Текст книги "Чернильная кровь"

Утро дня рождения

Нет, без раны в душе я не покину этот город… Слишком много осколков моей души осталось на его улицах, слишком много детей моей тоски бегает голышом по этим холмам.

Халил Гибран. Пророк

Мегги в ужасе рванулась – и проснулась. Ей снился страшный сон, но какой, она сама не знала. Видения развеялись, и только страх застрял занозой в сердце. До нее донесся шум: громкие разговоры, смех, детский крик, собачий лай, хрюканье свиней, стук топоров, визжание пилы. Ее лица коснулся солнечный луч. В воздухе пахло навозом и свежевыпеченным хлебом. Где она? И только увидев Фенолио за конторкой, она вспомнила: Омбра. Она в Омбре.

– Доброе утро! – Фенолио явно отлично выспался.

Он выглядел довольным собой и миром. И то сказать, кому же и быть довольным миром, как не тому, кто его создал? Рядом с ним стоял стеклянный человечек, которого Мегги вчера видела спящим у кувшина с перьями.

– Розенкварц, поздоровайся с нашей гостьей! – сказал Фенолио.

Стеклянный человечек отвесил Мегги поклон, взял у Фенолио мокрое от чернил перо, вытер его тряпочкой, поставил обратно в кувшин и склонился над свеженаписанными строчками.

– Ага, сегодня для разнообразия не песня о Перепеле! – ехидно заметил он. – Вы сейчас понесете это в замок?

– Вот именно! – величественно ответил Фенолио. – Так что позаботься о том, чтобы чернила не размазались.

Стеклянный человечек презрительно наморщил нос в знак того, что с ним такого не бывает, зачерпнул горстью песок из стоявшей рядом миски и ловким движением рассыпал по исписанному пергаменту.

– Розенкварц, сколько раз тебе говорить! – прикрикнул на него Фенолио. – Ты набираешь слишком много песка и бросаешь его слишком резко, так что получается грязь.

Стеклянный человечек отряхнул с ладоней налипшие песчинки и обиженно скрестил руки:

– Тогда посыпайте сами!

Его голос напомнил Мегги звук, который получается, когда водят ногтем по стеклу.

– Хотел бы я посмотреть, как вы за это возьметесь! – ехидно добавил он, взглянув на толстые пальцы Фенолио с таким презрением, что Мегги невольно рассмеялась.

– И я бы хотела! – сказала она, натягивая на себя платье.

Она посмотрела на прилипшие к платью листья из Непроходимой Чащи и вспомнила о Фариде. Нашел он Сажерука?

– Слышите? – Розенкварц благосклонно посмотрел на Мегги. – Она, похоже, умная девочка.

– Да, Мегги очень умная девочка, – ответил Фенолио. – Нам пришлось кое-что пережить вместе. И только благодаря ей я сижу сегодня здесь и объясняю стеклянному человечку, как надо присыпать чернила песком.

Розенкварц поглядел на Мегги с любопытством, но не стал спрашивать, что означает таинственное замечание Фенолио.

Мегги подошла к конторке и заглянула старику через плечо.

– Почерк у тебя стал разборчивее, – заметила она.

– Приятно слышать, – отозвался Фенолио. – Уж ты, конечно, знаешь, о чем говоришь. Но вот тут, видишь, «П» размазалось.

– Если вы всерьез хотите возложить вину за это «П» на меня, – звенящим голосом произнес Розенкварц, – то я сегодня в последний раз служил у вас перочистом и сейчас же отправлюсь искать писца, у которого мне не придется работать до завтрака.

– Ладно, ладно, ты тут ни при чем, это я сам размазал «П»! – Фенолио подмигнул Мегги. – Ты себе не представляешь, до чего они обидчивые, – доверительно шепнул он ей. – К его гордости надо прикасаться так же осторожно, как к стеклянным ручкам и ножкам.

Стеклянный человечек молча повернулся к нему спиной, взял тряпку, которой только что обтирал перо, и попытался стереть ею чернильное пятно с руки. Его руки и ноги были не совсем прозрачные, как у тех стеклянных человечков, что жили в саду у Элинор. Он был весь светло-розовый, как цветок боярышника, только волосы были чуть темнее.

