Текст книги "Чернильная кровь"

Гости с дурной стороны леса

Тьма неизменно выполняла отведенную ей роль. Не будь ее, разве мы могли бы по достоинству оценить свет? Лишь когда аппетиты тьмы становятся чрезмерными, приходится давать ей отпор. Но потом она восстанавливает силы, как и должно быть.

Клайв Баркер. Абарат[9]9
  Перевод Л. Бочаровой.


[Закрыть]

Первым делом Мегги стала искать глазами птичьи гнезда, о которых рассказывала Реза. И правда, они были тут, под зубцами, как будто стены покрылись волдырями. Из отверстий вылетали желтогрудые птички – как золотые снежинки в солнечном свете, говорила Реза, и именно так оно и было. Небо над головой Мегги словно затянуло золотым вихрем – тоже в честь дня рождения высокородного отрока. В ворота вливалось все больше народу, хотя двор и так уже был полон. Внутри, перед конюшнями и хижинами, в которых жили кузнецы, конюшие и другая обслуга замка, были разбиты ларьки. Сегодня, когда Герцог пригласил своих подданных отпраздновать с ним день рождения его внука и наследника престола, угощение и выпивка раздавались бесплатно. «Какая щедрость! – насмешливо прошептал бы Мо. – Им будут раздавать бесплатно урожай их полей, плоды их виноградников, выращенные их же руками!» Мо был не большой любитель замков. Но так уж был устроен мир Фенолио. Земля, на которой трудились в поте лица крестьяне, принадлежала Герцогу, а значит, ему причиталась и большая часть урожая, и он одевался в шелк и бархат, в то время как его крестьяне ходили в царапавшей кожу дерюге.

Пока они протискивались мимо стражи в воротах, Деспина крепко обвивала худыми ручонками шею Фенолио, но, увидев первого же жонглера, кубарем скатилась с его спины.

Наверху между зубцами стены был натянут канат, и легконогий канатоходец прогуливался по нему увереннее, чем паук по своей серебряной нити. Наряд его был голубее, чем небо над ним, потому что голубой – цвет канатоходцев, это Мегги тоже знала от матери. Ах, если бы Реза была здесь! Между лотками повсюду сновал пестрый народ: музыканты, жонглеры, метатели ножей, силачи, укротители, заклинатели змей и шуты. У самой стены Мегги увидела огнеглотателя в черно-красном костюме и на мгновение подумала, что это Сажерук. Но тут он обернулся: на его лице не было шрамов, а улыбка, обращенная к собравшейся публике, была совсем иной, чем у Сажерука.

«Но он непременно должен быть здесь, если он и вправду вернулся!» – думала Мегги, оглядываясь по сторонам и ища его глазами. И почему она так разочарована? Как будто она не знает. Она хотела увидеть Фарида. А если Сажерука здесь нет, то и Фарида, конечно, искать бесполезно.

– Мегги, пошли! – Деспина выговаривала ее имя с трудом, словно привыкая к необычному звуку.

Она потащила Мегги к лотку со сладкими пирогами, сочившимися медом. Пироги даже в этот день не раздавали бесплатно. Торговец, стоявший за прилавком, мрачно посмотрел на них, но у Фенолио, к счастью, нашлось несколько монет. Когда Деспина снова ухватилась за руку Мегги, ее тонкие пальчики были липкими. Девчушка смотрела на все большими глазами и то и дело застывала на месте, но Фенолио нетерпеливо тащил ее дальше, мимо деревянного помоста, украшенного цветами и вечнозелеными ветками. На нем стояли три высоких кресла с плачущими львами на спинках, а по обе стороны от каждого развевались черные флаги, точно такие же, как на зубцах и башнях замка.

– Интересно, для кого это три кресла? – шепнул Фенолио Мегги. – Жирный Герцог никогда к народу не выходит. Пойдем скорее, мы уже опаздываем.

