприкорна здесь нет! – сказала она угрожающе тихо. – Моего сына здесь нет. Значит, Баста все же был прав. Он умер здесь и в другом мире, умер… От чего? От твоего голоса, от твоего проклятого голоса!

Лицо Мортолы выражало такую ненависть, что Реза невольно потянула Мо к себе, чтобы как-нибудь укрыть от этого взгляда. Но за ними была лишь закопченная стена, на которой красовался знак Козерога с красными глазами и пылающими рогами.

– Волшебный Язык! – Мортола брызнула этими словами, как ядом. – Язык-убийца, это было бы точнее. Твоя дочурка не решалась выговорить слова, убившие моего сына, зато ты… ты не колебался ни мгновения! – Она продолжала уже почти беззвучно: – Я вижу тебя перед собой так ясно, словно это было вчера: как ты берешь листок у нее из рук и отодвигаешь дочь в сторону, а потом изо рта у тебя полились слова – красивые, как все, что ты говоришь, – и, когда ты закончил, мой сын лежал на земле мертвым.

На секунду она прижала руку к губам, словно подавляя всхлип. Когда рука опустилась, губы продолжали дрожать.

– Как… это… возможно? – сказала она дрожащим голосом. – Объясни мне, как это возможно? Ведь он был вообще не оттуда, не из вашего лживого мира. Как мог он там умереть? Или ты для того и заманил его туда своим дьявольским языком?

Она снова отвернулась и, сжав худые пальцы в кулаки, уставилась на обгорелые стены.

Баста снова нагнулся. На этот раз он подобрал наконечник стрелы.

– Хотелось бы мне знать, что здесь произошло, – пробормотал он. – Я говорил, что Каприкорна здесь нет, но остальные-то где? Рыжий Лис, Недотепа, Горбун, Свистун и Мясник… они что, все погибли? Или томятся в застенках Жирного Герцога?

Он с тревогой взглянул на Мортолу.

– Что нам делать, если никого из них нет, а? – Баста говорил голосом ребенка, боящегося темноты. – Или ты хочешь, чтобы мы жили в пещере, как кобольды, пока до нас волки не доберутся? Ты про них забыла, про волков? И альбы, и огненные эльфы, и вся прочая нечисть, от которой тут проходу нет… Я о них не забывал, но тебе ведь непременно нужно было вернуться в это проклятое место, где за каждым деревом по три злых духа!

Он схватился за амулет, висевший у него на шее, но Мортола не удостоила его даже взглядом.

– Помолчи! – сказала она так резко, что Баста втянул голову в плечи. – Сколько можно тебе объяснять, что духов бояться нечего. А что до волков, так на то у тебя есть нож. Уж мы не пропадем. Мы и в их мире не пропали, а здесь мы все же у себя дома. Кроме того, у нас есть могущественный друг. Ты забыл об этом? Мы навестим его в ближайшее время. Но сперва мне нужно закончить одно дело, которое я слишком долго откладывала.

Она повернулась, твердым шагом подошла к Басте и взяла у него ружье.

Реза схватила Мо за руку и попыталась оттащить его в сторону, но не успела. Мортола уже выстрелила. Сорока умела обращаться с ружьем. Ей приходилось стрелять по птицам, клевавшим ее ягоды на дворе Каприкорна.

Кровь растеклась по рубашке Мо, как цветок, все шире раскрывающий пурпурно-красные лепестки. Реза услышала свой крик, когда он упал и вдруг оказался лежащим на траве, окрашивающейся постепенно пурпуром, как и его рубашка. Она бросилась на колени, перевернула его и зажала руками рану, словно могла остановить льющуюся кровь, кровь, уносившую его жизнь.

– Пошли, Баста! – донесся до нее голос Мортолы. – Идти далеко, а нам нужно найти надежный приют до темноты. Ночью в этом лесу делать нечего.

– Ты хочешь оставить ее здесь?

Это говорил Баста.

– А почему бы и нет? Я знаю, она тебе всегда нравилась, но о ней позаботятся волки. Запах свежей крови их быстро приманит.

Кровь. Она текла все быстрее, а лицо Мо стало белым как снег.

– Нет! Нет, только не это! – прошептала Реза и услышала свой голос. Она зажала рукой дрожащие губы.

– Ты только посмотри! Голубка у нас заговорила! – Насмешливый голос Басты донесся до Резы сквозь гул в ушах. – Жаль только, что он тебя уже не услышит, а? Будь здорова!

Реза не оглянулась, даже когда шаги за ее спиной стали удаляться.

– Нет! – шептала она, словно молитву. – Нет!

Она оторвала полоску ткани от своего платья – если бы только руки не так дрожали! – и прижала ее к ране. Руки у нее были мокры от его крови и собственных слез. «Реза! – прикрикнула она на себя. – Слезы тебе не помогут! Вспоминай! Что делали люди Каприкорна с ранами?» Они выжигали их, но об этом она не могла даже думать. А потом было еще это растение с пушистыми листьями и светло-сиреневыми цветами, мелкими колокольчиками, вокруг которых вечно вились шмели. Реза стала искать его вокруг сквозь пелену слез, надеясь на чудо…

Между побегами жимолости кружились две синекожие феи. Был бы здесь Сажерук, он сумел бы их подманить. Он подозвал бы их тихим голосом и уговорил дать немного слюны или серебристой пыльцы, которую они стряхивали с волос.