– Ты ничего не сказал о моей новой песне, – заметил Фенолио. – Здорово получилось, правда?

– Неплохо, – ответил Розенкварц, не оборачиваясь, и принялся протирать свои ноги.

– Неплохо? Да это шедевр, ты, перочист замызганный! – Фенолио хлопнул ладонью по конторке с такой силой, что стеклянный человечек упал на спину, как жук. – Сегодня же пойду на рынок и возьму себе нового человечка, который знает в этом толк и мои баллады о разбойниках тоже умеет ценить! – Он открыл продолговатую коробочку, вынул палочку сургуча и пробурчал: – Надеюсь, ты сегодня хоть не забыл приготовить огонь для печати!

Розенкварц выхватил из рук Фенолио сургуч и поднес к горящей свече, стоявшей у кувшина с перьями. С неподвижным лицом он приставил расплавленный конец сургучной палочки к пергаменту, раз-другой махнул стеклянной ручкой над красным отпечатком и бросил приглашающий взгляд на Фенолио. Тот с важным видом прижал к мягкому сургучу кольцо, которое носил на правой руке.

– «Ф» означает «Фенолио», а также «Фантазия»! – объявил он. – Ну вот, все готово.

– Я предпочел бы сейчас «З» – завтрак! – заметил Розенкварц, но Фенолио пропустил его замечание мимо ушей.

– Как тебе нравится моя песня для Герцога? – спросил он Мегги.

– Я… я не могла читать, пока вы ссоритесь, – уклончиво ответила она. Ей не хотелось портить Фенолио настроение замечанием, что стихи кажутся ей знакомыми. И предпочла спросить: – А зачем Жирному Герцогу такое печальное стихотворение?

– Потому что у него умер сын, – ответил Фенолио. – И с тех пор как не стало Козимо, он хочет слышать только печальные стихи – без конца. Как они мне надоели!

Он со вздохом положил пергамент на конторку и подошел к стоявшему у окна сундуку.

– Козимо? Козимо Прекрасный умер? – Мегги не могла скрыть разочарования.

Реза столько рассказывала ей о сыне Жирного Герцога: что всякий, кто его знал, любил его, что даже Змееглав его боялся, что крестьяне приносили к нему своих больных детей, потому что верили, что раз он красив, как ангел, то может исцелять болезни…

Фенолио вздохнул:

– Да, ужас! Это был горький урок. Эта история уже не моя. Она делает что хочет!

– Ну вот опять! – простонал Розенкварц. – Его история. Я никогда не пойму, что он этим хочет сказать. Может, вам все же стоит сходить к цирюльнику, который лечит больные головы.

– Дорогой Розенкварц, – сухо заметил Фенолио, – твоя прозрачная головка просто маловата, чтобы вместить то, что я хочу сказать. Зато Мегги меня прекрасно понимает, будь уверен!

Он с недовольным видом открыл сундук и вытащил оттуда длинную темно-синюю хламиду.

– Пора заказать себе новый плащ, – пробурчал он. – Невозможно, чтобы человек, чьи песни поют по всей стране, чьи слова самому Герцогу помогают забыть скорбь по сыну, разгуливал в этой старой тряпке. Ты только посмотри на рукава. Одни дыры! Это все моль, хотя Минерва и положила туда лаванду.

– Для бедного поэта вполне сойдет, – трезво заметил стеклянный человечек.

Фенолио громко хлопнул крышкой сундука.

– Слушай, – сказал он, – однажды я все же запущу в тебя чем-нибудь тяжелым!

Похоже, Розенкварца эта угроза не испугала.

Они продолжали пререкаться – это, видимо, была их обычная игра, за которой они совершенно забыли о Мегги. Она подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула на улицу. День обещал быть солнечным, хотя на окрестных холмах еще лежал туман. На каком из них живет комедиантка, у которой Фарид собирался искать Сажерука, она не могла вспомнить. Интересно, вернется он, если ему удалось найти Сажерука, или просто уйдет вместе с ним, как в прошлый раз, совершенно забыв о ней? Мегги постаралась не углубляться в то чувство, которое вызвали у нее эти мысли. В сердце у нее и так была полная сумятица, такая сумятица, что больше всего ей хотелось попросить у Фенолио зеркало, чтобы увидеть там себя – собственное привычное лицо среди всего чуждого и незнакомого, что окружало ее здесь и шевелилось в ее душе. Но вместо этого она продолжала смотреть на покрытые туманом холмы.