Он решительным шагом выбрался из толпы и направился ко второму кольцу стен, окружавшему замок. Ворота, к которым они подошли на этот раз, были не такие высокие, как первые, но выглядели не менее неприступными, как и стражники, скрестившие копья при приближении Фенолио.

– Можно подумать, они меня не знают, – раздраженно шепнул он Мегги. – Но каждый раз играют в эту игру. Передайте герцогу, что пришел Фенолио, поэт! – произнес он громко.

Малыши тесно прижались к нему, неотрывно глядя на наконечники копий, словно ожидая увидеть на них следы запекшейся крови.

– Герцог тебя ожидает? – Стражник, задавший вопрос, казался совсем молодым, хотя лицо под шлемом трудно было разглядеть.

– Конечно, – сердито сказал Фенолио. – И если его ожидание затянется, я возложу вину на тебя, Ансельмо. А если тебе снова понадобятся от меня красивые слова, как месяц назад… – Стражник бросил беспокойный взгляд на своего товарища, но тот сделал вид, будто ничего не слышит, увлекшись пляской канатоходца, – то я заставлю тебя подождать, как ты – меня. Я старый человек, и у меня есть дела поважнее, чем стоять тут навытяжку перед твоим копьем.

Лицо Ансельмо, насколько его можно было рассмотреть под шлемом, стало красным, как кислое вино, которым угощались комедианты. И все же он не убрал копье в сторону.

– Понимаешь, Чернильный Шелкопряд, в замке сейчас гости, – тихо сказал он.

– Гости? Ты о чем?

Но Ансельмо было уже не до старого поэта.

Ворота за его спиной со скрежетом отворились, словно изнывая под собственной тяжестью. Мегги оттащила Деспину в сторону, Фенолио схватил Иво за руку. На внешний двор выехали солдаты – закованные в броню всадники в серебристых плащах такого же цвета, как поножи. Герб, вышитый у них на груди, не был гербом Жирного Герцога. На нем извивалось тонкое тело змеи, нацелившейся на добычу, – Мегги сразу узнала герб Змееглава.

Жизнь на внешнем дворе замерла. Настала мертвая тишина. О комедиантах забыли, даже канатоходец застыл на своем канате. Все оцепенело глядели на всадников. Матери крепко держали детей, мужчины втягивали головы в плечи – даже те из них, кто был одет в роскошные одежды. Реза точно описала Мегги герб Змееглава – ей нередко случалось видеть его вблизи. Посланцы Дворца Ночи были желанными гостями в крепости Каприкорна. Поговаривали, что не одна усадьба, подожженная молодцами Каприкорна, сгорела по приказу Змееглава.

Когда латники проезжали мимо них, Мегги крепче прижала к себе Деспину. Блестящие панцири сверкали на солнце. Утверждали, что их не может пробить даже дротик, пущенный из арбалета, не говоря уж о стреле из обычного лука. Впереди ехали двое, один в таких же латах, как его свита, с развевающимися ярко-рыжими волосами и в шубе из лисьих хвостов, другой в зеленом плаще, расшитом серебром, каким мог бы гордиться любой князь. И все же первое, что всякому бросалось в глаза, был не великолепный плащ, а нос этого всадника – не из плоти и крови, как у всех людей, а из серебра.

– Ты только посмотри на эту парочку! – шепнул Фенолио Мегги, пока необычные всадники скакали бок о бок через примолкшую толпу. – Обоих выдумал я, и оба были прежде доверенными людьми Каприкорна. Твоя мама тебе о них, наверное, рассказывала. Огненный Лис был сперва заместителем Каприкорна, а Свистун – его придворным музыкантом. Но серебряный нос ему придумал не я, как и то обстоятельство, что они сумели удрать от Козимо, когда он взял штурмом крепость Каприкорна, и теперь служат Змееглаву.

Во внешнем дворе по-прежнему было неправдоподобно тихо. Слышалось только цоканье подков, фырканье лошадей и бряцание доспехов, оружия и шпор, странно громкое, словно звуки бьются между высокими стенами, как пойманные птицы.