Реза снова услышала свой всхлип. Испачканными кровью пальцами она откинула темные волосы со лба Мо и стала звать его по имени. Не может он умереть сейчас, после стольких лет…

Она звала и звала его, прикладывала палец к его губам, чувствовала его дыхание, неглубокое, порывистое, трудное, словно кто-то сидел у него на груди. «Смерть, – думала она, – это смерть».

Шорох заставил ее вздрогнуть: кто-то ступал по мягкой листве. Неужели Мортола передумала? Послала за ней Басту? Или это уже волки? Если бы у нее был хотя бы нож! Мо всегда носил с собой нож. Она порылась в его карманах, нащупала рукоять…

Шаги приближались. Да, это были, без сомнения, человеческие шаги. И вдруг стало тихо, пугающе тихо. Реза поспешно вытащила нож из кармана Мо, открыла его. Она не решалась обернуться, но потом все же заставила себя…

У ворот крепости стояла старуха. Она казалась крошечной, как ребенок, между мощными столбами, все еще обрамлявшими вход. На плече у нее висела котомка, а платье словно сплетено из крапивного волокна. Кожа у нее была смуглая и морщинистая, как кора старого дерева. К коротким седым волосам пристали листья и репей.

Старуха молча подошла к Резе. Ноги у нее были босые, но, похоже, крапива и чертополох, которыми зарос двор Каприкорна, нисколько ее не смущали. Не поведя бровью, она отодвинула Резу и наклонилась над Мо. Кровавую тряпку, которой Реза все еще пыталась зажать рану, она спокойно отбросила в сторону.

– Эдакой раны я никогда не видывала, – сказала она таким хриплым голосом, словно ей нечасто приходилось им пользоваться. – Чем это сделано?

– Ружьем, – ответила Реза. Она еще не привыкла говорить языком, а не руками.

– Ружьем? – Старуха взглянула на нее, покачала головой и снова склонилась над Мо. – Ружье. Что это еще такое? – бормотала она, ощупывая рану. – Да уж, новое оружие у них появляется быстрее, чем цыплята из яиц, а я думай, как склеить обратно все, что они там раздробят и разрежут.

Старуха прижалась ухом к груди Мо, послушала и выпрямилась с тяжелым вздохом.

– У тебя под платьем есть рубашка? – без церемоний спросила она, не глядя на Резу. – Сними ее и разорви на куски. Мне нужны длинные полосы.

Из кожаного мешка на поясе она достала склянку и смочила полосу ткани, которую протянула ей Реза.

– Приложи к ране! – скомандовала она. – Рана скверная. Может быть, придется резать или жечь, но не здесь. Вдвоем мы его не унесем, но тут неподалеку комедианты устроили лагерь для своих стариков и больных. Может быть, там нам помогут.

Старуха так ловко перевязала рану, словно всю жизнь только этим и занималась.

– Постарайся его согреть! – сказала она, снова поднимаясь и забрасывая котомку на плечо. Потом показала на нож, который Реза уронила в траву. – А это держи при себе. Я постараюсь прийти раньше, чем волки. А если появится Белая Женщина, смотри, не дай ей взглянуть ему в лицо или окликнуть по имени.

И она исчезла так же внезапно, как появилась. А Реза опустилась на колени и, придерживая рукой пропитанную кровью повязку, стала прислушиваться к дыханию Мо.

– Слышишь? Ко мне вернулся голос! – шептала она ему. – Как будто он тут меня дожидался!

Но Мо не шевельнулся. И лицо у него было такое бледное, словно камни и трава выпили всю его кровь.

Реза не знала, сколько прошло времени, когда позади нее раздался невнятный, тихий шепот, похожий на шелест дождя. Она обернулась и увидела на обломках лестницы Белую Женщину, неясную фигуру, похожую на отражение в воде. Реза хорошо знала, что означает ее появление. Сколько раз она рассказывала Мегги о Белых Женщинах. Для них была лишь одна приманка, на которую они шли быстрее, чем волки на запах крови: прерывающееся дыхание, все слабее бьющееся сердце…

– Замолчи! – крикнула Реза бледной фигуре, загораживая от нее лицо Мо. – Убирайся, не смей на него смотреть. Он с тобой не пойдет!

«Когда они хотят забрать тебя с собой, они шепчут твое имя», – рассказывал ей Сажерук. «Но ведь они здесь не знают его имени! – думала Реза. – Они не могут его знать, ведь он не из этого мира!» Но на всякий случай все же зажала Мо уши.

Солнце стало заходить. Оно неудержимо опускалось все ниже за деревья. Между обугленными стенами сгущалась темнота, и бледная фигура на лестнице виднелась в ней все отчетливее. Она стояла неподвижно и ждала.