Насколько далеко простирается мир Фенолио? Настолько, насколько он его изобразил? «Интересно, – прошептал он, когда Баста притащил их обоих в деревню Каприкорна, – а ведь эта деревня очень похожа на одно из тех мест, где происходит действие у меня в «Чернильном сердце», понимаешь?» Он, наверное, имел в виду Омбру.

Окрестные холмы и в самом деле были похожи на те, по которым Мегги, Мо и Элинор бежали от Каприкорна, когда Сажерук выпустил их из заточения, только здесь их зелень была еще ярче и выглядели они более зловещими. Каждый листок словно говорил о том, что в этих кронах живут феи и огненные эльфы. А дома и улицы перед окном Фенолио были бы совсем такими же, как в деревне Каприкорна, если бы на них не царили такой шум и оживление.

– Ты только взгляни, какая толкучка! Сегодня все собрались в замок, – произнес Фенолио за ее спиной. – Бродячие торговцы, крестьяне, ремесленники, богатые купцы и нищие попрошайки – все пойдут на праздник, чтобы заработать или потратить пару монет, а главное, полюбоваться на знатных господ.

Мегги взглянула на стены замка. Они угрожающе вздымались над красными черепичными крышами. На башнях развевались черные флаги.

– А когда умер Козимо?

– Почти год назад. Я как раз нанял эту комнату. Как ты, наверное, догадываешься, твой голос отправил меня прямо на то место, откуда забрал Призрака, – в крепость Каприкорна. К счастью, там наступила такая неразбериха после исчезновения чудовища, что никто из поджигателей и не заметил вдруг появившегося среди них старика с растерянной физиономией. Я провел в лесу несколько страшных дней: у меня, к сожалению, не было ловкого спутника, который умел бы орудовать ножом, ловить кроликов и разводить огонь с помощью сухих веток. Зато в конце концов меня подобрал сам Черный Принц. Вообрази, как я на него уставился, когда он вдруг вырос прямо передо мной, словно из-под земли! Из тех, кто был с ним, я никого не узнал, но, признаться, о второстепенных фигурах в моих книгах у меня всегда очень смутные воспоминания, а то и вовсе никаких… Как бы то ни было, один из них доставил меня в Омбру, совершенно оборванного и без гроша в кармане. Но, к счастью, у меня было кольцо, и я отнес его в заклад. Ювелир дал мне за него достаточно денег, чтобы я мог нанять комнатку у Минервы, и все вроде бы складывалось отлично, просто замечательно. Истории приходили мне в голову одна за другой, слова так и просились наружу – давно мне так не работалось. Но только я успел немного прославиться песнями для Жирного Герцога, только комедианты полюбили мои стихи, как Огненный Лис поджег пару усадеб внизу у реки и Козимо отправился в поход, чтобы раз и навсегда покончить с этой бандой. «Отлично! – подумал я. – Почему бы и нет?» Мне и в голову не приходило, что его могут убить. У меня были на него такие чудесные планы! Он должен был стать великим правителем, благословением для своих подданных и привести мою историю к хорошему концу, избавив этот мир от Змееглава. Но вместо этого шайка разбойников прикончила его в Непроходимой Чаще! – Фенолио вздохнул. – Его отец сперва не желал верить, что сына нет в живых. Лицо Козимо было целиком сожрано огнем, как у прочих погибших, чьи останки удалось отыскать, – опознать их было почти невозможно. Но когда прошли месяцы, а он все не возвращался…

Фенолио снова вздохнул и снова полез в сундук за своей траченной молью хламидой. Он протянул Мегги пару шерстяных чулок голубого цвета, кожаные подвязки и платье из линялого синего холста.