Сам Змееглав въехал на площадь одним из последних. Не узнать его было невозможно. «Он похож на мясника, – рассказывала Реза, – на мясника в княжеском уборе, у которого на грубой роже написана страсть к убийству». Его белый конь, такой же мощный и топорный, как хозяин, был весь закрыт попоной, расшитой змеиным гербом. Сам Змееглав был одет в черный плащ, вытканный серебряными цветами. У него было загорелое лицо, редкие седые волосы и на удивление маленький рот – безгубая щель на гладко выбритом грубом лице. Все в нем было плотным, мясистым: ноги, руки, жирный затылок, широкий нос. Он не носил украшений, как богатые подданные Жирного Герцога, стоявшие во дворе: ни тяжелой цепи на шее, ни усыпанных камнями перстней на толстых пальцах. Только на крыле носа сверкал красный, как капля крови, драгоценный камень, да на среднем пальце правой руки надет был поверх перчатки серебряный перстень, которым он запечатывал смертные приговоры. Узкие глаза под морщинистыми веками, как у саламандры, беспокойно озирали двор. Их взгляд словно прилипал на мгновение ко всему, что видел, как клейкий язык ящерицы: он скользил по комедиантам, по почтительно склонившим головы богатым купцам возле украшенного цветами пустого помоста. Казалось, ничто не укрылось от саламандровых глаз: они вбирали в себя каждого испуганно жавшегося к материнской юбке ребенка, каждую красивую женщину, каждого мужчину, поднявшего на Змееглава враждебный взгляд. Но только один раз он придержал коня.

– Смотри-ка, предводитель комедиантов! Последний раз я видел тебя у позорного столба на дворе моего замка. Когда нам снова ждать тебя в гости?

Голос Змееглава гулко разносился по замершему двору. Это был очень низкий голос, словно выходивший из самых темных глубин его жирного тела. Мегги невольно прижалась к Фенолио. Но Черный Принц поклонился так низко, что поклон выглядел издевательством:

– Я от души сожалею, – сказал он так громко, что его услышали все стоявшие во дворе, – но моему медведю не по душе пришлось ваше гостеприимство. Он говорит, что позорный столб узковат для его шеи.

Мегги увидела, как Змееглав скривил рот в злобной усмешке.

– Что ж, к следующему твоему посещению я подготовлю веревку подходящего размера и прочную еловую виселицу, которая выдержит даже такого жирного старого медведя, как твой.

Черный Принц повернулся к своему медведю и сделал вид, что обсуждает с ним что-то.

– Я очень сожалею, – сказал он, – медведь говорит, что любит юг, но сейчас там темновато от вашей тени, и он придет к вам не раньше, чем Перепел почтит вас своим визитом.

По толпе прошел глухой гул и мгновенно смолк, когда Змееглав повернулся в седле и обвел присутствующих саламандровым взглядом.

– Кроме того, – звонко продолжал Принц, – мой медведь интересуется, почему это Свистун не трусит за вашим конем на серебряной цепи, как было бы прилично ручному шпильману?

Свистун круто повернул коня, но не успел он подскочить к Черному Принцу, как Змееглав поднял руку.

– Я сообщу тебе, когда Перепел побывает у меня в гостях! – сказал он, пока Среброносый неохотно возвращался на свое место. – Поверь, тебе не придется долго ждать. Виселица уже заказана плотнику.

Он пришпорил коня, и латники тронулись за ним. Прошла, казалось, целая вечность, пока последний из них исчез в воротах.

– Скачи-скачи! – прошептал Фенолио, в то время как двор замка постепенно снова наполнялся веселым шумом. – Он уже осматривается тут, как в своих владениях, думает, что может раздуться в моем мире, как нарыв, и играть роль, которую я ему не предназначал…

Копье стражника прервало его на полуслове.

– Эй, поэт! – сказал Ансельмо. – Теперь можешь проходить. Давай пошевеливайся!

– Пошевеливайся? – возмущенно отозвался Фенолио. – Так ты разговариваешь с придворным поэтом Герцога? А вы лучше побудьте здесь, – сказал он детям. – Только не объедайтесь пирогами. Не подходите близко к огнеглотателю, а то он бестолковый, может и обжечь, и не приставайте к медведю Принца. Ясно?

Малыши кивнули и тут же помчались к ближайшему лотку с пирогами.

Фенолио взял Мегги за руку и с гордо поднятой головой проследовал мимо стражника.

– Фенолио, – тихо спросила Мегги, когда ворота за ними закрылись и шум внешнего двора смолк, – кто этот Перепел?

За большими воротами было прохладно, словно здесь свила себе гнездо зима. Широкий двор затеняли деревья, пахло розами и другими цветами, названий которых Мегги не знала, а в каменном бассейне, круглом, как луна, отражалась часть замка с покоями Жирного Герцога.

– Да нет его вовсе! – ответил Фенолио, нетерпеливо таща ее за собой. – Я тебе потом все объясню. Пойдем. Мы должны наконец отнести Жирному Герцогу мои стихи, а то завтра я уже не буду придворным поэтом.

Герцог Вздохов

Он не мог сказать королю «Не хочу!», потому что чем еще он мог заработать себе на хлеб?

Король в корзине.

Итальянская народная сказка

В зале, где Жирный Герцог принял Фенолио, окна были завешены черной тканью. Пахло здесь, как в усыпальнице, – засохшими цветами и свечной копотью. Свечи горели перед множеством статуй, изображавших – более или менее удачно – одного и того же человека. «Козимо Прекрасный!» – подумала Мегги. Погибший принц величественно глядел множеством мраморных глаз на них с Фенолио, пока они шли через просторный зал к престолу его отца.

По обе стороны от трона, на котором восседал Жирный Герцог, стояло два кресла с высокими спинками. Слева на зеленом плюше лежал шлем с султаном из павлиньих перьев, начищенный до такого блеска, словно хозяин собирается завтра выехать в нем на парад. На кресле справа сидел мальчик лет пяти-шести в камзоле из черного бархата, расшитом жемчужинами наподобие застывших слез. Это, видимо, и был именинник – внук Жирного Герцога и одновременно внук Змееглава.

Вид у мальчика был скучающий. Он нетерпеливо болтал короткими ножками, словно ему не терпелось убежать отсюда во внешний двор, к комедиантам, сладким пирогам и приготовленному для него креслу на увитом розами, повиликой и хвойными гирляндами помосте. А его дед, казалось, вообще не собирается подниматься со своего трона. В широком черном одеянии он сидел, как обмякшая кукла, под вездесущим взглядом своего умершего сына. Невысокого роста, зато толщиной в два обхвата, описывала его Реза, всегда с какой-нибудь едой в пухлых пальцах, всегда запыхавшийся от тяжести, которую приходилось нести его не слишком мускулистым ногам, и при этом всегда веселый, как беззаботная птичка.

Герцог, которого увидела Мегги в полутемном зале, был совсем не похож на это описание. Он был бледен, кожа провисала морщинами, словно принадлежала прежде более крупному человеку. Горе согнало жир с его тела, а лицо было таким неподвижным, словно навек застыло в тот день, когда ему принесли известие о смерти сына. Лишь в глазах все еще читались ужас и растерянность перед тем, как обошлась с ним жизнь.

Кроме внука и стражников, молча застывших в отдалении, здесь были еще две женщины. Одна стояла, смиренно потупив голову, как подобает служанке, хотя платье на ней было княжеское. Ее хозяйка стояла между Жирным Герцогом и пустым креслом, на котором лежал шлем с султаном. «Виоланта! – подумала Мегги. – Дочь Змееглава и жена Козимо». Да, это, конечно, она, Уродина, как все ее тут звали. Фенолио рассказывал о ней Мегги, подчеркивая, что задумывал ее как второстепенную фигуру: несчастную дочь несчастной матери и отвратительного отца. «Какая нелепость – сделать ее женой Козимо Прекрасного! – говорил Фенолио. – Но в том-то и дело, что эта история вытворяет что хочет».