– Боюсь, тебе оно будет великовато. Это платье средней дочери Минервы, но то, что на тебе, придется отправить в стирку. Чулки закрепи подвязками – это не очень удобно, но ты скоро привыкнешь. Ах ты господи, Мегги, ты стала совсем взрослая, – сказал он, отворачиваясь, чтобы дать ей переодеться. – Розенкварц! Ты тоже отвернись.

Платье и правда сидело не очень хорошо, и Мегги была даже рада, что у Фенолио нет зеркала. Дома она в последнее время довольно часто в него смотрелась. Так странно было следить за изменениями своего тела. Как будто ты куколка, превращающаяся в бабочку.

– Готова? – спросил Фенолио, оборачиваясь. – Ну что ж, сойдет, хотя, конечно, такая хорошенькая девочка заслуживает платья покрасивее. – Он вздохнул и оглядел себя. – Я, пожалуй, останусь в этом. Тут хоть дырок нет. Да и вообще, сегодня в замке будет столько знати и столько комедиантов, что на нас двоих никто и не посмотрит.

– То есть как двоих? – Розенкварц отложил бритву, которой затачивал перо. – А меня вы разве с собой не берете?

– Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы я принес обратно осколки. Нет уж. И потом, тебе пришлось бы там слушать плохие стихи, которые я несу Герцогу.

Розенкварц все еще ворчал, но Фенолио уже прикрыл дверь за собой и Мегги. Деревянная лестница, на которую усталая Мегги насилу поднялась минувшей ночью, выходила в зажатый между домами тесный дворик, где рядом со свиными закутами и деревянными сараями были разбиты овощные грядки. Посередине бежал ручеек, двое детей прогоняли свинью с грядки, женщина с младенцем на руках кормила тощих кур.

– Отличное утро, правда, Минерва? – окликнул ее Фенолио, пока Мегги осторожно спускалась с последних крутых ступеней.

Минерва подошла к подножию лестницы. Девочка лет шести, цеплявшаяся за ее юбку, подозрительно уставилась на Мегги. Та испуганно замерла. «Может быть, по мне видно, – думала она, – что я не отсюда…»

– Эй, берегись! – крикнула девочка.

Мегги еще не успела ничего понять, как почувствовала, что ее дергают за волосы. Девочка кинула комок земли, и фея, отчаянно бранясь, упорхнула с пустыми руками.

– Господи, откуда ты такая взялась? – спросила Минерва, сводя растерявшуюся Мегги с лестницы. – У вас там что, фей нет? Они же помешаны на человеческих волосах, особенно таких красивых, как у тебя. Если ты их не заколешь, будешь скоро ходить лысая. А кроме того, ты уже слишком взрослая для распущенных волос. Или хочешь, чтобы тебя принимали за комедиантку?

Минерва была маленькая и пухлая, ростом не выше Мегги.

– Ну и худышка же ты! – сказала она. – Платье с тебя чуть не сваливается. Я его заужу, сегодня же вечером. Она завтракала? – повернулась Минерва к Фенолио и покачала головой, увидев его смущенное лицо. – Ах ты боже мой, только не говори, что ты забыл дать девочке поесть.

Фенолио растерянно потер руки.

– Я старый человек, Минерва! – воскликнул он. – Я забываю такие вещи. Ну что за утро такое? У меня было прекрасное настроение, но все меня без конца шпыняют. Розенкварц тоже чуть с ума меня сегодня не свел.

Вместо ответа Минерва сунула ему в руки младенца и потянула Мегги за собой.

– А это еще что за младенец? – спросил Фенолио, идя за ней. – Тут что, без него мало детей?

Младенец очень сосредоточенно изучал лицо Фенолио, словно пытаясь найти там что-нибудь интересное, и наконец схватил его за нос.

– Это ребенок моей старшей дочери, – ответила Минерва. – Ты его уже пару раз видел. Может, ты стал таким забывчивым, что мне надо заново представить тебе и моих детей?

Детей Минервы звали Деспина и Иво. Иво вчера нес перед Фенолио факел, он улыбнулся Мегги, когда она вошла на кухню вместе с его матерью.

Минерва заставила Мегги съесть миску поленты и два куска хлеба, смазанных пахнувшей оливками пастой, и запить молоком, таким густым, что язык у Мегги после первого глотка стал как будто мохнатым. Пока она ела, Минерва зачесала ей волосы наверх и заколола. Мегги с трудом узнала свое отражение в миске с водой, которую ей пододвинули вместо зеркала.