Виоланта была одета в черное, как и ее сын. Ее платье тоже было расшито жемчужными слезами, но мерцание драгоценностей не шло ей. Лицо ее как будто нарисовали бледным карандашом на грязноватой бумаге, от темного шелка оно казалось еще бесцветнее, и лишь одно бросалось в глаза на этом лице: темно-красная родинка размером с цветок мака, уродовавшая левую щеку.

Пока Мегги с Фенолио шли по темному залу к трону, Виоланта, нагнувшись к свекру, что-то тихо говорила ему. Жирный Герцог слушал с неподвижным лицом, но потом кивнул, и мальчик с облегчением скатился с высокого кресла.

Фенолио подал Мегги знак остановиться. Почтительно склонив голову, он отступил в сторону и шепнул Мегги, чтобы она сделала то же. Виоланта, величественно проплывая мимо них, кивнула Фенолио, а Мегги не удостоила даже взглядом. На мраморные изваяния своего покойного супруга она тоже не смотрела. Казалось, Уродине так же не терпится поскорее уйти из мрачного зала, как и ее сыну. Служанка, шедшая за ней, чуть не задела Мегги платьем. На вид она была не намного старше. Волосы ее отливали рыжиной, похожей на отблеск огня, и она носила их распущенными, что вообще-то позволялось в этом мире только комедианткам. Мегги никогда не видела более красивых волос.

– Ты опаздываешь, Фенолио! – сказал Жирный Герцог, как только закрылась дверь за женщинами и мальчиком. Голос у него был по-прежнему сдавленный, как бывает у толстяков. – Что, слова у тебя совсем иссякли?

– Слова у меня иссякнут только вместе с дыханием, мой повелитель! – ответил Фенолио с поклоном.

Мегги не знала, должна ли и она кланяться, и на всякий случай изобразила неумелый реверанс.

Вблизи стало еще заметнее, как одряхлел Жирный Герцог. Кожа у него была как увядшие листья, а белки глаз напоминали пожелтевшую бумагу.

– Кто эта девушка? – Он посмотрел на Мегги усталым взглядом. – Твоя служанка? Для любовницы она, похоже, слишком молода?

Мегги почувствовала, как кровь заливает ей щеки.

– Как вы могли подумать такое, ваша милость! – Фенолио обнял Мегги за плечи. – Это моя внучка, приехала меня навестить. Мой сын надеется, что я подыщу ей подходящего мужа, а где же его искать, как не на великолепном празднике, который вы сегодня даете?

Мегги покраснела еще сильнее, но заставила себя улыбнуться.

– Вот как! У тебя есть сын? – В голосе печального Герцога прозвучала такая зависть, словно он и не думал, что кто-то из его подданных может наслаждаться счастьем иметь живого сына. – Не следует отпускать детей слишком далеко, – пробормотал он, не сводя глаз с Мегги. – А то может случиться, что они не вернутся.

Мегги не знала, куда глаза девать.

– Я скоро вернусь к отцу, – сказала она. – Он это знает.

«Будем надеяться», – добавила она про себя.

– Да, конечно. Она вернется к отцу… в свое время. – В голосе Фенолио звучала досада. – Однако позвольте перейти к цели моего посещения.

Он достал из-за пояса пергаментный свиток, который так старательно запечатывал Розенкварц, и, почтительно опустив голову, поднялся по ведущим к трону ступеням.

Очевидно, Жирного Герцога мучили боли. Наклоняясь, чтобы принять пергамент, он плотно сжал губы. На лбу у него выступил пот, хотя в зале было прохладно. Мегги вспомнила слова Минервы: «Герцог в конце концов загонит себя в гроб своими вздохами и жалобами». Фенолио, похоже, подумал то же самое.

– Вы себя плохо чувствуете, мой повелитель? – с тревогой спросил он.