– Откуда у тебя такие сапоги? – спросил Иво.

Его сестра по-прежнему таращилась на Мегги, как на редкое животное, которое случайно забрело к ним на кухню.

И правда, откуда? Мегги попыталась прикрыть сапоги подолом платья, но оно было слишком коротким.

– Мегги приехала издалека, – пояснил Фенолио, тоже вошедший на кухню и заметивший ее смущение. – Из очень дальних краев. Там есть даже люди с тремя ногами, а еще такие, у которых нос растет на подбородке.

Дети уставились сначала на него, потом на Мегги.

– Прекрати, ну что ты опять мелешь? – Минерва легонько хлопнула его по затылку. – Они же верят каждому твоему слову. Кончится тем, что в один прекрасный день, наслушавшись тебя, они отправятся на поиски всех этих сказочных мест, а я останусь без детей.

Мегги подавилась жирным молоком. Она на время забыла о доме, но слова Минервы вернули ее к ее тоске и нечистой совести. Вот уже пять дней как она здесь, если она правильно считает.

– Уж эти твои истории! – Минерва протянула Фенолио кружку молока. – Как будто мало того, что ты им без конца рассказываешь про разбойников. Знаешь, что мне заявил вчера Иво? Вот вырасту и уйду к разбойникам! Он хочет стать таким, как Перепел! Представляешь, что ты наделал? Рассказывай им про Козимо – ради бога, и про великанов, и про Черного Принца с его медведем, но чтобы об этих разбойниках я больше не слышала, понял?

– Ладно, ладно, не буду, – буркнул Фенолио. – Только не вини меня, если мальчишка услышит где-нибудь песню о нем. Ее все поют.

Мегги не понимала, о чем они говорили, тем более что мыслями она была уже в замке. Реза рассказывала ей, что к стенам там лепится столько птичьих гнезд, что пение птиц иногда заглушает голоса комедиантов. Гнездятся там и феи, светло-серые, как кладка окружающих замок стен, потому что они слишком часто лакомятся человеческой едой, вместо того чтобы питаться цветами и ягодами, как их лесные сестры. А в садах внутри замковых стен якобы растут деревья, которые встречаются еще только в самом сердце Непроходимой Чащи. Их листья перешептываются человеческими голосами и в безлунные ночи предсказывают будущее, только слов никто разобрать не может.

– Хочешь еще что-нибудь?

Мегги вздрогнула, отрываясь от своих мыслей.

– Клянусь чернилами! – Фенолио поднялся и сунул младенца обратно на руки Минерве. – Ты что, хочешь ее немедленно раскормить, чтобы платье лучше сидело? Нам надо идти, а то мы пропустим половину. Герцог просил меня принести ему новую песню до полудня. Ты знаешь, он не любит, когда опаздывают.

– Нет, я этого не знаю, – ворчливо возразила Минерва. – Я-то не хожу к нему в замок, как к себе домой. И что заказал тебе наш повелитель на этот раз? Очередной плач по сыну?

– Да, они мне уже осточертели, но он хорошо платит. А ты бы предпочла, чтобы я остался без гроша в кармане и тебе пришлось искать нового жильца?

– Ладно уж, – ворчала Минерва, собирая со стола посуду. – Знаешь что? Герцог в конце концов загонит себя в гроб вздохами и жалобами, и тогда Змееглав пошлет на нас своих латников. И они слетятся сюда, как мухи на навоз, под предлогом, что должны защитить бедного сиротку – внука их правителя.

Фенолио повернулся так резко, что чуть не сшиб Мегги с ног.

– Нет, Минерва. Нет! – сказал он решительно. – Этого не будет. Нет, пока я жив. А я надеюсь прожить еще очень долго!

– Да неужели? – Минерва отодвинула масленку подальше от пальчиков своего сына. – И как ты собираешься этому помешать? Песнями о разбойниках? Ты что, правда воображаешь, будто какой-то болван в птичьей маске, изображающий героя, потому что наслушался твоих песен, сможет удержать латников под стенами нашего города? Герои кончают на виселице, Фенолио, – сказала она чуть тише, и Мегги почуяла страх за ее насмешливым тоном. – Может быть, в твоих песнях все иначе, но в жизни героев вешают. И самые красивые слова ничего тут не могут изменить.