– Очень плохо! – с раздражением откликнулся Жирный Герцог. – И Змееглав сегодня, к сожалению, тоже это заметил. – Он вздохнул и откинулся на спинку трона. – Туллио!

Из-за трона показался слуга, тоже одетый в черное. Его можно было бы принять за коротышку-человека, не будь его лицо и руки покрыты мягкой шерстью. Туллио напомнил Мегги рассыпавшихся в прах кобольдов из сада Элинор, хотя он был куда более человекообразным.

– Приведи-ка мне шпильмана, только такого, чтобы умел хорошо читать! – приказал Герцог. – Я хочу, чтобы он продекламировал мне стихотворение Фенолио.

Туллио со щенячьим усердием бросился исполнять поручение.

– Вы не позвали к себе Крапиву, как я вам советовал? – Фенолио говорил проникновенно, но Герцог только раздраженно отмахнулся.

– Крапиву? Еще не хватало! Она ко мне не пойдет, разве что решит отравить меня, потому что я срубил несколько дубов на гроб моему сыну. Что ж поделать, если она предпочитает говорить с деревьями, а не с людьми. Мне никто не может помочь – ни Крапива, ни все эти цирюльники и извлекатели камней со своими вонючими настойками. Не выросла еще трава, помогающая от горя.

Его пальцы, ломавшие печать Фенолио, дрожали, и в полутемном зале, пока он читал, стояла такая тишина, что Мегги слышала потрескивание свечей.

Герцог чуть слышно шевелил губами. Мутные глаза бегали по написанным Фенолио строкам, и до Мегги донесся его шепот: «Ах, никогда уже он не проснется». Она украдкой покосилась на Фенолио, который виновато покраснел, поймав ее взгляд. Да, он украл эти слова. Но, конечно, не у поэта из здешнего мира.

Жирный Герцог поднял голову, утирая слезу.

– Прекрасные слова, Фенолио, – сказал он с горечью. – Да, ты действительно мастер своего дела. Но когда же кто-нибудь из вас, поэтов, найдет слова, открывающие дверь, сквозь которую уводит нас смерть?

Фенолио посмотрел на мраморные статуи, стоявшие вокруг, словно видел их впервые.

– Сожалею, мой повелитель, – сказал он, – но таких слов не существует. Смерть – это великое безмолвие. У той двери, что она запирает за нами, иссякают слова даже у поэта. Позвольте мне сейчас нижайше откланяться. Дети моей хозяйки остались одни на празднике, и я боюсь, как бы они не сбежали с комедиантами, если я еще задержусь здесь. Как все дети на свете, эти малыши мечтают укрощать медведей и плясать на канате между небом и преисподней.

– Да, конечно, иди! – Жирный Герцог устало махнул унизанной перстнями рукой. – Я позову тебя, когда мне снова захочется слов. Конечно, это сладкая отрава, но лишь она способна на несколько мгновений утишить мое горе.

«Ах, никогда уже он не проснется!..» «Элинор, конечно, сразу сказала бы, чьи это строки», – думала Мегги, шагая вместе с Фенолио к выходу. Под сапогами у нее хрустели сухие травы, устилавшие пол в зале. Их аромат, висевший в прохладном воздухе, как будто хотел напомнить печальному Герцогу о мире, ожидавшем его снаружи. Но тот, наверное, вспоминал при этом лишь о цветах, украшавших могилу Козимо.

Навстречу им в зал вошли Туллио со шпильманом. Кобольд вприпрыжку бежал впереди, как остриженный мохнатый зверек. У шпильмана висели на поясе колокольчики, а на спине – лютня. Это был худой высокий парень с мрачноватым лицом, одетый так пестро, что павлиний хвост показался бы рядом с ним бесцветным.

– И этот тип будет ему читать? – шепнул Фенолио, подталкивая Мегги к двери. – Вот это да! У него к тому же и голос нежный, как воронье карканье. Бежим скорее, пока он не начал дробить мои несчастные слова своими лошадиными зубами.