Дети встревоженно смотрели на мать, и Минерва погладила их по голове, словно желая стереть свои слова.

Но Фенолио только пожал плечами:

– Да ладно тебе! Ты на все смотришь слишком мрачно, – сказал он. – Ты недооцениваешь слова, поверь! Это могучее оружие, ты даже не представляешь, какое могучее. Вот спроси Мегги!

Но не успела Минерва и рта открыть, как он уже выпихнул Мегги за дверь.

– Иво, Деспина, пошли с нами! – крикнул он детям. – Я приведу их обратно в целости и сохранности! – добавил он, когда Минерва недовольно посмотрела им вслед. – Сегодня в замке соберутся лучшие комедианты всей страны, из самых отдаленных краев. Ну как же ребятишкам не посмотреть такое!

Стоило Мегги и Фенолио выйти на улицу, как их повлек за собой людской поток. Народ напирал со всех сторон: бедно одетые крестьяне, нищие, женщины с детьми и мужчины, о богатстве которых свидетельствовали не столько великолепно расшитые рукава, сколько слуги, грубо расталкивавшие прохожих, чтобы проложить путь своим господам. Всадники гнали коней прямо через толпу, вдавливая людей в стены, портшезы застревали в массе тел, как ни ругались их носильщики.

– Ну и давка, хуже чем в ярмарочный день! – крикнул Фенолио Мегги, глядя поверх голов.

Иво пробирался через толпу ловко, как ящерица, зато у Деспины был такой испуганный вид, что Фенолио посадил ее себе на плечи, чтобы девочку не задавили животами и корзинами. Мегги тоже было не по себе от всей этой суматохи, толчков и пинков, сотен запахов и голосов, наполнявших воздух.

– Мегги, ты только посмотри! Здорово, правда? – с гордостью восклицал Фенолио.

Да, здорово. Все было так, как воображала себе Мегги в те вечера, когда Реза рассказывала ей о Чернильном мире. Она шла как оглушенная. Ее глаза и уши не могли воспринять и десятой части того, что происходило вокруг. Откуда-то донеслась музыка: барабаны, литавры, трубы… Улица вдруг расширилась и выплюнула всех теснившихся на ней под стены замка. Эти стены так мощно вздымались над жалкими домишками, словно их построили люди другой породы, чем те, что устремлялись сейчас к воротам. Вход охраняли вооруженные стражники, в чьих шлемах отражались лучи утреннего солнца. Плащи у них были темно-зеленого цвета, как и рубахи, надетые поверх кольчуги. И на плаще, и на рубахе у каждого красовался герб Жирного Герцога. Реза описывала его Мегги: лев на зеленом поле в окружении белых роз. Однако герб изменился. Лев теперь плакал серебряными слезами, а розы вились вокруг разбитого сердца.

Большинство спешивших в замок стражники пропускали, лишь изредка они отпихивали кого-нибудь древком копья или кулаком в кожаной перчатке. Никто не обращал на это внимания, толпа продолжала протискиваться в ворота, и Мегги в конце концов тоже оказалась за толстыми стенами. Конечно, ей случалось бывать с Мо в старинных замках, но одно дело – проходить в ворота мимо киоска с открытками и совсем другое – мимо вооруженной стражи. Стены выглядели здесь еще более грозными и неприступными. Глядите, словно взывали они к проходившим, как вы малы, беспомощны, хрупки!

Фенолио, похоже, ничего подобного не испытывал, он сиял, как ребенок на рождественской елке. Его не смущали ни опускные решетки у них над головами, ни бойницы, через которые можно было лить на головы непрошеным посетителям кипящую смолу. Зато Мегги невольно смотрела вверх, проходя под ними, и спрашивала себя, давно ли пролилась на старые бревна застывшая на них смола. Но вот наконец над головой у нее снова засияло ясное голубое небо, словно вымытое дочиста для герцогского праздника, – Мегги стояла на внешнем дворе замка Омбры.